///
Ёсан садится на заднее сиденье и даже не может поднять утомлённого взгляда. Апатия и смертельная усталость накрывают с головой, так что абсолютно неинтересно то, что происходит вокруг. Полковник, или, может, уже генерал слышит краем уха, как Сан с кем-то ругается, пока идёт к машине и садится на водительское. Но кто бы знал, как сейчас всё равно на это. — Я ещё раз говорю, возьмите себе отдельную машину, — Чхве не повышает тон, но слышится звенящее раздражение. Его оскорбляет недоверие и скептичность со стороны Юна, пока он действует от чистого сердца. — Я Вам не такси. — Приказ моего командующего для меня первостепенен, — а вот Хансоль продолжает хранить спокойствие, пока внаглую усаживается спереди на пассажирское. — Я что, по-вашему, должен ослушаться приказа? — Да делайте что хотите, — Сан едва ли не доведён до белого каления этим лейтенантом. — Откуда в Вас столько наглости говорить подобным образом с генералом? — Это не наглость, это исполнительность. И поверьте, лучше я переживу Ваше негодование, чем не переживу негодование господина Юна. Идите и разбирайтесь с ним, а не со мной. Ёсан несколько болезненно морщится и заваливается на бок, оказываясь в полулежачем положении. Он бы попросил быть тише, но сил нет даже чтобы говорить. Давно не ощущалось настолько сильной усталости. Кан позволяет себе прикрыть глаза и отречься от всего окружающего. Впереди примерно полтора часа дороги, и можно вздремнуть. Чхве же оглядывается и передумывает продолжать диалог с Хансолем. Ёсан выглядит так, словно нуждается в тишине и спокойствии, потому генерал оставляет все споры и заводит машину. Сан понимает, что это такое. Сан знает эту усталость, при которой сознание рискует раствориться. Всю дорогу до столицы и по городу они едут молча. Генералу и лейтенанту попросту нечего обсуждать, а Кан дремлет сзади, не видя снов. Уже в том районе, где жил Сонхва, Сан замедляется. Он кратко задумывается о том, как и куда лучше доставить Ёсана, чтобы случайно не попасться никому на глаза. И это ужасно бьёт по нервам. Чхве всегда служил исправно, честно, и добивался всего своими трудами, оттого обманывать или совершать что-то незаконное слишком тяжело. Почему он вообще пошёл на это? Генерал сворачивает так, как обычно едет к Уёну, но останавливается в тёмном месте переулка. Он оборачивается и касается плеча Ёсана, мягко сжимая. — Господин Кан. Ёсан вздрагивает и приподнимается, сонно потирая один глаз. Он поднимет вопросительный взгляд на Сана, а после оглядывается по сторонам, не сразу узнавая местность. — Куда Вас доставить? Не с парадного же входа будете заходить? — Нет, конечно нет, — голос Кана совсем охрип, а горло неприятно побаливает. Наверное, простудился. — Сейчас едете прямо и не доезжая до дома адмирала Чона сворачиваете в небольшой проулок. Затем налево. Остановитесь у чёрных кованых ворот. Вы узнаете по забору, он ограждает его дом. — Понял. Чхве совсем не трудно сделать так, как сказано. Более того, он чувствует облегчение и в то же время беспокойство за Ёсана, когда останавливается в нужном месте. С одной стороны ему хочется, чтобы тот скорее оказался в безопасности. С другой стороны Сану кажется, что нахождение в резиденции Сонхва не пойдёт Кану на пользу. — Может, останетесь у Уёна или у меня? — Чхве тушуется, когда это говорит и ловит на себе скептический взгляд Хансоля. — Господин Чхве, — Ёсан слабо улыбается и обещает себе чуть позже отблагодарить Сана за беспокойство. — Всё в порядке, спасибо. Доброй ночи. Берегите себя. Кан сразу после этих слов покидает машину и направляется к задним воротам, что между собой скованны тяжёлой старой цепью и, как кажется, давным-давно не использовались. Ёсан к ним даже не подходил ни разу, только видел издалека. Высокие кованые ворота, что придают саду старинный шарм и таинственность своими металлическими лозами и листьями. И всё-таки Сонхва был слишком молод для подобного места жительства, но в то же время Кан не может представить для него чего-то более подходящего. Дом уже оцеплен, но никто из военных не обращает внимание на прибывшего офицера, и слава богу. Остановившись у двери в воротах, что почти незаметна и едва ли не сливается из-за железных