Замок

Ника пробудилась и пришла в сознание совсем не сразу. Сперва плюхнулась в омут полусна-полубреда. Мимо неё проплывали огни, виднелись очертания лиц. Она то исчезала в забытьи и тумане, где не было времени, пространства и других привычных для нашей жизни точек отсчета и опоры. То снова всплывала на краешек поверхности, где уже собирались образы из слияния светящихся складок и происходило неопределенное движение, порождающее иллюзию тока времени. Это была первая ступенька пробуждения. Проплавав в таком состоянии неопределенно долго, Ника стала подбираться ко второй ступени. А неопределенно долго потому, что чувство времени в этом бредовом киселе напрочь исчезло и невозможно было подобрать меру, чтобы приложить ее к этой бесформенной бредовой жиже. Вторая ступень. Можно было подумать, что Ника сначала откроет глаза, но нет. Первым явным впечатлением стало отнюдь не зрительное, а ярко выраженное внутреннее тактильное чувство. Чувство инородного предмета в горле. Она кашляет, задыхается, стонет от адского дискомфорта. Глотка забита. Пытается свести челюсти, но не может. Комочек слюны собирается под корнем онемевшего ватного языка. Ника открывает глаза. Все-таки открывает, хотя веки кажутся невероятно тяжелыми, покрытыми пленкой свинца. Первое, что она видит перед своим взором – это кусок свисающей жирной розовой плоти. Он слегка колышется, то приближаясь, то отдаляясь. Эти движения отзываются в забитом горле Ники. Ей тяжело дышать, она с сипением втягивает воздух через нос. Чудовищная мысль вспыхивает в полуобморочном сознании Ники – её насилуют, вставляют член в рот. А кусок розовой, даже какой-то женственной кожи – это нижняя часть жирного живота. – Один из моих любимых моментов. Когда они просыпаются и приходят в себя. У них такое смешное озадаченное выражение на прелестном личике, – раздался сверху противный писклявый голосок. Ника снова рефлекторно попыталась закрыть рот, но это оказалось невозможно – холодный металл твердо упирался в зубы. Начала дергаться, чтобы сдвинуться с места, но и эти движения были тщетными: всё ее конечности было твердо зафиксированы и прикреплены ремнями и кандалами к стулу. Одежды на ней не было совсем, полностью обнаженное и обездвиженное тело. Даже голова и шея были прикреплены впившимися полосками ремней. Постепенно Ника начала соображать, что происходит. Её похитили и насилуют. Все случилось, когда она уже подходила к подъезду. Последний момент, который она хорошо помнит – это вид подъезда. Потом какая-то химическая вонь. Наверное тряпку с каким-то веществом приложили, чтобы она потеряла сознание. Значит, ничего не показалось ей тогда насчет слежки, все было взаправду. Мысли быстро-быстро мелькали в голове, обрываясь, сменяя друг друга в суматошном ритме. Чужой мерзкий член елозил во рту, но сейчас Ника больше всего боялась за свою жизнь, боялась, что ее убьют. От этих мыслей даже отвращение от изнасилования не казалось самым главным сейчас. Такой был сильный ужас от мыслей о смерти. Наверху раздалось довольное уханье и Ника ощутила, как склизкая капля стекает ей в горло. Жирный насильник очевидно кончил ей в рот и принялся вытаскивать член. Пока Ника судорожно пыталась отдышаться, этот самый член болтался на близости в несколько сантиметров от её глаз. Ника могла во всех подробностях разглядеть каждую маленькую складочку на испачканной слюной и спермой крайней плоти. Член жирного быстро терял твердость и опускался. Он подцепил его двумя пальцами и шлепнул несколько раз головкой по щекам Ники. Затем обтер об волосы девушки и отступил назад. Теперь Ника смогла разглядеть своего вставшего в полный рост мучителя. Это было невероятно жирный человек с огромным выпирающим животом, накрененными вперед ручищами гориллы и большой уродливой свисающей грудью с запущенной гинекомастией. Лицо его скрывала маска, похожая на лысую голову младенца с прорезями для глаз и рта. Ника с ужасом и отвращением смотрела на его расползшиеся в ширину ареалы сосков и толстый, болтающийся между массивных