\\\
Джонхан выходит из машины майора и поднимает глаза к небу. Сегодня такой же ненавязчивый спокойный снегопад, как и позавчера. Добрый ли это знак или снова вестник беды? Юн не станет утверждать, опираясь на главную ошибку игроков казино — каждый последующий результат никак не зависит от предыдущего. Если выпал орёл, то монетка не возьмёт это во внимание, выдавая следующий результат. — Что такое? — Ким останавливается рядом и сильнее кутается в пальто. — Позавчера утром был такой же снег. Единственное, что я успел увидеть — как он в окружении пушистых снежинок падает с… сожалением на лице? Затем я посмотрел на Кана, а после вцепился взглядом в цель. Позавчера была такая же безветренная спокойная погода, что по итогу многим запомнится, как самый настоящий шторм, — Джонхан фыркает и пальцами зачёсывает свои волосы назад, стряхивая снежинки. — Как, наверное, и сегодняшний день. Юн продолжает идти к воротам и вскидывает бровь, когда те оказываются открытыми. Сейчас бы не запираться. Он выдыхает и заходит, поднимая взгляд на дом и множество солдат во внутреннем дворе, что при виде проходящих мимо офицеров принимаются отдавать честь. Джонхан бы хотел сейчас первым делом подойти к Сынгвану, отвечающему за оцепление, но его внимание целиком и полностью забирает Кан. Юн забывает, о чём вообще думал и замирает, когда видит Ёсана, что стоит на крыльце и упирается руками в ограждение. На нём одна лишь полурасстёгнутая рубашка и домашние брюки. «Генерал» босиком стоит на крыльце и за ним нет следов. На плечах, волосах и руках небольшие горки снега, а взгляд абсолютно пустой и стеклянный, обращённый к небу. Кан даже не моргает, и судя по тому, что на его коже успевает оставаться и не таять снег, стоит он так довольно давно. А у Юна сердце разбивается от этого зрелища и слёзы начинают неконтролируемо опалять щёки. Насколько сейчас больно этому мальчишке, который не переносит даже сквозняк? Который напялил генеральское пальто без страха возможного выговора, лишь бы быть в тепле? — Да что ж вас так на мороз тянет? — Ким бросает это несколько раздражённо, пока быстрыми шагами доходит до крыльца и резкими движениями смахивает снег со всё ещё потерянного Ёсана. Тот никак не реагирует. — Я понимаю, самые настоящие снежные короли, но сопли потом до колен будут. Мингю обхватывает Ёсана рукой поперёк груди и бескомпромиссно насильно заводит в дом, хлопая дверью. Джонхан как никогда благодарен сейчас Киму, потому что ему требуется ещё полминуты, чтобы всё же смахнуть рукавом слёзы и выдохнуть. — Генерал давно тут так стоял? — Юн обращается к ближайшему постовому и по лицу того понимает, что давно. Слишком много сожаления и немого бессилия. — Минут двадцать как. Простите, господин Юн, я попытался обратиться к генералу Кану, даже если это не положено, но он полностью проигнорировал меня. Но не гоже ведь вот так на морозе стоять раздетым… — Я понял, — Джонхан отводит взгляд и проходит в дом, сразу разуваясь. — Если Вы сейчас же не отправитесь в ванную или под одеяло, то можете столкнуться с, — Мингю пытается донести до «генерала» все опасности подобного нахождения на холоде, но тот лишь будто смотрит сквозь источник шума и перебивает. — О чём Вы говорите? — Ёсан даже не старается сфокусировать взгляд на чужом лице, и это несколько пугает Юна. — Значит так, — Джонхан скидывает пальто и небрежно бросает его на кухонный стул, после чего берёт Кана под руку. — Ты идёшь со мной, а ты, — он оборачивается к Киму. — Разогрей, пожалуйста, то, что принёс, минут через пятнадцать. Юн довольно спешным шагом покидает кухню вместе с Ёсаном, что совершенно не сопротивляется. Джонхан ведёт юношу в спальню, как в одну из самых тёплых комнат, и без лишних разговоров толкает того на кровать. — Быстро под одеяло, — бросив сердитый взгляд, Юн расстегивает свой пиджак и резким движением снимает его. Швырнув вещь на кресло, Джонхан снимает и кожаную портупею с оружием, отправляя её туда же. Он выправляет свою рубашку и залазит под одеяло к Кану. — Иди сюда, — Юн сгребает того в объятия и крепче кутает в тепло, прижимая к себе. — Засунь мне руки под рубашку. Не отогреешь пальцы — не сможешь держать оружие. — А нужно ли нам это вообще? — Ёсан прикрывает глаза, но делает, как ему говорят. Он медленно залезает руками под верх и обвивает чужую талию. Джонхан стискивает зубы и жмурится от острого ледяного холода, но старается не напрягаться и не вздрагивать. Кан почувствует. — Что ты имеешь в виду, милый? — Юн зарывается пальцами в немного влажные после снега волосы и старательнее прячет в объятиях. Грифон, обнявший крыльями своего маленького манула. — Я не чувствую ничего, кроме боли и нечеловеческой тоски. Он уничтожил меня. Джонхан не понимает, о ком идёт речь. О Тэхёне или о Сонхва? Переспрашивать Юн не станет. — Уничтожил? — подполковник коротко целует в лоб и принимается совсем медленно гладить по волосам. — Я долгое время не понимал, почему Сонхва называет меня звездой. Я не видел в себе ни сияния, ни чего-либо ещё. И знаешь, что он мне сказал? — Что? — Что при взрывах звёзд их атомы подвергаются невероятным скоростям, колоссальным температурам и разрушающему давлению, — Джонхан с нежностью пропускает через пальцы светло-русые волосы с красивым пепельным оттенком и думает о том, что этой голове был предначертан пожар. — Но при этом происходит то, благодаря чему существует всё. Образуются атомы с иным строением, рождаются новые, ещё более мощные звёзды. И я думаю, ты через это проходишь прямо сейчас. Ты уже обсудил многое со своим разумом и сразился со многими своими демонами. У тебя во рту привкус крови от воспоминаний, а сознание будто воспалено, но когда ты пройдёшь через это, то однажды проснёшься совсем другим человеком. Ещё более яркой и мощной звездой, — или же чёрной дырой, заканчивает про себя Юн. — Не уверен, что у меня получится. Ощущение, что я существую из последних сил. И не думаю, что во мне говорит усталость. Я боец, но никогда ещё не чувствовал себя настолько беспомощным. — Ты хочешь сдаться? — прикрыв глаза, Джонхан слабо улыбается. Он спускает руку с волос на спину и продолжает гладить уже от шеи до поясницы. — Я не понимаю культа борьбы и превозмогания. Только смирением можно достичь высшего результата, создать тончайшее искусство. Если ты чувствуешь, что хочешь остановиться и сбежать, я помогу тебе и в этом. Нет ничего плохого в том, чтобы слушать своё сердце и прекратить, если оно того просит. Не тогда, когда тебе тяжело, а тогда, когда ты уже не можешь. Ёсан утыкается носом в шею Юна и медленно вдыхает на весь объем лёгких. Сладкий густой цветочный запах, не похожий ни на что. У Кана он ассоциируется с приглушённым светом в театре с хрустальными люстрами и бордовыми кулисами. Дорого, изысканно и только для людей со вкусом. — Я не чувствую волнения или страха перед ответственностью, которая на меня может лечь. Корона не покажется мне тяжёлой, какой бы она ни была, — Ёсан ненадолго замолкает, пока подбирает слова. — Я просто не вижу смысла в том, чтобы её отбирать. Чтобы вообще что-либо делать. Зачем мы здесь? В чем смысл того, что я тот, кем являюсь? Что я делаю? Ради чего? Меня не интересуют деньги. Я офицер, чтобы что? Чтобы управлять другими? Зачем мне управлять другими? Потому что я офицер? Это то, чего я хотел? Чего я вообще хотел? Я даже не помню, кем мечтал стать в детстве. У меня не было желаний последние годы, пока я получал образование на военной кафедре и служил здесь. Я ничего не хочу. Я не хочу быть в сознании и ощущать всё то, с чем я столкнулся. Зачем мне делать то, за что я взялся? — Ох… Мой драгоценный котёнок, — Джонхан целует Кана в висок и хмурится. Он чувствует себя родителем, которого ребёнок спросил о смысле жизни. Обескураженно и глупо перед чужим кругозором, что ещё не сузился до точки зрения. — Мой мальчик, я не думаю, что смогу удовлетворить твоё любопытство. Но вместе с тем мне кажется, что у нас нет целей. Только путь в виде судьбы. Однажды, — Юн закусывает губу и решает не называть имён, дабы не будить вьюгу. — Однажды очень мудрый на мой взгляд человек сказал мне, что мир существует много миллиардов лет, и за это время произошло столько случайностей, что наше с ним рождение