Ренар

∙•☽●════════════════════════════✧☽◯☾✧ ═══════════════════════════●☾•∙

Ренар       Я сижу в библиотеке. Здесь такие же длинные столы, как и в столовой, компьютер и лампа у каждого стула. Места достаточно.       Получив книги по списку, я решаю проверить интернет — можно ли тут почитать нужные мне сайты… или написать электронное письмо. Если у первокурсников отняли телефоны, то не будет ли альтернативой La Poste?       Мне хочется рассмеяться, когда я понимаю, что мне не известен почтовый адрес реннского Магистериума, только физический. Если бы удалось сбежать и найти такси… выйти в город хочется невыносимо. Нужно узнать, когда можно будет погулять?       Откидываюсь на спинку офисного стула и, даже, несмотря на раздосадованность, отмечаю, какой он удобный. Все для нас и все за наши деньги — только учись. Невольно кошусь в сторону на стопку книг, она просто огромная. Читать буду в комнате, сейчас важнее запустить комп.       Через пару минут убеждаюсь — интернет присутствует, явных блокировок на первый взгляд нет. Я даже смогу посмотреть фильмы. Настроение взлетает до небес, это больше, чем я уже мог предположить. Но тут же память возвращает меня к списку предметов и учебников — у меня не так уже много времени на развлечения здесь.       Мысль о развлечениях напоминает мне о записке от Одетт, бумажка все еще в моем кармане. Я достаю ее, скомканную и стертую, и пытаюсь разобрать блеклые карандашные записи. Внизу приписка — «…через VPN…», почерк у Одетт рваный, острый, и я будто слышу ее негромкий нервный голос.       И через минуту я почти удивлен, что здесь нет никаких блокировок. Я оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной никто не наблюдает, но библиотека почти пуста — сегодня не специальный выходной для самообучения и до первых экзаменов еще далеко. Немногие, кого я вижу, сами не поднимают голов от книг и своих мониторов.       Некоторое время я читаю, пытаясь не перескакивать глазами через строчки, но меня то и дело отвлекают фотографии и картинки. На нескольких вкладках разные сайты — темный и эстетичный, почти энциклопедический; кроваво-алый, где больше фотографий и небольших видео — беспристрастно-документальных, даже, если часть из них постановочная; и последний, где больше всего теста — полуграмотных, но откровенных рассказов самих пользователей.       Природный эстетизм возвращает меня на первый сайт, теперь, когда первые впечатления улеглись, я могу перечитать все внимательнее.       Аутоасфиксиофилия, асфиксиофилия, сексуальная/эротическая асфиксия, сексуальное/эротическое удушение, игры с контролем дыхания — форма аномальной сексуальной активности, связанная с использованием средств, ограничивающих доступ кислорода в лёгкие и/или к головному мозгу для усиления ощущений, связанных с сексуальной разрядкой.       Глаза цепляются за благородную латынь, термины заставляют вчитываться в каждую букву, повторять, заучивать… Разум протестует против слова «аномальный», но быстро примиряется. Слишком быстро.       Возбуждение возникает при кратковременном ограничении подачи кислорода к головному мозгу и накоплении в мозгу углекислого газа. Вызывает состояние головокружения и сильного расслабления всего тела, сопровождающегося половым возбуждением. Является одной из форм БДСМ-практик, родственные методы, связанные с получением эйфории и других эффектов, без сексуального удовольствия — игры с асфиксией и холотропное дыхание.       О холотропном дыхании и его создателе, Станиславе Грофе, я знал, но это меня никак не заинтересовало — ассоциировалось с человеческой слабостью и реабилитацией наркоманов, с чем-то болезненным, отдающим безумием. Я быстро набираю в новой вкладке «холотроп» и меня выбрасывает на новую страницу. Первое, за что цепляется взгляд — строчка: «Данная методика широко критикуется среди специалистов за её опасность для мозга (из-за гипоксии отмирают нервные клетки), а также за её претензии на связь с реальным опытом рождения. Ведущий сам навязывает практикующим ассоциации с опытом рождения, из-за которых у практикующих и возникают переживания этого типа».       