ляжек, член. – Добро пожаловать в замок! – сказало это уродливое существо своим поразительно писклявым голоском для такой внушительной утробы. – Рад тебя видеть, крошка. Думаю мне следует представиться, как того требуют правила хорошего тона. Меня зовут Толстяк. Для тебя – господин Толстяк. Я твой новый хозяин, и теперь ты принадлежишь мне и замку. Как тебя зовут, я знаю, так что можешь не представляться. Да и как ты сможешь представиться с такой-то штукой во рту, – Толстяк хихикнул над своей шуточкой и продолжил говорить. – Я наблюдал за тобой, собирал кое-какую информацию о твоей жизни, поэтому многое знаю. Готовься, крошка. Это будет веселое шоу с тобой в главной роли. Во время речи Толстяка Ника впервые смогла окинуть взглядом комнату, где оказалась. Это была практически идеально белая комната с очень ярким освещением. От этого света резало глаза. Пол, стены, потолок – все было оформлено в виде больших белых прямоугольников разделенных черными линиями. Но непонятно было, что это за покрытие? Плитка или пластиковые панели? Или чего-то другое? Окошек в комнате видно не было, только дверь в конце. И по всей комнате, во всех углах виднелись видеокамеры. Также несколько видеокамер стояло на треногах прямо напротив лица Ники. Толстяк подошёл ближе, ухватился двумя пальцами за сосок Ники и резко вывернул его. Ника простонала, но из-за железного кольца, державшего рот раскрытым, наружу выбилось лишь нечленораздельное мычание. Не обращая внимания на искаженные стоны жертвы, Толстяк бормотал себе под нос, как городской сумасшедший: – Какие хорошие сисечки, какие нежные, какие сладкие. Мне будет так хорошо играться с ними, будет так весело заставлять их страдать. Шлепая босыми ступнями по стерильно чистому полу, Толстяк отошел в сторону и вернулся уже с черным стеком в руке. – Это пока только для разогрева, крошка. Чтобы у тебя не было иллюзий по поводу того, куда ты попала, – сказал Толстяк и замахнулся стеком. Первый удар пришелся точно по соску. Ника судорожно дернулась, но ремни и кандалы лишь сильнее врезались в тело. Последовал другой удар. В этот раз Толстяк промахнулся мимо соска и попал по полушарию груди. Еще несколько ударов стеком обрушились на соски. Пятно жгучей боли вспыхнуло на груди. Толстяк склонился над Никой, и она впервые ясно разглядела в прорезях маски его удивительно спокойные выпученные голубые глаза. Он высунул язык, казавшийся длинным и необычно заостренным, и облизал покрытые свежими распухшими кровоподтеками соски. Толстяк принялся лапать Нику, щипать своими большими руками её тело. Он трогал грубо, бесцеремонно, как будто она была скотиной на продажу или живым материалом. Нике стало дурно от такого обращения. В прошлом она знала только ласковые прикосновения Ромки. Пальцы Толстяка больно оттягивали кожу на животе, мяли бока, тыкали в ребра. Довольно похрюкивая, он гладил лобок и нажимал на клитор. Лицо Ники перекосило от омерзения и черты её лица сложились в недвусмысленную гримасу, которую заприметил Толстяк. Такая предсказуемая реакция его ужасно взбесила. Он отвесил Нике пару крепких пощечин, а потом принялся разъяренно визжать: – Не смей делать такое лицо, мразь. Теперь ты моя рабыня. Ты должна сиять от счастья, когда хозяин тебя трогает, и при первой возможности сама предлагать своё тело и все свои дырки для использования. Это большая честь для рабыни – услужить своему господину, это её смысл жизни, и она должна хорошо стараться, чтобы угодить мне. Толстяк снова схватился за стек и обрушил новую серию ударов на побитую грудь Ники. Уже поврежденная кожа отзывалась с еще более резкой болью. Ника разрыдалась от ужаса и страданий. Это случилось так быстро. Словно с напряжением лопнуло что-то в голове, и наружу хлынули слезы. Толстяк обрадованно рассмеялся и сказал: – Как славно хнычешь, крошка. Люблю смотреть, как девочки плачут. Но скоро ты не сможешь плакать, все запасы солоноватой жидкости в твоих глазенках подойдут к концу. Ты выплачешь все слёзы. Толстяк склонился над Никой и принялся энергично слизывать