можно было назвать невозможным. Однако мы не только родились, но дожили до своих лет, да ещё и встретились. Встретились на планете, где население стремится к семи миллиардам. Именно с ним. Сколько событий должно было произойти за эти миллиарды лет, чтобы мы с ним встретились и он передал тебе эти слова через меня? Думаешь, это всё просто так и не стоит ничего? Думаешь, это случайность? Мне же кажется, это то, зачем мы здесь. Тебе необязательно видеть цели, чтобы твоей голове была уготована корона. Тебе необязательно короновать себя ради благих целей, страны или людей. Ты можешь сделать это, потому что это твоё предназначение. — Не существует предназначения. Единственное предназначение — это смерть, — голос Ёсана совсем тихий и хриплый, а сам он чувствует ужасную усталость во всём теле и разуме. — Мы думаем, что способны летать, на деле же мы летим на смерть. Это то, к чему придёт каждый из нас в конечном итоге. — Нет ничего, что имело бы только одну сторону. Смерть — это тёмная сторона луны. Она стоит у тебя за спиной и ты, мой храбрый котёнок, не оборачиваешься к ней даже когда она дышит тебе в шею. — А светлая сторона луны? — Это ты сам и твой путь. Смерть всегда будет у тебя за спиной, но это не значит, что ты не способен осветить небеса даже в самую тёмную ночь, — Джонхан слабо улыбается и зарывается носом в довольно жёсткие волосы. — Давай сегодня сделаем это? Я стану твоей путеводной звездой, а ты подумаешь о смысле своего существования завтра, когда будет больше времени? Ты ничего не потеряешь, если мы попытаемся. — Думаешь? — Конечно, — Юн выдыхает, чувствуя, что выиграл едва ли не самую сложную схватку в своей жизни. — А как ты решил будет лучше взять Ассамблею? И когда? — Через сорок минут. Я виделся рано утром с Вону. Войска прибыли ночью и несколько часов назад вошли в столицу. Минут через тридцать они выстроятся на Белой площади. — Уже? — Кан вскидывает голову и взволнованно смотрит. — Да, — Джонхан счастлив видеть эмоции на этом осунувшемся личике с тёмными синяками под глазами. — Я тебя сейчас приведу в порядок, потом поешь то, что тебе Мингю с утра приготовил и поедем. — Есть? Я не… — Ты ел вчера? Или сегодня? — Нет, но… — Глупо будет запороть революцию из-за обезвоживания. Упадёшь в обморок от волнения, и что это будет? Ёсан смиренно выдыхает и снова прячет лицо в сгибе тёплой шеи. Как бы ему ни хотелось отказаться или поспорить, но Юн прав. Хорошо, что у них есть ещё почти сорок минут на всё про всё. — Мы когда-то говорили с Сонхва и он сказал, что у тебя красивый голос и ты прекрасно поёшь, — Кан робко ластится и сильнее вжимается. — Он сказал, чтобы я однажды попросил тебя спеть. Не мог бы ты? — Спеть? — Угу. — Хм, — Джонхан задумывается и старается вспомнить какие-либо тексты. На ум приходит только одна песня для Ёсана. — Позови меня с собой, Я приду сквозь злые ночи, Я отправлюсь за тобой, Что бы путь мне ни пророчил, Я приду туда, где ты Нарисуешь в небе солнце, Где разбитые мечты Обретают снова силу высоты. Кан жмурится и находит что эти слова, что этот голос — самыми особенными. Слишком красиво и тепло. — Ты уже решил, что наденешь? — Джонхан продолжает принимать в свои объятия этот далеко не хрупкий цветок. Розу, оказавшуюся золотой, а не жёлтой. Она была колкой только для соловья — для жнеца она лишь средоточие силы, воли буревестника и сияющей красоты. Всеобщей красоты. — Да, — уверенно, но тихо произносит Кан. — Я видел в шкафу красный парадный костюм генерала. Хочу пойти в нём. — Оу, отличный выбор, — усмехнувшись, Юн открывает глаза и косится на часы. — Дорогой, у нас осталось не больше пяти минут на тёплую постель. Нехорошо опаздывать на собственный переворот. — Всё происходит так быстро и спонтанно, что я даже не могу осознать, — Ёсан нехотя отстраняется и приподнимается на локтях, глядя на Юна. Кан никогда бы не подумал, что будет рад видеть на этой кровати Джонхана, да ещё и в своём обществе. Однако Ёсан действительно согревается, и может, даже совсем немного тем, что осталось от души. — Вот так всё в жизни и бывает — самая большая любовь и самые большие вещи приходят без предупреждения и каких-то волнений. Врываются в твою жизнь, и ты даже не успеваешь ничего понять, а они тут как тут. Тебе страшно? — Нет, — Кан поднимается и вылазит из-под одеяла, отправляясь к шкафу. — Всё самое страшное уже случилось. Юн еле заметно улыбается, оставаясь в постели оставшиеся пару минут, пока Ёсан одевается. Несмотря на абсолютное спокойствие, Джонхан не уверен, что это не последний раз в его жизни, когда он может побыть под тёплым мягким одеялом. Кто знает, чем закончится сегодняшний день для них всех? Но Юн смиренен. Он давно готов обернуться к своей смерти. — Не могу понять, — Кан оборачивается к Джонхану с двумя рубашками и жалобно смотрит. — Чёрная или белая? — Чёрная. — Не хочу чёрную. — Тогда белую? — Белая не смотрится, — Ёсан вешает их обратно в шкаф и надевает пиджак на голое тело. — Воу, — Юн всё же заставляет себя покинуть некогда родную постель, что уже о нём и не вспомнит. — Ты удивляешь даже меня. Совсем не хочется быть хорошим мальчиком? — Никогда им не был и не буду, — Кан внимательно смотрит на себя в алом бархатном костюме и начинает снимать золотые ордена и звёзды с погон. Они здесь не к месту. Ёсану больше не нужны ни звания, ни манеры, ни приличный образ, ни какие-либо ещё рамки. — Ни стыда ни совести, а красный — это новый чёрный. Не хочу быть объектом, хочу быть символом. К тому же на этом костюме не будет бросаться в глаза чужая кровь. Серый позавчера оказался непрактичным в этом смысле и выдал все мои несовершенства. Джонхан никак не комментирует то, что Кан называл невероятно жестокое убийство, от которого до сих пор не отмыли комнату, «несовершенством». Молодая кровь немного пугает, но она явно гуще и мудрее предыдущих поколений. Юн лишь приобнимает со спины и окидывает его взглядом с головы до ног. — Ордена, и правда, лишние, но чего-то не хватает. — Чего? — Хм? — Джонхан отстраняется и отходит к другому шкафу, где генерал хранил ордена и прочее. Подполковник достает небольшую шкатулку, что стояла дальше других сразу же, и у Ёсана утверждается стойкое ощущение, что тот чувствует себя здесь как дома. Юн прекрасно знает где какая комната и даже что где лежит. Но Кан уже не ревнует. — Смотри, — Джонхан открывает шкатулку и начинает перебирать разные украшения. — Держи это, — он протягивает золотую цепь и кольцо, продолжая свои поиски. — И вот это тоже, — вручив ещё одно кольцо, Юн вытягивает более длинную цепочку. — Жалко, что у тебя ушки не пробиты. — Пробей, — Ёсан равнодушно смотрит на украшения, хотя находит их красивыми, пусть никогда особо и не любил золото. — Не придумывай, сейчас уже… — Пробей, — Кан поднимает решительный спокойный взгляд. — Я больше не хочу что-то откладывать или долго думать. У меня может не быть времени. Сделай это сейчас. — Ладно, — Джонхан тушуется и снова чувствует себя разбитым из-за колоссального отчаяния в глазах напротив. Впрочем, он не позволяет себе смотреть с жалостью в ответ, потому лишь слабо улыбается и берёт Ёсана за руку. — Хорошо, милый, идём. Юн покидает спальню и направляется в зал, где самое лучшее естественное освещение. Он оставляет Кана на диване вместе со всеми украшениями и сбегает не кухню. — Всё в порядке? — Ким, что ждал там же, где его и оставили, смотрит на часы, а после на немного растрёпанного Джонхана с выправленной рубашкой. — Да, — достав из кармана своего пальто совсем небольшую сумочку, Юн переходит к одному из столов, в котором быстро находит аптечку. Найдя там спирт, шприц для инъекций и антисептические салфетки, он возвращается обратно. — Пойдём, поможешь. Мингю не задаёт лишних вопросов и не торопит, хотя переживает за время и офицеров, видя, что они могут опоздать к назначенному часу. Майор крайне пунктуален, но говорить что-то под руку Джонхану он не станет, потому просто идёт следом. — Ты выбрал, какую хочешь? — Юн подходит к Ёсану и совершенно спокойно опускается на его колени так, чтобы хорошо всё видеть под прямым углом. — Да, — Кан поднимает в руке серьгу и никак не реагирует, будто происходит что-то совершенно повседневное. Ким почему-то не особо удивляется