Сборник перед сном

— И вот, выхожу я, значит, из магазина, а машина как испарилась! — возмущенно разводишь руками, состроив крайне недовольное лицо. — Я ведь только недавно рассказывала тебе, что купила машину! Вот чёрт! Разумовский смотрит на тебя, не шелохнувшись. Ему всё ещё навязчиво кажется, будто ты ненастоящая: всего лишь очередная жестокая галлюцинация, призванная свести его с ума. На нём снова смирительная рубашка, но теперь она уже давит гораздо слабее, чем четыре месяца назад. Сергей почти не замечает давящее ощущение на верхней части тела, его глаза сосредоточены на твоём сердитом лице. — И, главное, на кой хрен им сдалась моя тачка, если никто из них даже водить толком не умел? Твой вопрос становится риторическим, когда Сергей отвечает на него очередным взглядом, наполненным смесью подозрения и благодарности. Он благодарен судьбе за то, что у тебя угнали машину, это правда. Возможно, кто-то посчитал бы его ужасным человеком, но Разумовский не чувствовал никакого сожаления к угонщикам, разбившимся насмерть. Главное, что это была не ты. Не ты находилась за рулём. А что до машины? Он купил бы тебе десять новых, если бы только мог выбраться из чёртовой клиники! — И себя угробили, и мою малышку! Разумовский вдруг неожиданно начинает смеяться. Слишком вольно и распущенно для его положения, но он ничего не может с собою поделать. Все твои слова и доводы кажутся такими бредовыми и несущественными, что хочется вскочить с места и просто обнять мягкое теплое тело, да только руки прочно скреплены после инцидента с медсестрой. Если бы только ты могла знать, что испытал Сергей в одинокой сломленной душе, когда услышал известие о твоей смерти. До этого Разумовский никогда не задумывался всерьёз, кем он видит тебя в своей жизни, но теперь ответ на этот вопрос тяжело осел в его голове и отпечатался в подсознании. — Единственный добрый человек рядом со мной. — Что? — удивлённо переспрашиваешь его беспечным тоном, словно вы вдвоем сейчас сидите не в одной из палат для тяжело больных психопатов, а в летнем кафе на открытом воздухе. Но он не спешит пояснять. Его брови глубоко нахмурены, а взгляд устремлён в пол: Сергей отчаянно размышляет над какой-то важной мыслью, но поделиться ею сейчас не может. Ты успела хорошо изучить его повадки и манеру поведения в целом, а потому ясно понимала, что тревожить Разумовского в такой момент не стоит. Ты и сама много думаешь о том, о чём рассказать не можешь: даже лучший врач в мире вряд ли мог гарантировать полное выздоровление Сергея, а уж о выходе в суровую реальную жизнь среди обыкновенных людей и речи идти не могло. Быть может, ты могла понять его. Несколько человек могли понять его. Но смогли бы это сделать в полиции? Чиновники? Властьимущие люди, чье слово имело не последнюю значимость в деле Разумовского, который, к слову, собирался уничтожить их всех. Даже отпетые фанатики Чумного Доктора вряд ли смогли бы принять выздоровевшего Сергея, ведь в роли самого себя он им был не нужен. Неожиданно Разумовский первым продолжает разговор, резко тряхнув рыжими волосами, отдельные пряди которых тут же спадают ему на лицо. — Я вернулся к тому, с чего начал. Я сорвался, — его голос горит ненавистью к самому себе, пропитанной ещё и отчаянием. Несколько секунд ты молчишь, стараясь подобрать как можно менее болезненные слова, которые походили бы хоть сколько-нибудь на утешение. Всё это время Разумовский не смотрит на тебя, будто чувствует стыд, свою вину именно перед тобою, подкрепленную самобичеванием и тревожными думами. — Произошедшее, с точки зрения положительной динамики, не так уж страшно, — вдруг говоришь ты, осознавая, насколько бредово на первый взгляд это могло прозвучать. — Конечно, ты напал на медсестру, и это весьма непохвально. Именно поэтому было принято решение вновь заковать тебя в смирительную рубашку. Но что если посмотреть с другой стороны? Сергей взглянул на тебя как на последнюю идиотку мира. На секунду тебе даже показалось, что вторая личность вновь овладела его телом, но желтизна в глазах так и не проступила, и ничего подозрительного больше ты тоже не смогла заметить. — Какая ещё может быть сторона, если я пытался убить её? — с ноткой сарказма спросил Разумовский, чуть усмехнувшись. — Но почему ты пытался? Почему сорвался? Два простых вопроса поставили его в тупик, нашедший воплощение в гордом молчании. Сергей думал, он действительно глубоко задумался над твоими словами, только мысли в голове неожиданно отозвались болью, словно кто-то мешал думать и не хотел, чтобы истина всплыла на поверхность. Заметив состояние пациента, продолжаешь свою речь: — ОН не злорадствовал