Летящий на смерть

      Сегодняшнее осеннее утро приятное. Обычно Кан встаёт рано, особенно если остаётся в части, а не в столице, но сегодня он позволяет проспать себе почти до обеда. Выходной, никуда, кроме как к Сонхва, не надо. Почему бы и да?       Настроение на самом деле отличное. Ёсан спокойно принимает душ и, завершив водные процедуры, направляется на кухню, где варит себе кофе и делает лёгкий завтрак. Его водитель уже ждёт. Интересно, с какого времени он тут стоит и завтракал ли он? В любом случае Кан собирается остаться сегодня у Сонхва, так что вторая половина дня у их водителя будет свободна.       Становится ещё чуть радостнее на душе, когда Ёсан понимает, что сегодня можно не надевать военную форму. К слову, в военном положении и солдаты, и офицеры должны быть в боевой готовности круглосуточно, но это так утомляет. Можно же денёк побыть в обычной рубашке без погон и брюках? Особенно офицеру.       Иронично, но по приезде в дом генерала Кан находит его на кухне почти в такой же одежде. Кто бы мог подумать, что с немного лохматыми волосами и чёлкой, спадающей на глаза, да ещё и в белой рубашке тот будет так хорош. Обычно Пак зачёсывает половину волос назад.       — Здравствуйте, — Сонхва окидывает вошедшего подполковника беглым взглядом и возвращается к нарезке овощей. — Мне звонил Уён и сообщил хорошие новости. Им удалось сегодня ночью прорвать блокаду со стороны страны Восходящего солнца. А знаете, что это значит?       — Что теперь поставки медикаментов и некоторых припасов будут восстановлены, — Ёсан опускается на стул у окна и рассматривает спину Пака.       — Именно. Но первое, что случится — мне скоро доставят мясо молодого ягнёнка, — генерал принимается пассеровать нашинкованные овощи на раскалённой сковороде. — Останетесь на ужин хотя бы сегодня?       — Вы любите готовить?       — Не то чтобы, но чем ещё заняться? Других развлечений нет. Я в принципе почти и не имею возможности проводить дни, занимаясь своими делами, так что это редкость. Соглашайтесь, может, завтра столицу разбомбят, и я Вам больше не смогу предложить ужин.       — Хорошо, — Кан переводит взгляд на вошедшую кошку, что, вероятно, пришла на запах, и слабо улыбается, когда та спокойно подходит и ставит передние лапы на колени подполковника. — Поблещу своим присутствием ради ягнёнка.       — То есть, Вас заинтересовала только еда?       — Не Вы же, — произносит Ёсан, сидя со своей неудовлетворённостью, «голодом» иного характера и всё еще бушующим негодованием насчёт Джонхана.       — Конечно, иначе и быть не могло, — тихо смеётся Сонхва, добавляя специи. Его так забавляет строптивость подполковника.       — Я не понимаю, что она делает? — кошка всё ещё стоит, поставив лапы на колени Кана и смотрит на того. — Что она хочет?       — Спрашивает разрешения, чтобы забраться к Вам на руки. Похлопайте себя по коленям.       Ёсан делает это, и кошка легко запрыгивает, устраиваясь на коленях. Подполковник зарывается пальцами в густую, не особо длинную белоснежную шерсть и только сейчас замечает, что у девочки красивые небесно-голубые глаза.       — Вы даже кошку надрессировали?       — Что Вы! Турецкие ангоры сами по себе очень умные, интеллигентные и общительные. Она знает себе цену, потому не боится гостей в доме и ведёт себя как хозяйка. Ещё она знает, что она красавица, и Вам будет приятно с ней пообщаться.       — Животные так похожи на своих хозяев.       — Хм, — Пак задумывается, стараясь найти сходства со своей любимицей, а после кивает, — возможно.       Пока Сонхва готовит что-то незнакомое Кану, тот перебирает пальцами красивую шелковистую шёрстку и наслаждается громким мурчанием белой красавицы. Это успокаивает. Он очень давно не видел животных настолько близко. Последний раз Ёсан гладил кошку ещё когда был «северным» разведчиком. В части, где он служил, тоже была девочка, жила у постовых, но подкармливала её вся часть.       — Если ничего не изменится, в понедельник мне нужно будет уехать на фронт на несколько дней. До этого времени мне нужно представить Вас остальным, чтобы во время исполнения своих обязанностей Вы не столкнулись с каким-нибудь Саном или Минги. Завтра все должны появиться в столице. И верните потом отчёты в мою часть, они должны быть там на случай проверки от Консула или военной юстиции.       — Какого чёрта вообще всех настолько беспокоит отчётность в такое время?       — Честно? Я тоже не понимаю, и меня это раздражает. Мне сильно не нравится нынешняя политика, и действительно, вместо того, чтобы подумать, как помочь фронтам, верхушки занимаются непонятными бумажными вопросами, — Пак пожимает плечами и хмыкает.       Кан замечает, что разговоры о правительстве и политике как минимум выводят Сонхва на эмоции, а как максимум — злят. Оно и ясно. Иначе генерал не планировал бы перехват власти.       Как только Пак заканчивает, то с довольным видом выключает плиту и накрывает крышкой приготовленное.       — Идёмте в сад, там и поговорим. Ягнёнка всё равно ждать ещё около часа.       Ёсан аккуратно спускает кошку с рук и потягивается. Он поднимается и отправляется вслед за Сонхва, который останавливается и пропускает у двери вперёд. Сейчас, по сравнению с утром, на улице стало ещё комфортнее. Теплее, чем в прошедшую неделю. Наверняка это те самые последние ласковые солнечные дни, что прохладным ветром тоскуют по ушедшему лету. Как бы Кану хотелось остаться в этом тепле, но зима неизбежна. И от этих мыслей становится немного не по себе.       — Вы быстро освоились на новом «месте». Я думал, Вам понадобится больше времени, — Пак идёт рядом медленно, и так же не спеша рассматривая желтеющие деревья.       — Быстрая адаптация — одно из самых важных умений для разведчика. Это нетрудно. Достаточно отключить чувства и желания.       — Но у Вас всё в порядке и с тем, и с другим, — Сонхва усмехается и останавливается у розового куста, что почти отцвёл. — Вы очень чувствительны и бываете крайне эмоциональны.       — Это другое. Могу себе позволить кое-что.       — Ревность в том числе?       Пак переключает внимание на Ёсана, и тот надменным оценивающим взглядом демонстративно окидывает генерала с головы до ног и обратно.       — Не понимаю, о чём Вы.       — О чём тогда мне следует, как вы вчера выразились, объясниться с Вами?       — Я хочу знать Ваши мотивы свержения нынешней власти и кто такой Юн Джонхан. Я удивлён, что есть столь высокопоставленный офицер, о котором я не знаю ничего.       — Раз мы никуда не торопимся, я расскажу Вам немного о себе и постепенно перейду ко второму вопросу. Он часть моей истории и меня, — Сонхва отходит от роз и продолжает медленно шагать по выложенной камнями дорожке в гущу деревьев. — Мне было двадцать два, когда началась война и меня призвали на фронт как врача.       — Как кого? — Ёсан искренне удивлён, потому что эта информация не числится нигде, и он считал, что Пак изначально и был контрактником. Но только сейчас Кан задумывается о том, что у Сонхва нет никакой военной специализации. Ни лётчик, ни стрелок, ни десантник, ни разведчик. — Вы военный врач?       — Нет, я не был военным врачом. Я вообще не был врачом. Все медики являются военнообязанными. Но я был на четвёртом курсе медицинского, учился на обычного невролога и вообще даже не задумывался об армии. И тем не менее правительство бросило меня в ад. Всех врачей в первые же дни войны отправили на линию фронта едва ли не под пули, вне зависимости от специализации и квалификации. Именно тогда я понял, что войны быть не должно. Это не более, чем удовлетворение собственных амбиций двух лидеров, что не могут договориться и бросают людей в мясорубку. Я ненавижу войну всем сердцем. Я ненавижу людей, что её устроили, — Пак хмурится и сцепляет руки за спиной в замок, продолжая любоваться своим садом. Ёсан же замечает, что речь Сонхва изменилась. Обычно он говорит коротко и строго по делу, но сейчас генерал выглядит задумчивым и настроенным на диалог. — Летом, в середине июля, под беспощадным палящим солнцем и грохотом орудий, раненые солдаты в лазарете, куда я попал, выстилались плотными рядами. Сотни и