капельки слёз, той самой солоноватой жидкости, о которой о только что говорил с таким энтузиазмом. Это действо вдохнуло возбуждения в его опавший член, и этот размякший орган стал постепенно приподниматься. Толстяк не оставил этого без внимания, он незамедлительно ухватился за основание члена и стал активно мастурбировать напротив Ники. Иногда он отвлекался, чтобы пощипать её за щеку или провести головкой члена по губам, еле слышно нашептывая: «Какая мягонькая, какая девочка… Девочка, девочка… Ах… Еще!». После продолжительного сеанса мастурбации Толстяку удалось успешно кончить, и он с блаженным стоном изверг жидковатый плевок спермы на лицо Нике. Но даже разрядившись после такого изнурительного онанизма, Толстяк не оставил Нику в покое. Он вставил свой обмякший член в рот Нике и приказал: – Давай, соси. Ласкай его языком. С содроганием вспоминая удары стеком по груди и борясь с приступами тошноты, Ника принялась крутить языком во рту, облизывая член Толстяка, что быстро терял эрекцию и съеживался. – Хорошо, а теперь высунь сильнее язычок и оближи мне соски, – сказал Толстяк и поднес свою свисающую грудь вплотную к лицу Ники. Зрелище это было поистине омерзительное: по-женски выпуклая грудь на мужском теле, с пучком чахлых светлых волос, торчащих завивающимся колечком вокруг расплывшегося соска. Ника вытянула язык и осторожно, словно боясь обжечься, коснулась гаденьких крысиных волосиков на раздувшейся от гинекомастии груди. – Сука, ты чего тормозишь. Давай лижи нормально, тебе говорят, – недовольно заухал Толстяк. Ника повиновалась и принялась быстрее теребить языком, стараясь усилием воли подавить позывы к рвоте, поднимающиеся из живота. Она пыталась сконцентрироваться на этом монотонном движении, закрывала глаза и представляла сцену, как оттирает ванну от грязи. Нажимает на губку и водит её с усилием туда-сюда. Но язык утыкался не в твердую гладкую поверхность ванны, а слюнявил по тёплой коже Толстяка. – Неплохо для начинающей, ты заставила меня даже немного вспотеть. Но тебе нужно еще многому научиться. Для этого ты попала к нужному человеку. Твой хозяин научит тебя быть настоящей шлюхой, – тяжело дыша, сказал Толстяк. – Давай, хлюпай погромче. Я хочу слышать звуки. Повинуясь приказу Толстяка, Ника попыталась изобразить хлюпающие звуки, но железное кольцо во рту мешало. Вместо хлюпанья наружу выбилось что-то больше похожее влажный кашель, но Толстяк удовлетворился и этим. – Все пора вставать, чего-то ты засиделась, – сказал Толстяк и принялся отстегивать Нику от кресла. Он снял все ремни и раскрыл железные кандалы. Схватил Нику за волосы и грубо отшвырнул в сторону, как будто та была ненужной рухлядью, а не живым человеком. Ника упала и бессильно распласталась на полу. От пребывания в обездвиженном состоянии конечности затекли, онемели и плохо слушались. – Чего разлеглась, сука! Давай поднимайся, скотина, – заорал Толстяк и снова замахнулся стеком. Удары серией обрушились на спину Ники. Теперь между лопаток врезалась острая боль. Пошатываясь от слабости, Ника встала на колени, а потом с усилием поднялась вверх. Она была готова на всё сейчас, лишь бы избежать новых мучений. – Ух, как вспотел я. Пожалуй, тебе нужно подсобить мне с этим. Ну-ка, полижи мне подмышки, – сказал Толстяк. – Давай поработай своей мордочкой. Толстяк схватил Нику за волосы на затылке и впихнул её лицо в вонючую впадину волосатой подмышки. От ужасного запаха и нехватки воздуха Ника сразу чуть не потеряла сознание. Лишь сверхъестественный страх перед болью заставил её удержаться на ногах. Каким-то чудом она всё же устояла и даже смогла высунуть язык наружу. Толстяк поднял вторую руку и броском отправил голову Ники в другую подмышку. – Лизать тебе сказали, чего на месте замерла, блядь? – рявкнул Толстяк и огрел Нику рукоятью стека по плечу. Ника склонила голову и прошла языком снизу-вверх несколько раз, слизывая с клочков волос капельки пота с резким животным запахом. – Намного лучше сейчас, – довольно сказал Толстяк. – Жаль, что у меня сейчас нет