увиденному. Он подходит и ждёт, с интересом наблюдая за Джонханом. Смешанные чувства, конечно, из-за того, что тот ёрзает на чужих коленях, но Мингю старательно затыкает внутреннего собственника. Он напоминает самому себе, что ни в коем случае нельзя ограничивать свободу своего объекта воздыхания. И не важно, только они познакомились или десять лет вместе. Ким ревнивый, но он не станет донимать этим. Максимум, что может сделать на фоне ревности — засыпать дорогими подарками, цветами, поддержкой и вниманием. Тем временем Юн занят приготовлениями. Он открывает спиртовую салфетку и раскладывает её только наполовину, оставляя прямо на спинке дивана, после чего перекладывает на неё серьгу и накрывает. Затем подполковник протягивает Киму спирт и открывает ещё одну салфетку. — Плесни, — Джонхан вытягивает ладони и старательно обрабатывает руки холодным спиртом. — Вот так, спасибо. Какое ухо? — Левое, — Ёсан укладывает свои ладони Юну на бёдра и откидывает голову на спинку дивана, как тот просит. — Это больно? — Ну… Не то чтобы прям сильно, — подполковник не касается руками мочки, а обрабатывает её лишь салфеткой, потому что не считает этот уровень обработки достаточно стерильным. Впрочем, этого хватит. — Главное, не дёргайся. — Не буду. — Вот и умница, — Джонхан открывает шприц и осторожно достаёт иглу, не касаясь острия. — Ты уже делал это? — Кан прикрывает глаза и вздрагивает, когда одним уверенным движением игла пронзает мочку. Это и правда не очень больно. — Нет. Понятия не имею, как это делается, — Юн усмехается, потому что делает всё с такой уверенностью, будто этим всю жизнь и занимался. — М-да, ребят, — Мингю почему-то ни разу не удивляется. Он просто ждёт со спиртом в руках, пока легендарный снайпер закончит пробивать ухо временному генералу армии, которого вчера похоронили, чтобы поехать на захват власти. Как его жизнь пришла к этому? — Вы настолько удивительные, что я даже не могу придумать юмореску. — Вот как? — Джонхан берёт серьгу и старательно обрабатывает её спиртом, оставив иглу в проколе. Он быстро и уверенно заменяет сталь золотом, чувствуя, как руки Ёсана сжимаются на бёдрах. — Всё, милый, больше не будет больно, — Юн мурлычет это успокаивающим тоном, защёлкивая серьгу и снова целуя в висок. — Мой храбрый котёнок. Посиди так ещё. Джонхан протирает руки чистой салфеткой и берёт свою сумочку, доставая оттуда самый минимум косметики. — Дай я тебе глаза нарисую и носик припудрю, — весело усмехнувшись, Юн зубами сдёргивает с карандаша колпачок и ещё сильнее приближается к «генералу». — Это не свадьба, второго такого мероприятия может не быть. — Тебе не важна свадьба? — Ким закрывает спирт и опускается в кресло рядом. Он наблюдает со стороны, как Джонхан красит глаза Кану, всё ещё сидя на его коленях. — Свадьба? Всего лишь штамп в паспорте, — Юн ухмыляется и подмигивает Мингю, отвлекаясь совсем на мгновение. — Но, возможно, я бы венчался. Только тогда брак и кольца обретают смысл, когда эту связь уже нельзя разрушить. — Ай, — Ёсан фыркает и хочет отстраниться, потому что глаза начинают слезиться. — Больно. — Терпи, — приобняв одной рукой за шею, Джонхан ещё увереннее и быстрее начинает прокрашивать Кану межресничное пространство. — Сейчас красиво будет. — Сейчас я умру, — Ёсан судорожно выдыхает, но не дёргается и позволяет экзекуции случиться. — Не умрёшь, — Юн довольно быстро заканчивает с глазами и абсолютно беззаботно поправляет и тушует карандаш пальцами. — Зато точно всем запомнишься. — Мы и без этого всем запомнимся, — Кан медленно поднимает руки выше, на талию, которую ласково обнимает. — Но спасибо. Господи, кто бы ещё красил меня в судный день? — Сколько там времени? — Без пятнадцати ровно, — Ким отвечает сразу. Он внимательно следит за временем. — Да твою ж, — фыркнув, Джонхан немного ускоряется и насколько это возможно быстро делает оставшиеся манипуляции с лицом «генерала». Под конец он припудривает того настолько размашистыми движениями, что Ёсан чихает от щекочущей нос кисти. — Всё. И так идеален был, а теперь само совершенство. Иди скорее позавтракай, и поедем. Юн слезает с колен и быстрым шагом сбегает в спальню, где оставил пиджак. Кан же смотрит вслед и не понимает, откуда в том столько энергии и жизни. Он поднимается с дивана и подходит к широкому резному трельяжу. Никогда в жизни взгляд Ёсана не был настолько дерзким, стервозным и надменным даже без каких-либо проявляемых эмоций. Он спокойно стоит, и уже подобен холодному звёздному свету, хотя Джонхан всего лишь подвёл глаза тёмно-коричневым и ещё сильнее подчеркнул ровные острые брови. Жаль, что Сонхва не видит этого.\\\
— Оу, думаю, площадь вам придётся уже пройти, — Мингю едет совсем медленно по дороге, где нет больше ни одной машины, но движение невозможно из-за огромного количества людей. За то короткое время, пока солдаты вошли в центр столицы, новости, кажется, успели долететь и до окраин. Слишком много гражданских, что возбуждены ветром перемен. Люди устали. Люди рады, что город встретил военных в родной чёрной форме, а не северян в бледно-зелёной. Первым из остановившейся машины выходит Юн, на которого никто из снующих вокруг людей не обращает внимания. Они с Каном обсудили по пути план штурма и поведения в ближайшие пару часов, потому тот покорно ждёт. Ёсану, конечно, не понравились очень многие моменты, потому что Джонхан решил не рисковать людьми и постоянно ставить под удар себя, но он попросил довериться. И Кан с трудом, но согласился. — Спасибо, господин Ким, — Ёсан снимает с себя пальто и ждет, пока Юн откроет ему дверь. Он пойдёт в красном несмотря на холод. — Ерунда. Всегда рад помочь. Джонхан же тем временем неспешно обходит машину и беглым взглядом осматривает крыши и окна всех зданий, что выходят на площадь. Увидев на каждой позиции своих людей, Юн выдыхает. Вону должен был это проконтролировать и, вроде бы, всё в порядке, но после смерти Сонхва Джонхан до одури боится за Кана. Хоть не выпускай того из дома. Но приходится всё же открыть дверь машины и пригласить алый рассвет на арену. — Идём, — точно так же Юн снимает и своё пальто, бросая его на заднее сидение. Оно будет только мешать.///
— Генерал, — Тэхён стоит у высокого окна, что выходит на площадь, и слишком спокойно рассматривает почерневшую из-за множества солдат площадь. — А что у нас происходит? Только что вошедший Хонджун тупит взгляд, но старается не выдавать гложущего страха и переживаний из-за того, что это всё-таки происходит. Ким до сих пор не уверен в правильности происходящего, и ему до дрожи страшно навредить стране и окружающим ещё сильнее. — Не могу знать, — внаглую врёт генерал и подходит к Консулу, так же спокойно глядя на выстроившиеся полки. Такое большое количество людей по итогу поддержали Ёсана не только словом, но и делом? Их слишком много. Настолько, что если случится штурм Ассамблеи этой небольшой армией, то камня на камне не останется. И Тэхён должен это понимать. Но он абсолютно умиротворён и молчалив. — Что прикажете? — аккуратно интересуется Хонджун. Продолжая игнорировать генерала, Ким щурится, когда центральное построение по команде откуда-то сзади разделяется на две части. Сначала разворачивается первая половина влево, затем вторая вправо, и делают по шагу вперёд, создавая между друг другом коридор. Тэхён с предвкушением ждёт нарушителя покоя и командира всего этого парада. Ким прекрасно понимает, что перед ним генеральский личный состав, и больше всего ожидает увидеть Минги, но никак не Ёсана, которого сам же вчера и хоронил. Тот неторопливым статным шагом является из построений в своём алом костюме так же эффектно, как Венера из морской пены. А с ним оставшиеся генералы и Юн собственной персоной. Ещё бы. Тэхёна никак не задевает, судя по всему, предательство генералов, но ему обидно, что он сжалился над Джунхи два года назад и не добил его змеёныша. Искренне жаль. Ким слишком сильно хотел доломать Джонхана, и не стал этого делать просто из-за того, что Пак слишком переживал. Стоило ли тогда проявить сочувствие к другу, чтобы сейчас перед собственным дворцом увидеть армию? Тэхён считает, что он допустил ошибку, и не злится на офицеров. Только на себя. — Даже Сан и Юнхо здесь? — Ким негромко смеётся