Мысль, что Одетт безумна больше не кажется мне иносказанием. Какая-то часть меня, с голосом и интонациями отца, спрашивает, хочу ли я в этом участвовать? Это перестает быть намеками и полутонами, чем-то иллюзорным, для чего еще не пришло время. От меня потребуют ответа и может быть уже сегодня.       Я возвращаюсь на темно-синий, почти мистический сайт и продолжаю читать:       Осуществляется чаще всего либо наложением на горло петли из толстой верёвки (ремня, тряпичной ленты) и кратковременным сильным затягиванием с последующим ослаблением, либо натягиванием герметичного пакета на голову с перетягиванием его на шее — так называемый бэггинг (от английского bagging, производного от bag — мешок).       Является достаточно опасной практикой и требует обязательного контроля со стороны партнёра, так как может привести к потере сознания и обездвиживанию партнёра. Связана с серьёзным риском для жизни субъекта: в США, по оценкам специалистов, ежегодно наблюдается от двухсот до одной тысячи случаев аутоэротической смерти, связанной с подобного рода действиями.       Наконец-то я могу точно сформулировать, что вызывает во мне больший дискомфорт — я могу стать убийцей, невольным, но тем не менее.       Я могу убить О.       Что тогда сделают со мной? Ясно одно — меня не отдадут вулгарам. Я знаю, что в темницу Ордена попадают только за преступление против своих. За предательство наших идеалов. И выхода из тех стен нет.       Посчитают ли убийство одной из ведьм весомой причиной, чтобы упрятать меня пожизненно?       Я опускаю лицо в сложенные ладони и пытаюсь выровнять дыхание. Мне некому задать эти вопросы. Просто безумие сейчас пытаться связаться с родителями или Флоранс.       От мысли, что я могу больше никогда не увидеть Одетт куда больнее, чем от мыслей больше не увидеть луну и звезды.       Я продолжаю читать, чтобы только заткнуть этот тревожный голос в голове:       Методы       Обычно используются следующие методы ограничения поступления кислорода в мозг:       Странгуляционный (удавки, повешение).       Компрессионный (сдавливание грудной клетки или живота).       Перекрытие поступления воздуха в рот и нос или помещение головы в герметичную ёмкость: противогаз, пакет, воду и так далее.       Употребление химических веществ.       Перекрытие дыхательных путей тряпками, клейкой лентой и прочее.       Разумеется, от новой информации не легче. О нужно все перечисленное или у нее есть, так сказать что-то любимое? Что из этого она пробовала? Пробовала ли она хоть что-то или это просто фантазии? Может быть. я преувеличиваю опасность происходящего?       Как правило, асфиксиофил скрывает свои занятия ото всех, даже от самых близких людей, поэтому о наличии этого отклонения становится известно лишь в случае, когда такая активность приводит к смерти. Большинство известных асфиксиофилов — мужчины, средний возраст на момент смерти — 26,5 лет. Достаточно часто подобные увлечения появляются в подростковом возрасте.       Асфиксиофилы-мужчины используют сложные приспособления, позволяющие им избежать смертельного исхода; женщины, напротив, склонны к использованию простейших средств достижения гипоксии. Часто акт асфиксии совершается перед зеркалом или видеокамерой.       Значит ли это, что О, по статистике, осталось жить только десять лет? Или, если ей нужен я в качестве контролера, она отдает отчет в опасности своих действий? Неожиданно я вспоминаю ее слова в том коридоре, обращенные ко мне: «Ты удержишь меня на краю», и понимаю, что Одетт права. Я нужен, чтобы она жила.       Внизу ссылка на какой-то медицинский сайт — статью о технике искусственного дыхания в случае утопления. Прочитываю и ее и смотрю короткое видео о практике. Это неожиданно успокаивает. Выверенные действия медиков выглядят надежно и профессионально.       