Замок

Толстяк открепил цепочку от ошейника, снял кандалы и пинком отбросил Нику вперёд на несколько метров нечистого пола. Ника неуклюже, но проворно и как-то по-собачьи подскочила и встала на ноги. Она тут же рефлекторно приподняла руки, готовясь прикрыть лицо от ударов Толстяка. Но ударов не последовало. Толстяк стоял молча и наблюдал. Мысли быстро закрутились в голове Ники. Они мелькали, обрывались и исчезали. Никогда до этого мысли не прокручивались с такой бешеной скоростью в её беспокойной голове. Даже отследить их было сложно, потому что на место мгновенно исчезнувшей мысли приходил десяток других мыслишек и наблюдений. Со страхом и отчаянием Ника пыталась понять, как сейчас можно сбежать. Позади на страже стоял Толстяк и прикрывал дверь. Туда идти было нельзя. Впереди расположилась Горелка с девушкой и тоже виднелась дверь. Эта девушка — скорее всего, точно такая же пленница, как она. Тоже в ошейнике. У Горелки — смуглые мускулистые руки и жуткий вид. Но она всё же женщина. Что делать? Просто броситься вперёд, попытаться прорваться к двери через Горелку? Оттолкнуть её и побежать дальше? А что за этой дверью? Вдруг там тупик? Может быть, стоит подхватить какой-то предмет из мебели и врезать им Горелке? Взять стул, например? А что Толстяк? Вряд ли он успеет догнать её, если побежать быстро. Наверняка он бегает плохо со своими слоями жиров. Нет, всё-таки лучше не хватать стульев, это её замедлит и Толстяк, возможно, сумеет тогда нагнать её. Ника боялась и колебалась. Но тут перед мысленным взором появилось измученное тело Лизы, и это прибавило решимости. С ней будет точно то же, если она сейчас не спасётся. Ника бросилась вперёд на Горелку, рассчитывая оттолкнуть её и пробиться к двери. На бегу Ника не спускала глаз со своей противницы и пыталась по дрожащей в зрачках картинке понять и предсказать её движения. Странно, но Горелка, похоже, стояла на месте и беззаботно курила сигарету. Подбегая, Ника старалась сконцентрироваться и вложить всю силу в один удар, сфокусировать всё внимание на этом манёвре. Сейчас от одного движения зависела её жизнь и судьба. Но когда настал решающий момент, то Горелка просто исчезла, будто и не было её на месте. Руки Ники нырнули в пустоту, ноги заплелись. В нелепой позе она грохнулась на пол и ушибла уже больное тело. Ника лежала на полу и с ужасом ожидала предстоящей расправы. Горелка словно в несколько раз увеличилась в размерах и теперь нависала над ней своим ставшим таким громадным телом. Как крупным планом Ника видела её оскалившиеся зубы, её горящие неистовой злобой чёрные глаза, скрюченную и готовую к удару руку. Ника всегда считала себя довольно смелой, но сейчас она чувствовала себя маленьким беспомощным кроликом перед лицом хищника. Притом хищник этот был не привычно теплокровным млекопитающим с грубыми, но понятными эмоциями. Нет, перед ней высилось что-то подобное динозавру — хладнокровной рептилии из другого мира со своим ископаемым бездушием и прожорливой готовностью к насилию. Внутри Ники боролись два страха. Доминирующая фигура Горелки со всей своей извращённой мощью внушала парализующий ужас. Но не менее страшно было оказаться в лапах Толстяка и пройти через мучения и пытки, испытать на себе всё то, что испытала Лиза. Ника всё-таки собралась духом и смогла встать на ноги перед угрожающим ликом Горелки. Ника замахнулась и попыталась врезать по мерзкой физиономии Горелки. Но кулак снова угодил в пустоту. Горелка легко сделала шажок в сторону и уклонилась. Она продолжала дымить сигаретой и посматривать насмешливо. Было заметно, что сложившаяся ситуация