Летящий на смерть

      Самое лучшее начало дня для Ёсана, если оно проходит спокойно и размеренно. У этого утра уже нет шансов, но вот остальная часть дня подаёт неплохие надежды. Сразу после завтрака у Уёна они вместе с «гостями» в лице Ли вернулись в дом генерала, и Кан почти сразу сбежал. Слишком непривычно и тревожно от большого количества людей вокруг, что довольно близко знакомы друг с другом и так и норовят залезть в твою душу. Не то чтобы Кан был категорически против, однако он не собирается пускать туда кого-то, просто потому что так вздумалось.       Зато заезжая в часть, официально принадлежащую Паку, но находящуюся под командованием Юна, Ёсан чувствует себя максимально уютно. Сейчас к Джонхану нет того скептического опасливого отношения, что было вначале, а его компания не напрягает от слова совсем. Кто бы мог подумать, что нахождение в траншее под танками вместе с подполковником или же встреча с дикими волками может так сближать на эмоциональном уровне. В придачу Ёсан всё больше начинает понимать настолько крепкую связь Сонхва и Джонхана. Сейчас к ней меньше вопросов, раз они пережили вместе множество событий и опасных ситуаций, в том числе нахождение на фронте.       Кан тоже много чего пережил, но в одиночестве.       Проехав КПП, служебная машина медленно выруливает по узким дорогам к административной части. Ёсан останавливает своего водителя чуть раньше, у плаца. Утреннее построение сразу после завтрака, с которого начинается день всей части. Кан ненавидел это, когда был рядовым, поэтому он приложил все силы, чтобы как можно быстрее стать офицером.       Вот только руководить утренним и вечерним построением должен командир части, а во главе всего Кан видит Вону.       Ёсан выходит из машины и пока невольно щурится от довольно яркого для конца осени солнца, неспешно подходит к отдающему команды офицеру. Полковник приветственно кивает, и Вону отдаёт честь первым, после чего громко приказывает это же и солдатам. Кан с удовлетворением наблюдает, как большая часть личного состава генерала Пака синхронно отдаёт ему честь. У Ёсана нет мании величия, как и огромных амбиций в управлении людьми, но он любит себя и своё влияние. Приятно, когда не ты отдаешь честь каждому встречному в погонах, а тебе. Исключением для положения Кана являются только те, кто выше него званием. Генералы. Но их по пальцам сосчитать, и благодаря Сонхва многие из них на коротком поводке. Именно поэтому Ёсану комфортнее в серой офицерской форме, хоть он и не любит её из-за плохого функционала. Так или иначе, доспехи из влияния и статуса сияют, а погоны совсем не жмут.       — Доброе утро. Вольно, — Кан опускает взгляд на часы, наблюдая половину двенадцатого. — Или, вернее, добрый день. Не поздновато для построения?       — Здравия желаю. Состав под утро вернулся в часть. Нас сменила дивизия генерала Минги, они сейчас зачищают место после сражения и завершают кампанию в целом. В свете последних событий расписание сегодняшнего дня скорректировано.       — Понятно. Почему здесь сейчас не подполковник Юн?       — Хах, хороший вопрос, — Чон усмехается и скрещивает руки на груди. — Начальство бессовестно спит у себя. Выпишите ему какой-нибудь штраф? Я уже больше полугода выполняю всю эту муторную работу за него.       — Я прекрасно знаю все статьи расходов части, и Юн выписывает Вам достойный оклад. Больше, чем получают майоры. Наверное, как раз за это?       — По факту, — согласно кивает Вону и беззлобно смеётся. — Но всё равно ущипните за бочок этого соню. А то чего один я страдаю?       — Так он у себя? А это где?       — Самый верхний этаж административного корпуса.       — Этаж? Весь, что ли?       — Да-да, всё верно, там Вы сразу упрётесь в его дверь. Она одна. У меня вот три комнаты, а у господина Юна весь этаж. Так и живём.       — Понял, спасибо, — Ёсан слабо улыбается и разворачивается уходить.       Кажется, Вону и Джонхан и правда хорошие друзья, раз первый позволяет себе говорить такие вольности. И не потому, что кто-то из офицеров бы мог наказать Чона за это, а потому, что Юн не тот человек, с которым стоит шутить.       Неспешным шагом полковник идёт по дороге к нужному зданию, что вся устлана опавшей листвой. Приятный шелест уже пожухлого тёмно-золотого ковра. Всего пару дней часть простояла в одиночестве, и так много листьев нападало.       Пожелав доброго дня постовым у администрации, Кан проходит внутрь и кивает тем, кого встречает на первом этаже, пока следует к лестнице.       Первый этаж занят кабинетами мелких офицеров, от лейтенантов до одного единственного майора. Также в отдалённых от города частях имеются отделы с прочими необходимыми для жизнедеятельности объектов людьми, вроде экономистов, логистов, диспетчеров, собственной канцелярии и остальных. Их всех настолько много, что несколько подобных мелких отделов расположены на втором этаже, но большая его часть отведена кабинету генерала и приёмной без секретаря. В военное время секретари есть только у высших чинов, что руководят из столицы, и то не у всех.       Третий этаж администрации занят непонятно чем, но, если честно, Ёсану и не хочется этим интересоваться. Зато с четвёртым всё ясно. Всего одна дверь в коридор, что ведёт ещё к одной двери. Сначала Кан негромко стучит и снова смотрит на часы. После недолгого ожидания он повторяет, но снова тишина. Выдохнув, полковник проверяет, закрыта ли дверь. Та поддаётся. Ёсан немного тушуется. Ему неудобно нарушать чужое личное пространство, которое он уважает, но приходится пройти. Лучше извиниться за вторжение, чем ждать непонятно чего. Хотя извиняться пока что не перед кем.       Помещение внутри похоже на самую обычную квартиру, и её оформление несколько удивляет Кана. Юн всегда одет в чёрное, а его волосы того же цвета часто падают на глаза из-за отросшей длины. Весь его образ кажется тёмным и мистическим, а вот квартира белоснежная. Повесив своё пальто на вешалку в прихожей, Ёсан медленно проходит дальше, с интересом осматриваясь. Интерьер может очень многое рассказать о хозяине, но пока у Кана не складываются образы жилплощади и её хозяина в одно целое. Белые стены, из белой древесины мебель и пол, не сильно помпезные, но хрустальные люстры, в которых яркими бликами танцуют солнечные лучи из окон без штор. Белые ковры с высоким ворсом и довольно много зеркал. Разных размеров и формы, но на каждой стене, на каждой полочке, на каждом столе. И почти ничего из других предметов интерьера. А ещё частичное отсутствие дверей. Крупные основные комнаты соединены самыми обычными арками, и таким образом Ёсан набредает, вероятно, на спальню Джонхана. Она единственная содержит в себе что-то цветное: две яркие золотые картины на стенах напротив друг друга. Одна с полуобнажённой женщиной, что держит в руках отрубленную голову мужчины, а другая с двумя влюблёнными, что делят столь нежный поцелуй. Но они тут совсем не главные произведения искусства.       На большом диване, таком же белом, как и всё остальное, чёрной пантерой устроился Юн. И Кан в очередной раз понимает, почему им многие очарованы. Подобно греческому божеству, Джонхан лежит слишком грациозно и красиво для человека. Он обнимает одеяло, как самого любимого человека и, закинув на него ногу, дремлет в своём чёрном шелковом халате. Наверное, он уже поднимался сегодня, потому что волосы слегка влажные и небрежно зачёсаны назад, а окно распахнуто. Как Юн может спать в таком холоде и не под одеялом?       Ёсан вздрагивает от порыва холодного ветра и скрещивает руки на груди, упираясь плечом о дверной проём. Он не решается будить Джонхана по одной простой, но странной причине — тот слишком красив и от него невозможно оторвать глаз, не то что потревожить. Даже для Кана. Особенно сейчас, когда они знакомы и в какой-то степени близки. И так происходит не потому, что с полковником что-то не так, нет. Он не испытывает влечения или желания. Но красота и изящество Юна неоспоримы, и нужно быть слепым, чтобы не обратить на это внимания. А ведь Джонхан для этого даже ничего не делает, особенно сейчас. Просто лежит, уже заслуживая собственной мраморной статуи.       — И долго Вы ещё пялиться на меня будете? — произносит Юн тихо и немного хрипло, не открывая глаз и не глядя на своего гостя. Он узнал его по голосу, ещё когда тот здоровался с Вону.       — Вы красивый, — немного погодя отвечает Ёсан, не придумав ничего лучше.       — Я знаю, — Джонхан не может сдержать улыбки и не поднять заинтересованный взгляд. Немного погодя он лениво потягивается, словно кот, и приподнимается на руках. — Но Вы же приехали не на меня любоваться?       — Я приехал за отчётами о последнем сражении, и, — Кан запинается, продолжая рассматривать амбассадора чёрного цвета.       