узоров, Кан выдыхает. Уже давно стемнело, и он бы даже не заметил её сейчас, не запомни ещё пару месяцев назад. Обращать внимание на все двери, проходы, окна и прочие моменты, что могут пригодиться — старая привычка. Вот только Ёсану жаль, что он никогда не интересовался, открыто ли здесь или нет. Пару раз дёрнув ручку, полковник тяжело выдыхает. Конечно, закрыто. Он бы точно разозлился, если бы не устал настолько сильно. Сейчас же Кан опускает глаза на свою наградную ленту, что всё ещё в крови, и снимает орден, приспособленный им самим для взлома замков. Невозможно носить с собой разные отмычки, зато крайне удобно адаптировать эти глупые безделушки для полезного дела. Наверное, голова Ёсана никогда ещё не была настолько холодной и пустой. Он привычными движениями на ощупь взламывает замок, что не поддаётся из-за ржавчины и застоявшегося механизма. Полковник чувствует слабое беспокойство только из-за холода, что на самом деле даже не ощущается. Кан никуда не торопится, вот только пальцы становятся менее подвижными. А задубевшие руки всегда грозят провалом. Впрочем, чёртов замок всё же сдаётся, и дверь со скрипом отворяется. Ёсан проходит внутрь и с каждым шагом ледники души начинают рушиться. Расположившиеся военные не обращают на него внимание и не отдают честь, таков приказ, а Кану душу рвёт от вида заснеженного сада и того, что здесь чужие люди. Все, кроме него. Ещё не остриженные кусты роз тоскуют по своему хозяину, покрывшись скорбным инеем, а тёмные стёкла особняка встречают сожалеющей тьмой. Даже тихий хруст снега под ногами будто грустит по прошедшим зимам, когда эти двое не знали друг друга, но были куда счастливее, чем сейчас. Ёсан чувствует себя призраком, когда отворяет дверь и заходит на кухню. Темнота встречает угасшую юность спокойствием и теплом, и Кан ощущает себя в безопасности и одновременно с тем на грани истерики. Он вжимается спиной в дверь, скатываясь по ней на пол, и пытается сдержать подступающие слезы. Ёсан устал за сегодня плакать, в глаза будто насыпали песка, и совсем не хочется продолжения. Кан обхватывает себя руками за плечи и судорожно вздыхает. Зажмурившись, он старается выровнять дыхание и успокоиться, как учили в разведке. Каждый должен уметь успокаиваться за считаные минуты, и Ёсан может, но его грудь ещё никогда не раздирала изнутри настолько сильная боль. Неимоверно больно, а в голове эхом и криком стоит мысль, что его больше нет. Что Кан один в этом доме. Что он снова ляжет в холодную постель, но ему будет уже некого ждать. Кто знает, сколько времени ещё Ёсан проводит на полу, истерично сжимая свои волосы пальцами и покачиваясь вперёд-назад в попытках успокоиться. Может, полчаса, а может, и всю оставшуюся жизнь. И ни холод, ни темнота, ни завывающий ветер за окном, скрывающий разговоры солдат, не могут отвлечь полковника от крушения. Они даже перестают быть чем-то неприятным и огорчающим. Кан скучает по тому Ёсану, для которого ещё утром самой страшной вещью был холодный пол. Оказывается, заставить себя успокоиться и пойти в ванную может быть куда тяжелее, чем произнести речь перед тысячами солдат. Кто бы мог подумать. Однако Ёсан всё ещё самый твёрдый бриллиант из существующих, пусть всё же и надколовшийся. Он находит в себе силы отмыть себя от крови, переодеться и дойти до кровати. Правда, на чёрной простыни в объятиях его аромата он не выдерживает, срываясь и на слёзы, и на крик. В этой чёртовой постели. В этой грёбаной постели, которая ещё пропитана утренним запахом Сонхва. Снежок лишь прижимает уши к голове и приподнимается, сонно глядя на нарушителя своего спокойствия. Снайпер, которого сегодня убил Ёсан, не пережил и доли этой боли. Даже спустя все попытки взять себя в руки, Кану кажется, что его разум стремительно плавится. В какой-то момент думается, что стоило остаться у Джонхана, либо же принять предложение Сана и поехать к нему или Уёну. С другой стороны, Ёсан не хочет никого сейчас ни видеть, ни слышать, и просто молит себя же о том, чтобы получилось уснуть и к утру стало легче. Смертельная усталость сделает своё дело, и Северная звезда получит заветный сон, что прервётся кошмарами и тревогой аж в районе обеда следующего дня.///