изрядно веселит её. Расслабленно затянувшись еще пару раз, она заговорила с Никой: — Видишь, пока я тебя даже пальцем не тронула. Боюсь случайно зашибить, ведь быстрая смерть будет слишком скучненькой. Надо отложить это удовольствие на потом. Видишь ли, я слишком темпераментная, слишком вспыльчивая… Под горячую руку мне лучше не попадаться. Я уже убила, скажем так, с таинственной неопределённостью, двузначное число людей и не собираюсь останавливаться на этих цифрах. Снова возникло чувство, будто оператор с видеокамерой в голове навёл увеличение на зубы Горелки, на её скрюченную руку. Она не смотрелась как цельная человеческая фигура. Шалившее зрение превращало её в соединение фрагментов, наплывавших в глаза крупным планом. Пошатываясь, Ника уже как-то обречённо и бессильно замахнулась для удара лишь для того, чтобы снова стукнуть по воздуху. Это было бесполезно. Она словно боксировала с бесплотным существом, которого нельзя было даже коснуться физически. Горелка играючи и без усилий уклонялась от её ударов. — Я пока не буду тебя трогать, чтобы не зашибить случайно. Тобой займётся моя прислуга. Санитарка, взять её, — сказала Горелка и выпустила из рук цепочку, что уходила к ошейнику стоявшей на четвереньках девушки. Санитарка поднялась на ноги и встала так близко, что Ника теперь смогла рассмотреть её подробно. Нижней половины лица совсем не было видно за светлой медицинской маской, натянутой до самых глаз. Из одежды был белый топик, покрывавший совершенно плоскую грудь, короткие белые шорты и перчатки до локтей, тоже белые. На глазах поблескивали несоразмерно большие округлые очки, а из-под медицинской шапочки виднелись стянутые в пучок линии рыжеватых волос. Ника попыталась заглянуть в её серые глаза, но невольно отшатнулась, когда разглядела, что у Санитарки вместо бровей — свежие швы. Брови сбриты, а вместо них — зашитая стежками линия надреза. — Повинуйся госпоже Горелке ради своего же блага. Делай всё, что она говорит, иначе будет плохо. Подчинись приказам госпожи, — сказала Санитарка. Она старалась говорить спокойно, но слабый голос дрожал и в нём были слышны странные дефекты дикции, какая-то шепелявость, какие-то скверно выговоренные согласные. Было заметно, что она произносит свои слова с трудом, как хорошая ученица, которая в этот раз не выучила урок. Приободрённая неуверенностью Санитарки, Ника бросилась теперь уже на неё. И быстро поняла, что переоценила свои силы. Конечно, Санитарка в отличие от Горелки не могла исчезать под ударом. Но она всё равно была в куда лучшей форме по сравнению с отходившей от длительного обездвиживания Ники. Несколькими прицельными ударами она повалила Нику на пол и зажала локтем шею. — Хорошо, хорошо, — одобрительно сказала Горелка. — А теперь тащи её на операционный стол. Какая всё-таки она бойкая, я люблю таких живеньких. Они хорошо дёргаются до последнего. Обожаю. Санитарка водрузила ослабевшее тело Ники на приспособление, которое Горелка назвала «операционным столом». Подобравшийся Толстяк помог своими лапищами зафиксировать тугими ремнями конечности Ники. Кожаные полоски впились ей в щиколотки, в колени, обернулись вокруг талии, схватили предплечья, локти, запястья. Голову закрепили ремнем на лбу. Ника лежала на спине, с раздвинутыми ногами, беззащитная, не способная сдвинуться с места, пошевелить рукой или ногой. Её обнаженное тело оказалось в полной доступности взглядам и действиям собравшихся рядом мучителей. — Мне нужно отойти на десять-пятнадцать минут. Развлекайся пока с ней, но пожалуйста, постарайся обойтись без тяжких телесных повреждений. Я