времени на наши игры. Давай становись на четвереньки. Ноги у Ники уже серьезно подкашивались, она боялась, что вот-вот рухнет. Перед глазами все плыло, картинка казалась ненастоящей, с сильно приглушенными цветами. С трудом Ника встала на четвереньки, даже обычные движения сейчас давались тяжело. Толстяк надел ей на ноги увесистые кандалы, а на шею прицепил ошейник с пристегнутой цепочкой. Затем нахлобучил на лицо Нике кожаную повязку на глаза, так что она больше ничего не могла видеть. – Сейчас мы пойдем. И тебе придется идти на ощупь, чувствовать, куда тебя тянут. Или подгоняют, – сказал Толстяк и ударил её стеком по попе. Ника дернулась в сторону от резкой боли, но Толстяк потащил ошейник на себя, и она захрипела от удушья. Последовало еще несколько ударов стеком, во время которых Ника старалась не шевелиться. – Привыкай к тому, что господа будут регулярно бить тебя. Иногда для того, чтобы наказать во время дрессировки. Иногда для профилактики, чтобы ты не забывала свое место. А иногда просто так, для нашей забавы, потому что господам нравится смотреть, как рабыни корчатся от боли. Привыкай к тому, что твоя жизнь в замке теперь – это постоянная боль. Раздался звук открывающейся двери. Толстяк пнул Нику босой пяткой по ребрам, потянул вперед за ошейник и крикнул «Пошла!». Ника засеменила за ним следом на четвереньках, пытаясь верно угадать направление пути. Двигаться было тяжело, она по много раз стукалась на ходу коленками. Тело ослабло, а кандалы на ногах затрудняли движение. Несколько раз она ошибалась с направлением, и Толстяк стегал её стеком и дергал за ошейник. Наконец Ника снова услышала звук двери, и они остановились. Толстяк снял с её глаз повязку, отстегнул ошейник и вытащил стальное кольцо, державшее рот раскрытым. – Отдыхай, – сказал Толстяк и пнул Нику под зад, так что та отлетела вперед на пару метров в середину комнаты. С грохотом дверь захлопнулась. Щурясь от яркого света ламп, Ника принялась крутить головой, пытаясь понять, где оказалась. Эта комната сильно отличалась от прошлой белой. Здесь были стены из грубого камня, холодно, сыро и пахло плесенью. В углу Ника сразу увидела человека и испугалась, что это сообщник Толстяка, который будет над ней измываться. Но её сомнения развеялись, когда этот человек, точнее – девушка примерно её возраста, подошел ближе. Ника ужаснулась тому, как выглядело её исхудалое тело. Оно все было покрыто синяками, полосами кровоподтеков, а в некоторых местах виднелись свежие пятна ожогов и зашитые швами раны. На ней буквально живого места не было. Ника поняла, что перед ней – еще одна жертва поганого Толстяка. Девушка приложила палец к губам и зашептала: – Говори как можно тише. Толстяк может смотреть за нами через камеры и слышать наши слова. Девушка украдкой взмахнула своей иссушенной до невероятной тонкости ручонкой, указывая на развешенные под потолком камеры. Затем быстро кивнула в сторону угла комнаты, давая понять, куда нужно перебраться. Маленькими и неуверенными шажками Ника последовала за ней. Так они оказались на ветхом перепачканном матрасе. Кроме этого матраса и ведра в углу, здесь ничего не было – лишь голые стены, пол да камеры с лампами. Ника попыталась шепотом спросить девушку о том, что здесь происходит и как она сама здесь оказалась. Но кольцо-кляп слишком долго держало челюсть широко раскрытой, поэтому говорить пока было тяжело. Вместо слов наружу выбилось булькающие нечленораздельные звуки. Ника снова расплакалась. – Что ты… Что ты… – зашептала девушка, поглаживая Нику по плечу. – Меня зовут Лиза. Я понимаю, как тебе плохо. Мне тоже было так плохо, когда меня похитил, изнасиловал и пытал Толстяк. Это было ужасно. Это было так больно. Так отвратительно. Ника еще пару раз всхлипнула и затихла. Ей стало немного спокойней. По крайне мере она не одна здесь. Вдвоем – легче. Вдвоем можно что-то придумать, как-то справиться с Толстяком. – Ладно, давай чуток помолчим пока. Тебе надо придти в себя, – прошептала Лиза. Она придвинулась так близко, что Ника почувствовала, как