Юн уже минут десять смотрится в зеркало и не понимает, во сколько ему нужно начать собираться, чтобы не опоздать. Этим утром он поднимается совсем рано и вопреки своей привычке, больше не ложится досыпать привычные несколько часов. Небольшая растерянность разгоняет всю сонливость. Джонхан умывается и думает о том, что никогда бы не допустил мысли, будто одним зимним утром ему нужно будет собираться на похороны своих бывших. Притом, глядя на свои синяки под глазами и слишком бледную кожу, что ещё и контрастирует с чёрными волосами, приводить себя в порядок придётся дольше обычного. Не пойдёт же он ко всем врагам и любимому в таком виде? Красота требует не жертв, а времени и денег, но если со вторым у Юна никаких проблем, то во избежание опозданий собираться он начинает сразу же. В конце концов, чтобы скрыть все недостатки бескровной кожи, спрятать за неброскими тенями уставший взгляд и придать себе цветущий вид уходит прилично времени. Зато спустя время Джонхан нравится сам себе. И когда глаза накрашены, то проще сдержать слёзы. Плакать при всех никак нельзя. Впрочем, даже подобрав украшения, уложив волосы и одевшись у Юна почти не остаётся времени. Можно было бы успеть позавтракать, но подполковник впервые чувствует настолько сильное отторжение к еде и чаю. Его подташнивает, и как бы он ни сохранял спокойствие, но нервы ведут себя отвратительно. Джонхан упирается руками в столик у зеркала, у которого провёл большую часть утра и впивается в себя взглядом. Прекрасный, но стискивающий зубы от глубокой тоски жнец, так несправедливо лишённый своего светила. Юн всё ещё не в полной мере принимает случившееся и не ощущает всей той тяжести, что на него обязательно обрушится. Но это всё не так важно. Самое главное для Джонхана, что внутри него не погас тот свет, исчезновение которого когда-то не допустил Сонхва. Слабое пламя души всё ещё теплится в тёмной пустоши пепла и сажи, заменившими некогда цветущий сад. И Юн как никогда не жалеет о том самом решении отвергнуть Сонхва. Таким образом он смог сохранить то, за что столь упорно боролся Пак. Теперь же Джонхан сможет исполнить его волю и попытаться поддержать это самое пламя в том, кто рискует позволить своим океанам промёрзнуть. Кто бы знал, как Юну сейчас хочется побыть с Ёсаном и отдать ему часть своего тепла. Он как никто понимает, что сейчас ощущает этот маленький сердитый хищник, столь опрометчиво позволивший человеческим рукам приручить его. Впрочем, Кан попросил оставить его в покое на один день, и Джонхан не станет его сегодня донимать своим присутствием. Юн подмигивает собственному отражению и с трудом, но улыбается, напоминая себе, кто он такой. Всё ещё сильнейший и прекраснейший перстень Бога, пусть и искусанный жизнью. Главное, что не съеденный. Подполковник отстраняется от зеркала и накидывает гражданский кожаный плащ поверх офицерской формы разведки. Натянув чёрные тканевые перчатки, он надевает прямо на них несколько колец, свои самые стервозные чёрные очки, и направляется на выход. Вряд ли в жизни Джонхана ещё раз будут похороны двух бывших сразу, потому он позволяет выглядеть себе так, как понравилось бы этим двоим. Игнорируя уставные офицерские туфли, он выбирает лакированные лоферы с более высоким каблуком. Не по погоде, но красиво. Теперь можно покинуть свою столичную квартиру.///
Забавно, что в сравнении с двумя днями ранее, именно сегодняшний выдаётся солнечным. От яркого светила в зените снег искрится, а очки Юна сполна себя оправдывают. Мог бы быть прекрасный день, не стань он днём похорон генералов. Подполковник выходит из машины и отпускает своего водителя, прекрасно зная, что не сможет уйти слишком быстро, а после лучше пройдётся по городу пешком, чтобы разгрузить разум. Нет смысла заставлять кого-то ждать на морозе. Это Джонхану не холодно, а остальные продрогнут только так. Похоронная процессия уже на месте, как и множество гвардейцев по всей территории кладбища и ближайших кварталов. Юн с ходу замечает несколько снайперов на верхних этажах зданий напротив. Патрульные собаки же сами дают о себе знать. Да, Консул точно уже на месте. Подобное количество охраны всегда сопровождает Его Высочество, если тот куда-то