вернусь, и мы начнем процедуру инициации, — проговорил Толстяк, и Нике даже показалось, что он немного обеспокоен её судьбой в руках Горелки. Примерно так люди волнуются за вазу, когда рядом с ней играются малые дети. Для Толстяка она была просто вещью, причём не самой драгоценной вещью. Если она слишком быстро сломается или разобьётся, то о ней просто пожалеют как о неприятных, но житейских убытках. Она была заменяема. Никогда до этого к ней не относились так. Люди могли любить её, сердиться и иногда даже ненавидеть. Но они всегда относились к ней как к живому человеку. Горелка как-то по-особенному щёлкнула пальцами. Ника догадалась, что это был какой-то специальный знак, потому что Санитарка суетливо стянула маску на подбородок, прикурила сигарету и затянулась. Ника не могла повернуть голову, поэтому пришлось до рези скосить глаза, чтобы разглядеть открывшееся лицо Санитарки. У той было довольно миловидное кукольные личико с мягкими чертами и симпатичными веснушками. Такая приятная внешность плохо вязалась с предельно раболепной покорностью в обращении, но в этом месте уже сложно было удивляться любым несоответствиям. Санитарка была похожа на зомби, на куклу на ниточках без признаков собственной воли, и это просто нужно было понять и запомнить. Помощи от такой особы вряд ли дождешься. Горелка приняла из рук Санитарки горящую сигарету и обратилась к Нике: — А ты красивая… Тем хуже для тебя. Ведь я люблю мучить красивеньких девушек. Мне так нравится, когда их смазливые мордашки корчатся от боли. Как кривятся их ангельские лица от отчаяния. Мне будет весело с тобой. Как в том стихотворении, — Горелка глумливо нараспев прочитала строчки стиха: «‎Что такое красота? И почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота? Или огонь, мерцающий в сосуде?»‎ Горелка хлопнула растопыренной ладонью Нику по животу и сказала: — Огонь в твоём сосуде я тебе обеспечу, здесь можешь не сомневаться. Меня не зря зовут Горелка. Я жгу и сжигаю! У Ники закружилась голова. Горелка говорила как глуповатый ребенок, который пытается наивно подражать словам и интонациям в речах киношных злодеев, но небольшая трудность заключалась в том, что Горелка не была ребенком. Она была совершенно свихнувшейся женщиной, готовой сотворить что угодно. Жестокой, необузданной, похожей на съёжившегося до человеческих пропорций динозавра, с мозгом рептилии. И это существо теперь могло творить что угодно. Могло по-всякому глумиться над Никой. Ладонь Горелки с хищной молниеносностью вцепилась в полушарие груди Ники. Сухие пальцы впились в нежную кожу, отчего с новой силой стало тошно и страшно. Шершавая кожа на руке Горелки ощущалась не просто как сухая, а как до крайности иссохшая, как прикосновение столетней старухи, в которой едва тлеют остатки жизни. Кончики пальцев с очень коротко остриженными ногтями сильнее погружались в грудь Ники. Вокруг соска стал виден ряд вдавленных ямочек от сильных нажатий. Горелка склонилась совсем близко к уху Ники. Зашуршало прерывистое горячее дыхание. Ника приготовилась к худшему и не прогадала. Горелка бросилась на её ухо. Ряд жёлтых зубов стал с методичным воодушевлением пережёвывать ушную раковину внутри слюнявой пасти. Резкая вспышка боли и стоны Ники оборвались пронзительным криком. Горелка очень сильно укусила мочку уха. Ника не могла ничего видеть, потому что её голова была зафиксирована, а глаза скосить не получалось. Но было очень больно и чувствовалось, что потекла кровь. Мочку уха порвали или даже откусили. Страшная мысль заискрила в голове Ники, замкнула на себе всё сознание. Она боялась