губы легонько коснулись уха. Ника кивнула и вытерла слёзы. Принялась крутить головой, изучая странное помещение. Эта комната напоминала тюремную камеру в средневековой темнице. Холодный каменный пол, грязные каменные стены. Ни окон, ни мебели. Мерзлый стылый запах. Единственное, что ярко отличало эту комнату от аутентичной средневековой темницы – это бьющий в глаза белый свет флюоресцентных ламп и развешенные видеокамеры. Еще над дверью Ника теперь разглядела экран, напоминающий табло на вокзалах. На нем мерцали крупные зеленые строчки цифр и ничего, кроме цифр. – Привет. Ты долго здесь? Да, меня зовут Ника, – с трудом вымолвила Ника после долгой паузы. Она говорила слабым шипящим шёпотом, но главное, что могла говорить хотя бы так. – Долго… Наверное, уже месяц с чем-то. Хотя уже запуталась. Не знаю сколько. Толстяк – ужасный урод. Ты не представляешь, на что он способен. Никогда не зли его. Он – псих. Он может ужасно мучить. Он пытал меня. Бил, резал, прижигал. Лучше делай, что он говорит. Иначе будет плохо. Нике стало немного спокойнее. Впервые с того момента, как она оказалась здесь. Мысли чуть притормозили свою беспорядочную круговерть с размазанными пятнами ужаса, и она смогла рассуждать более-менее адекватно. Ника подумала, что мать будет искать её, наверняка обратится в полицию и тогда её найдут. Ведь остались же какие-то следы, зацепки, улики. По камерам видеонаблюдения можно установить, наверное. Жаль, у телефона сдохла батарея, а то остались бы с него данные. Но Лиза здесь уже больше месяца, а поэтому вполне возможно, что Толстяк хорошо заметает следы. Раз за такое время не нашли Лизу, то её тоже могут не найти. На фоне застойного плесневелого запаха Ника уловила другой, не менее мерзкий запашок. Телесный душок спермы Толстяка, оставшейся на лице. Ника принялась яростно оттирать капельки белесой жидкости с щеки, словно та была отравлена и могла угробить её прямо сейчас. Посмотрела на матрас – нельзя ли использовать его для очищения? Но матрас, где они сидели вместе с Лизой был настолько грязным и ветхим, что касаться такой тканью лица было боязно. Поэтому Ника сперва драила руками щеки и лоб, а потом вытирала ладони о ткань матраса. Остановилась они лишь тогда, когда кожа заныла от энергичного растирания. После этой процедуры Ника стало даже немного лучше, и она принялась забрасывать Лизу вопросами: – А что с тобой делал Толстяк? Как ты оказалась здесь? Что здесь происходит? Можно отсюда сбежать? – Толстяк может творить ужасные вещи… – Лиза поёжилась. – Ты даже не представляешь это пока, наверное. Он может подвешивать, как на дыбе. Суставы выворачиваются от этого. Может бить плеткой, может разрезать кожу ножиком и лить туда кипяток, может совать в рот живых жуков. Его невозможно просить о чем-то, нельзя разжалобить. Чем больше ты орешь и плачешь, тем больше он радуется и возбуждается. Слёзы заводят его. Он как бешеное животное, никогда не знаешь, что он выкинет. Как я оказалась здесь? Меня похитили. Я шла одна домой поздно вечером и потеряла сознание. Шла Саша по шоссе… – Лиза хмыкнула одними губами. – Толстяк использовал какой-то наркотик. Очнулась я уже здесь. Он сразу изнасиловал меня, как только проснулась. Так мерзко, так ужасно. – Со мной точно также все было! – вскрикнула Ника – Ш-ш-ш… – Лиза приложила палец к губам. – Говори шёпотом. Толстяк может нас слышать. – Да, да. Извиняюсь, – уже шёпотом произнесла Ника. – Сбежать… Не знаю… Пока я была одна, то было сложно. Но теперь мы вдвоем и ведь наверное сможем придумать какой-то план? Верно? Кто-то может как-то отвлечет Толстяка, а кто-то его сзади по голове чем-то тяжелым ударит. Вообще у Толстяка всё сильнее едет крыша. Он сходит с ума. Он теряет бдительность. Надо думать насчет побега. Возможность есть. – А в туалет здесь как сходить? – спросила Ника, крутя головой в поисках признаков унитаза или хотя бы очка в полу. – А вот в это ведро, – ответила Лиза и горестно усмехнулась. – И пить, и есть здесь нечего. Это одно из издевательств Толстяка: лишать