едет. И пусть, нечего сидеть в своих дворцах. Джонхан находит лицемерным со стороны правителя посещать похороны офицеров и делать вид, что ему жаль. Но с другой стороны, так как от звания военнослужащего зависит то, кто отвечает за организацию погребения, то маршал — он же министр обороны — обязан присутствовать при погребении генералов. Раз уж господин Ким Тэхён провозгласил себя главнокомандующим и маршалом, то пусть отвлекается от своих «важных дел». Ведь если речь идёт о погребении полковников и генералов армий и флота, то за них должен отвечать лично действующий министр обороны. Если же речь идёт о военных рангом ниже полковника, то обязанности по организации погребения берут на себя руководители местных органов военного управления, то есть их генералы. Впрочем, хорошо, что удалось договориться и настоять на том, чтобы Кана «похоронили» в генеральском ряду. Уже были случаи, когда полковников хоронили с их генералами, так что вопросов возникнуть не должно. Юн несколько тоскливо вздыхает и заставляет себя шагать уверенно в сторону нужной ему аллеи. Довольно старое и тёмное кладбище с массивными надгробиями в готическом стиле и редкими статуями ангелов заметно давит своей атмосферой. Здесь хоронят именитых персон, высших офицеров, чиновников, докторов наук и прочий бомонд Юга. Очень тяжело попасть на это кладбище, не имея огромных заслуг перед страной. Однако, Джонхан никогда не хотел бы узреть ни здесь, ни где либо ещё надгробия ни для Сонхва, ни для Ёсана. Ни даже для Джунхи. Но когда мир считался с желаниями Юна? Вот он подходит к месту у ещё пустых могил, где уже ожидают все желающие принять участие в погребении офицеры, и сердце сжимается от ледяной скорби. Мозг всё ещё отказывается осознавать. Джонхан скользит взглядом по офицерам и быстро жалеет об этом. Вскинув подбородок, он проходит мимо полковника, подполковника, трёх майоров, пяти капитанов и с десяток лейтенантов разного старшинства. Весь офицерский состав разведки в сборе. Какой кошмар. И со стороны Сонхва один лишь Уён. Юну не обидно. Их часть очень далеко от города, к тому же все сейчас готовятся к завтрашнему дню. Однако зная все обстоятельства, сейчас Джонхан не чувствует себя защищённым под острыми взглядами. И действительно, нападки не заставляют себя ждать. — И ты посмел явиться сюда в форме разведки? — полковник Ючан смотрит с нескрываемой неприязнью и ненавистью, не стесняясь задевать Юна. — Мало того, что не дал спокойно проститься с генералом и всунул сюда ещё похороны, так ещё и припёрся в форме разведки?! — Hi-i bitch, — без привычной радости тянет Джонхан и останавливается посреди дороги, не оборачиваясь к Кану. Ючан всегда его терпеть не мог, но неужели он не может помолчать хотя бы из уважения к своему генералу? — Да, милый, я надел форму, потому что её дизайн сделан для меня. Забыл? К тому же она идеально сочетается с моими лаковыми лоферами. Как тебе мой лук? — Юн ухмыляется и прокручивается вокруг своей оси, демонстрируя себя с особой циничностью. — Джуну нравилось. — Не смей, — Кан не выдерживает и хватает Джонхана за грудки, притягивая к себе. Уён, что до этого был в стороне и спокойно ждал Юна кидается к ним, как и Сэюн с Донхуном. — Не надо, — Донхун хватает Ючана за руку, но тот вцепился в Джонхана мёртвой хваткой. — Оставь его. — Не смей даже говорить о нём, — Кана переполняет обида и ненависть за Джунхи. Прямых доказательств причастности Юна к убийству Пака нет, и неизвестно точно, кто стрелял, но Ючан не верит в невиновность подполковника. — Ты никогда не был его достоин, — Кан встряхивает Юна, пока тот неторопливо и спокойно снимает очки. — И даже сейчас не можешь проявить ёбаного уважения и вести себя нормально. Ублюдок, — Ючан рычит, чуть ли не скалясь и желая вцепиться в глотку Джонхана зубами. — Как ты… — Ну хватит, — Джонхан устало стучит пальцами по его рукам и надменно смотрит, игнорируя всех остальных. — Давай не будем заниматься этим здесь? Отпускай, пока я тебя не отправил к ним, — Юн указывает большим пальцем себе за спину на разрытые могилы и фыркает, когда Кан грубо отталкивает от себя. — И пересмотри свои взгляды на проявление уважения, прежде чем скандалить среди