смерти, боялась, что Горелка прямо сейчас распотрошит, разорвёт её на части, что разодранное ухо — это только начало, что дальше эта буйная злоба не способна будет сдержаться. В глазах потемнело. Ника была на грани того, чтобы потерять сознание. Но в накрывшей оглушительной пустоте прозвучал чужой сильный голос: «Я выберусь отсюда». Нике стало чуть полегче. Всё ещё было страшно, но не так отчаянно. — Ты знаешь, что меня отчислили из медицинского университета после одного небольшого неприятного инцидента, — Горелка хихикнула на слове «инцидент». — А ну и на медсестру я еще училась до этого. Так что мне потом пришлось самообразованием брать. Я — самоучка. Но у меня было много практики на живых пособиях. Преуспела в экспериментах по вивисекции. Я и тебя уже хочу рассечь, но пока ещё слишком рано, слишком рано, — Горелка облизнулась и выпустила струю дыма. Горелка медленно прочертила пальцем линию от шеи Ники до самого низа живота, давая тактильным образом понять, по какой именно траектории она хотела бы располосовать её тело. Ника с некоторым облегчением отметила, что голос и жестикуляция Горелки всё же стали чуть спокойнее, из них исчезла недавняя ярость. Повисший в затхлом воздухе крепкий запах табака заставил сквозь боль вспомнить о прокуренной каморке покойного дяди. «Нашла о чём думать сейчас», — промелькнуло в голове у Ники. Лучше присматриваться к проклятой Горелке, пытаться понять, почему её всплески гнева внезапно сменяются расслабленностью. Найти закономерности. Это поможет выжить, сбежать и спастись. Эти мутные размышления и вспоминания были прерваны новой беспощадной вспышкой боли. Горелка докурила сигарету и вдавила горящий бычок в центр лобка Ники. Закашлявшись каркающим смехом, Горелка с интересом натуралиста наблюдала, как орёт и корчится распятая на столе жертва. Ника рефлекторно пыталась брыкнуть, пыталась прикрыться рукой, но ремни крепко сжимали конечности. Напрягая мускулы, она лишь делала себе хуже. За жгучей точкой боли от свежего ожога последовала новая волна ужаса от ощущения своей тотальной беспомощности, от своей беззащитности. Целиком и полностью она отдана сейчас во власть своих мучителей и не способна даже как загнанная в угол крыса отчаянно броситься на превосходящего силой противника. Ника пыталась выдумать нужные фразы, чтобы разжалобить или уговорить Горелку, убедить пощадить её. Понимала, что надеяться на это смешно и тщетно, даже безумно, но всё равно продолжала думать в эту сторону. Мозг автоматически подбирал пути спасения, перебирал самые глупые и безнадежные варианты. Разжалобить Горелку… С большим благоразумием можно было бы спуститься в бассейн с акулами и прочесть им проповедь о любви к ближнему. Но даже такие глупые мысли всё равно самовольно стрекотали в голове. Горелка снова по-особому щёлкнула пальцами, давая Санитарке условный знак прикурить сигарету. Та расторопно повиновалась. Двигаясь как робот, она продемонстрировала череду выверенных, последовательных движений: достала сигарету, стянула маску, вложила сигарету в губы, чиркнула зажигалкой. Надулись веснушчатые щёчки, слабосильно, но с усердием втягивая воздух из фильтра сигареты. В другой обстановке эта сценка выглядела бы как комичная трогательная неловкость, но здесь всё было совсем иначе. Санитарка энергично раскурила сигарету и с поклоном вручила её Горелке. На фоне сильной табачной вони новый дымный запах был не очень заметен. Горелка сделала пару крепких затяжек и с хриплой тяжестью дыхнула в прокуренное пространство. В глазах её мутно переливался тяжёлый угар. — Какой бы кусочек кожи тебе сейчас