и склоняет голову набок. — Разве ты ничего об этом не знал? — Нет, — Хонджун хмурится и ощущает себя, как на тонком льду. — Если бы я что-то знал, то обязательно сообщил бы Вам. Но Вы знаете, я всё время провожу в Ассамблее при Вас. — Где Джису? — На уроке литературы в дальнем крыле. Но, боюсь, Ассамблея оцеплена со всех сторон и я не смогу… — Куда ты пропал позавчера на два часа? — Ким оборачивается: в его глазах застыл оттенок веселья. — М? — У западной границы произошёл конфликт с северянами с участием моего личного состава, — генерал заранее продумал этот ответ ещё позавчера, по дороге в часть Сонхва. — Мне нужно было отдать распоряжение касательно раненых и дальнейших передвижений войск. — Что же с вами делать? — Тэхён скептически смотрит и отходит к своему столу. У него душащее ощущение, будто в крови разливается яд, от которого уже не убежать, не скрыться и не избавиться. Все, что может Ким — сохранить достоинство. — Пригласи Кана ко мне. Желательно без оружия. А если с оружием, то позаботься о Джису. Ким роняет «есть» и отдаёт честь, быстрым шагом покидая белый зал. Он направляется к выходу, стараясь не смотреть на постовых гвардейцев, что всё также стоят на своих местах и даже не подозревают о происходящем снаружи. Им нельзя ни говорить между собой, ни сдвигаться с места без приказа. И Хонджун не хочет принимать тот факт, что бросает их на растерзание волкам. Генерал предпочитает думать, что гвардейцы сегодня отдадут долг своими клятвами. С тяжестью на сердце Ким отпирает парадные двери Ассамблеи и вздрагивает от порыва ледяного ветра. Перед ним площадь, заполненная тысячами солдат, численность которых уходит вдаль, в улицы остального города, пока между построениями снуют жители столицы. Хонджун всё ещё не верит Ёсану, но давние слова Сонхва о том, что Кан под стать ему заставляют закрыть за собой двери и сделать шаг. Пусть они с Паком почти и не виделись в последнее время, но память ушедших дней никуда не делась со своего законного места. Ким не доверяет Ёсану, но он доверяет выбору Сонхва. — Господин Ким, — Кан делает несколько шагов вперёд и поднимается по белым ступенькам, разводя руки в стороны. — Добрейшего утра. Вы явились отдать мне ключи от Ассамблеи? — Консул хочет поговорить с Вами, — Хонджун убирает руки назад, перебирая пальцами связку платиновых ключей. — Ему бы следовало поговорить с генералом, чьё место я занял, — Ёсан усмехается и протягивает руку. Он непреклонен, и ничто в этой жизни не заставит его даже подумать об изменении отношения к Консулу. — Ключи. — Вы сдержите своё обещание не трогать девочку? — Ким оборачивается на то окно, что выходит с белого зала, но никого в нём не видит. Он нерешительно протягивает ключи, но не разжимает пальцы. — Вам следовало набрать в гвардию женщин, и я бы не смог взять Ассамблю ни при каких обстоятельствах, — Джонхан, что стоял до этого за плечом Ёсана делает шаг вперёд и забирает ключи. Его раздражает сейчас всё на свете, особенно подобные сомнения. — Кана сопровождаю я один, можете быть спокойны о её физическом здоровье. А о моральном помолитесь. С тяжелым вздохом Хонджун вздёргивает подбородок и спускается к другим генералам. Больше он не игровой персонаж этой истории и никакого влияния на неё не окажет. — Ты запомнил? — Джонхан достаёт из портупеи под пиджаком два револьвера и один из них отдаёт Ёсану. — Держишься за мной, никуда не лезешь без моей команды, не стреляешь, никого не атакуешь без особой надобности. И если со мной что-то случится, только тогда прорываешься сам в полную силу. Всё понял? Не смей распускать сопли и задерживаться из-за меня в случае чего. Если ты выйдешь сюда без короны, я тебе этого не прощу. — Я понял, — Кан кивает и убирает платиновые ключи в карман, зато достаёт свой нож. Единственная неизменная вещь, что верно остаётся рядом. — Умница, — Юн притягивает к себе Ёсана за шею и целует в лоб. Ему всё равно на тысячи устремлённых на них глаз. Ему всё равно на всё на свете, кроме успеха одного двадцатидвухлетнего мальчишки. — Идём. Сегодня у Джонхана нет времени, чтобы очистить голову от мыслей, а сердце от любой тяжести, так что он не чувствует себя в потоке и желает удачи сам себе. Юну кажется, что только она его сможет сопроводить до белого зала, и тем не менее он слишком дерзко для их положения открывает главные двери с ноги. Джонхан врывается, словно ураган, за считаные секунды обрывая первые жизни ещё ничего не ожидающих гвардейцев. Этим двоим сегодня слишком не повезло. Впрочем, как и всем остальным защитникам Ассамблеи, что с первым прозвучавшим выстрелом переходят в боевую готовность. — И как Вам? — Сан то ли презрительно, то ли болезненно морщится и переводит взгляд на Хонджуна. — Бросить своих подчинённых на смерть, пока они отдают долг присяге и ничего не могут сделать, кроме как защищать корону? Каково было сейчас пройти мимо без пяти минут трупов? — Я никому не пожелаю того, что сейчас чувствую, — Ким вскидывает подбородок и поджимает губы, глядя на распахнутые двери. — Что мне оставалось? Я курирую гвардию, но у них есть свой свод законов, благодаря которому никто из них не покинет Ассамблею даже по моему приказу просто так. У каждого из них оклад выше, чем у нас с Вами. Или как мне следовало поступить? Отдать приоритет их жизням, помешать Кану и ждать, пока мы все станем неудобны Его Высочеству и окажемся в генеральском ряду на кладбище? — А… А ничего, что они, — Мингю, что кажется словил инсульт инфаркта, глядя на то, как Джонхан с ноги врывается в белокаменный дворец даже без бронежилета или чего-то подобного. — Ничего, что они вдвоём? Тут как бы… Ну я ни на что не намекаю, но тут как бы есть армия? — Релакс, — Уён оборачивается и усмехается из-за обеспокоенного лица Кима и абсолютно уставшего Вону. — Юн знает, что делает. Это не он в одном здании с королевской гвардией, а они с ним. Хотя всякое, конечно, бывает… — Ёбаная жизнь, — Мингю не может подобрать слов, чтобы описать свои эмоции. — Хани небось сказал ещё, что всё будет в порядке и он не собирается подвергать себя опасности? — Вону кажется абсолютно спокойным, пока на самом деле настолько злится на Джонхана, что уже устал агрессировать. — Вот подстрелят ему жопу, будет знать. — А можно без этого? — Я ему предлагал зачистить всё штурмовиками, которые прекрасно справятся с подобным, — Чон фыркает и скрещивает руки на груди. — Так нет же, он решил, что вошедший в столицу состав для поддержки позиции Кана. Грёбаный позёр. — Да всё нормально будет, — Уён оглядывается на офицеров и крепче кутается в пальто. — У меня нет плохого предчувствия, расслабьтесь. — А-а, ну раз так, — раздраженно усмехается Мингю. Тем временем Ёсан абсолютно не понимает, что чувствует. Его ум холоден, а движения выверенные, но это занимает всё его восприятие. Кан боец, однако его никогда не тренировали для штурма. Он хорош в бою один на один с определёнными позициями, но никак не в подобном мероприятии. И слава богу Ёсан следует за Юном, который потрясающе хорош даже в этом. Кан был уверен, что он точно и быстро стреляет, но глядя на то, как это делает Джонхан, уверенность в себе пропадает. Юн стреляет навскидку и настолько быстро, будто даже не целится. Жмёт на спусковой крючок, когда его рука проходит по касательной с целью и отвратительно точно попадает. Из раза в раз. Из зала в зал. Ёсану казалось, что подобное только в кино бывает. Даже замена обоймы в короткие перерывы в исполнении Джонхана выглядит, как искусство. Он одним движением раскручивает барабан и засыпает пули по ходу движения, притом не забывая считать чужие выстрелы. У всех гвардейцев одинаковое оружие, и это сильно упрощает подсчёт. Юн, конечно, сумасшедший, но под пули целенаправленно подставляться не собирается. Оттого он высовывается из-за каждого временного укрытия только когда у защитников дворца наступает кратковременная тишина из-за пустого барабана. Этих коротких секунд вполне себе хватает на то, чтобы снимать по две цели в каждом зале. Сложнее становится перед белым залом правителя. Там, где висят десятки хрустальных люстр. Джонхан почти спокойно проходит всё до этого момента, но сейчас упирается плечом сбоку от входной двери и хмурится. Кан становится напротив полностью