усопших. — Это мне ты говоришь? — Да, я, — Джонхан хочет договорить свою колкость, но ему бросается в глаза, как офицеры за спиной Кана оживляются, всем своим числом оборачиваясь влево. Юн тихо выдыхает и тоже оглядывается, подтверждая свои догадки. В их сторону неторопливым шагом в окружении гвардии направляется Его Высочество Консул. Все присутствующие отдают честь и склоняют головы, смиренно затихая. Джонхан изо всех сил пытается понять, что чувствует к убийце своего любимого солнца и своей души. Когда Ёсан вчера сказал, что это Тэхён выдал его северянам, чтобы убрать, Юн ничего не почувствовал. Даже не стал спрашивать или говорить об этом. Так же и сейчас Джонхан не ощущает ничего, кроме дуновения северного ветра. Кажется, будто остатки его души сидят на сумеречной разгромленной белокаменной площади, покрытой пеплом и снегом. Один лишь ветер завывает вдалеке раненым зверем. Остатки души пытаются удержать последние теплящиеся огоньки личности и разума, что когда-то были синем пламенем, им не до посетителей. — Так-так, — Ким приветливо улыбается и выглядит так, словно он на светской прогулке. — Вольно. Мои офицеры не рады друг другу? — Что Вы? — хмыкает Джонхан и выпрямляется, безэмоционально глядя на Консула. — Напротив, так рады, что еле выбрался из объятий полковника. — Вот как? — Тэхён внимательно осматривает того с ног до головы и вскидывает бровь. — Прекрасно выглядишь. — Под стать своему правителю, — Юн расплывается в ласковой улыбке, но холод из глаз не изгнать. — Ах, так уж «своему», — отмахивается Ким и приказывает гвардии отойти. — Не льсти мне. Тэхён становится рядом с Джонханом и сцепляет руки за спиной в замок, даже не глядя на начавшуюся с его прибытием похоронную процессию. Многочисленный почётный эскорт в алой форме с такими же флагами и гробами торжественно-медленным стройным маршем проносят своих офицеров через всё кладбище к их могилам. Юна только сейчас начинает крыть болью от осознания, что его любимый там. В холодных сковывающих досках. Джонхан снова надевает очки и — с небольшим сожалением — почти не смотрит на церемонию погребения. Куда угодно, но только не алые флаги, склонившиеся над могильными плитами и не на гробы, что опускают в землю под оружейный салют артиллерийских орудий. Ком в горле встаёт так, что малейший укол сознания — и остановить слёзы будет невозможно. А Юн чувствует, что за эти два дня их скопилось достаточно, пока он не позволял себе расслабляться и раскисать. Гордо вскинув подбородок, Джонхан провожает обоих Паков в последний раз и с сожалением и слезами на глазах смотрит на раннее закатное солнце. Их похоронили самым торжественным и почётным образом, признавая все регалии. Из всех тех, кто прощаются с офицерами, Консул произносит речь первым, до сих пор называя генералов своими. Юн же подходит самым последним и позволяет времени и людям пройти мимо себя, оставаясь наедине с генералами. И только когда церемония погребения заканчивается, а все пришедшие покидают кладбище, подполковник позволяет себе посмотреть на могильные камни. Кто бы мог подумать, что однажды он будет стоять у, можно сказать, общей могилы двух своих любимых генералов. Джонхан чувствует себя вдовцом, несмотря на то, что ни один, ни другой уже давно не принадлежали ему. И тем не менее он не может остановить свои воспоминания о каждом из них. Как бы там ни было, но даже с Джунхи у Юна так много тёплых и прекрасных моментов, что сейчас он не испытывает старой злости или обиды в его адрес. Наверное, не стоило позволять себе все эти сантименты? Непролитые слезы душат, и Джонхан рад, что вокруг уже давно никого нет. Юн всхлипывает и дрожащими руками достаёт платок, утыкаясь в него носом. Сколько он уже стоит здесь, раз встретился с закатным солнцем? Два часа? Три? Холод и ветер совершенно не пробирают, и даже то, что он сегодня ещё не ел абсолютно не беспокоит. А жаль, может, хоть что-то из этого могло бы уговорить Джонхана перестать снова и снова проматывать в голове их ушедшее сияющее время? Юн словно в оцепенении не может никуда уйти, беззлобно ругаясь на Сонхва, что даже после того, как оставил, заставляет жить. — Привет? Джонхан вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Он