Голделл

Ни слёз, ни хохота, ни протестующих возгласов — страна будто умерла. Голделл и сам был опустошен изнутри, но его печаль не была скорбью по умершему отцу. Корнельд, каким бы ни был хорошим правителем, отцом всегда являлся никудышным. Если он зачастую не видел своих сыновей неделями, то это можно было бы списать на его занятость и сан. Но то, что даже обыкновенные знаки внимания, которые отец оказывает своему сыну, не имея возможности увидеть его, были чужды королю, сильно угнетало Голделла с самого детства. Он жил с этим, оберегаемый матерью, в любви братьев и всеобщем уважении. У него был отец… А, постойте, у него был отец-король. Какая-то тёмная тень человека, которая должна внушать уважение. Мужчина с длинной чёрной бородой, массивным телом и в сверкающей одежде. Если присмотреться, то в его взгляде можно было увидеть горькую думу и отголосок уверенности в себе. Если бы Голделл присмотрелся немного внимательнее, то заметил, что ничего такого не было. Корнельд прятал свою умную и бесстрастную натуру за показной скорбью. Если представить это себе, то получится глупо, но в политике даже глупость может обернуться преимуществом. Корнельд всегда придерживался такого принципа и после своей смерти оставил страну в наипрекрасном положении. Одно только Голделл не мог понять: что дальше? Что станет со страной? Кто будет следующим правителем? Голделл понял, что теперь его дела не зададутся. Но, поразмыслив некоторое время, он понял, что его записка была совсем свежей, и не могли же те, кто её написал, передумать! Обри сохранял траурное молчание, ни разу не обмолвившись ни единым словом с господином. В такой тишине они приближались к их временной стоянке, в которой решили выжидать нужного момента. Особняк сэра Фаланта находился всего в ста шагах, и хотя он и стоил целого состояния, вокруг него гнездились по большому счёту самые бедные семьи, а их лачуги выглядели не богаче своих хозяев. В одном таком домике сдавали комнаты, и Голделл по прибытии сейчас же их отыскал. Надо также добавить, что Обри, несмотря на свой возраст, обладал обширными познаниями в искусстве торга, и ему не составило труда уговорить хозяев почти бесплатно сдать им жильё. Голделлу оставалось только наблюдать за этим и радоваться своему помощнику. Теперь же, возвращаясь с площади, молодой человек уже не был так уверен в успехе своего предприятия и даже почувствовал грусть. Внезапно раздался гул, переходивший от улицы к улице, и до путешественников дошли обрывки фраз и восклицаний. Внезапное волнение набирало обороты, и Голделл, не понимая из причины, вновь поскакал к площади. Обри последовал за ним. Они несколько минут упорно прислушивались, время от времени останавливая лошадь. Вдруг они услышали барабанный бой, отголосок труб и громкое цоканье лошадей. По главной улице по направлению к площади двигалась целая колонна воинов с золочёной каретой в центре. Голделл заметил всадника на роскошном коне во главе колонны. Это был Валентайн Фалант, в дом которого ему нужно было проникнуть. Всадник гарцевал и выплясывал, выстукивая туш. За ним следовал оркестр, который теперь был слышен по всему городу, а перед самой каретой на самом обыкновенной коне ехал молодой человек примерно восемнадцати лет, но едва ли можно было угадать его возраст, всматриваясь. Огромные синяки под глазами и морщины на лице так старили его, что только по живости действий и быстроте взгляда можно было угадать, что