Ёсан довольно образован. Он не имеет учёной степени в какой-либо области, зато знает всего понемногу и отовсюду, поэтому на контрасте белого чёрный сбивает с толку и заставляет задуматься. Чёрный цвет — это полное отсутствие других цветов, или же, иными словами, «оттенок пустоты». В трактовании цветов тон ночи символизирует бунт, магию и тайные желания человека. Модельеры видят в нём сияние роскоши, силы характера и утончённости натуры. Цвет с претензией, самый культовый из всех. С другой стороны в чёрном видят тьму и неизвестность, поскольку он часто ассоциируется со смертью. В буддизме чёрный считается символом невежества и дерзости, в конфуцианстве его трактуют как символ мудрости и хитрости. Ночной цвет наделён самыми противоречивыми характеристиками, совмещая в себе стремление к хаосу, сдержанность, протест, скрытость, элегантность, превосходство. Чёрный включает в себя всё, чего может бояться или желать человеческая натура, его красота абсолютна. Как и в белом, в котором выполнено жилище подполковника. Совершенная гармония, что идеально подходит Джонхану. Пожалуй, это единственное в этом доме, за что смогло ухватиться внимание Кана и позволило сделать хоть какие-то выводы. И то, на самом деле, не очень полезные.       — И? — Юн улыбается и склоняет голову к плечу.       — И я бы хотел поговорить с Вами. У меня много вопросов.       — Прям уж много? Придётся вставать, да? — Джонхан немного приподнимает брови и делает взгляд таким огорчённым, что Кану становится смешно.       — Да, господин Юн, было бы неплохо. И кстати, почему за вас построение проводит майор Вону?       — Потому что я здесь начальство, милый, могу себе позволить, — подполковник лениво слезает со своего дивана и проходит к окну, закрывая его ради комфорта Ёсана. Джонхану хорошо в холоде, но он не будет рад, если его милый друг простудится. — По документам этим вообще должен заниматься Сонхва, — Юн возвращается, и перед тем как идти на кухню, берёт полковника за запястье, уводя за собой. — Но он этого не делает по тем же причинам, по которым и я. Вы, кстати, тоже сейчас должны быть в своей части со своим личным составом, но тем не менее…       — Я понял Вас, не продолжайте, — Кан покорно следует на кухню и уже даже не придаёт значения излишней тактильности.       — Вот и умница, — подполковник отпускает чужую руку и кивает в сторону стульев у стола, сразу переключая внимание на свой кухонный гарнитур. — Присаживайтесь. Будете завтракать? Хотя уже время обеда. Но кто нам запретит назвать это завтраком, верно?       — Спасибо, откажусь, — Ёсан опускается за стол и закидывает ногу на ногу, подпирая подбородок рукой.       — Вот как? Зря, с утра надо завтракать.       — Так уже не утро, Вы сами сказали.       — О, не будьте занудой. Кстати, родной, мы можем перейти на «ты»? — Джонхан в обычной будничной манере не спеша начинает готовить себе, слабо улыбаясь. Есть вещи, без которых он не способен жить. И «ритуал» завтрака одна из них. — Я устал выкать. Может, у Вас с Сонхва обоюдный кинк на обращение на «Вы», но у меня его нет.       — Что? — Кан вскидывает взгляд и слабо краснеет. Это звучит странно и почему-то смущающе. — Нет у нас с ним ничего такого, точно так же, как и причин переходить на «ты». А с Вами можно. С тобой.       — Господи, — Юн не может сдержать смеха. Его искренне забавляет то, как Ёсан делает вид, будто ему всё равно на Пака. Джонхан чувствует в этом его молодость и тот самый бунтарский протест, пахнущий свободой и идеалами. Само очарование. — Значит, я сделал что-то, чем заслужил такую честь? Я передам Хва, что тебя нужно спасти от волков или танков, чтобы ты позволил перейти на «ты».       — Не нужно меня ни от чего спасать, — Кан фыркает и переводит взгляд на окно. Ненадолго. Смотреть на Юна со спины всё равно интереснее. — И не надо со мной переходить на «ты» всем подряд. Просто если Вам… тебе так комфортнее, то ради бога.       — Ты такой лапочка. Может, всё-таки хотя бы чай или кофе?       — Чай, пожалуйста.       Вторая деталь, которую замечает для себя Ёсан — огромное чувство одиночества в Джонхане. Он предлагает завтрак и чай не потому, что Кан его гость, а потому, что любит делать что-то в компании. Можно было бы скинуть это на обычную вежливость, но Юн слишком крепко обнимал одеяло, с которым спал. Он не чувствует себя защищённым, нужным или ценным. И это подтверждается на первый взгляд слишком хорошим настроением подполковника. Джонхан много улыбается и смеётся не потому, что у него всё хорошо. Скорее наоборот, это выработанная защитная реакция. Ёсан бы хотел спросить, как себя чувствует Юн. Не сейчас, а в целом. С какими мыслями он засыпает и просыпается, что он думает, когда смотрит на закат или первый снег. Однако подобное вмешательство почти всегда болезненно, и для таких вопросов нужны поводы.       — Ты слишком долго молчишь, — подполковник бросает взгляд на Кана через плечо и прищуривается, пока неторопливо помешивает в закипающей воде ранее замороженную вишню. — О чём задумался?       — Вы, — полковник запинается и усмехается сам себе. Он так давно не обращался ни к кому на «ты», что теперь тяжело привыкнуть. — Ты не любишь тишину?       — Напротив, слишком сильно люблю тишину. Знаешь, я не ожидал, что в отдалённой от города военной части мне будет спокойнее и комфортнее, чем в столице, — Джонхан заливает кипятком чайные листья и немного раздражённо на них смотрит. Он не любит заваривать чай так же, как и варить кофе, потому что непонятно, когда он готов и нормальная ли концентрация. Поэтому Юн несколько раз вдыхает аромат из чайника, и когда заварка кажется ему достаточно крепкой, то вылавливает чайные листы. — Думаю, этот год без лишней суеты и шума пошёл мне на пользу. Ну, за исключением периодических сражений, конечно. Там много… Суеты и шума.       — Вот как, — Ёсан согласно кивает и принимает свою пока что пустую чашку и блюдце под неё. Он прекрасно понимает подполковника. Куда проще получать офицерскую зарплату и быть подальше от столицы в своей части, где нет чужих глаз и вышестоящего начальства. Больше свободы, меньше нервов. — Ты определяешь степень заварки по запаху?       — Не то чтобы. Я умею определять наличие смертельного яда и концентрацию не смертельного по запаху, — Джонхан неловко смеётся и следом ставит на стол сам чайник, а после возвращается к плите. — А вот готовить не умею, так что доверяю своему обонянию. Если мне кажется, что нормально, то нормально.       — Звучит как довольно рабочий вариант. Кстати, то, что ты сейчас готовишь, очень хорошо пахнет. Что это?       — А как же, — переложив свой завтрак в глубокую тарелку, Юн усаживается за стол напротив. — Ничего необычного, овсянка, сваренная на молоке с вишней. Единственное, что мне понравилось в Викторианской Англии, помимо здания парламента и прилежащего аббатства.       — Ты был в Вестминстерском дворце?       — Да, мне нужно было убрать одного лорда из верхней палаты по заказу самой королевы, — подполковник рассказывает об этом настолько будничным тоном, словно говорит о погоде, пока жуёт свои вишни. — Но мне было так жаль стрелять через стекло, что пришлось снять изнутри другим способом. Рука не поднимается портить великолепные строения и памятники.       — Серьёзно? — Кан поднимает удивлённый взгляд и даже отвлекается от своего чая. — Королевы? А почему нельзя было убить вне дворца?       — Её высочество хотела казнить того лорда прилюдно, чтобы другим членам парламента было неповадно.       — Почему Вы работали на чужое правительство? Я думал, снайперы могут получать приказы только от представителей своей страны.       — О, — Джонхан подгибает под себя одну ногу, а вторую подтягивает к груди, усаживаясь удобнее. — Обычным снайперам да. Они просто являются военными и выполняют приказы офицеров. С элитными всё сложнее. Там целая система, которая пока что приостановлена из-за войны. И слава богу. Элитные снайперы — как зверьки на выставке, что за большие деньги выполнят любой трюк. Обычно это политические убийства, очень редко — разборки бизнесменов. По сути любой может заказать убийство любого человека. Если хватит денег. Я стоил очень дорого. Притом мне отчислялось всего двадцать пять процентов от оплаты, но даже на эти деньги можно было купить дом, по размеру примерно как у Сонхва. С каждого убийства. Думаю, мне до конца жизни можно ничего не делать, потому что до войны я, — Юн переводит взгляд на свою ладонь и сосредоточенно загибает пальцы. — Я почти четыре года ездил по миру и убивал важных людей.       — Ничего себе, я не знал, что подобное и правда существует. Мне казалось, это недопустимо, и никакое правительство не станет заниматься чем-то таким.       — Ах, милый, — Джонхан добродушно смеётся и зачёсывает свободной рукой волосы назад. — Почти все правители — самые грязные и самые мерзкие люди из всех. Я знаком с десятками глав государств, но только единицы из них достойны своего места. Многие пришли к власти по головам ради денег и собственных амбиций, и только некоторые, чтобы служить людям и своей стране. Наш Консул так вообще может выиграть медальный зачёт по количеству гнили и продажности. Спросите, кстати, как-нибудь у Сонхва о том, как он распродаёт страну.       — Я просматривал статистику, и при его правлении сильно выросли внешние долги, значительно упал ВВП, а про ВНП и паритет покупательной способности даже в отношении Севера я вообще молчу.       — Этот ублюдок делает на войне деньги, о чём ты? Тут можно даже не упоминать все экономические показатели.       — А в чём смысл? Зачем? Я не понимаю.       — Это нормально, если ты не понимаешь. Нормальному человеку и не придёт в голову, что на крушении цивилизации можно заработать так же хорошо, как и на её строительстве. Но ведь страна уже отстроена. Что остаётся? В идеале отобрать у людей их ценности и дома и заставить отстраивать всё заново, чем и занимается Консул. В разы дороже. Заново наживать имущество, заново создавать производства. Вот только налоги будут намного выше, чем до войны. Консул уже прописал несколько таких законов, пока все заняты войной. Притом у людей не будет даже сил на протесты. Кому вставать против власти? Женщинам, детям и старикам, которые остались в городах голодными, истощёнными и запуганными войной? Или мужчинам, призванным в армию и отдающим «долг» родине, которым сейчас даже думать своей головой запрещают, приучая только к дисциплине и выполнению приказов?       Ёсану становится холодно от осознания услышанного. Он замечал все те вещи, о которых говорит Юн, но не придавал им значения и не связывал между собой. А ведь и правда тяжело обращать на подобное внимание, когда ум целиком и полностью занимает война. С каждым днём, с каждым часом рядом с Сонхва, с каждым диалогом Кан загорается всё сильнее. Сначала он хотел поддержать Пака, потому что его цели показались благородными, сейчас же Ёсан осознаёт, что это больше, чем благородные цели. То, что взялся делать Сонхва, намного важнее и масштабнее. И Кана никогда не интересовали другие люди, но сама концепция стратегии Пака в отношении устоявшейся системы кажется великой и прекрасной. Находясь рядом с генералом и видя, как тяжелы звёзды на его погонах, Ёсан хочет быть полезным. Он собирается хотя бы немного разгрузить плечи Сонхва от бремени ответственности и трудностей, и именно поэтому он здесь. Не только чтобы Пак отдохнул дома, но и для более значимой миссии.       — Я хочу помочь Сонхва в том, что он делает, — немного погодя отвечает Кан. Он опускает взгляд в чашку с чаем и находит рисунок на донышке интересным. — Конечно, я сейчас полностью выполняю его обязанности в столице, это уже много значит, но есть кое-что ещё. Одна проблема, которой я мог бы попробовать заняться, чтобы ему было легче.       — О чём ты?       — О генерале Пак Джунхи. Я бы хотел с ним поговорить.       — Ох, — Джонхан меняется в лице и заметно мрачнеет. Он даже перестает вылавливать вишенку ложкой. — И… Что же?       — Я не встречался с ним, но наслышан о его характере. И он мне кажется до ужаса сложным человеком, — Ёсан щурится и принимается изучающе следить за подполковником. Чужое дыхание словно замедлилось и стало тяжелее, а взгляд похолодел. Очевидно, Джонхан не хочет о нём говорить, поэтому Кан старается выбросить из колоды все контраргументы сразу. — Я прекрасный психолог и могу подстроиться под любого человека в общении. Это моё лучшее умение, которое привело меня к званию полковника в чужой стране. Анализ и точные слова в нужное время могут многое. Думаю, мне стоит попробовать поговорить с ним. Он приносит слишком много проблем Сонхва. Хуже уже не будет. Но я даже не знаю, как и о чём с ним говорить. Он тот, с кем, судя по всему, не стоит играть, поэтому мне нужна информация. Много информации, которой я смог бы воспользоваться для создания максимально возможного полного психологического портрета. И только ты мне сможешь с этим помочь.       — Что об этом думает Сонхва?       — Он не знает, — Ёсан закусывает губу и продолжает пристально смотреть на Юна. — Я не говорил ему, и мы не обсуждали это. Здесь только моя инициатива. Прежде, чем сделать шаг и поставить в известность Пака, я хочу уложить всё у себя в голове.       — Что ж, получается, ты хочешь знать то, что знаю о Джуне я?       — Да.       — Я расскажу, но, — Джонхан спотыкается о собственные мысли и поднимает ничего не выражающий взгляд на Кана. — Но я ничего не рассказывал о наших с ним отношениях Сонхва. И не хочу. Видишь ли, Сонхва бывает немного… Резким. И вспыльчивым. Если ему не понравится какая-то деталь в отношении меня, он может убить Джуна быстрее, чем подумать. Не уверен, что от него стоит избавляться по такой глупой причине, учитывая, что это самый приближённый к Консулу офицер.       — Да, согласен. Господин Пак и правда может быть таким, — Ёсан несколько раз кивает, вспоминая, как именно по этой причине совсем недавно чуть не был застрелен Ким Мингю. — Я прекрасно понимаю, о чём ты. Поэтому всё, что ты сочтёшь нужным, останется между нами.       — Что же тогда рассказать? Хм, — Юн неловко усмехается и пересаживается удобнее, меняя ноги местами. — Ты правильно понял, что с ним не стоит играть. Знаешь, я считаю мы все недалеко ушли от животного мира. Мне кажется, люди делятся на три типа. Травоядные — те самые «хорошие» и простые люди, которые всего лишь хотят жить. Без особых амбиций, для которых цель жизни — семья, стабильная работа, дом, собака. И их суть — законный и морально правильный образ жизни. Это пастбище с травкой, на котором они в безопасности. Но если травоядное решит сунуться за пределы своего пастбища, захотеть более вкусной травки или ещё чего-то, то скорее всего его тут же сцапает хищник. Мы с тобой хищники. Карьеристы, способные на острый анализ ситуации, категоричные решения и аморальные поступки. Суть хищников — пройтись по головам травоядных к своим целям и не подавиться. Бизнес, политика, армия… Что угодно, где крутятся большие деньги и влияние, построено на том, что хищники загнали травоядных на их пастбища. И если кто-то высунется со своей полянки и решит пойти против заданных правил, его тут же сожрут. А есть ещё третий тип. Падальщики. Эти ребята пристраиваются под бок как к хищникам, так и к травоядным, ожидая подачек. Они находятся в постоянном поиске и всегда начеку. И как только находится цель, то втираются в доверие, ожидая свой кусок. Хорошо, если хищник сожрёт травоядное и можно будет поживиться останками. Ничего страшного, если сдохнет сам хищник, они съедят и его, ведь их суть быть падальщиками. Без моральных принципов и рамок. Главное — насытиться, остальное не важно. Таким образом, как правило, каждый человек рождается с определённой ролью и несёт её через жизнь. Очень редко, когда эта самая роль меняется. Вот Сонхва, например, по своей сути, самое настоящее травоядное. Он та самая гордая грациозная лань, что мечтала и мечтает о жизни без стрессов, обычной работе и любви. Ему было тяжело стать хищником, но пришлось. А вот Джунхи… Джун единственный человек, которого я не знаю, куда отнести. Он и хищник, и падальщик одновременно. Ему абсолютно всё равно, кто перед ним. Джун способен перегрызть глотку любому, а после сожрать вместе с костями. На самом деле, для него не существует рангов и званий, и если бы он захотел, то уже бы и Консула сцапал. Но именно здесь проявляется его черта падальщика: ему выгодно жить под крылом правителя и иметь с этого всё, что возможно. Джунхи химера, что пугает даже меня, — Джонхан поднимается со своего места и моет свою тарелку, возвращая её на место. Он снова ставит чайник на огонь и поворачивается к Ёсану, упираясь руками в стол сзади себя. — Джун крайне хитрый и умный офицер. И… Как бы это сказать… Он очень щедр и добр к тем, кто предан ему, и максимально безжалостен к «предателям». Так он называет всех, кто выбирает не его. Его личный состав невозможно покинуть безболезненно. Только если в отставку, но тогда дальнейшая работа в силовых структурах будет под запретом. Он позаботится, что даже в полицию не возьмут. И уйти в отставку, если Джунхи позволит — единственный способ уйти живым. Если дезертирует обычный разведчик, он убивает его при первой же возможности. Если дезертирует снайпер или офицер, он казнит его перед личным составом. Всем, который будет на этот момент в части. Чтобы неповадно было. Конечно, он действует не по уставу, но кто способен запретить что-то любимцу консула? Тем более, если он отличный стратег и прекрасно исполняет свои обязанности? Ещё и платит большие зарплаты, премии, заботится о семьях своего личного состава и даже всегда выслушает и поможет, если возникнут какие-то проблемы. Он прекрасно понимает, что на одном страхе далеко не уехать, и помимо кнута раздает и много пряников. По итогу я даже не знаю, его сильнее любят или боятся, — Юн заваривает ещё по чашке чая и возвращается за стол.       — Как он отпустил тебя?       — Если честно, я не знаю. Не думал, что смогу уйти от Джуна живым. Особенно будучи его любовником. Особенно после того, как Сонхва послал его, — Джонхан вскидывает подбородок, но продолжает смотреть в кружку с чаем. Осознавать, что всё в прошлом, до сих пор тяжело. — Я ожидал, что меня подстрелит какой-нибудь его снайпер первые несколько месяцев после перевода. Не понимаю, почему этого не случилось. Он всегда был очень требовательным ко мне и холодным. Во всех отношениях. Я должен был идеально справляться с приказами, а после проводить время с ним. Джун никогда не ругал меня прямо, если что-то шло не так на заданиях, но я всегда чувствовал его раздражение и злость в голосе и взгляде. Даже если обстоятельства не зависели от меня. Он не терпит, если что-то идёт не по плану. Но я бы пережил это, относись он ко мне по-другому в личном плане. Я… Он, — Юн тяжело и судорожно вздыхает и с негодованием отставляет свой чай. — Он нравился мне. Я не подпустил бы к себе человека, к которому равнодушен. Мне хотелось с ним всего на свете. И меня вознесло до небес, когда он не то что ответил взаимностью, а первым проявил внимание. Только больно было падать с небес, когда я понял, что Джун не любит именно меня. Он любил свои чувства ко мне. Моё тело. Ему нравилось проводить со мной время. Нравилось всё то, что он получал от меня, но не более. О какой любви речь, если он не хотел ничего слышать о моём моральном состоянии? О том, что война угнетает меня, и я не могу убивать так много людей, о которых даже ничего не знаю. Раньше я всегда убивал тех, кто так или иначе это заслужил, и вина будто была на заказчиках. Но во время войны на меня сыпались приказы с убийствами, тяжесть от которых я ощущал на себе. Он не желал об этом слышать. Точно так же, как и то, что я могу не хотеть близости с ним. Но Джун был словно одержим и зависим от моего тела. Он никогда не останавливался, даже если я говорил прямо. Это сильно выбивало из колеи, я всё больше чувствовал себя вещью. До сих пор понятия не имею, что у него в голове и как с этим работать. Ты всё ещё хочешь попробовать поговорить с ним?       — Ох, — Кан опускает взгляд и старается обработать всю полученную информацию, но вряд ли получится сделать это сразу. — Я вообще не хочу с ним контактировать, тем более после услышанного, но ради Сонхва, конечно…       Мысли окончательно теряются, когда входная дверь распахивается, а в квартиру быстрыми шагами проходит Вону. Он останавливается в дверном проёме кухни и с ходу бросает в Юна орехом, который тот без труда ловит.       — Товарищ подполковник, если ты сегодня же не соберёшь свои грёбаные орехи, их вечером сметут с плаца, — Чон упирается руками в бока и с улыбкой, но немного раздражённо смотрит на Джонхана.       — Да соберу, у меня не было раньше времени, — Юн усмехается и оставляет грецкий орех на столе. — Что ты сразу ругаться?       — Потому что ты мне это уже неделю говоришь.       — Боже, не будь занудой, тогда только самые первые начали падать.       — А сейчас вот этим самым орехом меня ворона чуть не прибила.       — Ох уж эти вороны… Могла бы быть более меткой, — Джонхана пробирает на смех, и Ёсана несколько удивляет эта черта. Только что на подполковнике лица не было, а сейчас улыбается как ни в чём не бывало. Его защитные механизмы работают настолько совершенно?       — Господин Кан, — Вону переводит взгляд на полковника и скрещивает руки на груди, ехидно улыбаясь. — Хочу сделать заявление о том, что начальство меня буллит и обижает. И желает жестокой смерти от вороны, ранних подъёмов и утренних построений.       — Совсем сдурел, что ли, — Юн берёт со стола орех и бросает его обратно. Теперь его успешно ловит Вону. — Я тебя забуллю, когда отпуск не подпишу.       — Господин Кан, хочу забрать все свои заявления обратно, — сделав серьёзное лицо, Вону поднимает руки, словно он сдаётся. Ему стоит больших трудов, чтобы не смеяться в ответ Джонхану. — Ситуация наладилась, и претензий к товарищу подполковнику не имею. Но сегодня же чтоб собрал орехи, — подкинув в руке древесный плод, Чон бросает его в третий раз, искренне веселясь на пустом месте.       — Да я понял, — Юн снова ловит свой орех, но теперь окончательно оставляет его на столе. — Сделай вид, что ты серьёзный вменяемый человек и иди работать, у нас важный разговор.       — А, ой, я помешал? Извините, господа офицеры, пойду и дальше делать вид, что работаю, — Вону отдаёт Ёсану честь и исчезает так же стремительно, как и появился.       — Ужасно, не обращай внимания. Надеюсь, тебя не напрягают его вольности, — Джонхан потягивается и откидывается на спинку стула. — Просто все мои друзья, еда и вещи автоматически становятся его. Мы дружим ещё со средней школы. Ого, это больше десяти лет? Даже почти пятнадцать? Как много… Так о чём ты говорил?       — Не напрягают, всё в порядке, — Кан слабо улыбается и выдыхает. Ему спокойнее, когда Юн не похож на грозовую тучу. Ёсану совсем не хочется заставлять вспоминать плохое, и ему жаль, что всё-таки пришлось это сделать. — Я говорил, что всё равно попробую поговорить с Джунхи, если представится такая возможность. Это ненормально, что он не передаёт разведданные Паку и другим генералам. И я ничего не расскажу Сонхва из того, чем Вы со мной поделились. Ты. Чем ты со мной поделился. Спасибо.       Кан в очередной раз чувствует неловкость, потому что снова забывает форму нового обращения к подполковнику. Очень мило, что Юн не обращает внимания и не придаёт этому никакого значения.       — Будь осторожен, я бы не лез к нему. Он слишком сложный, — Джонхан пожимает плечами и поднимается с места. Он убирает чашки из-под чая в раковину и покидает комнату, вместе с тем продолжая говорить громче. — Мне всё больше кажется, что ты — самое экстравагантное, но самое лучшее решение Сонхва. Подожди, пожалуйста, на кухне, я переоденусь и вернусь.       Мельком окинув взглядом такую же светлую кухню, Ёсан впервые за время пребывания в этом «доме» замечает что-то особенное. На столе в углу комнаты стоит пустая ваза, а рядом с ней маленькое соломенное гнездо. Внутри лежит светло-серый камень, а на нём ещё более миниатюрная соломенная шляпка. Из интереса Кан решает посмотреть находку ближе и, подойдя к столу, осторожно берёт камень на ладонь, чтобы с него не свалилась шляпка. Без каких-либо эмоций полковник бездумно осматривает его, возвращаясь к собственным мыслям. Он не совсем понял, что именно имеет в виду Юн под «самым лучшим решением», но обязательно поинтересуется, как тот вернётся. В конце концов, он никуда не торопится и успеет спросить обо всём. Хорошо, что отношение Джонхана к людям оказывается куда легче, чем могло бы быть, и он ни за что не сердится на Ёсана, не ревнует и, кажется, адекватно воспринимает. Хоть изначально таковым Кану и не показался. Неважно. Сейчас это всё уже не важно.       — Осторожнее, это мой питомец, — Юн возвращается уже в своей чёрной полевой офицерской форме, неторопливым шагом проходя к одному из шкафчиков.       — Питомец? — полковник хлопает ресницами и поднимает камень в руке выше. — Камень?       — Мой домашний питомец. Его зовут Джондолль. Что тебя так удивляет? — Джонхан даже не оборачивается, пока говорит. Он достаёт с верхней полки плетёную корзину, а после с нижнего ящика маленький бумажный пакетик, который сразу прячет в карман.       — Просто немного необычный выбор… Питомца.       — А что? Не сдохнет от голода, если меня не станет, не шумит, не линяет, не прыгает на руки, не просится гулять. К тому же на нём отлично смотрится шляпка. По-моему, он идеален.       — Так и есть, — Ёсан улыбается и осторожно кладёт на место камень. — Красота в глазах смотрящего.       — О, это прекрасная истина, — Юн покидает свою кухню и направляется в прихожую. — Идём.       Накинув присвоенное генеральское пальто, Кан следует за командиром части вниз без лишних вопросов. Они и не нужны. Тот сам рассказывает, что они отправляются за орехами. Кажется, подполковник вернулся в своё сияющее улыбчивое настроение. И даже погода будто бы старается соответствовать ему. После последних дождливых недель солнце делает конец осени золотым. И хотя какие-то деревья уже лишились листвы, некоторые до сих пор не простятся с уже пожелтевшим, почти мёртвым грузом.       — Нет, ну что за негодяйки? — смеётся Джонхан, быстрым шагом проходя под несколькими ореховыми деревьями и распугивая ворон.       