зеркально. Перезаряжая револьвер, Юн немного не может сопоставить. Всего он снял шестнадцать гвардейцев, которых сегодня на службе должно быть двадцать шесть. Двое в холле, четверо в длинном коридоре и у лестницы, ещё двое в изумрудном зале, двое в проходе, ещё четверо в центральном зале, двое у зала переговоров. Перед залом с люстрами тоже должны быть четверо, в нём самом четверо, и ещё двое перемещаются по всей Ассамблее. Но здесь ни четверых гвардейцев, ни двух блуждающих они не встретили, и Джонхан впивается взглядом в пол, судорожно думая. Как бы он ни был хорош, но если там все десять, то у них проблемы. Юн прислушивается и совершенно не может ничего понять. За дверями тишина, и это напрягает. Их ждут. Джонхану не доводилось выступать одному против примерно десяти оппонентов никогда в жизни, и он хищно усмехается. В его револьвере не хватит выстрелов на всех, даже если там всего восемь человек. Юн ловит с этого кураж, смешанный с каким-то внутренним возбуждением и силой. Будто в груди закручивается багровое сияние, что пышет агрессией и звериным чутьем. Джонхан не может сдержать полубезумной улыбки, нутром чувствуя запах страха из-за дверей. Он один пугает каждого, кто там есть. Он один растерзает всех. Даже если Юн не переживёт следующие события, он всё равно останется в чьей-то памяти потрясающе красивым и смертоносным. — Милый, — Джонхан говорит еле слышным шепотом, облизываясь. — Я красив? — Как лучшее создание дьявола, — на полном серьёзе так же тихо отвечает Ёсан. Он не понимает, что сейчас в голове у Юна, но если тому нужны силы из подобного, то пожалуйста. — Сводишь с ума. — Проследишь, чтобы мою красоту описали в учебниках истории? — Сам проследишь. — Кинь револьвер, — Джонхан отстраняется от стены и вытягивает руку. — Только тихо. Кан покорно бросает и остаётся с одним лишь ножом в руках. Далее Юн берёт их одной рукой и лезет под пиджак к своей портупее. Он достает обе имеющиеся дымовые гранаты и по очереди бросает их Ёсану. У Джонхана есть и обычные, но он считает использование любой взрывчатки самым настоящим варварством. Юн не фанат шума и пожара, взрывом любой дурак может убить. То ли дело огнестрельная элегантность. Выдохнув, Джонхан на языке жестов спецназа показывает, что сейчас он откроет двери и Кану нужно будет забросить оба боеприпаса внутрь, после чего оставаться ждать здесь в полной готовности и следить, чтобы не явились те два ненайденных гвардейца. Когда Ёсан, судя по нахмуренным бровям, хочет как-то возразить, Юн отводит взгляд и резко открывает одну из двойных дверей на себя. Несколько выстрелов из комнаты не заставляют себя ждать. С испуганно-шокированным взглядом Кан резко вырывает сразу с двух гранат чеку и с идеальным чувством ритма ловит тайминг между выстрелами, забрасывая дымовую завесу для Джонхана. Тот сразу же захлопывает дверь обратно и с лёгкой усмешкой показывает возмущенному Ёсану сердечко пальцами. — Совсем сдурел?! Я хотел предложить, — Кан не успевает договорить, как приходится обратно поймать свой револьвер. Юн полностью игнорирует его, когда достает свой нож и перекладывает огнестрельное в левую руку, а жаждущую крови сталь в правую. Джонхан ждёт ещё несколько секунд, вслушиваясь в шипение за дверями, после чего наклоняется и стягивает с себя свои вчерашние лоферы. Обувь, на нём, конечно, красивая, но слишком шумная для паркета. Только после этого Юн распахивает дверь и быстро забегает в густую завесу, сразу же выпуская две пули. Два упавших тела как итог. По звуку выстрелов после первого открытия двери и отсутствию переходов было нетрудно определить положение первых трёх гвардейцев. Вот только это работает и в обратную сторону, потому Джонхан не стреляет третий раз. Ему удаётся сбежать со своего предыдущего местоположения вбок, в которое тут же разряжаются барабаны. Еще трое гвардейцев сдают свои позиции, с ужасом понимая, что не попали. — Где он? — опрометчиво вскрикивает парень, вжавшийся в угол и трясущимися руками держащий перед собой оружие. К нему Юн подойдёт последним, а пока он на носочках и полусогнутых, словно гепард на охоте, рыщет в сухом тумане. Джонхан уже определил примерный маршрут и нашёл семерых, включая двух трупов. И либо где-то ещё один, либо трое. Не важно. Никто не спрячется. Скользя бесшумной тенью, Юн убирает в портупею револьвер, пока подкрадывается к угловому. Он настолько быстро хватает гвардейца за плечо и перерезает горло, что тот не успевает и пискнуть. Третье тело. Джонхан даже не хочет думать о том, ждал ли кто-то дома этого парня или нет. Он быстро отскакивает от упавшего тела и пробегает на носочках к следующему. Пока стреляют на шум упавшего тела, Юн вонзает нож в глотку второму. Четвертое тело. Джонхан снова отскакивает в безопасную на его взгляд точку, останавливается и прислушивается. Двое медленно переходят в самых дальних точках от него, один вжат в угол, но где ещё хотя бы один? Только Юн об этом думает, как этот самый один, судя по всему, натыкается на труп второго, с перерезанным горлом. Джонхан не может с точностью сказать, что там происходит, но судя по всему этот гвардеец спотыкается или наступает на тело. И на шум открывают огонь те двое, что были дальше всего. Юн скалится, усмехаясь этому обстоятельству. Какой кошмар. Количество защитников подвело одного из них, потому что слышится звук очередного падающего тела. Восьмой был найден. Именно потому Джонхан не взял сюда Ёсана. Невозможно контролировать ситуацию вдвоём. — Попал? — тихо спрашивает один из стрелявших. «Попал», — про себя отвечает Джонхан и тихо достает револьвер. Четыре пули на троих оставшихся более чем достаточно. Он медленно поднимает руку и, будучи уверенным, что трус из угла не сориентируется, делает тихие шаги назад и вбок, выстреливая в того, кто спрашивал. Трус из угла и правда не ориентируется, а лишь осознает весь кошмар своего положения и не выдерживает напряжения. У гвардии есть инструкции и чёткие правила, которым следовали другие, благодаря чему продержались с Юном в одной комнате несколько минут и имели хоть и катастрофически малые, но шансы на победу. Джонхан всегда допускает свой проигрыш, оттого по-прежнему всегда готов умереть. Но у того, кто забился в угол и не движется на арене с хищником заведомо нет шансов. Даже учитывая то, что на удивление именно ему удаётся ранить зверя. С истерическим криком гвардеец начинает стрелять перед собой наугад, продолжая щёлкать спусковым крючком даже когда барабан становится пустым. В этот раз солдат попадает, но не по своему. Юн ловит пулю левым плечом и за малым не выдаёт своё местоположение одному оставшемуся адекватному защитнику. Он роняет нож резко ослабшей рукой и ловит его подъёмом стопы скорее инстинктивно, нежели осознанно. В глазах темнеет от невозможной боли, а всё тело словно немеет и пробивает нервами, и Джонхану требуется вся его выдержка, чтобы не закричать. Рубашка стремительно пропитывается кровью, а в голове острая болевая пульсация вместо мыслей. Юн пытается взять себя в руки, понимая, что нужно добить этих двух, пока кровь не начала капать с руки, и судя по тому, что рубашечная ткань уже прилипла к рёбрам, это случится совсем скоро. И Джонхан пытается соображать сквозь мутнеющий взгляд. Юн потерял второго гвардейца и не может выстрелить в того, что в углу, иначе всё же выдаст себя. Защитники Ассамблеи, конечно, не элитные снайперы, но это всё ещё лучший бойцы подразделений и подстрелить Джонхана в подобном закрытом помещении, пусть даже и вслепую тот сможет. И Юн не придумывает ничего лучше, как осторожно откинуть нож с ноги в противоположную сторону от угла с экспрессивным стрелком. И, как и ожидалось, только лишь сталь касается паркета, задорно позвякивая, в ту сторону на шум сразу же стреляет нужный Джонхану защитник. Стиснув зубы, Юн вскидывает револьвер и делает два быстрых выстрела. Один в обнаруженного гвардейца, другой в угол, наконец-то срываясь на протяжный крик. — Сука, — упав на колени, Джонхан со злостью тратит последние две пули на уже труп в углу и хватается за плечо. — Ёбаный блять свет, — Юн поднимается на ноги, пошатываясь и чувствуя, как быстро силы покидают тело вместе с кровью. Невыносимо больно, учитывая даже то, что