настолько растворился в своих мыслях, что перестал обращать внимание на мир вокруг и совсем не заметил, как к нему подошёл Мингю. — Привет, — Юн судорожно выдыхает и закусывает губу. — Как дела? — Ким старается быть непринуждённым, но абсолютно не знает, с чего начинать разговор в подобной ситуации. Джонхан вскидывает бровь и не знает, что ответить. Он снова снимает очки и поднимает скептический взгляд покрасневших глаз. — Ох, ладно, понял, — Мингю вздыхает и в панике пытается придумать, что сказать. Не очень получается, особенно когда он замечает, как дрожат чужие пальцы. — Что ты тут делаешь? — Юн скрещивает руки на груди и отворачивается. — Разве ты не должен быть у границы? — Я уже был там, но сегодня с утра получил новости о… — Ким старается не произносить возможных триггерных слов и старательно подбирает, что сказать, — о случившемся, и решил вернуться. — Почему? — Я подумал, что тебе может быть грустно или тоскливо и потребуется поддержка. Всем нужна поддержка, она лишней не бывает, — Мингю не уверен, что его сейчас не пошлют на все четыре стороны, но он не жалеет, что вернулся. — И мне важно удостовериться, что ты в относительном порядке. — Хочешь сказать, что ты бросил свои войска на границе и проехал почти восемьсот километров просто чтобы посмотреть на меня? — Да? — Ким отвечает не задумываясь, вместе с тем пробегаясь глазами по трём надгробиям. — Ты беспокоишь меня куда сильнее, чем карьера и война. Я оставил за старшего своего капитана. Без меня разберутся, не маленькие. Джонхан резко возвращает взгляд на Мингю и будто отшатывается от того, чувствуя, что эти слова — последняя капля. Юн сейчас слишком чувствителен, но от осознания, что он ни для кого никогда не был важнее, чем карьера и война разбивается окончательно. Ким видит, как хмурятся прекрасные брови, а на глаза наворачиваются слёзы. — Ты чего? — Мингю касается чужого плеча и сразу же обеспокоенно сжимает его. Слишком холодное. Он касается сначала таких же ледяных волос Джонхана, а после его руки в перчатке, что не просто замёрзла, а отдаёт ответной прохладой. — Ты сколько здесь стоишь?! — Ким расстёгивает своё пальто и насильно притягивает к себе подполковника, что даже не сопротивляется. Он кутает Юна в тепло и с чудовищной тяжестью ощущает, как того начинает трясти от слёз. Джонхан держался как мог, и он не очень рад обществу майора, но уже не может остановить себя. Абсолютно не хочется показывать кому-то слабость и слёзы, это всегда вкладывает оружие в чужие руки. И никто, кроме Сонхва и Вону, этим оружием ещё не защищал Юна. Он слишком мало знает Кима и слишком ему не доверяет, чтобы спокойно перед ним рыдать. И в то же время уже как-то всё равно. Всё самое плохое, что могло случиться — уже случилось. Джонхан старается не загонять сознание в рамки и не ухудшать своё состояние хотя бы сейчас. — Поехали ко мне? — Мингю бережно сжимает в объятиях и хмурится оттого, насколько весь Юн ледяной. Вопреки всему, его лицо бледное, и Ким беспокоится. — Я приготовлю ужин, пока ты будешь отогреваться в горячей ванне, сделаю тебе успокаивающий чай с травами, выслушаю всё, что ты захочешь мне рассказать. А если не захочешь, то помолчим. Как тебе? Тебе завтра куда-то надо? — Да, у меня завтра с утра революция, — дрожащим голосом тихо бубнит Джонхан и шмыгает носом. — Оу, — Мингю приподнимает брови и усмехается. Почему-то он абсолютно верит и ни на секунду не сомневается, что с ним не шутят. — Тогда тем более тебе нужно хорошо отдохнуть и собраться с силами. — Почему ты делаешь это? — Что? — Проявляешь ко мне внимание. Тебе не стрёмно со мной связываться? Посмотри вон до чего этих двоих довели отношения со мной. — Ну, — Ким задумывается и снова оглядывается на могилы. — Я же не генерал, и даже не Пак. Думаю, со мной всё будет в порядке. — Ужасно, — Юн не может сдержать короткий нервный смешок и немного отстраняется. Подполковник копошится прямо под пальто Мингю, к слову, чувствуя себя рядом с ним маленьким и хрупким, притом далеко таким не являясь. Он стягивает перчатку и осторожно вытирает слёзы под глазами, опасаясь того, что его макияж мог потечь. — Забери меня отсюда, — Джонхан сдаётся, но только этому Киму.