над тобой. Он разделил твои чувства. Как настоящая часть тебя. — ОН собирался вновь убить человека. Спор разгорается всё сильнее. По мере этого чувствуешь, как Сергей начинает медленно злиться, выходя из себя, но не теряет контроль над своей скверной половиной. Ткань смирительной рубашки натягивается, очевидно мешая ему активно жестикулировать, и поэтому Разумовский лишь нервно прикусывает губы, ярко занимая противоположную сторону в разразившемся конфликте. — Да, но по какой причине? — настаиваешь на своём. — Ему причины не нужны, — он тоже. Его упорство в столь важных вещах выводило из себя, но ты мастерски держала спокойное уверенное в своей правоте лицо. Лучше бы Сергей был так категоричен в вопросах о своём будущем, которое постепенно — облачко за облачком — начинало проясняться. — Ты ошибаешься, если думаешь, что цель его существования — убивать всех без разбору, — ты и сама удивилась, насколько размеренно и чётко эта фраза сорвалась с твоих губ. Все же годы работы над собой давали поразительные успехи. — Я знаю его цели, — Сергей с трудом наклонился ближе к тебе, игнорируя боль в плечах и локтях из-за смирительной рубашки, — слишком хорошо знаю, увы. Он просто рехнулся, когда услышал новости по ТВ и бросился с кулаками на ни в чем не повинную девушку. — Но раньше он бы просто посмеялся над твоим горем, разве нет? По его лицу ты поняла, что права. Раньше Птица действительно лишь насмехалась, глумилась и потешалась потерям Сергея, внушая ему, что лишь они вдвоём всегда будут вместе: все остальные рано или поздно уйдут, бросят, предадут. Но теперь часть сознания изменилась. — Потому что ты нужна мне. И ему. Я так устал чувствовать себя ненужным, — его откровение сорвалось с губ совершенно внезапно. От его слов крупная дрожь пробежалась по телу. Ты мало чего боялась. Ты не боялась буйных пациентов, ты не боялась Птицы, ты не боялась темноты, неизвестности и прочих весомых вещей. Но ты испугалась, когда поняла, что Сергей Разумовский, привязался к тебе. Ты хотела стать его другом, хотела, чтобы он почувствовал себя нужным, но то, как теперь мужчина смотрел на тебя, казалось, переходило эти границы. Он смотрел на тебя с обожанием последние два дня, и это было неочевидно даже для него самого, но ты же просто не хотела замечать. Не хотела понимать, что всё идёт не совсем по плану. В планах было расположить Разумовского к себе, вытянуть из него потаённые страхи, обиды, заставить его поверить в хорошее, преодолев страшные препятствия психики. Но, о, как он теперь смотрел на тебя! Как он был готов убивать за тебя! Это так пугало! Ведь ты помнишь его глаза, когда увидела Сергея в коридоре, душащего медсестру. Его руки плотно сжимались вокруг её шеи, не зная пощады. И всё это только лишь потому, что он подумал, что ты умерла. Что ты бросила его. — Не волнуйся, я тебя не покину. *** — Если бы я был на свободе, ты осталась бы со мной? — спустя три недели задал вопрос Разумовский. Всего одной фразой ему удалось полностью выбить тебя из колеи, подтвердив самые потаённые опасения. И краем сознания ты уже понимала, к чему идёт дело, но продолжала оттягивать момент икс и дальше. Сергей сидел перед тобой на своей кровати, вновь вцепившись пальцами в рыжие волосы, отросшие ещё сильнее. На нём уже не было смирительной рубашки, но рядом стояла капельница со снотворным — в последнее время появились проблемы со сном. Не кошмары, а лютая бессонница. Разумовский часто просил тебя остаться с ним допоздна, и ты всегда ждала, пока он уснёт, прежде чем тихо покидала палату, ставшую почти родной. — Сергей… — тихо возражаешь ему, но он не позволяет сказать больше ни слова. — Пожалуйста, ответь мне честно, — подняв голову и направив взгляд на тебя, попросил Сергей. — Между нами могло бы быть что-то, кроме шаблона «врач-пациент»? И чувствуешь, как всё летит в бездну, неминуемо движется к обвалу. Сидишь напротив него на стуле и судорожно пытаешься придумать ответ, который бы не обидел пациента, ставшего самым дорогим в чёртовой клинике. — Конечно, я бы с удовольствием стала твоим другом, — пытаешься улыбнуться, да не выходит. — Другом, — произнёс он это слово с неким отвращением. — А если я не хотел бы быть просто другом? — Серёж, — неловко тянешь ответ. Ты боишься его реакции, боишься признаться. И страх этот вызван отнюдь не яростью Птицы, он исходит только из жалости. Увидеть боль в его глазах, сломать с трудом налаженный контакт — последнее, чего ты хотела. — Что, Серёж? — он внимательно смотрит прямо в твои глаза с опережающим разочарованием. — Просто скажи, ты бы смогла полюбить меня? — У меня есть муж, Серёжа. Его мир снова разбился.