Ёсан держится сзади. Он никак не реагирует на их новое занятие, но всё равно присоединяется к сбору орехов. Разве что не так активно и без энтузиазма. Но опустившись рядом на корточки и взяв веточку, Кан раскидывает листву и подбирает самые красивые орехи в корзину Юна.       — Вот обычно вороны держатся вне части, но, судя по всему, как только наступает осень и поспевает орех, их становится тут пруд пруди. Они любят орехи, но не могут просто так избавиться от скорлупы. Поэтому берут плоды в лапы и с высоты сбрасывают на землю, разбивая. Мне нравятся эти птицы, они очень умные и имеют свою собственную систему ценностей.       Не то чтобы Кана когда-то интересовали вороны, но слушать воодушевлённые наблюдения Джонхана и факты из книг довольно занимательно. Это успокаивает. Вся часть работает в штатном режиме, постовые расставлены по своим местам, и кажется, будто и не было вчерашней битвы. Будто казармы не заполнены ранеными солдатами, нуждающимися в отдыхе. Ёсан старается не думать об этом. Он и вовсе отвлекается на событие, что происходит дальше.       В некоторых крупных частях, помимо обычных постовых, есть ещё и патрульно-постовые наряды. В отличие от сменного караула, в них как правило попадают одни и те же люди. В идеале кинологи, но если таких нет, то просто военные, что проходят краткое обучение и инструктаж по работе со служебными собаками. В части генерала Пака, как одной из крупнейших на юге, конечно же присутствуют такие патрульные. Их немного, но если вдруг на военный объект решит попасть кто-то посторонний, то служебный пёс учует его. Во время рядовой службы псы не подают голоса просто так, поэтому Ёсан очень удивляется, услышав у себя за спиной лай. Он оборачивается, но сразу получает ответ на свой незаданный вопрос, когда видит, как патрульный отцепляет поводок от шлейки своей немецкой овчарки.       Собака радостно бежит к Юну, что уже повернулся и протянул к ней руки, но в нескольких шагах от него останавливается и бодро припадает грудью и лапами к земле, тут же поднимаясь и повторяя это снова. Она будто подпрыгивает от радости и таким образом приветствует подполковника, которого любит всей свой собачьей душой.       — Вот она моя девочка, вот она моя красавица, — с самой лучезарной улыбкой из всех констатирует Джонхан и опускается коленями прямо на листву, потому что собака налетает на него всем своим весом. — Привет, моя хорошая.       Кан внимательно наблюдает, как подполковник активно гладит и треплет собаку по её ухоженной шерсти, позволяя ставить лапы себе на плечи и вылизывать щёки.       — Право, господин Юн, у неё же лапы грязные, — неловко произносит один из патрульных, что спустил собаку с поводка.       — Лучше я лишний раз постираю форму, чем не обниму Аризону, — смеётся подполковник и нехотя отстраняет от себя собаку, но только чтобы достать из кармана тот самый пакетик с кухни.       — Вы опять будете её баловать?       — А как же? Конечно я буду баловать такую прекрасную девочку, — Джонхан достаёт несколько кусочков чего-то похожего на вяленое мясо и подносит к морде овчарки. Её зубы только кажутся страшными, а морда большой, на деле же она аккуратно слизывает лакомство с ладони.       Наверное, это всё и есть то прекрасное, что Сонхва когда-то увидел в Юне? Ёсан подпирает ладонью подбородок, продолжая сидеть на корточках, и всё еще рассматривает подполковника. Даже не рассматривает, нет. Это слово не подходит. Вернее сказать, любуется, как тот искренне рад видеть собаку и совершенно без брезгливости целует её в нос. Джонхан не только красивый, но и вопреки тому, что весь в чёрном, ещё и блестящий. Он сияет ярче солнца, а его улыбка, чистая и искренняя, кажется, стоит всего на свете. Угостив овчарку лакомствами крайний раз, Юн всё-таки возвращает её обратно патрульному, бросая вслед, чтобы тот лучше расчесывал шёрстку.       Подполковник поднимается и отряхивается от пыли и сора, довольно улыбаясь от встречи с животным. В его части восемь собак, и он их обожает. Джонхан никогда не думал, что будет с такой ответственностью и теплом относиться не только к своим подчинённым, но даже к служебным псам. Он следит за всем, что происходит в его части, стараясь не только ради репутации и имени Сонхва. Юн и сам не ответит чёткой формулировкой ради чего. Просто Пак показал, что людей можно и нужно любить. Сначала было тяжело, сейчас получается само собой.       — Всё, вроде бы самые красивые орехи собраны. Пойдём в кабинет, я приготовил все документы, — Джонхан поднимает свою корзину и неторопливым шагом следует к административной части. — Почти.       — Почти?       — Да, там ещё будет отчёт со стороны майора Мингю. Он его пока не предоставил для заверения с нашей стороны. Не знаю, когда это сделает, но как только будет готов, направлю в столицу. А остальное сейчас заберёшь.       — Хорошо, — Ёсан проходит за подполковником, но тот не поднимается сразу в кабинет, а сворачивает в канцелярию.       Юн бегло просматривает бумаги, что, видимо, ему оставляют на столе всегда открытого отдела, пока перекидывается рядовыми учтивыми фразами с женщиной, которой этот стол принадлежит. На её погонах капитанские звёзды, а сама она выглядит уставшей и немного раздражённой, но именно командиру улыбается, шутит и даже рассказывает о своей головной боли от недосыпа в результате последних двух суток. Кан думает о том, что с ним подчинённые никогда так не болтают, но с другой стороны и его поведение к тому не располагает. Джонхан выглядит куда более общительным и тёплым.       Хотя, может, это потому, что его род деятельности изначально не предполагает командование и офицерские обязанности. Конечно, все снайперы вне зависимости от всего имеют капитанское звание просто потому что так должно быть по закону. Вот только это не имеет ничего общего с обычным капитанским званием, где офицер руководит определённым числом низших чинов и военных. По Юну видно, что его совершенно не коснулась проблема карьерного офицерского роста. Как и Сонхва, хотя тот лучше впитал в себя дисциплинированность и основные военные законы. Они не прошлись по головам, они по ним пробежались, перескакивая всё то, через что проходят все обычные люди честным путём. Ёсан бы позавидовал, не будь абсолютно таким же.       К этому выводу он приходит, когда они уже поднимаются на второй этаж в кабинет Пака, что на самом же деле принадлежит Джонхану. Кан находит это забавным. Один в генеральском пальто, другой в генеральском кабинете. Не столь различны меж собой.       — Всё на столе, проверяй, — Юн закрывает за Ёсаном дверь и осматривается.       Выбрав самое тёплое место на подоконнике над батареей, подполковник оставляет на нём корзину с орехами и скидывает свою кожаную куртку. Повесив её на спинку одного из стульев, он молча покидает кабинет. Кан провожает взглядом подполковника и проходит к столу. Больше ничего не остаётся, кроме как действительно проверить бумаги, пока Джонхан вышел. Ёсану немного неловко, но, благо дело, недолго. Тот быстро возвращается, фыркая от ледяной воды.       — Боже, руки не чувствуют этот холод, а когда умываюсь, будто мордой в снег. Не стой у окна, — он бросает последнюю фразу Кану, даже не глядя на того, и снова берёт в руки документы из канцелярии, переходя с ними на софу. — Так что? У тебя были ко мне ещё какие-то вопросы, или сейчас уедешь?       Джонхан по привычке укладывается на своё место, и часть бумаг откладывает на пол, а часть поднимает над собой, принимаясь читать. Кто вообще сказал, что работать надо сидя?       — Впервые вижу, чтобы диваном в кабинете пользовались по назначению, — Ёсан слабо улыбается, быстро пролистывая все акты и рапорты. Вроде всё на месте и всё в порядке.       — О, я слишком стар для всего этого дерьма, так что отказываюсь работать без своей софы. Как и моя спина. И моя сонливость в том числе. У меня слишком большая метеозависимость и пожизненное низкое давление.       — Вот как? Поэтому руки такие холодные?       — Да, из-за этого.       — У меня были ещё вопросы, но я не знаю, как их задавать.       — Ртом.       — Ах, — Кан поднимает растерянный взгляд и нерешительно смотрит на Юна, что занят пришедшими бумагами. Он совершенно не обращает на Ёсана никакого внимания и тот просто не знает, как и с чего начать.       Немного подумав, Кан захлопывает папку в своих руках и возвращает её на стол. Он снимает с себя пальто, оставляя его на спинке стула и внаглую залазит на софу к Джонхану. Полковник игнорирует вопросительный взгляд, пока укладывается ближе к стенке и вплотную к Юну, что не совсем понимает, но позволяет. Раз тому дозволено быть тактильным, то почему Ёсану нельзя? Можно, особенно после того, как они вместе почти также лежали в окопе под танками. Так что Кан утыкается носом в чужую шею и несильно закидывает ногу на подполковника, оказываясь к нему совсем вплотную. Ёсан уверен, что так будет проще начать интересующий его диалог.       — У тебя всё хорошо? — Джонхан усмехается, но как только полковник перестаёт вертеться и спокойно укладывается, то возвращается к просмотру бумаг. Только теперь не совсем удобно, а вторую руку и плечо и вовсе занял Кан, но ладно. Приходится того приобнять.       — Да.       — Чудно.       Для Юна и правда в этом всём нет ничего особенного или вызывающего. Только немного необычные ощущения, потому что кажется, будто Ёсан недолюбливает его персону и лишний раз не хочет идти на контакт. Необычно, но не более. Мысли об этом покидают слишком быстро.       — Я хотел спросить, — Кану всё ещё неловко и неудобно, когда он спустя короткое время снова начинает говорить. У него личный вопрос, а о личном он не привык говорить. — Ты можешь не отвечать, если не хочешь, всё в порядке. Но я хотел узнать, из-за чего именно ты оттолкнул от себя Сонхва? Ты сказал, в какой момент решил сделать это, но не причину. В чём причина? Ты же… Любишь его? Я правильно это понимаю?       — Нет, я говорил. Ты не понял или не воспринял? — этот вопрос немного напрягает, особенно учитывая ощутимое напряжение от Ёсана. — Я не смогу ему дать то, что он хочет и заслуживает. Есть, конечно, ещё причина, но она не касается его никак. Эта причина только моя, и я предпочту промолчать.       — Понятно.       — И всё? А почему ты спросил?       — Потому что всё ещё не понимаю, зачем ты это сделал, если у вас было всё, чтобы стать друг для друга всем, — Кан сильнее зарывается носом в воротник чёрной рубашки и шею, немного жмурясь. Ему хочется спрятать глаза, хотя в этом нет необходимости. — Особенно учитывая то, что вы всё ещё не остыли до конца.       — Что значит не остыли? — Джонхан бездумно смотрит сквозь документы в своих руках и почему-то боится шевелится. Будто Ёсан буря, которую запросто потревожить.       — О том, что позавчера вечером ты целовал его в кабинете…       — Я думал, мы это уже обсудили тогда в лесу, — Юн перебивает и несколько раздражённо выдыхает. — Это ничего не значит, повторяю.       — Я говорил лишь о том, что не понимаю твоего решения. Мы действительно всё решили. Хотя аргумент «ничего не значит» звучит странно.       — Надеюсь, ты никогда и не поймёшь моего решения. Никому не пожелаю того, что я пережил из-за него. А «ничего не значит» нормально звучит. Это и правда совершенно ничего не значит.       — Да как поцелуй может ничего не значить?       — Вот так. Подумаешь, поцеловал. Между прочим, это мне дорого стоило, я…       Теперь уже Кан перебивает и не даёт договорить. Поцелуем. Приподнявшись, он рукой с плеча довольно грубо берёт Джонхана за подбородок, впиваясь в его губы. Ёсан слышит, как с шелестом на его спину и пол падают те листы, которые были в руках подполковника. Теперь же Юн упирается освободившейся рукой в плечо и хочет отстранить от себя Кана, но тот слишком хорошо чувствует чужие слабости. Одну из них Джонхан продемонстрировал привычкой игнорировать форменный галстук и расстёгивать верхние пуговицы рубашки. Слишком чувствительная шея выдаёт себя сама. Чтобы добиться от Юна ответа на поцелуй, достаточно опустить пальцы на его шею и медленно несильно сжать, принимаясь целовать с ещё большим напором. Сопротивление исчезает почти сразу, а чужие губы приоткрываются, позволяя нагло и грубо углублять. Ёсан обожает вести в поцелуе, поэтому то, с какой покорностью и удовольствием сейчас отвечает Джонхан, кажется высшей наградой. Но несмотря на то, каким шикарным оказывается поцелуй, Кану приходится отстраниться.       — Ты что себе позволяешь? — Юн огорченно выдыхает и облизывается, пока смотрит из-под ресниц.       — Ах, ты спросил, потому что я сделал это или потому что прекратил? — Кан тихо смеётся, забавляясь с напускного раздражения и негодования подполковника под ним. — Но поцелуй ничего не значит, ведь так?       — Милый, не нужно со мной играть, — рукой, что упиралась в плечо, Джонхан теперь медленно обнимает Ёсана за шею. — Я не тот, кого следует лишний раз дразнить. Я могу разозлиться.       — Разозлиться? Интересно, — Кан не может сдержать улыбки и перестать наблюдать за реакцией. Пульс на шее под его пальцами участился, и Ёсан слишком сильно ощущает чужое желание. — Ты настолько же сильный, насколько и слабый. Но сейчас ты не разозлишься.       — То же самое можно сказать и о тебе. Почему ты ещё не убрал от меня руки?       — О, — Кан закусывает губу и усмехается, понимая, к чему тот клонит. — Даже не надейся. Я не стану целовать тебя снова. Мне всего лишь хотелось побыть вредным и показать, что поцелуй не может ничего не значить. Знаешь, в чём твоя беда? Тебя нужно целовать, и много, и до звёзд в глазах, но делать это должен тот, кто заслуживает.       — Никто? — Юн смеётся и искренне веселится. Он согласен с наблюдениями этого ещё юного, но уже до отвратительного проницательного полковника. — Да, есть такая беда. Но как хорошо, что я давно сошёл с ума и меня ничего в этой жизни уже не волнует. Волную только я, — на этих словах он осторожно и плавно притягивает к себе Ёсана и ещё раз мягко целует.       На этот раз нарочно медленно и тягуче. Чтобы если тот решил отстраниться, то отстранился. Однако Кан снова отвечает, прикрывая глаза. Губы Юна непозволительно сладкие и податливые для поцелуев, а сам он очень отзывчивый и тёплый. Невозможно отказаться от медленного, долгого, влажного и глубокого поцелуя, в котором Джонхан снова без возражений отдаёт инициативу.       Ёсану до одури нравится целовать, и он не думает о том, что поступает неправильно или некорректно по отношению к Сонхва. У него даже не возникает такой мысли, потому что Кан не клялся тому в верности. Клялся только Пак, поэтому Ёсан считает, что никому ничего не должен. Вот только странное ощущение в груди заставляет задаться вопросом, почему вообще во время столь потрясающего поцелуя он думает о Сонхва.       И как бы Кан ни старался переключить своё внимание в данный момент на Юна, однако даже когда это уже должно было случиться, ощущение, что это не произошло. Приятно касаться этих губ, да, но это будто не по-настоящему. Нет того тепла и особой радости, как от близости с Паком. И это раздражает, потому что казалось, что не должно быть каких-то факторов вроде привязанности или чего-то в этом роде. Но именно обратное и осознаёт сейчас Кан, потому что понимает, что пока целует сейчас Джонхана, всё равно хочет Сонхва. Во всех смыслах. Это не даёт шанса продолжить, и полковник отстраняется, несколько обескураженно глядя на Юна.       — Мх, что-то не так?       — Нет, вернее, да, — Ёсан тупит взгляд и судорожно вздыхает, приподнимаясь. — Я не знаю.       — Такой реакции на меня ещё не было.       — Нет, не на тебя. В смысле, меня беспокоит, что наоборот на тебя нет реакции.       — А должна быть?       — Наверное?       — Подожди, я немного не понимаю, что ты имеешь в виду, — Джонхан потягивается и укладывается обратно, внимательно глядя на Кана. — Можешь рассказать нормально, что ты чувствуешь?       — Меня беспокоит, что я вообще что-то чувствую, — Ёсан обречённо упирается лбом в чужое плечо, глядя в никуда. Но уткнуться носом в шею Юна после последних событий теперь на уровне инстинктов успокаивает, и Кан делает это. — И я не могу понять, почему я сейчас думаю о генерале, хотя, как кажется, есть вещи важнее.       — А я не понимаю, почему ты всех вокруг понимаешь лучше, чем себя.       — В плане?       — Ты не понимаешь, что Сонхва с тобой делает и не анализируешь собственные эмоции и ощущения. Но, думаю, ты крепко влип.       Прикрыв глаза, Ёсан замолкает. Он никогда в жизни не чувствовал чего-то подобного, а сейчас это кажется инородным и… неправильным? Странным? Кан и сам не ответит себе каким. Но, может, Джонхан поможет упорядочить этот шквал мыслей?       — Почему Сонхва выбрал меня?       — Не знаю. Он не объяснил. Просто однажды влетел в кабинет с горящими глазами и сказал, что влюбился. Вот так просто. Взял и влюбился. Я не понимаю, как это возможно, но учитывая, что это Сонхва, то кто знает. Я тогда ему сказал, что он несерьёзен, и нельзя так просто раскидываться подобными заявлениями, но он как вцепился в тебя, так и не отпускает.       — Влюбился? Почему он тогда был, — Ёсан закусывает губу и подбирает слова. Он не хотел бы никому рассказывать об их официальном знакомстве, хоть это уже и перестало быть болезненным неприятным воспоминанием. — В какие-то моменты он бывал жесток ко мне? Так не поступают, когда ценят и уважают.       — Как «так»?       — Это здесь не важно.       — Я могу рассказать о том, что заметил, — Юн кладёт руку молодому полковнику на загривок и начинает ласково гладить. Какой же Ёсан в душе ещё ребёнок. — У него действительно очень специфичное поведение и характер.       — Расскажи. Может, это мне поможет понять и себя. Легко смотреть на других, но себя же я не вижу и не чувствую.       — Я не знаю, что он с тобой сделал, но думаю было так: сначала он ввёл тебя в состояние, что ощущается перед крушением. И учитывая, что ты сам сказал, что он был жесток, то я, наверное, прав. Когда кажется, будто стоишь на обломках и больше не случится ничего хорошего. Я лично уже был в нём, когда мы познакомились. У тебя не было, насколько я знаю, роковых обстоятельств, так что, думаю, он надломил тебя лично. Чтобы ты почувствовал, что можешь быть разрушен им, почувствовал себя слабым, беззащитным, раненым. И в его когтях. А потом он показал себя: дал власть и защиту, зализал все раны, заставил почувствовать себя сильным, важным, — Юн замолкает и выдыхает, продолжая гладить по волосам и шее. — Любимым. Он короновал тебя, и «заставил» душу стать самым прекрасным цветущим садом. А после мог ещё и резко упасть перед тобой на колени, целовать ноги, делать ещё что-либо, что другим покажется унизительным, вознося всё выше и выше. И получив это всё после какой-то моральной травмы, ты оказался сбит с толку. И если не сделаешь ничего — попадёшь в его капкан, из которого потом скорее всего не выберешься. Ведь нет ничего более пленительного, чем поводок в руках от кого-то могущественного, прекрасного и так сильно влюблённого в тебя. И этот поводок — его самая большая ложь. Не ты его по итогу привяжешь. Он тебя.       — Но… Я не планировал, — Ёсан хмурится и закусывает губу, потому что Джонхан знает, о чём говорит. Сонхва сделал абсолютно всё из этого. Боже, как много манипуляций Пак провёл касательно их отношений, а Кан и не заметил. Или не хотел замечать.       — Согласиться играть с Сонхва на его условиях — сомнительная затея. Он не позволит остаться нейтральным и тебе придётся выбрать. Либо отдаться ему, либо отвергнуть.       — Зачем ему это? Для чего такая сложная система подчинения, если я и так уже ему служу.       — Ах, — Джонхан негромко смеётся и закрывает второй рукой свои глаза. — То, что я описал — не система подчинения. Это и есть его любовь. Она вот такая. Странная, хищная и до последнего искренняя. Знаешь, что самое интересное? Сонхва всё это не планирует и делает неосознанно. Часто меня шокируют или восхищают его решения, до которых я бы не додумался или не рискнул. Во всех сферах жизни. Он всегда на своей волне. И это не делается специально, он просто доверяет своей интуиции. Его мышление такое. И пусть он выглядит холодным и расчётливым манипулятором, на самом деле он очень страстный и стихийный. И здесь нет ни капли расчёта. По итогу, даже если вы с ним не говорили о ваших отношениях, он в тебя влюблён. Будь уверен. Тут он не станет врать из уважения к своей натуре и себе же. Сейчас уже я это вижу и чувствую.       — Почему он не скажет мне об этом? Сонхва говорил, только когда я ставил перед ним условия.       — Спроси у него сам, я не всезнающий, — Юн хмыкает, хотя догадывается, почему Пак теперь уже боится признаваться в своих чувствах открыто и прямо. Но это действительно тема, с которой лучше разобраться этим двоим. — Наверное, у него есть причины.       — Ужасно, — подытоживает Ёсан, но старается максимально спокойно воспринять услышанное. Он всегда переваривает все шокирующие новости, как данность. Зато так сохраняются нервы. Правда, как побочный результат — почти полное отсутствие эмоций и реакций на что-либо. Но для разведчика это наоборот огромный плюс. — Значит, мне нужно будет сделать выбор?       — Наверное, — Джонхан отвечает коротко и прислушивается. Так как ворота части находятся прямо напротив администрации и его окон, то всегда очень хорошо слышно, когда они открываются и заезжает машина.       — Ты не ревнуешь?       — Я бы наоборот попросил не разбивать ему сердце и совершить выбор в его пользу. Но я не имею права говорить об этом, после того, как не сделал это сам, — Юн легонько хлопает Ёсана по плечу, чтобы тот отпустил, и приподнимается. Он встаёт с софы осторожно, оставляя на ней Кана, и подходит к окну. — Конечно же, я очень сильно люблю и ценю его, и в первую очередь хочу, чтобы он был счастлив. Поэтому ни разу не ревную.       Кан садится, обняв подушку, на которой только что был подполковник, и поднимает несколько разбитый взгляд на его спину. Больше всего на свете Ёсан не любит подобные разговоры, потому что не чувствует в них компетентности и уверенности. Наверное, это странно? Бояться отсутствия рамок.       — А вот и Мингю. Не думал, что он будет так скоро. Зато сразу его отчёты заберёшь, — Юн наблюдает, как тот здоровается с Вону, и вскидывает бровь. — Будь добр, милый, собери, пожалуйста, мои бумаги с пола.       Молча кивнув, Кан поднимает разлетевшиеся листы, по привычке мельком просматривая каждый. Профессиональная деформация — читать всё, что видишь. Даже если ничего интересного. Иногда это раздражает. Кажется, что в голове много мусора. Кто бы знал, как много всего хранится у Ёсана в памяти.       Минута, и раздаётся тихий стук в дверь, а после она сразу же отворяется, пропуская нарушителя тишины. Мингю с ходу отдаёт честь сначала полковнику, а после Джонхану, оставляя пристальный взгляд на нём.       — Доброго дня, господа, — Ким проходит довольно бодрым шагом к столу и с улыбкой окидывает взглядом Юна. Майор протягивает папку с документацией через стол и дожидается, пока Джонхан возьмёт. Но Мингю не отпускает, когда тот берётся за переплёт. — Господин Юн, как насчёт ужина со мной?       Ёсан, оставшийся сидеть на софе, беззвучно прыскает смехом и подносит кулак к губам, с интересом наблюдая. Это неожиданно и дерзко, как и все прошлые появления Кима. И немного отвлекает от тяжести на душе.       Подполковник же удивлённо приподнимает брови и старается сделать самый холодный и острый взгляд. Он дёргает папку на себя ещё раз, но, к сожалению, Мингю физически сильнее.       — Никак. Когда Вы сказали «насчёт», я разучился считать, — Джонхан немного щурится и улыбается так ядовито, что Кан не узнаёт того, с кем провёл половину дня.       — Ох, как удачно, что при виде меня Вы лишились всего лишь умения считать, а не ума или самообладания, — Ким тихо смеётся и любуется. Любуется сердитым и холодным Юном, что смотрит волком и выглядит абсолютно неприступным. — Но я всё же хотел бы позвать Вас на ужин.       — Что ещё хотите? — подполковник меняет улыбку на снисходительную, демонстрируя всю свою несерьёзность по отношению к произнесённым словам.       — Показать свою коллекцию литературы и узнать Ваши вкусы, узнать, чем Вы пахнете, подарить целый мир, узнать, какие на вкус Ваши губы.       «Сладкие», думает Кан, подперев подбородок рукой и продолжая наблюдать. Ему интересно, почему Джонхан вообще говорит с Мингю, если ему и правда неинтересно и недопустимо такое общение. Юн действительно не тот, кто потерпит неуважительное отношение к себе. Однако Ким говорит крайне дерзкие и острые вещи, а подполковник продолжает диалог.       — Если уж на то пошло, то я скорее свинью поцелую, чем Вас.       — О вкусах, конечно, не спорят, — Ким позволяет себе рассмеяться и всё-таки отпускает папку, которую они держали всё это время. — Тогда вот что. Я знаю, что Вы весьма азартны, — хоть и не видно, но Мингю сильно переживает, ведь генерал Пак сказал ему обратное. Вдруг он был честен? — И умны. Как насчёт небольшой игры? Я задам три вопроса. Если ответите на все, я больше не потревожу Вас. Если ошибётесь, то завтра вечером почтите мой дом своим присутствием.       — С чего Вы взяли, что я азартен? Это не так.       — Испугались? Вы можете в любой момент выставить меня за дверь, если испугались. Я пойму.       Юн кладёт красную папку с документами на стол и не поднимает взгляд. Забавная ситуация. Отказаться — значит признать слабость. Согласиться — пойти на поводу и тоже признать слабость. Ни туда, ни сюда. Какой интересный мужчина, способный заставить задуматься о своём следующем шаге. Джонхан слишком азартен, и интерес подогревает не только возможность проиграть, но и то, какие вопросы сможет придумать Мингю. Конечно, стоило бы не вестись и просто выставить того за дверь, но Юн поднимает взгляд, наполненный огнём.       — Спрашивайте.       — О как. Хорошо, — Ким с задумчивым видом опускается на кресло у стола и закидывает ногу на ногу. — Я не думал, что Вы согласитесь. Ладно. Все мы помним, что Вольтер заработал большое состояние, крайне успешно сыграв на бирже. Узнав об этом, Фридрих Великий возмутился его успешными махинациями с саксонскими ценными бумагами и написал: «Нельзя, чтобы человек с умом Вольтера так злоупотреблял…». Чем же по мнению Фридриха злоупотреблял Вольтер?       — И всё? Так просто? — Джонхан становится у подоконника и упирается в него ладонями. — «Им». Умом. Нельзя, чтобы человек с умом Вольтера так злоупотреблял им.       — Вы любите историю, литературу или философию эпохи Просвещения?       — Я не люблю ничего из этого, но считаю самым сексуальным в человеке острый и многогранный ум. Но разве его можно будет рассмотреть, не имея такого у себя? Чтобы задать вопрос, нужно знать как минимум половину ответа.       — Очаровательно. Я спросил про Вольтера, потому что он первым пришёл мне на ум при виде Вас. Мало в истории настолько дерзких, острых и гениальных личностей, которые способны держать на коротком поводке даже высший свет.       — Не льстите мне, задавайте второй вопрос.       — Ох, конечно. Недавно я перечитывал некоторые выдержки из учения Аврелия Августина. Так вот по его словам, это абсолютно не потому, что связано с божественным актом творения, а наоборот, это связано с божественным актом творения, потому что совершенно. Что он подразумевает под «этим»?       Ёсан вскидывает бровь и переводит взгляд на Юна, что молча смотрит в окно и, вероятно, думает. Какой ужас. Кан чувствует себя некомфортно, потому что он бы даже не ответил на первый вопрос с такой лёгкостью. Только если додуматься до него логически. А этот ещё и звучит запутанно и странно. Откуда они всё это знают? Где они берут столько времени на чтение и изучение, кажется, всего на свете.       — Вы читали его учение в оригинале? — спустя несколько минут Джонхан оборачивается и скрещивает руки на груди, так и оставаясь у окна.       — Нет, в переводе.       — Я читал на латыни и, как это часто бывает, думаю, перевод может отличаться от оригинала. Я не помню подобной цитаты в его работе, однако, думаю, здесь имеется в виду число шесть. Бог создал мир за шесть дней, поэтому оно совершенно не из-за того, что связано с божественным актом творения, а связано с ним, потому что совершенно.       — Ваш ум весьма сексуален, — кивает Мингю и улыбается.       — А у Вас всё меньше шансов со мной на ужин.       — Да, это правда. Но даже если и сейчас ответите верно, я всё равно буду несказанно рад тому, что Вы уделили мне время.       — Спрашивайте.       — Четыре тысячи пятьсот шестьдесят семь — это один. Две тысячи сорок девять — это два. Шесть тысяч девятьсот девяносто три — это три. Восемь тысяч триста восемьдесят три — это сколько?       Ёсан рад, что говорят не с ним и ему не надо думать. Он и так в шоке с того, что Юн вообще знает латынь. Зачем ему латынь? Какой нормальный человек будет учить латынь и ради чего? Чтобы в оригинале читать учения римских философов и богословов? А тут ещё и набор цифр, который не подаётся никаким законам логики. Кан знаком с искусством кодирования информации, а также её дешифровки, и скорее всего он бы решил эту загадку, но лишний раз тратить энергию и моральные силы на умственную работу он не будет. Пусть этим Юн занимается.       Но Джонхан выглядит немного растеряно и, может, даже смущённо. Он перебрал в голове все известные ему системы счисления, даты исторических событий, возможные значимые числа, физические, химические и математические константы, переключаясь на схемотехнику и высшую математику. Но ничего, абсолютно ничего не может систематизировать эти числа и дать ответ. Они выглядят, как самый случайный набор цифр, и это вгоняет в ступор. Юн не может подобрать ответ для четвёртого числа.       — В этом нет никакого смысла, — Джонхан старается придать себе наиболее уверенный вид, но его раздражает собственная беспомощность касательно этого вопроса. — Нет ответа.       — Нет, — широко улыбнувшись, Ким поднимается с места. — Жду Вас завтра к семи у себя в столице.       — Что? Как это нет? В этих числах нет связи, не может быть и ответа. Они не подчиняются ни постоянным, ни законам.       — Вы слишком много думаете. Ответ «четыре», — Мингю смеётся, глядя на то, как непонимание на самом прекрасном лице сменяется на негодование и обратно.       — Какие нахрен «четыре»?! Откуда они там взялись? Почему четыре?       — Нужно было посчитать количество кругов в цифрах. В первом числе есть цифра шесть. Это один круг. Во втором числе есть ноль и девять. Это два. В третьем числе шестёрка и две девятки, что дают три круга. Ну и в последнем числе две восьмёрки, — Ким рисует пальцем в воздухе названные восьмёрки и указывает на количество кругов внутри цифр. — Четыре.       — Пошёл к чёрту отсюда, — Юн несказанно зол на себя же. Он чувствует себя глупым и в какой-то степени униженным, ведь его поставила в тупик настолько лёгкая и почти детская загадка. Но Джонхан не может не признать того, что Мингю оказался и правда хорош. Хоть и не произнесёт этого вслух.       — Извините, я уже был у чёрта, и если честно, мне там не понравилось, — Ким останавливается у двери и отдаёт обоим присутствующим офицерам честь. — Запомнили, во сколько я Вас жду?       — К семи.       — Вот и славно. До завтра.       Мингю покидает кабинет, абсолютно довольный собой, оставляя одного в белом гневе, а другого во флёре веселья.       Кан не может стереть улыбку с лица, потому что хитрость Кима действительно красива. Психологический приём, когда после довольно сложных вопросов задается простой, и мозг не воспринимает его как таковой. Кажется, будто ответ не может быть на поверхности. Особенно, если они уставшие от жизни взрослые, что ждут подвоха со всех сторон.       — Как думаешь, в постели он так же хорош?       — М? — Ёсан всё-таки смеётся и пожимает плечами. — Не знаю, я не думаю о подобном. Почему ты вообще согласился на его вопросы?       — У него шикарные бёдра и расширяются зрачки при виде меня.

\\\

      Возвращаясь в столицу, Кан не думает ни о чём. Ему казалось, что пищи для размышлений много, но всё, к чему он пришёл, уже было в его голове. Просто сейчас получилось сопоставить желание постоянно касаться Пака и собственные мысли. Единственное, чего он хочет этим вечером — продолжения того, что им не дали сделать этим утром. С плеч словно упал тяжелый груз, а быть честным в своих желаниях, оказывается, очень приятно. Свобода всегда, как и резкий вдох после кислородного голодания, пьянит и кружит голову. Именно поэтому по приезде домой Ёсан даже не здоровается. Он небрежно бросает всю документацию для генерала на стол и целенаправленно проходит в ванную. Сонхва напрягается и немного нервничает, потому что Кан был у Джонхана довольно долго, а теперь вернулся, пролетел мимо ураганом и даже не посмотрел в его сторону. Но когда Ёсан минут через десять возвращается в домашних вещах и также молча усаживается на колени, нагло откидывая книгу из рук генерала, Пак немного успокаивается.       Кан непривычно жадно и даже грубо впивается в губы Сонхва, сразу же углубляя поцелуй. Он обвивает шею генерала руками, а сам вжимается, насколько это возможно. Вот то, что он хотел почувствовать во время поцелуя. Вот его поцелуй.       Конечно же, Пак отвечает на всё и слишком ласково обнимает за талию. Он не совсем понимает, что с Ёсаном, но тот даже не даёт возможности отстраниться. Полковник ёрзает на коленях Сонхва, сжимает пальцами его волосы и отрывается от губ только когда сам решает говорить. Однако Пак успевает задать вопрос быстрее.       — Что с Вами, душа моя? — генерал прижимает к себе за талию и удивляется столь горящему взгляду. Такое у Кана он видит впервые.       — Что со мной?       — В Ваших глазах то ли бесы танцуют, то ли мерцает священный огонь. Не понимаю.       — Я говорил с господином Юном. Так получилось, что речь зашла о том вашем поцелуе в части Сокмина. Он сказал, что это ничего не значит, и из вредности и раз ничего не значит, я поцеловал его, — Ёсан хотел бы отстраниться больше и посмотреть на реакцию, но он шепчет в самые губы и коротко целует через каждую фразу, а иногда и вовсе обводит языком. — Его губы очень сладкие, а сам он, оказывается, невероятно податливый и прекрасный. Но я буквально думал о Вас и хотел к Вам в руки. Я поймал дикий диссонанс, целуя кого-то и притом занимая свои мысли не Юном, а Вами.       — То есть…       — Я понял, что моё место рядом с Вами, и решил больше этому не сопротивляться.       Сонхва отстраняет от себя Кана и заглядывает в его глаза снова. В этом огне он видит не согласие и капитуляцию, а признание и разрешение. Нет, это не значит, что с Ёсаном с этого момента будет легче общаться. Напротив. Он тот, кто заявляет о своих правах, и ему плевать, что теперь ответит Пак. Вот только Сонхва хочет раствориться в Ёсане целиком и полностью, и с радостью примет всё то, что тот предложит.       — Вы же помните, что я положу к Вашим ногам мир?       — Да, не меньше. Уж постарайтесь, — Кан усмехается и приближается обратно, нетерпеливо облизываясь. — Но для начала, можно я оседлаю Вас?