подпалить, какую бы часть тела подогреть, — негромко сказала Горелка, изучая хищнически бегающим взглядом распростёртое тело Ники. — Ладно, начнём пока с пальцев ног. Это — по крайней мере пока — визуально не попортит шкурку. Одной рукой Горелка крепко схватила ступню Ники и развела пальцы на ногах. Другой рукой принялась несильно прижимать огонёк сигареты к соединяющей пальчики перепонке. Она не вдавливала сигарету и держала её на весу, время от времени затягиваясь. Глаза Горелки заблестели. Она пристально всматривалась во вспухшие пятна свежих ожогов, изучая результат своей деятельности. Горелка неспешно перебирала промежутки между пальцами, задерживаясь на некоторых подольше. Иногда она отвлекалась и переводила взгляд, удостоверяясь в том, что лицо Ники достаточно сильно корчится от приступов гадкой боли. Немного полюбовавшись страдальчески искажённым лицом Ники, Горелка поглаживала её по волосам, теребила щёки. Затем снова возвращалась к процессу прижигания. — Прекрасно, превосходно, — ликующе воскликнула Горелка, когда сигарета прогорела практически до бычка. — А последний всполох, знаешь, где будет? Пожалуй, здесь, — сказала Горелка и быстрым движением воткнула окурок в подмышку Ники, наслаждаясь последовавшим криком. Новый щелчок пальцами и новая зажжённая Санитаркой сигарета. Горелка сделала пару затяжек и прикрикнула: — Санитарка, немного музыки! Давай мой фирменный саундтрек. Сквозь пелену затуманившей сознание боли, Ника не сразу смогла разобрать слова и мелодию песни, хотя они звучали вроде бы знакомо. Пропала точка опоры для сознания, пропал фокус, в котором всё собиралось воедино в восприятии. Ярко освещённая комната, выглядевшая нереально мультяшной, как нарисованная картинка с резкими линиями и интенсивными цветами, существовала отдельно от звуковых волн песенки. Всё расслаивалось на части, уходило в разные стороны. Наконец одуревшее сознание считало слова и мотив. Эта была песня “I will survive”. Глория Гейнор задорно и c воодушевлением распевала: “Oh, as long as I know how to love, I know I'm still alive”. От этой музыки Горелка развеселилась пуще прежнего и взмахнула несколько раз рукой в такт песне. Наплыв такого мрачного возбуждения не обещал ничего хорошего. Нике стало еще страшнее. И скоро стало понятно, что её страх был оправдан. — Так, а ты чего стоишь прохлаждаешься, мерзавка! — с глухой злобой выпалила Горелка, обращаясь к Санитарке. — Не забывай, что ты мне служишь не только ассистенткой по медчасти, но и секс-игрушкой. А ну полезай вниз. — Извиняюсь, госпожа Горелка. Моя оплошность, — сказала Санитарка своим странно шепелявым голоском и низко поклонилась. Горелка отвесила ей звонкую пощечину и нажатием руки поставила на колени. Санитарка приподняла полы медицинского халата Горелки, за которым не было видно нижнего белья. Следующим движением она стянула медицинскую маску и наклонилась ниже, протискивая лицо сквозь голые ноги Горелки. Послышались негромкие хлюпающие звуки. Горелка плотно зажала между крепкими ляжками голову Санитарки, которая делала ей приятно языком и губами. Удовлетворившись новым местом Санитарки и её оральными ласками, Горелка переключилась на Нику. Погладила рукой по животу, не нежно, а будто изучая на ощупь качество материала на неживом предмете. Следом её руки переместились на промежность. Она сперва легонько щёлкнула по клитору, а затем резко воткнула палец во влагалище. Пошевелив пальцем, Горелка грубо развела половые губы. На её уродливом лице паскудной трещиной раскололась улыбка. Кривляясь, она принялась подпевать звучащей песне: “I've got all