воды, лишать еды, не давать спать. Вот видишь сейчас у тебя и у меня на ногах – тяжёлые кандалы. Спрашивается, зачем они, если сбежать из этой комнаты мы явно не можем? Да, просто чтобы нам было плохо, чтобы мы чувствовали себя стесненными постоянно. – Понятно, – протянула Ника. Она присмотрелась получше к Лизе. Та была очень красивой девушкой с тонкими чертами лица. Острые уголки её глаз были чуть вздернуты и несмотря на всю измученность, синяки, ссадины и шрамы, в её облике сквозило озорное коварство. Было что-то хитрое, что-то лисье в её внешности и манерах. Среди хаотично разбросанных по телу следов всевозможных повреждений особенно выделялись четыре выжженные цифры на правом плече. Они были довольно крупными и складывались в две пары. Семнадцать и через пробел на коже – девяносто семь. Ника подумала, что у неё на этом месте – её новая дорогая татуировка. Лиза заметила, что она уставилась на её плечо и сказало: – Это клеймо мне выжег Толстяк. Было так больно. Теперь ты понимаешь, какой он мерзкий? Он обращается с нами, как со скотиной. Поставил метку, будто я – его собственность. – Да… А у меня там свежая татуировка. Смотри, – Ника повернулась к Лизе. – Поссорилась из-за неё с мамой. Ника принялась нашептывать Лизе подробности ссоры и с удивлением подумала, что уже второй раз открывается на эту тему совершенно незнакомым людям. Сперва – Ане и другим девушкам в баре, а вот теперь – Лизе в этой тюремной камере, сидя в углу на убогом матрасе. С момента ссоры совсем немного времени прошло, а казалось, будто все случилось год тому назад. Раньше недели пролетали незаметно, а теперь за сутки столько случилось всего, столько всего изменилось. Все закрутилось, замелькали лица мамы, сестры, Ромы, Марины, Свина, Стаса, Ани, Сони, Анти. А потом – Толстяк и сырая темница на двоих с Лизой. Она повторяет историю, которую совсем вроде бы недавно рассказывала в полумраке бара. Эти воспоминания уже успели потускнеть и напоминали выцветшую пленку, где намёки на цвета еле заметно проступают в черно-белых фигурах. Ника разрыдалась от чувства того, что её прошлое так быстро смывается прочь. Лиза приобняла её, принялась нашептывать что-то успокаивающее. За всхлипами Ника не смогла разобрать конкретные слова, но сама интонация воздействовала на её хаотичный мозг утешающе. Лиза не ослабила свои объятия даже после того, как плач Ники затих. Её ладони всё настойчивее и нежнее гладили плечи. Руки скользнули ниже и Ника ощутила, как кончики пальцев ласково стиснули грудь. Губы Лизы прильнули к шее. Все происходило так медленно, так размеренно. Ника в любой момент могла остановить эти игривые касания, но всякий раз думала, что надо сказать позже. Ей было так тепло в этой обволакивающей нежности, внизу живота собирались возбуждающие покалывания. Так непохоже на неё. Но здесь всё изменилось, всё стало по-другому. Она неслась вниз с обрыва, а парень Рома и чистая гетеросексуальная строгость оставались где-то там, в прошлой жизни. Объятия Лизы стали более решительными, она вложила полушария грудей Ники в свои раскрытые ладони. Затем кончики пальцев чувственно тронули талию и переместились на изгиб бедра. Лицо Лизы замерло совсем вблизи лица Ники. Всего несколько сантиментов разделяли их губы. Лиза соблазнительно и призывно взирала на Нику, ожидая от неё встречного порыва. Но та замлела в стягивающей сладкой паутине и не могла заставить себя пошевелиться. Лицо Лизы повисло в такой опасной близости, что Ника могла разглядеть каждую ресничку у неё на глазах, каждую волосинку в брови. Лиза плотнее прижалась своим бедром к её бедру. Ника со стоном выдохнула, и паралич ослаб. Она несмело шевельнулась вперед, и её губы коснулись губ Лизы. Это был пока не поцелуй, а просто лишь легкое соприкосновение сомкнутых губ. Но именно из-за своей легкости, невесомой непрочности, этот контакт наэлектризовывал возбуждением. Достаточно было неосторожно чуть качнуться назад, и эта слабая связь тут же разорвалась бы. Или можно было начать действовать прямо и наброситься ртом