ранение крайне удачное. Руки трясутся, перед глазами всё плывёт, но сознание удерживает адреналин и страшнейшая злость. Джонхан настолько зол сейчас на себя и на этого гвардейца, что раздражённо выбрасывает свой револьвер и возвращается в зал к Ёсану, сердито распахивая двери. Тот всё ещё на том же месте, прислонившись спиной к стене за дверью. Совершенно бледный и с разбитым взглядом. — Это твоя кровь? Ты ранен? — Кан опускает оружие и подходит к подполковнику, что спешно обувается. — Молодец, что подождал тут и не влез. Теперь там чисто, проходи, — Юн выпрямляется, опираясь здоровой рукой о стену, и постукивает носками туфлей по полу, чтобы они удобнее сели на голую ногу. — А я тебя оставлю здесь. — Нет, я тебя не… — Мы же договорились. Не беси меня. — Но… — Да блять, — Джонхан едва ли не рычит от раздражения и боли, когда берёт Ёсана взашей и буквально вталкивает в зал с люстрами и дымом. — Не позорь меня, иди и делай, что должен. И не вздумай проебать свой шанс. Давай. Я в порядке. Юн захлопывает за Каном дверь и тут же вжимается в неё спиной, пачкая собственной кровью. На пол уже накапала с пальцев приличная лужа, а голова кружится всё сильнее. В нос бьёт отвратительный металлический запах, и Джонхан морщится от своего поганого состояния. Головокружение, тошнота, острейшая боль, тремор правой руки и онемение левой, прилипшая к телу окровавленная рубашка и возрастающая слабость. Полный набор. Чудесно. Немного отдышавшись, Юн здоровой рукой поправляет свои волосы и вскидывает подбородок. Он осознает, что если сейчас же не покинет Ассамблею и не получит помощь, то рискует огорчить Ёсана и Вону, потому уверенными — насколько это возможно — шагами Джонхан направляется к выходу. По пути он подбирает револьвер одного из павших гвардейцев, которому тот уже не пригодится, и старается идти крайне осторожно. Всё-таки где-то здесь ещё два защитника, и Юн надеется, что они не усложнят жизнь Кану. Но, к собственному сожалению, сил на борьбу уже не остаётся. Когда Джонхан, наконец, возвращается на площадь, то в ушах уже слишком шумит, а стук собственного сердца перекрывает почти все звуки, но оживление на лицах как офицеров, так и солдат он не упускает. — Что там? — Уён беспокоится, и его искренне пугает, что выходит один лишь Юн, оставляя за собой капли крови на белых ступеньках. — Ты жив? — Вону снимает с себя пальто и не дожидается, пока Джонхан до них дойдет. Чон встречает того раньше и накидывает пальто на плечи, не успевая даже испугаться за друга. Ему хватает пары секунд, чтобы понять, что вся кровь на Юне — его собственная, а бледность совсем не из-за холодного солнца. Вот только из-за плывущего сознания Джонхан пропускает вопросы мимо ушей. Впрочем, он и сам понимает как важно успокоить присутствующих. — Ждите появления Консула. Нового или старого, — Юн усмехается, когда почти доходит до Мингю. Его он видит сразу, и почему-то чувствует себя в безопасности, заметив периферийным зрением и Вону. — Эй, красавчик, — он прикрывает один глаз, чувствуя своё утекающее сознание и поднимает взгляд на Кима. — Не подвезёшь до… Мингю всё же приходится поймать и поднять Джонхана на руки без его ведома. Впрочем, тому уже совершенно всё равно.///
Ёсан стопорится в задымлённой комнате и осматривается. Тот самый зал, где они пару дней назад ждали приёма Консула всё ещё окутан бледной серой пеленой. Люстры грустно поблёскивают, находясь в немом возмущении из-за произошедшего. Ассамблея ещё никогда не видела столько крови, и Кану не по себе из-за тел, которые становится видно. Восемь гвардейцев, и всё в их багровой вытекшей жизни. Даже стены и некоторые низкие люстры. Слишком много красного для этого зала, но лишь одна небольшая лужица в центре без хозяина. Ёсан делает вывод, что это Юна. И у Кана сердце сковывает от осознания, что Джонхан в абсолютно пустой комнате в одиночку справился с восьмью стрелками. Отчасти Ёсан понимает, что если бы они штурмовали отрядом, то потерь было бы много и с их стороны, потому что невозможно просто так взять комнату с восемью стрелками. Но в одиночку… Опустившись на одно колено, Кан дотрагивается большим пальцем до крови Джонхана и касается собственного родимого пятна на виске, немного размазывая по направлению к линии роста волос. Что бы ни было, но вместе с Юном спокойнее. Ёсан поднимается и удобнее перехватывает нож и револьвер. Согласно карте и пометкам Хонджуна, в Ассамблее принципиально нет секретных или дополнительных ходов, которые можно было бы пропустить, так что Его Высочество ждёт. Преисполненный решимости, Кан проходит в белый зал правителя, не забывая держать полную боевую готовность. Но Консул сияет своим отсутствием. Хонджун рассказывал, что от белого зала идут две двери. Одна к комнатам младшей сестры правителя, другая в имперскую оранжерею. Застеклённый, можно сказать дворцовый сад, содержащий в себе самые прекрасные и редкие цветы и деревья, что выводились и собирались разными поколениями правителей. Ёсану кажется, что ему туда. Вряд ли Ким поведёт захватчиков к своей сестре, что, возможно, даже не в курсе происходящего. Кан ещё раз медленно осматривает белый зал и сворачивает направо. Здесь уже совершенно личная территория Консула, и гвардейцев точно не встретить, так что Ёсан идёт не спеша, но настороженно. Говорят, в имперскую оранжерею есть доступ только у дворцовых горничных и самого Консула. В подобные места не приглашаются даже генералы, и Хонджун не смог дать точного описания за исключением того, что видно через застеклённую крышу. Кану и не нужно. Он одёргивает свой пиджак и замирает, когда кладёт пальцы на дверную ручку. Кажется, это волнительный и значимый момент? Ёсан чувствует лёгкое покалывание в пальцах и неприятное чувство напряжения внутри. Вскинув подбородок, Кан довольно резко распахивает дверь и проходит в наполненную светом высокую оранжерею. Золотистые своды кажутся ещё более громадными из-за того, как здесь ярко и светло. «Генерал» опускает оружие и медленно проходит внутрь, никого не обнаруживая. Неужели не та дверь? — Прекрасно выглядишь, — негромко и спокойно произносит Тэхён, опираясь спиной о дверь, из которой только что явился офицер. Он ждал. А теперь исподлобья рассматривает алый бархат и, судя по всему, того самого любимого человека, о котором проговорился Пак. — Когда я менял офицерам форму, то не думал, что кто-то наденет парадную так, как это сделал ты. Но это потрясающе. Я рад, что это всё устроил человек с чувством стиля. — Серьезно? — Ёсан приподнимает бровь и оборачивается, вскидывая револьвер. Ким никак на это не реагирует. — Вы говорите в этот момент об одежде? Может быть, Кан и выстрелил бы без лишних разговоров, но сейчас он смотрит на убийцу Сонхва и совершенно не хочется дарить ему такую лёгкую смерть. Странно, но Ёсан ничего не чувствует. Ни ненависти, ни обиды, ни злости. Разве что горечь на языке и запах каких-то сладких цветов. — О чём ещё? — Тэхён настолько спокоен, будто пришли не по его голову. — Есть тела, удивительно похожие на душу. И в совокупности с этим костюмом я вижу перед собой произведение искусства. В действительности же Ким смирился с любым из исходов. Таково одно из правил королевской семьи. Чтобы сохранять достоинство, нужно держать в руках спокойствие. Чтобы быть спокойным, следует принять ситуацию и не нервничать из-за того, что невозможно изменить и изменить то, что ещё получится. Таковы планы Его Высочества. — Я довольно опрометчиво зашёл и подставил спину. Почему Вы трусливо убили генерала Пака, но не сделали сейчас этого со мной? — Кан внимательно следит за Консулом и тем, что у него на лице ни один мускул не дрогнул. Чёртов псих. — Потому что Хвасон не захотел быть покорным. Я не люблю непослушных. Как он посмел уйти от меня, когда я сказал ему быть хорошим мальчиком? Мне не нужно подобное. Либо мои генералы ведут себя хорошо, либо их нет, — Ким усмехается и отходит от двери, спокойно следуя мимо Ёсана. — А ты… Вот убью я тебя сейчас не по-королевски, и что тогда? Выйду из Ассамблеи к твоим войскам и генералам? Нет, если я и выйду, то так, как того требуют законы короны. Идём. — Чего они требуют? Кан закипает злостью от подобных собственнических слов. Сейчас он понимает то