Наконец, я закрываю все вкладки — такое ощущение, что прошло несколько часов — и откидываюсь назад, вытягивая под столом ноги. Неподалеку, лицом ко мне сидят три девушки. Шушукаясь и перешептываясь, они то и дело стреляют в мою сторону глазами. Я не отвожу глаз — сейчас мне слишком нужно отвлечься и даже немного забыться. С вопросительной иронией приподнимаю брови, слегка улыбаясь одним краем рта. Флоранс обычно нравилась моя многозначительная и выразительная мимика.       Все три девушки темноволосы, неуловимо похожи друг на друга, точно сестры, но три разноцветных плаща выдают в них трикветр. Значит, они, как минимум, третьекурсницы.       Наконец, заметив, что я беззастенчиво рассматриваю их в ответ, одна из них, в зеленом плаще Факультета Бригидд, встает и неторопливо приближается.       — Привет, — она улыбается. — Мы поспорили. Ты из Шотландии? Или… новый лаборант?       Снова зеркалю ей улыбку. Я выгляжу взрослым из-за роста или строгого костюма? Меня готовы принять даже за помощника преподавателя или за старшекурсника, переведенного из другой школы. Соблазн согласиться с их предположением слишком велик, но… я не хочу такого призрачного авторитета.       — Нет, мне шестнадцать, — отвечаю я, готовясь, что девушка отойдет, но она опирается бедром на стол рядом со мной.       — Интересно, — она коротко оборачивается на сестер, — Может быть, тебе… что-то подсказать… или помочь?       Я смотрю ей прямо в глаза, потом перевожу взгляд на двух других. О да, определенная помощь мне сейчас просто необходима. В голове слишком много мыслей, мне нужно отвлечься. Встаю, невольно отмечая, что старшекурсница ростом мне едва по плечо и делаю короткий шаг, приближаясь вплотную.       — У меня есть несколько вопросов, — говорю я, демонстративно ослабляя узел галстука, — Если это возможно, то у вас. Я еще не очень-то хорошо знаю, где здесь можно без проблем… поговорить.       Сейчас мне нужен кто-то понятный и простой. Ни в коем случае не примитивный… да и не будут такими, кто доучился тут до четвертого-пятого курса. Одетт занимает слишком много места в моей голове, нужно переключиться. Сомневаюсь, что кто-то… и даже я сам… когда-нибудь сможет ею управлять.       Старшекурсница коротко кивает и оборачивается к подругам. Не знаю, что за знаки она им подает, я занят — собираю свои книги в сумку. Девушки идут к выходу из библиотеки, я нагоняю и вот мы уже идем по коридору к лестнице, точно хорошие знакомые. По крайней мере, так выглядит со стороны.       Этот этаж похож на мой — второй, но я не знаю, комнаты какого курса тут находятся. Имени у меня не спрашивают, а самому мне представляться не хочется. Снова обещаю себе — через год максимум меня здесь будут знать все. Знать и уважать.       Комната безлика, где-то посередине коридора, но заперта на ключ — знак привилегии. Я захожу и будто теряюсь в пространстве, нет видя и не различая ничего вокруг, когда меня окружают три девушки, точно магическим хороводом. И я понимаю, что шесть рук на моем теле — это бесконечно много. Меня тормошат и дергают, приходится даже негромко прикрикнуть на трех чаровниц и раздеться самому. Это моя слабость — одежда должна быть в порядке. Одеваться потом в мятое и извлеченное из-под кровати не желаю. Кровать тут действительно одна, точнее, три, сдвинутые рядом для удобства девичьего шушуканья. Вечная пижамная вечеринка на троих.       Девушек я почти не различаю, лишившись разноцветных плащей, они становятся еще больше похожи, и меня неумолимо теснят в нужно направлении. Кровать толкает под колени, и я, с высоты основательного роста лечу в ворох гладкого шелка и царапающего кружева, телу, привыкшему к натуральному льну, холодно и непривычно.       Мысли почти испаряются, остались одни ощущения. Две девушки мягко обнимают, почти обволакивают с обеих сторон, закидывая на меня ноги, третья спускается чуть ниже, к моему дракону, приноравливаясь, как лучше взяться за дело. Я попеременно целую обеих девушек, подтягивая их повыше и поближе к себе, поглаживая спинки и ягодицы. Все-таки, одежды на них больше, чем на мне — что-то розовое, кремовое, в ленточках и бантиках, от этого мельтешит в глазах и хочется разорвать все в клочья.       