он не старше самого Голделла. Молодой человек ехал, ехидно улыбаясь и расплёскивая свою хитрую радость во все стороны. Было видно, что даже его неповторимое умение владеть собой не может скрыть этот восторг. Голделл поднапряг память, чтобы вспомнить, где же он видел это лицо, но имя это затерялось настолько далеко, что Голделл стукнул себя по голове. — Вы не узнаёте его, сэр? — спросил Обри, впервые заговорив. — Если я не ошибаюсь, это… — Эзлинн! — прошептал изумлённый Голделл. От удивления он не смог выразить ни йоты того, о чём он на самом деле думал. Тем временем процессия продвинулась и наконец остановилась. Эзлинн внезапно исчез с поля зрения толпы, а все остальные его спутники, включая Валентайна Фаланта, вновь продолжили путь, теперь направляясь к замку. Голделл узнал почти всех, но не мог понять, кто же ехал в карете. Оконца её были плотно закрыты изнутри, не открываясь никем на протяжении всего времени. Голделл понял, что там едет некто очень важный, но эти обстоятельства понемногу вытеснялись из его мыслей мыслями другого свойства: Обри вдруг пришпорил коня и поскакал вслед за процессией. При этом Голделл пришёл в ещё большее изумление, так как Обри, никогда не носивший шляпы, развязал канат в волосах и распустил их, накинув на лицо что-то наподобие маски. Она была похожей на фиолетовую маску Валентайна Фаланта, но отливала зелёным. Голделл не понимал, следовать ли ему за спутником, но мимолётный жест Обри показал ему, что нужно просто стоять и ждать. Сочтя это неплохим развитием событий, Голделл слез с коня, взял его под уздцы и направился к ближайшей лавочке. Стараясь быть как можно менее подозрительным, он завязал разговор с торговцем и узнал, что король умер несколько дней назад, что слухи насчёт этого ходили ещё с неделю до этого, а причина смерти неизвестна. Эзлинн же, как законный наследник, прибыл только сейчас. «До этого времени, — добавил торговец, — наверняка созывали совет старейшин. Держу пари, что все три оракула и генерала были там! Я сам бы увидел, если бы присутствовал. Наверняка король был кем-то убит. Может быть, даже собственным сыном! Кто знает, где сейчас Голделл?» Молодому человеку оставалось только мысленно горько усмехнуться. Он прождал с полчаса, и лишь тогда заметил скачущего обратно Обри. На этот раз на нём уже не было маски, а волосы снова были стянуты канатом. — Господин, наша роль сыграна! — сказал он шёпотом Голделлу. — Вы можете возвращаться туда, откуда приехали. Голделл оторопел и спросил: — Но ведь я толком ничего не сделал… — Да, господин, но ваши старания оценены по достоинству. Всё, что я могу предложить вам — три тысячи ателей и полную свободу, — на этих словах Обри протянул Голделлу мешочек с золотом, который последний, несмотря на крайнее изумление, принял. — Значит, теперь я могу делать всё, что только захочу? — Да, сэр, — сказал Обри и поклонился. Голделл с грустью подумал о том, что эта заварушка так грустно кончилась. Он хотел бы стать добрыми друзьями с Жаком, но у того на уме всегда была тонна секретов. Но хоть чем-то он должен был ему помочь… — Обри, — произнёс Голделл, — если тебе понадобится помощь от меня, хотя я, как ты знаешь, мало что могу сделать, но… Обращайся! — воскликнул он. Обри же только тепло улыбнулся и поскакал из города. Голделл остался стоять, опустошённый и пустой. Его мыслям нужен был отдых, и он решил отправиться в свою лачугу, чтобы там привести думы в порядок.