my life to live, and I've got all my love to give”. Со словами “I've got all my love to give” Горелка сильным и проворным движением затолкала горящую сигарету Нике в раскрытое влагалище. — Ха-ха, видела, какой фокус провернула? Вот тебе и огонь в сосуде, который я обещала. Я всегда держу слово, всегда…– радостно рассмеявшись, сказала Горелка. Горелка еще немного пощипала и потыкала Нику, а затем отпрянула от неё, сосредоточившись на сладостных ощущениях, которыми одаривала её загнанная между ног Санитарка. Горелка зажмурилась. Её покрытые тяжёлыми мазками грима веки заметно подрагивали. Из приоткрытого рта вырвался томный стон. Горелка кончила и тут же закурила очередную сигарету, на этот раз уже самостоятельно, без помощи Санитарки. Громко хлопнула дверь. В помещении показался Толстяк. Он ступал грузно и сильно пыхтел. — Чего, Горелка, моя дорогая, ты сдерживаешь свои порывы пока? Не убила, не искалечила новенькую рабыню? — спросил Толстяк. — Всё под контролем, Толстяк. Успешно контролируем ущерб. Я только прижгла ей сигаретой лобок, между пальцев на ногах и подмышку. И ещё в пизду засунула горящую сигарету. Цела и невредима наша принцесса, только чуть пригорела, — ответила Горелка. Толстяк рассмеялся и сказал, обращаясь к Нике: — Привыкай, что теперь ты будешь живой пепельницей, живым туалетом, живой мебелью. Ладно, надо пощупать, куда тебя прижгли. Толстяк склонился над Никой и стал тыкать своими жирными пальцами-сардельками в свежие ожоги на теле. С неподдельной радостью он наслаждался её реакцией: — Я всегда ищу у девочки самую больную точку. И как только я её обнаружу, будь уверена — я не оставлю её в покое, я буду бить туда снова и снова, буду причинять максимальное количество боли. Эх, сколько всего ещё с тобой можно сделать… — Ещё поиграемся с ней на славу, — осклабилась Горелка, — а теперь давай приступать уже к инициации, время настало. — Я не буду трахать её в пизду! Там уже напачкано от твоей сигареты, а я люблю все свеженькое и чистое, — с недовольством заворчал Толстяк. — Не проблема, давай перевернём её на живот, возьмешь её сзади, — сказала Горелка. Со страхом и отвращением Ника слушала, как они обсуждают её судьбу, совсем не обращая внимания на неё саму, говорят так, будто она — пустое место, будто и не присутствует она сейчас в помещении. Ника заранее приготовилась сопротивляться, но была для этого слишком ослабевшей и израненной. Тщетно она пыталась лягаться и выкарабкаться. Толстяк, Горелка и Санитарка, слаженно действуя в три пары рук, легко переложили Нику на живот и стали крепко наматывать ремни для фиксации. — Мне уже можно начинать? У тебя всё готово? А то мне надо точно рассчитать время, чтобы кончить, иначе будет меньше удовольствия, — сказал Толстяк Горелке. — Подожди, ещё один момент, сейчас начну уже, — ответила Горелка, занятая вознёй с газовым баллоном. — Ладно, я пока предварительно осмотрюсь, — ответил Толстяк. Толстяк смазал плевком анус Ники и сразу же пропихнул туда свой жирный палец. Ника почувствовала, как внутри неё интенсивно ворочается инородный предмет, как растягиваются стенки кишки. Анальное отверстие рефлекторно сжалось и плотно прихватило палец Толстяка. — Мне нравится, что ты такая узенькая здесь, — хихикая, сказал Толстяк, продолжая крутить пальцем. Ника никогда в жизни не занималась анальным сексом. Ей было невыносимо мерзко от наглых манипуляций Толстяка с телом, страшно и мерзко от того, что её собираются так походя унизить и осквернить. Что ей пользуются отвратительным образом, втаптывают в грязью. Ника чувствовала, что её уже начали портить и