Вместо этого я только ласкаю бедра одной через тонкие чулки, лишь на пару секунд отвлекаясь на другую, чтобы спустить с ее груди лифчик. Другая девушка свой снимает сама и отбрасывает в сторону, но я не успеваю увидеть эффектный полет — к нам возвращается третья, подползая снизу, и я награждаю ее за труды длинным поцелуем, немного ощущая и свой собственный вкус. Я доволен такой рокировкой, у этой самая большая грудь, и я с удовольствием «подарил» бы ей жемчужное ожерельеСексуальная техника, когда член водится между сомкнутыми грудями, таким образом сперма попадает на зону декольте., если до этого дойдет.       — Устала, — бормочет она, прикладываясь рядом, и я, маскируя это ласковым поглаживанием, освобождаю от лифчика и ее.       Понимаю, Флоранс тоже пришлось приноравливаться и она жаловалась, что сводит челюсти.       Третья сестрица теперь спускается вниз, но решает всех перехитрить и делает попытку меня оседлать. Я неромантично прыскаю прямо в нос девушке, которую в данный момент целовал. Детка, это все равно, что сесть на шпиль кафедрала, это я сам должен контролировать.       Некоторое время она пытается контролировать глубину проникновения, опираясь на руки, но скоро начинает подхныкивать, а я уже чувствую головкой ее матку. Не справившись, она слезает с моих бедер и сползает к ним лицом. Но и тут оказывается «похитрее» подруги — начинает аккуратно посасывать яички, но постепенно все более жадно. Флоранс была права, когда убедила меня навсегда избавиться от волос на некоторых частях тела.       Я поглаживаю по сочным ягодицам сестрицу справа, попутно отмечая, что большая грудь — это почти всегда и остальное тело мягкое, крупное и округлое. Даже легкий шлепок оставляет красноту и следы пальцев.       — Сядь на корточки, — прошу я ее и, когда она подчиняется, погружаю сразу два пальца в ее сочащееся нутро, подумывая, не добавить ли и третий, — Теперь можешь поскакать.       Через пару минут она уже опускается на колени, перемежая стоны вскриками. Некоторое время я уделяю внимание только ей, почти не сводя взгляда с ее лица, чтобы безошибочно держать на грани боли и наслаждения. Наконец, ощутив пальцами ритмичные спазмы, я освобождаю руку и касаюсь пальцами разгоряченно приоткрытых губ.       — Пока не очистишь, больше ничего не получишь, — и оставляю ее наедине с собственными выделениями и поворачиваюсь к другой девушке, которая уже довольно давно вылизывает мне ухо.       Не успеваю ничего предложить, как она слишком по-хозяйски оказывается на мне, садясь почти на лицо. Не подумал бы, что назову Флоранс кроткой, но она умеет себя вести. А мне не нравится, когда меня бьют клитором в нос. На краткий миг подумываю, не куснуть ли нахалку за нижнюю губку, но все же сдерживаюсь. Возвращаю себе вторую влажную и чистую руку и слегка приподнимаю девушку над собой, побуждая ее опереться ладонями повыше моей головы. Теперь я могу видеть, что ласкаю — пальцами, губами и языком.       Мне нравится вкус смегмы, свежий, соленый, почти устричный. Флоранс, в ответ на мои попытки поделиться впечатлениями, морщила нос и говорила, что это неромантично. Странно, но я-то как раз ощущаю себя последним романтиком на земле. И вскрики девушки, мягко подмахивающей сейчас бедрами в унисон с моими ласками — лучшая награда. Когда она ложится рядом, с глазами полными блаженства, я готов любить ее. Пусть только в этот час, но все же…       Я ощущаю приближение собственного оргазма и резко притягиваю к себе одну из девушек. Довольно грубо, но мне действительно жаль эти светлые простыни и кружевные подушки. Она громко сглатывает и освобождается от моих рук, замерев рядом на четвереньках. На ее губах висят длинные белесые нити слюны и спермы. Потом громко бьет ладонью о поднятую ладонь соседки.       Три девушки валятся на меня со смехом и визгом.       — Мы поспорили, — говорит одна, — там в библиотеке. С кем ты кончишь. Кажется, кто-то выиграл хороший шоппинг.       Отчего-то не маня мгновенно рушится усталость. Или разочарование. Продолжать больше не хочется, я чувствую себя вымотанным, точно тружусь тут уже несколько часов кряду. Хочется заснуть, но мне тревожно позволить себе расслабиться здесь.       