***

Натурально, всё с Голделлом произошедшее было не более, чем обыкновенной политической интригой. Смерть Корнельда, приезд Эзлинна, согласие Цвентоли — все эти события были на первый взгляд совершенно разного свойства. Но Голделл, как известно, был авантюристом, а таким людям изредка присущи и ум, и хитрость. Наш молодой человек обладал обеими качествами, и вот что он придумал. Слух о смерти короля пошёл намного раньше, чем стало известно об этом. Значит, это событие спланировали. Предположительно, это был Эзлинн или кто-то из его окружения. Тем не менее, прибыл он лишь через несколько дней после смерти короля. Это мог быть как предусмотренный, так и непредусмотренный ход. Голделл бы рассудил это, как обыкновенное убийство, где он должен был стать подставным лицом, но то, что его содействие не понадобилось, а также то, что Цвентоли одобрил его помощь, шло поперёк всего. «Наверное, — подумал Голделл, — Эзлинн, если и был зачинщиком всего этого, просчитался. Может быть, кто-то вместо него избавился от отца, а может, и ничего этого никто не придумывал. В конце концов, это всего лишь мои догадки. Но я уверен, что могу спокойно и ничего не боясь здесь находиться. Может, я даже напомню о себе своим старым знакомым». Голделл успокоился и вышел из дома. Он хотел навестить старую церковь, которую они часто, будучи подростками, посещали с братом втайне от всех. Одевшись, как простые люди, они бегали по улицам столицы, ловили на себе осуждающие взгляды девушек, которые, однако, вскоре сменялись восхищёнными. Сам Голделл, вспомнив об этом, едва ли удержался от слёз. Воспоминания нахлынули на него беспрерывной чередой. Если бы они были не такими ранящими, то Голделл по-доброму улыбнулся, но сейчас ему пришлось надвинуть шляпу на лицо, чтобы его горестного выражения не было видно. В церкви было темно и стояла тишина, так как уже отслужили вечернюю службу. В отрочестве Голделла всегда привлекал путь монаха, и готовился он к этому, хотя сам в собственный успех не верил. Сейчас же он вспоминал те ощущения тихого счастья, читая книгу и перелистывая её старые страницы. Но в душе Голделла в момент вспыхнуло чувство, которое он изначально не понял, но потом, когда его щёки налились краской, взгляд затуманился, а кулаки крепко сжались, впиваясь ногтями в плоть, Голделл понял, насколько сильно он ненавидит это место. Он любит церковь, ценит эти воспоминания, но его перечёркнутая жизнь, её смысл, убийство, Айра, потеря возможной дружбы с Жаком Обри — он не мог простить этого. Он не знал, что конкретно ненавидит. Но то, что ненависть к себе сильнее всех остальных его чувств, он понимал лучше всего. Он думал, что если бы тогда он промахнулся, если бы удача отвернулась от него, как обычно, он бы не вверг себя в пучину жизненных проблем. Тогда он бы оградил отца, который ему практически не важен, но который родил его, от смерти, смог бы поддержать Алана и как-нибудь построить дружбу с Эзлинном. Голделл сам не заметил, как очутился у самого алтаря церкви. Внутри царила тишина. Старые хоры пустели, фрески озирались вокруг со своей обычной пустотой, а алтарь блестел в тусклом свете всё ещё горевших свечей. Голделл молитвенно сложил руки и попытался вспомнить хотя бы один псалом, который так старательно и любовно заучивал когда-то. Суета жизни стёрла из его памяти все молитвы. Он понимал, что если бы не эта поездка, то он окончательно сгнил. Он не смог бы сделать счастливой Айру и только зря загубил бы её жизнь. Его мысли погрузились в ту абсолютную черноту, которую он не смог стереть за пять лет непрерывных скитаний и, наконец, его ум притупился настолько, что теперь ему ничего не оставалось, кроме как влачить своё жалкое существование. Голделл присел на колени у самого алтаря, так и не вспомнив ни единой строчки молитв. Он отчаялся вернуться в тот мир, из которого он сам себя изгнал. Дверь в церковь еле слышно отворилась. Голделл этого не заметил, так как всё глубже и глубже погружался в свои мысли. Он просил у Бога помощи, потому что не помнил, как к нему обратиться. Если и была хотя бы одна ниточка, связывавшая его мысли со святым и вечным, то он тут же терял её. Но каково же было его изумление, когда в тишине церкви раздался громкий и звучный возглас. Он замер в воздухе и испарился, но Голделл ощутил эту еле заметную дрожь. Его тело