сотни раненых, которых успели унести с поля боя. Знаете, первые бои всегда самые ожесточённые. Казалось, что их количество уходило в бесконечность. Некоторые лежали молча и не двигались, некоторые стонали и сыпали проклятиями. Кто-то был уже мёртв, кто-то с оторванными конечностями метался в агонии. Многие поставки, в том числе и медикаментов, обрывались и просто не доходили. В один момент не стало ни бинтов, ни антисептиков, ни антибиотиков. Да хоть бы морфия для совсем тяжёлых случаев — и того не было. И над всей грязью, болью, криками, кровью и зловонием, — мухи. Тучи мух, что в такой жаре на трупах отлично размножались. Они ползали по лицам солдат и откладывали личинки в открытые раны, которые не успевали бинтовать. Ну и мы, врачи. Молодые и не очень, что сходили с ума от бессильной злости, жгучего сострадания и невозможности сделать что-то ещё. Медики без сна, почти без еды и воды, все с головы до ног в крови метались между ранеными, которых всё приносили и приносили. Мои волосы были тогда короче, чем сейчас, но они буквально слипались от крови, пыли и пота. А раненым просто не было конца. Ещё и постоянно тошнило, потому что в знойном воздухе стоял сильный запах разлагающейся плоти, мочи, гноя, немытых тел. Мне просто не хотелось жить, потому что психика трещала по швам от истощения, шока, количества работы, болезненных криков, стонов и невыносимого ужаса. До сих пор перед глазами мелькают кровоточащие смердящие тела, солдаты, закрывающие рваные раны в животах руками, трупы с остекленевшими глазами, раздробленные челюсти, торчащие кости. В один момент их стало так много, что приходилось просто переступать через тела. Некоторые могли хватать за ноги и просить воды или спасения. Как сейчас помню, насколько сильно мне это усложняло жизнь, потому что чуть позже вдобавок к тошноте прибавились головокружение и утекающее от усталости сознание. Я просто боялся упасть в обморок, как некоторые другие не выдерживающие врачи. Мне так часто хотелось, чтобы боевые действия дошли и до тыла, и меня наконец подстрелили. Я просто хотел этого не видеть и не знать, но этого не случилось. Зато случилось на восточной линии фронта, и меня перебросили туда. Там буквально прошлись бомбардировкой по тылу и лазарету, оставляя южан без врачей и провизии.       Ёсан не знал, что может быть так холодно внутри. Слушая это всё, ему становится не по себе. Такое и в кошмаре не приснится. Волосы дыбом встают, а внутри застревает беззвучный крик. Кан никогда не был настолько близко к боевым действиям. Так или иначе, но он, как и все офицеры, сохранял дистанцию и не видел этого всего в красочных деталях. Никто и никогда не описывал ему всех ужасов войны, от которых кровь стыла в жилах. Конечно, это всё было на слуху. Но насколько сейчас жутко Ёсану, и как больно становится от осознания, что он услышал сейчас не просто историю, а воспоминания. Воспоминания Сонхва, изменившие его судьбу. Глядя на генерала сейчас, Кану просто хочется обнять его. Студента в прошлом, что даже не думал об армии, войне и всей её грязи.       — Там и продолжился мой кошмар. Я просто не понимал, как это выдерживать. Спустя три недели, наконец, выдалась ночь без выстрелов, потому что обе стороны взяли перерыв до утра. У меня было время поспать, но я не смог. Мысли роились у меня в голове, и я сорвался на истерику, в результате которой решил, что раз война не хочет убивать меня, то я убью её. Наверное, именно тогда моё сердце и начало черстветь. И, честно говоря, не знаю, кем бы я стал сейчас, если бы ко мне тогда не попал Джонхан. Скажите, вы что-нибудь слышали про Венский дождь?       — Что это? Какой-то манёвр? Не слышал.       — Так, — Пак поднимает глаза к небу и задумывается, — а о снайпере с винтовкой L96A1?       — Конечно, это же легенда, — Ёсан кивает и обнимает себя руками от несильного порыва ветра. — Насколько я знаю, это была единственная винтовка на всю территорию. Она ведь находилась в разработке и этот снайпер помогал её улучшать? Его опознавали именно по специальным патронам на неё. Я помню, как о нём периодически мелькали новости. Его очень боялись на севере, и за него была безумная награда. Мне кажется, все слышали про снайпера с этой винтовкой. Жаль только, что закончил нечестно.       — Нечестно?       — Я слышал, что по подтверждённым данным за первые недели войны он убил около шестисот человек, из которых половина — северные снайперы, и треть офицеры. Стандартные винтовки берут максимум на восемьсот метров, но его доставала с полутора километров. Когда целью стал северный командующий артиллерией, кто-то крупно подставил его и сообщил тому майору всю информацию и детали. Майор, зная его координаты и время, обстрелял вообще всю возможную территорию из всех имеющихся орудий. Тогда сгорела треть леса, а стоимость потраченных боезапасов страшно считать, но вроде как после этого нашли ту самую винтовку. Тело не обнаружено, но при том обстреле и пожаре оно скорее всего и не сохранилось бы.       — Так его выдали? Интересно. Я не знал того, что вашему майору были известны координаты и время. Надо будет поинтересоваться этим вопросом. В любом случае да, всё верно. У нас этого снайпера называют Венским дождём.       — Так, а Джонхан тут при чём? Он выжил после встречи с ним или что?       — Нет, — Сонхва тихо смеётся и берёт под руку Ёсана, заворачивая на другую аллею. — Джонхан и есть Венский дождь.       — Он?! — Кан снова шокировано смотрит и чуть ли челюсть от удивления не роняет. Во-первых, легенду считали мёртвой, а во-вторых, Юн выглядит слишком хрупким и нежным для такой истории. — То есть этот неженка мог выиграть почти триста снайперских дуэлей?! Да быть не может.       — Больше. Это только найденные и подтвержденные трупы. Юн Джонхан — элитный профессиональный снайпер с высшей квалификацией и стрелковой подготовкой. И про винтовку всё верно. На том этапе L96A1 была в разработке и доступна только Джонхану, потому что он единственный в совершенстве ей владел и идеально стрелял на расстояния до полутора километров. Юн был в личном составе Джунхи. В принципе, у нас все штатные снайперы находятся под командованием этого чёрта. Но несмотря на то, что у Джонхана талант от бога и невероятная меткость, реакция, зрение и слух, ему очень тяжело спускать курок. Он пытался изо всех сил воспринимать солдат, как целей, а не людей. Однако это всё равно давило на него. Странно, но Джонхан молится за каждого убитого не снайпера. Самих снайперов он почему-то не любит. Так вот, когда его накрыла артиллерия, он смог уйти. Ему пришлось бросить для этого винтовку, припасы и вообще всё, чтобы успеть сбежать. Юну сильно повезло, что рядом была река. Он бежал от орудий и пожара так долго, что не заметил обрыва и свалился в неё. Течением реки его вынесло под восточную линию фронта. Он был без сознания, когда его нашли и принесли. Раны от снарядов были несерьёзные, присутствовали ожоги. Его положили ко мне, и, — Сонхва останавливается и поднимает взгляд в небо, ненадолго задумываясь и вспоминая свои ощущения — их не забыть. По сей день он искрится чувствами к Юну, — Джонхан показался мне настолько красивым душой, что я захотел ему помочь. И не зря. Он стал моим спасением. Когда Юн пришёл в себя, он паниковал и его сильно трясло, а от каждого выстрела или взрыва со стороны фронта било дрожью. Он получил сильную психологическую травму от собственной неудачи и в принципе пережитого ужаса от обстрела. У него неконтролируемо лились слёзы, и он рассказал, что был на грани смерти и выбрался из самой преисподней. Ему было страшно. Но вспоминая, у скольких людей он отнял жизнь и скольким могло быть также страшно, но не было шанса выбраться, Джонхан буквально разрушался из-за громадного количества деструктивных эмоций. В итоге той же ночью он попытался совершить суицид. Мне просто повезло хватиться его отсутствия и пойти искать. А моим спасением он стал, потому что благодаря ему я смог покинуть линию фронта. Так как на тот момент он был офицером, капитаном, да ещё и крайне важной военной фигурой, я смог добиться его отправки в ближайший город для восстановления. Хороший снайпер стоит как пара офицеров. А Венский дождь стоит целого личного состава. Ну, соответственно, я стал сопровождающим и наблюдающим его врачом. Так мы и вытащили друг друга с фронта.       — Он был Вам благодарен за спасение? Поэтому Вы теперь в таких отношениях.       — В каких «таких»? — Сонхва останавливается и внимательно смотрит на Ёсана, чуть прищурившись.       — В крайне неформальных.       — Он не был мне благодарен за спасение. Больше того — я предотвратил ещё восемь его попыток самоубийства. Что он только ни пытался сделать. Так что прикасаться к его запястьям и проверять на предмет порезов стало моей привычкой. И осматривать его ремень тоже. У Джонхана осталась манера носить ремень на талии поверх формы, и когда он отказывается от еды и худеет, то затягивает его на последний люверс.       — Боже, — в этот момент Ёсан буквально разбивается. Он никогда бы не подумал, что Сонхва может быть таким. За эти полчаса мнение о нём перевернулось с ног на голову, и оно не оставляет равнодушным. Теперь Кан понимает, почему несколько генералов следуют за ним из-за личных симпатий. — Почему Вы не дали ему совершить желаемое?       — Потому что он неповторимый и слишком прекрасный, чтобы позволить ему умереть. А ещё потому, что я увидел в нём много родного. Его тоже заставили делать то, что его ломало и превращало жизнь в ад. Да, он пытался всеми силами это закончить. И даже сильно разозлился на девятый раз. Настолько, что мы подрались. Ну как подрались. Я был обычным врачом и знал, как ломать кости и какие сухожилия обрезать, но рукопашным боем не владел, так что он здорово меня избил. Две трещины в рёбрах и сотрясение. Думаю, мой исход был бы плачевным, если бы он совершенно глупо не потерял сознание из-за в очередной раз вскрытых вен, потери крови и истощения. Я думал, что всё-таки помру, пока поднимался и снова перевязывал его запястья. Когда уже я лёг на лечение, Джонхан, наконец, остановился. Юн остыл, ему стало стыдно, и на следующий день слёзно просил прощения. Тогда он сказал, что раз я такой упёртый и не дал ему умереть, то он обязан мне девять жизней, так что останется рядом со мной и поможет в подъёме по карьерной лестнице. Ну, понимаете, мы очень много общались и проводили времени вместе. Мне хотелось ему помочь, и я старался это сделать, отдавая всё своё тепло и делясь всем. От мыслей до объятий. В итоге с этого и начался мой офицерский путь. На тот момент Джонхан был старше меня на двенадцать званий. За эти два года он научил меня стрелять, и даже навскидку, помог подняться до высот, на которые я и не рассчитывал. А ещё Юн за это время предотвратил столько покушений на меня, что теперь уже должен ему я. И если Вам так интересно, то я бесконечно люблю его как человека и личность, но между нами никогда ничего не было в плане отношений и быть не может.       Сонхва внимательно смотрит на Ёсана и усмехается, видя его замешательство и неловкость.       — Я… Не знаю, что мне сказать.       Ёсан вздыхает и сам себе признаётся, что чувствует себя немного глупо. И непонятно из-за чего. Из-за того, что приревновал Сонхва к его близкому человеку, который, судя по всему, имеет право на объятия? Или из-за того, что в принципе приревновал генерала? Но, выслушав эту историю, Кану стало легче и одновременно нет. Он и подумать не мог, что у Пака настолько сложная судьба, и генерал неспроста стал тем, кем он является сейчас. Нет сочувствия или жалости к Сонхва, зато появилось уважение и сияющее восхищение. Ёсан в принципе не думал, что кто-то способен дослужиться до генерала от обычного врача. Это удивительно.       — Пожалуй, я скажу только то, что я последую за Вами не потому, что Вы меня заставили, а потому, что Ваша цель прекрасна и я хочу её поддержать.       — Как мило, — Пак пропускает свои волосы через пальцы, а после смотрит на свои наручные часы. — Идёмте. Уже должен приехать ягнёнок. Вы останетесь у меня после ужина?       — Только если Вы поможете решить одну проблему.       — Какую?       — Я всё равно буду голоден. Поко́рмите?