Я ощущаю, как меня легонько царапают в плечо. Скорее, чтобы привлечь мое внимание, без страсти, но и без нежности. Меня что-то тревожит, но я слишком не здесь, чтобы разобраться в своих чувствах.       — Оставайся, — говорит одна из девушек.       — Тут можно закрыться, — вторая находит почти беспроигрышный аргумент для первокурсника, — К нам никто не ходит. И мы… почти никуда.       Вот он, этот момент. Кажется, я действительно ощущаю, как вращается мое Колесо Судьбы. Несколько слов, одно принятое решение, и я перейду на другую развилку собственной судьбы. Теперь я знаю, как зовут трех девушек возле меня — Урд, Верданди и Скульд. Не удивлюсь, если наутро окажется, что их нет среди студентов. Мысли смешные и сумасшедшие, я ощущаю, как дрожат мои губы в попытке сдержать безумный, рвущийся из груди смех. И оглядываюсь, наконец-то рассматривая, куда я попал и где находился все это время.       Милая девичья комната, розовая, голубая… пастельная. Большой алтарь Великой Богини у стены, занавески и пушистый ковер на полу пропитались ароматами воска, эфирных масел и духов. Милые взгляды, нежные голоса, сладкие поцелуи. Слишком явное желание. Мне становится понятно это прикосновение к моему плечу — меня почти поставили перед фактом, что я должен остаться, меня опутывают негой и покоем.       Пытаются заколдовать.       Больше не будет зловещего полированного гроба у стены, пронзающего черного взгляда, исполосованной от страсти спины, сумрачного молчания. Никогда не будет.       Я могу остаться здесь, по крайней мере, на время. А, когда вернусь, связь с О будет потеряна — она забудет, разочаруется или сама куда-нибудь переселится. Или… я приподнимаюсь на локте… она найдет кого-нибудь еще и этот «кто-то» погубит ее. Что я почувствую, когда узнаю об этом, не хочу даже представлять.       Я справлюсь.       Если останусь хоть на ночь, стану игрушкой, податливым красавчиком, таким меня и запомнят. Я вздрагиваю — ни за что. Это я должен всеми играть.       — Пожалуй, я вернусь к себе, — говорю я и демонстративно потягиваюсь. — Мне нужна кровать побольше.       «Три — это многовато, две хотя бы — это более оптимально», — заканчиваю я мысленно, давая внутренний гисОбет, долг чести., не связываться с трикветрами.       Одеваюсь. Не тороплюсь, чтобы не показать себе, что боюсь передумать. И не медлю, чтобы не дать понять, что подспудно хочу, чтобы меня уговаривали. Привожу себя в порядок перед высоким зеркалом — очень удобно, когда-нибудь заведу себе такое. И поворачиваюсь вокруг, чтобы убедиться, что ничего не забыл.       Книги! Вскидываю сумку на плечо и прощально улыбаюсь:       — Дамы…       Обиженными они не выглядят, молчаливо переглядываются, точно получили даже больше, чем рассчитывали. Чмокнув каждую на прощание, я выхожу в коридор и останавливаюсь, читая три имени на двери. Что ж, я все равно не знаю, кто из них кто…       Ночью коридор хорошо освещен, и я быстро сбегаю на свой, второй этаж. Вхожу в знакомую комнату и понимаю, что меня никто не ждет. За день тут появилась большая ширма, отгораживающая часть комнаты Ива от остальной. Интересно, кто это придумал — он сам или Одетт. Я заглядываю к нему, на мгновение заслоняя собой свет ночника на прикроватном столике.       Ив просыпается мгновенно, испуганно вскидывается на постели, точно его пришли убивать.       — А, это ты, — бормочет он и снова падает обратно, похоже, на лету проваливаясь в сон.       А я иду к Одетт. Отчего-то важно проверить, что на моей территории и с моими людьми все в порядке. В полумраке спотыкаюсь об гроб и, вместо того, чтобы чертыхнуться, коротко смеюсь.       О спит крепко, ее ночник выключен и совсем не похоже, что она ждала моего возвращения. На ее столе армейский порядок, книги, которые мы получали вечером, уже расставлены на полке. Я наклоняюсь над Одетт и прислушиваюсь к ее ровному дыханию. Она ничего не знает о моих мыслях и сомнениях, не знает, что сегодня я выбрал ее. Навсегда.