скоро испортят окончательно. Она совсем сломается, перестанет быть собой, станет каким-то другим страдающим существом. Но на фоне этого страха поднимался другой страх, ещё более сильный. Она слышала, как Горелка включила газовый баллон и как зашуршало выбивающееся пламя. Нике стало страшно за свою жизнь, страшно, что её убьют, сожгут заживо здесь. Она пыталась представить, что завтра её просто не будет существовать в этом мире, что её родные и друзья будут дальше жить без неё, но не смогла осмыслить это. Этот ужас смерти разрастался и заслонял собой всё остальное. — Видишь эти цифры? Семнадцать, восемьдесят девять, — спросила Горелка и показала Нике металлический предмет с выпуклыми цифрами. — Это будет твой номер, твоё новое имя. Сейчас мы выжжем тебе его на память сюда, — Горелка ткнула в плечо на место, где была татуировка. Сквозь туман в голове Ника вспомнила Лизу и её ожоги в виде цифр на плече. Всё понятно. С ней собираются сделать нечто подобное. Поставить такое же клеймо на то же самое место. Словно откликаясь на её мысли, заговорил Толстяк: — Крепись, моя девочка. Сейчас тебе поставят клеймо с твоим номером. Ты теперь наша собственность, а собственность помечают специальным знаком, ставят тавро, чтобы было ясно, чья это собственность. Ну что, Горелка, у тебя процесс пошёл? Я начинаю. Толстяк извлёк свой член и принялся проталкивать его Нике в анальное отверстие, что удалось ему далеко не с первой попытки. Матерясь, он с трудом вошёл. Стал грубо и медленно пихать половой орган внутрь, и с каждым толчком Ника чувствовала, как её распирает тяжёлая боль там, внизу. На эту боль отзывались прожжённые проклятой Горелкой точки на лобке, между пальцами ног и в подмышке. Толстяк накренился вперёд, загоняя свой член целиком внутрь. Глаза у Ники полезли на лоб — чувство было такое, что её хотят разодрать изнутри. Это было невыносимо. Толстяк неторопливо покачивался туда-сюда. Его вываливающийся низ живота шлёпался о голые ягодицы Ники при каждом движении вперёд. Толстяк довольно урчал и сбивчиво лепетал: «Какое сладенькое местечко… Какое сладенькое…». — У меня скоро будет всё готово, — со спокойным холодом в голосе сказала Горелка. — Так, подожди ещё чуточку. У меня уже подходит. Хочу кончить от того, что её очко сожмётся от боли клейма. Я махну рукой, — кряхтя, ответил Толстяк. Он ускорился в своих движениях, стал энергичнее наседать на Нику. Выступающие пласты жира на его бёдрах колыхались при участившихся фрикциях. На контрасте с размерами этой массивной, разбухшей туши, тело Ники смотрелось особенно миниатюрным и хрупким. Огромная туша, настоящая гора грузной плоти, наваливалась на беспомощную тоненькую фигурку, угрожая смять её своим превосходящим весом. Толстяк взмахнул рукой, подавая сигнал Горелке, которая уже начала немного тосковать без активного злодейства. Горелка ухватилась за ручку клейма и ловко прижала раскалённый металл к плечу Ники. Раздалась вонь опалённой кожи. Ника жутко закричала, заглушая своим сорванным голосом победный стон от оргазма Толстяка. Горелка торжествующе захохотала, присоединяясь к шумной какофонии. Лишь одна Санитарка молчала и смотрела в пол. После бурного окончания Толстяк рухнул вниз, придавив Нику тяжестью своего огромного тела. Ника подумала, что помрёт прямо сейчас от такого груза, что эта туша сплющит ей органы и сломает кости. Язык выпал у неё изо рта — на стон и крик не хватало сил. Даже дышать было сложно. Ослепительная боль от ожога клейма опалила плечо, а сверху лежал Толстяк и вдавливал своё пузо. Вскоре Толстяк всё же поднялся и Ника снова смогла