отчаяние, что было в Джунхи. Переломать жизни всем вокруг просто потому что офицеры не собирались следовать этим, можно сказать, извращённым приказам и не проявляли слепой преданности? Отвратительно. Мерзко. Ёсан ни к кому не испытывал столько отвращения. Пожалуй, это пока единственное, что зарождается в нём в отношении Тэхёна. Кан не опускает руку с револьвером, но следует за Консулом в другой конец сада. — Ты можешь убить меня сейчас, — Ким выходит на небольшую поляну, окружённую кустами багровых роз и останавливается у невысокой подставки с четырьмя разными на вид мечами. — А можешь принять мой вызов и сразиться со мной за корону так, как это делалось испокон веков. Для меня это почти единственный шанс отстоять свою честь и престол. — Что ж, — Ёсан опускает револьвер и убирает его за пояс брюк сзади. Он не против. Для Консула Кан обычный офицер со средней подготовкой, а не разведчик с хорошим владением многих видов оружия. — Для меня это единственный шанс убить Вас медленно и мучительно. — Ты настолько хочешь сделать мне больно? Юная бурлящая кровь прекрасна, — Тэхён не может сдержать тёплой квадратной улыбки, что абсолютно не к месту. — Тогда выбирай меч первым. Ёсан подходит к стойке так, чтобы держать Кима в поле зрения, бегло осматривая клинки. Четыре полуторных обоюдоострых меча с очень богатым оформлением. Он выбирает самый лёгкий с красными камнями на рукояти. — Это мой самый любимый меч, — выдыхает Тэхён и сразу же берёт второй. — Пока мы не начали. Ты действительно хочешь сделать это? Мы бы могли реабилитировать друг друга, — внимательно осмотрев Кана с головы до ног, Консул щурится. — Я бы мог поднять тебя до высокой политики, дать деньги, власть, славу, влияние. Всё, что захочешь в обмен на твой ум и моральную силу. Ты удивительный, и я не могу этого не признать. Никто и никогда ещё не выходил из белого зала по собственной воле и не возвращался из мёртвых с армией. Это достойно похвалы. И мы очень похожи. Мне бы не хотелось, чтобы один из нас убил другого, но у нас заканчиваются альтернативы. Ёсан косится на правителя и поверить не может в то, что перед ним тот самый персонаж, что любит поговорить в подобные моменты. Да не просто поговорить, а ещё и предложить настолько глупые и идиотские вещи. — Похожи? — усмехнувшись, Кан проворачивает меч в руке и становится в удобную ему стойку. Он не умеет фехтовать, но зато умеет обращаться с древковым оружием и когда-то в детстве подсматривал за мечниками из страны восходящего. В целом Ёсан уверен в себе, потому смотрит исподлобья и позволяет себе перейти на «ты». — Ты слаб. Всё, что ты можешь — убить за неповиновение в попытке присвоить кого-то себе. Я же способен подчинить себе настолько, что не захочется смотреть на кого-то ещё. Сонхва не был твоим. Он был моим. И я не прощу тебе его. Мне не нужны от тебя подачки в виде власти и влияния. Я сам в состоянии отобрать у тебя всё это. Но что же сделало из тебя такого ублюдка? — Юная, юная кровь. Совсем молодая, — Ким с негромким низким смехом становится в выверенную стойку, держа меч, будто одноручный. Он с умилением смотрит на пылающую звезду напротив. — Ты действительно думаешь, что я не способен завладеть чьим-то разумом? Что я не могу добиться расположения? Да я банально в этом не нуждаюсь, потому что мне точно так же был интересен один единственный человек, которого убили просто потому, что он не мог стать моей партией. Убили. Не сослали, не уволили, не выгнали из страны. Убили. Ты даже не представляешь насколько мы похожи, потому что я никогда не хотел править, но именно за того человека я сделал с родителями то же, что они с ним. Тебе же не нужна корона. Тебе всё равно на страну точно так же, как и мне. Тебе больно точно так же, как и мне. Ты точно так же, как и я, сотворишь своё возмездие. Я спокоен, потому что смерть от руки такого красивого и дерзкого юноши не так уж и плоха. Но твои пылающие глаза, наполненные злостью, прямо как мои. И жаль, что они очень быстро наполнятся болью и осознанием того, что ни моя смерть, ни корона не сделают тебе легче. В конечном итоге мы все становимся теми, кем боялись стать. — Жаль, что ты равняешь всех под одну гребенку. Ты сделал всё это ради удовлетворения собственных амбиций. Убил Южного Дракона, что лишь мечтал защитить свою родину. Ты сделал это ради себя. И тем не менее ты не смог убить его душу. А она любит своего хозяина. И её любовь подобна пламени свечи. Маленькая, незаметная, но как только она осталась одна и без присмотра, то сожжёт к чёртовой матери вокруг себя всё. Я делаю это, потому что такова моя суть. И даже если твоя смерть не принесёт мне облегчение, я всё равно не успокоюсь, пока один из нас не погибнет. — В таком случае не вижу смысла продолжать разговор. Тэхён быстро меняет стойку и хочет напасть первым, но Кан делает рывок вперёд в тот же момент. Они схлёстываются на середине, оба преисполненные решимости и уверенности в собственных силах. Ким годами тренировал пируэты и финты, чтобы наконец применить это на деле, и не зря. Его скорость, ловкость и сила удара сразу же напрягают Ёсана, что не собирается переходить в обороняющуюся позицию. Кан много думал о том, почему он тогда в лесу проиграл Джонхану. Почти проиграл. И тем не менее он нашёл много сильных мест в стиле Юна и достаточно ошибок у себя. Оттого Ёсан сейчас не строит каких-то стратегий и не пытается анализировать врага. Кан словно танцует с мечом, увеличивая лёгкость исполнения собственных пируэтов и площадь предполагаемых ударов путем наращивания амплитуды. У Ёсана нет цели нанести удар. Его главная цель — направить физическую силу Тэхёна с помощью своей мягкости и податливости против него самого. И для этого приходится отдать управление телом рефлексам и подсознанию. Кан не реагирует, когда видит занесённый меч, а уже от него уклоняется и контратакует. Прекрасное мастерство сталкивается с адаптацией и безоговорочным смирением перед ситуацией и внутренними эмоциями. Ёсан сейчас настолько уверен в себе и своих движениях, что как бы странно ни звучало, но целиком и полностью доверяет своему телу и восприятию пространства. И кто бы знал, как сильно это раздражает Кима. Он же напротив анализирует каждый выпад и злится на себя, потому что не видит логики в движениях Кана. Да и в целом тот держит меч неправильно, двигается не по правилам фехтования, удары наносит не так, как следует, и притом даже не переходит в оборонительную позицию, продолжая сыпать непредсказуемым градом выпадов. Всё, мать его, неправильно и не так, но Ёсан даже не даёт продохнуть. Тэхён совершает ошибку, которую ему не прощают — начинает злиться. В этой точке кипения у него начинается дисбаланс. Ким вкладывает всю злость и ярость в сильные удары, обрушиваясь ими на алого коршуна, что выпархивает из-под обоюдоострого лезвия только так. И дальше — самое странное и искусное, что когда-либо видел Тэхён — Кан меняет стойку и перестаёт держать меч, как двуручный. Вместо того тот ухмыляется и перекидывает его сначала в правую, а затем в левую руку, увеличивая скорость ударов, но уменьшая амплитуду и размашистость. Ёсан резкий и напористый, и вместе с тем поразительно наглый, потому что продолжает для удобства перебрасывать меч из руки в руку и использовать его как одноручный, а свои возможности тела на всю. Он буквально заставляет Кима ошибиться, наконец контратакуя и радуя алые розы первой кровью. Стиснув зубы, Тэхён отскакивает от широко улыбающегося Кана назад, останавливаясь в универсальной защитной позиции. Руки чуть согнуты в локтях перед собой, а острие меча смотрит в горло соперника. Правда, Ким не уверен, что это ему уже поможет. Шансы на успех сокращаются, а не сильно опасный, но болезненный удар, что оставил приличное рассечение на части корпуса и плеча, заставляет взять перерыв. Зрители из роз ликуют от такого действительно королевского сражения на своей арене. — Куда же ты? — Ёсан старается сделать серьёзное лицо, оттого его губы подрагивают периодической усмешкой. — Всё? Наигрался? А мне понравилось. — Даже не думай, что я… — Это ты даже не думай, — Кан выхватывает убранный за пояс револьвер, без церемоний и ожидания выстреливая Консулу в ногу. — Вот так, на колени, — всё же у Ёсана