вперёд в поцелуй. Но они так и замерли на месте, в этой пограничной близости с сомкнутыми губами. Рука Лизы пробралась между ног Ники, потёрлась о внутреннюю сторону бедер, а затем принялась ласкать клитор. Пара пальцев проникла во влагалище. Ника чувствовала, как Лиза разводит их в стороны, растягивая входное отверстие. Лиза застонала и качнулась вперед, отрываясь от губ Ники. Пальцы стали активнее шевелиться внутри. Лиза изогнулась и принялась целовать шею Ники, крутить языком, вылизывая местечко под ухом. Им было так хорошо вдвоем, но всё резко оборвалось в самом начале. Лязгнула тяжелая дверь. Ника испуганно отпрянула от Лизы. Словно просыпаясь после реалистичного сна, она растерянно осматривалась в камере, пытаясь понять, где находится. На пороге показался Толстяк в знакомой маске. Только на этот раз он был одет. На нем были черные брюки и простая белая рубашка с топорщащимися от выпирающего пуза пуговицами. – С вещами на выход! – прорычал Толстяк, схватил Нику за волосы на затылке и отшвырнул в угол камеры. Он поставил её на четвереньки и пнул пару раз носком ботинка по ребрам. Удовлетворившись легкими побоями, Толстяк пристегнул цепочку к ошейнику, надел повязку на глаза и потащил Нику за собой прочь из мрачной камеры. Снова предстояла мучительная дорога, во время которой пришлось поспевать за Толстяком на четвереньках и сносить сыплющиеся градом пинки и затрещины. Во время этого пути Ника с ужасом думала о том, куда её ведут и что с ней снова будут делать. Может чего похуже, чем тот первый раз. Ведь вон, что сделали с Лизой – видно по отметинам на её теле. Синяки, ожоги, порезы. Ника ощутила ужасную беспомощность, полную невозможность что-то сделать для своего спасения. Чужая сила сейчас целиком и полностью управляла её судьбой, душой и телом. Ей было страшно. Снова с тяжелым ударом открылась и закрылась дверь. По всей видимости, это была новая комната. Жирная лапища Толстяка стянула повязку с глаз, и Ника принялась торопливо осматриваться. Теперь она оказалась в большой комнате, очень непохожей на прошлую темницу и первое помещение, где над ней надругался Толстяк. Стены здесь были отделаны белым кафелем с откровенно несвежим видом, сколами и давними подтеками грязи. Стояли высокие шкафы со стеклянными дверьми. На стенах висели странные и пугающие своим видом приспособления. Некоторые напоминали медицинские инструменты, некоторые – орудия пыток. Но Ника совсем недолго рассматривала эти предметы, потому что взгляд её переметнулся на человека, стоявшего в дальнем углу комнаты. Это была женщина в белом халате и с растрепанными сальными черными волосами, неопрятно торчавшими по сторонам клочьями. Рядом с ней находился другой человек – на четвереньках стояла девушка в медицинской маске. На её шее был точно такой же ошейник, как у Ники, а цепочку от него стискивала женщина в белом халате. Нику передернуло, когда она увидела, что лицо у этой женщины покрыто коркой полузаживших ожоговых струпьев, все сморщено в складках, как у Фредди Крюгера. Однако женщина выглядела подозрительно бодро для такой израненной, и Ника догадалась, что это наверняка эффектный грим. «Странно, что Лиза ничего мне не рассказала, что здесь есть другие люди, кроме Толстяка. Неужели она сама их не встречала? Или зачем-то наврала?» – с неуверенной настороженностью подумала Ника. Толстяк указал на странную женщину и выговорил: – Пожалуй, надо тебя представить. Перед тобой – Горелка. Для тебя – госпожа Горелка. Ника с ужасом разглядывала эту Горелку. Та в качестве приветствия показала ряд совершенно желтых зубов в оскалившейся улыбке и с демонстративной беззаботностью закурила сигарету. Вспыхнул и погас огонёк зажигалки. Запахло табачным дымом. Горелка ухмыльнулась. Своим обликом и повадками она напоминала натуральную ведьму. Недавно Ника думала, что Толстяк – это самый страшный человек в её жизни. Но от Горелки исходило такое чистое сияние беспримесного зла, что даже отвратительному Толстяку непросто было тягаться с такой глубиной извращенного падения.