дышать. Довольным голосом Толстяк сказал Горелке: — Ты бы знала, как сильно у неё там всё сжалось, когда ты прижгла. Я уж подумал было, что она пережмёт мне как жгутом там, повредит такой стальной хваткой. Горелка понимающе кивала и осматривала отметину от клейма. Большие цифры 17 и 89 легли поверх и заслонили одиноко высившийся маяк и круживших в полёте чаек с татуировки, но их остатки всё равно можно было разглядеть. Выжженные цифры, словно слишком большие титры фильма, закрывали собой рисунок. Горелка осталась довольна проделанной работой. Она плюнула на ожог и растёрла свою густую, как сопли, слюну по руинам маяка и обрезкам птичьих крыльев. — Это для дезинфекции. Слюна убивает микробы, — сказала Горелка. — Я сейчас возьму её с собой, как договаривались, — отдышавшись, сказал Толстяк. Всё ещё пребывающую в полубессознательном состоянии Нику сняли со стола, поставили на четвереньки, нацепили кожаную заглушку на глаза и надели ошейник. Толстяк дёрнул за поводок и потащил за собой. Ника думала, что не сможет пойти, что просто упадёт бессильно и ляжет, но тело оказалось выносливее, чем думалось. Несмотря на жуткую боль и слабость, оно упорно сокращало мышечные волокна, позволяя двигаться дальше. Правда, Ника в этот раз чаще падала и спотыкалась, но Толстяк всякий раз ожесточённо лупил её стеком, и она поднималась и ковыляла следом за ним. С Ники сняли повязку, и она закрутила головой, пытаясь разобрать, в каком помещении теперь оказалась. Но очень быстро отвлеклась от изучения обстановки, потому что заприметила шагавшую прямо к ним Лизу. Когда Лиза подошла близко, Толстяк топнул ботинком. Похоже, это был знакомый условный знак, реакция на который последовала незамедлительно. Лиза согнулась в три погибели, совсем распласталась по полу, демонстрируя свое полное повиновение. Но видно, просто пасть ниц было мало, и она принялась вылизывать носок ботинка Толстяка. Судя по автоматизму движений и отсутствию смущения на лице, такая процедура была для Лизы не впервой. Толстяк снова топнул, и Лиза отвлеклась от вылизывания его ботинка. Ника смотрела на них с ужасом и не узнавала в этой девушке знакомую Лизу, даже присмотрелась на всякий случай, но нет, сомнений не было. Толстяк расстегнул ширинку и вывалил наружу свой вялый, неэрегированный член. Всё еще стоящая на коленях Лиза взяла его член в руки, сдвинула крайнюю плоть и с почтением приложилась поцелуем к головке члена. Это почтение в её взгляде и осанке было такое, будто она не целовала член Толстяка, а изображала рыцаря, что припадает с поцелуем к руке прекрасной дамы. — Видишь, какая послушная эта рабыня у нас стала? Как пытается подластиться, как пытается задобрить меня. Вся прям так и вьётся, чего угодить мне думает. Но со мной не забалуешь, я всё строго смотреть буду, — сказал Толстяк, поглаживая Лизу по макушке. — Знаешь, что она наврала тебе по моей команде? Что ничего не сказала про замок? Я ей дал задание соблазнить тебя, подумал, что весело будет. И она с этим заданием справилась, сыграла нужную роль. Ника посмотрела на Лизу, но та виновато скосила глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядом. На лице Лизы что-то дрогнуло, казалось, что ей хочется выговориться, но она слишком напугана. Ника решила, что Толстяк хотя бы частично сказал сейчас правду: Лиза точно врала, когда они были с ней вдвоём в холодной темнице. Взмахом руки Толстяк отстранил Лизу и обратился к Нике: — Ладно, теперь настало время рассказать тебе про замок. Какие здесь правила, что ты должна здесь делать и как себя вести, какая у нас есть система поощрений и наказаний.