напряглось, и он хотел было приподняться, как вдруг за звучным криком он услышал еле слышный шёпот. Этот шёпот вскоре перерос в протяжный стон, а затем она запела. Голделл мог поклясться, что уже слышал этот голос. Его мысли мгновенно очистились, а слова молитвы, которую она пела, пробудили в его душе чистые воспоминания. Тогда, когда он был мал, когда мать пела ему ту самую молитву. С тех пор, она, умершая давным-давно, уже не могла пробудить эти воспоминания в его жаждущей этого душе. Но этот голос, который, казалось, взывал самые небеса, разрывая тишину… И во здравии, И в болезни, Помоги, не оставь, не исчезни… Если только буду честной, то откроюсь, я смогу… Души предков все склонились, Боже правый, не оставь… Помоги, спаси, помилуй… Не оставь, не оставь, не оставь… Тишину ночного прибоя, Свет луны, солнца ясный рассвет, Боже, ты придумал всё это: Хоровод бесконечный планет, Крик ребёнка, который родился, Доброй матери нежный лепет, Пусть мольба моя станет жизнью, Не оставь, не оставь, не оставь… Затем множество раз повторялось «Не оставь», и именно эта фраза настолько крепко запомнилась Голделлу, что он моментально вспомнил всё то, что учил ранее. Он уже не замечал, как тихо и поспешно катились по его щекам слёзы, и вся его фигура олицетворяла собой всю человеческую боль. Голос пел, не останавливаясь, ещё около получаса, и всё это время Голделл недвижимо просидел на коленях перед алтарём. Сначала он вслушивался в пение, а затем раскрылся, и весь мир для него стал настолько родным, тёплым и светлым, что Голделл тихо плакал и просил Бога только об спокойствии. Окончание пения будто бы пробудило молодого человека, и он понемногу понял, что уже темно, и нужно возвращаться в лачугу. Но в его душе проснулось чувство, и ему нужно было узнать, что за женщина только что пела. Голделл поднялся и огляделся. Немного поодаль он увидел девушку, склонившуюся в молитве, как и он сам недавно. Голделл решил подождать окончания её молитв и только немного придвинулся к ней. Прошло пятнадцать минут, но девушка всё ещё не двигалась. Голделл обеспокоился, но решил ждать ещё. Прошло ещё пятнадцать минут, но девушка ни разу не вздохнула. Тогда Голделл решил пренебречь правилами приличия и сорвался с места. Он подбежал к девушке и поднял её на руки. Последняя даже не шелохнулась. Взглянув на её лицо, Голделл едва ли её не выронил. Он узнал в ней Рей Сирвин, ту самую девушку, которую видел недавно и которая произвела на него такое впечатление. Но Рей Сирвин, оказавшись у него на руках, вдруг встрепенулась и словно очнулась ото сна. Она взглянула на его изумлённое лицо и удивилась не меньше его самого. Голделл вдруг понял, что забыл все слова и приветствия, а поэтому не смог выразить ни радости, которая тут же его охватила, ни страха, что он будет так беззастенчиво узнан. Он быстро поставил на ноги девушку и на долю секунды прильнул губами к её руке. Последняя не ожидала подобных изъявлений чувств, но Голделл был несказанно счастлив, когда не заметил в её глазах ни предубеждения, ни злости, ни гнева. — Простите, я думал, что вы не в себе, — произнёс Голделл и тут же укорил себя за то, что не смог подобрать нужной фразы. — О нет, Голделл, я вполне владею собой, — сказала, как-то горько усмехнувшись, Рей Сирвин. — Я не заметила вас здесь и начала петь. Простите мне это… — Спасибо за то, что вы спели, — почти шёпотом произнёс Голделл. — Я могу сказать, что вы спасли мне жизнь, — добавил он и покраснел. Слова молитвы всё ещё не исчезали из его мыслей. — Я ожидала вас увидеть в столице только завтра, — вдруг сказала Рей Сирвин. — Значит, вы не пригодились… Так и должно было случиться, — добавила она, тихо улыбнувшись. — Вы все скрываете от меня моё предназначение, — сказал с горькой улыбкой Голделл. — Но кое-что скажите мне, госпожа, — прошептал он с мольбой, — кто помог ему умереть? — Его возраст, — тихо шепнула Рей Сирвин, — только его возраст… Мне пора. — Я смогу снова вас увидеть?.. Когда-нибудь… — еле слышно произнёс Голделл. — Я уверена в этом, — сказала с улыбкой девушка и вложила что-то в руку молодого человека. Рей Сирвин исчезла. Голделл долго не мог опомниться и ещё около пяти минут стоял у алтаря. Затем, осознав своё счастье, пусть и такое мимолётное, он вновь молитвенно сложил руки и прошептал: «Не оставь, не оставь, не оставь».