не получается сдержать смех, пока он с глубоким удовлетворением наблюдает, как Тэхён падает на одно колено. — Думаешь, у тебя есть шансы? Думаешь, я позволю убить себя мечом, после проделанного пути? Ты совсем идиот? — Нечестно, — Ким скалится от боли и опирается на меч двумя руками, хватаясь за него, как за последнюю надежду. — Я отнесусь к тебе так же честно, как ты к Сонхва, — Кан приподнимает брови и с толикой безумия смеётся, довольно быстро замолкая. Его отвлекает негромкий скрип двери оранжереи. Кан косится в ту сторону, но не видит вошедшего. Слишком далеко и слишком много растений между ними, потому он лишь вскидывает руку с револьвером и ждёт, игнорируя раненого правителя перед собой. — Почему ты медлишь? Уже бы закончил всё это, — Тэхён пытается подняться и вскрикивает, когда его грубо отталкивают назад ногой в раненое плечо. — Иди, нацепи мою корону. — Не волнуйся, — Ёсан не опуская руки с пистолетом подходит ближе и наступает на запястье Консула так, чтобы его ладонь оказалась развёрнута кверху. — Я сделаю свою. Подняв свой меч выше, Кан роняет его в эту самую ладонь остриём. Оранжерея заполняется судорожным криком, заглушающим хруст костей. Ким прогибается и мечется по свежей аккуратной траве, видя, как меч вонзился сквозь руку в землю. Ёсан же берёт меч, которым орудовал Его Высочество и проделывает то же самое со второй рукой, хищно скалясь. — Ты правда думал что я тебя просто пристрелю? Я же сказал, что отнесусь к тебе так же, как ты к Сонхва, — Кан откидывает выбившиеся волосы назад и опускается на колени над бёдрами Тэхёна. — Ты убил его, но не его душу. И она сделает так же больно, как больно ей самой. Ёсан совсем забывает о ком-то вошедшем и достаёт свой боевой нож. Подавшись вперёд, он нависает сверху и острием лезвия откидывает прилипшие к поту пряди волос со лба Кима. Красивый, совершенно прекрасный атаман, распятый в кругу самых прекрасных цветов. Его душа так же сильна, насколько разрушительно величественна, и Кан чувствует от него то же самое, что, может быть, и от Джонхана. Великолепие, сияние и харизматичную силу, что когда-то не уберегли. От Тэхёна, возможно, и правда когда-то исходил звёздный свет, да только он не пережил своих метаморфоз, как светило, став той самой чёрной дырой. Ёсан проводит пальцами свободой руки по лицу, что даже в адской боли ранений старается держать достоинство, и тоскливо смотрит в глаза. — Зачем же ты пустился по пути разрушения? — Кан закусывает губу и плоской стороной лезвия заставляет повернуть лицо, внимательно его рассматривая. Ким завораживает, и хриплым голосом Ёсан тихо запевает: — Под холодный шепот звёзд, я сожгу последний мост, снег проходит сквозь меня, но боли больше нет, — Кана восхищает то, с каким достоинством умирает под ним монарх. Он сам всегда старается держать лицо, но эта королевская спесь нравится особо сильно. — Я бы мог про всё забыть, я бы мог тебя простить, но во льду моя душа, и боли больше нет. Надо же. Родинки на кончике носа и между ресниц. Прямо как у обычного парня, что совсем немного старше Сонхва, а не деспотичного тирана. У Ёсана сжимается сердце от осознания, что этот человек мог бы и не ломать его жизнь, не сломай кто-то ему также. Однако, у Кана нет желания причинять такую же боль, как он испытывает, всем вокруг. Только тем, кто виновен. И Ёсан и правда не простит, потому что выбор есть всегда, а Тэхён его сделал. — Потому что моя душа умерла, а я остался, — хрипло смеётся Ким, игнорируя тихое, пусть и прекрасное пение. Он доволен своей смертью. Она болезненная, но королевская. Морщась от боли и вспышек перед глазами, Тэхён старается держать мысли в узде. Он прекрасно понял слова «генерала» про душу, хотя абсолютно не хочет об этом говорить. — Так или иначе, пошёл ты к чёрту, вместе со своим Паком, Юном, и всеми псами, что оказались рядом с тобой. Когда генералы присягнут тебе, помни, что они поступят с тобой так же, как сейчас со мной. Ёсан приподнимается и вонзает нож под рёбра, пробивая лёгкое. Прямо как позавчера тому снайперу, напитывая последние вздохи агонией и алой пеленой. Медленно поднявшись на ноги, Кан забирает свой нож и откидывает голову назад, глядя на белое небо через стекло. Вот и всё. Его руки в королевской крови, а сознание в витающем повсюду запахе цветов. Ёсан оборачивается, чтобы уйти и стопорится, встречаясь взглядом с маленькой девочкой, что застыла в оцепенении от ужаса и страха. Она даже не может закричать или разрыдаться, и только бесконтрольные слёзы катятся по её щекам. Джису прижимает к груди какую-то книгу и дрожит перед силуэтом в красном. Кану жаль. С другой стороны, она имеет право всё знать. — Когда ты вырастешь, — Ёсан делает к ней несколько медленных шагов и закусывает губу, осознавая весь её испуг в совокупности с тем, что та даже не может попятиться назад. — И если ты захочешь поговорить об этом или отомстить, — он опускается перед ней на одно колено и более или менее чистой рукой тянется к лицу. Кан большим пальцем стирает её слезинки и смотрит с такой же тоской, как только что на её брата. — Я буду ждать тебя здесь. На этом Ёсан оставляет малышку и уверенным быстрым шагом покидает оранжерею. Он возвращается в белый зал и забирает с постамента корону так, будто это какая-то рядовая вещь. Кан даже не рассматривает её ближе и сразу возвращается к залу с люстрами. Там он, наконец, находит тех двух гвардейцев, которых они не встретили с Юном по пути к консулу. Они оба сидят на корточках у одного оставшегося в живых, но тяжело раненного защитника с настолько безжизненными лицами, что идеально подходят к этой ситуации. При виде Ёсана они даже не хватаются за оружие, а когда замечают корону в его руках, то нерешительно поднимаются и отдают честь. В Ассамблее и на площади гробовая тишина. Позже этот день станет национальным праздником и будет принято дарить друг другу красные розы, но сейчас в воздухе витает смерть, смешанная с парфюмом взошедшей звезды. Кан выходит на площадь и первым делом взглядом ищет Джонхана. Но не найдя ни Юна, ни Мингю, ни Вону, он несколько успокаивается и продолжает идти. Если тот с ними, то всё, что возможно, уже сделано. Сейчас Ёсан должен закончить свою партию, потому он останавливается на краю белых ступеней и поднимает вверх руку с короной. Её рельеф, камни и острые части впиваются в ладонь, будто обиженно кусаясь на подобное собственничество. — Власть монарха всегда считалась священной, — Кан произносит это настолько громко, насколько возможно, чтобы не кричать. — И сегодня Бог передал её мне. Его воля на то, что эта корона в моих руках, посему я объявляю себя Верховным Консулом этой страны, — Ёсан делает небольшую паузу и с толикой агрессии осматривает всех, словно собираясь кинуться на несогласных. Таких нет. — Если у кого-то есть возражения, то скажите сейчас, либо умрите с этим. Таких не находится, и спустя полминуты Кан продолжает. — Сегодня же начнутся переговоры с Севером о прекращении войны. Моя коронация состоится через несколько недель, однако это не отменяет моей власти. Впрочем, власть теперь будет сменяемая, и через пять лет именно вы сможете выбрать нового Консула, если я перестану вас устраивать. А до того момента нужно восстановить страну и привести в порядок всё то, что было разрушено во время войны. Да прибуду с вами я. — Слава новому Консулу, — раздаётся откуда-то из ряда солдат. — Сияйте, словно звёзды, — слышится женский голос из толпы. — Не подведи. — Дерзайте, Ваше Высочество. — Господь на Вашей стороне. «На моей стороне Юн», — думает про себя Ёсан и вскидывает подбородок, слыша всё больше признания и возгласов. В какой-то момент площадь заполняется таким шумом и гулом, что Кан перестаёт различать то, что ему выкрикивают, но недовольных пока что нет. Сейчас все рады ветру перемен и новости о переговорах касательно конца войны. Люди обескровлены, и многие чувствуют колоссальное облегчение и надежду. Почти никому уже не важно, чем закончится война, победой или поражением, если их дома и близкие останутся целыми. Солдаты, как и генералы, снова начинают отдавать честь теперь уже новому правителю, а Кан чуть ли не давится слезами, потому что кто-то из солдат выкрикивает: — Генерал Пак гордился бы Вами!