***
— Да чем ты думаешь?! — на повышенных тонах махал руками Фашистская Италия. Рейх лишь усмехался. Усмехался от того, насколько его жизнь полна «приключений». Это не было смехом отчаяния, не было смехом веселья. Он казался безумным. Будто у него начинался припадок. Но нацист держался за трезвый ум. Склонив голову, с которой свисали его тёмные волосы закрывая глаза, к раковине, куда редко падали маленькие капельки крови с разбитой губы, облокачиваясь руками о саму сантехнику, ему приходилось слушать причитания итальянца. — Чёртов ты суицидник! — вопил он на весь толкан, — ну почему ты всегда так?! Я же твой друг, я беспокоюсь, — на последней части фразы Ит запнулся, обеспокоенно повернув глаза на японца, который, стоя позади около стены, не произнёс ни слова за время прибывания в уборной. — Скажи хоть что-нибудь, — уже спокойно с мольбой в голосе фашист обратился к азиату. — Ну, — вздохнув, тот отпрянул от стены, подходя к товарищам, — Рейх, ты это сделал намеренно, ведь так? — в интонации японца слышалось что-то скрытое, не касающееся самой прямолинейности вопроса. В ответ тишина. Даже смех прекратился. Немец не шевелился. Повисло молчание, и только еле слышное капанье в раковину от воды протекающего крана и крови из губы заполняли пространство, эхом уходя в глубь помещения. Двое друзей обеспокоенно смотрели на одноклассника. Разорвал тишину последний. — Намеренно, — поднимая голову, видимо, уже успокоившись от некого внезапного приступа, начал нацист, — скажем так, соскучился за лето, — усмехнувшись в последний раз, Рейх повернул кран и умылся. После троица всё с той же напряжённостью вышла из туалета. Ни гласа ни воздыхая.***
Друзья немца с восьмого класса стали замечать за ним что-то неладное. Он часто стал отказывать в прогулке после школы и на выходных, ничего почти не рассказывал, а в девятом классе так и совсем начал прогуливать занятия. Однажды он пропал на пару месяцев, под конец прошлого учебного года, вернулся в мае на учёбу, и всё стало как будто он никуда и не исчезал. Для итальянца и японца до сих пор это исчезновение окутано неразгаданной тайной, ведь пропавший напрочь отказывается говорить на эту тему, а если они настаивают, так и вовсе может впасть в истерику. Остальные одноклассники даже подозревать не могли, что такой спокойный парень может так сильно истерить и капризничать в близком кругу. Но не только его товарищи знали о таких выступлениях. Был ещё один человек, который прекрасно знал, что это такое и как может вести себя на самом деле немец. Этим человеком являлся СССР. — Ну же, начинайте, — громким равнодушным голосом с усмешкой произнёс Америка, всё также находящийся у входа. Он завёл остальных. Толпа после его слов начала подначивать конфликт. Крики «болельщиков» по обе стороны кричали то «Союз!», то «Рейх!», то лозунги по типу «надери ему зад!», и многое другое, что могло прийти в головы подростков. Но действующие лица стояли, а русский недовольно осматривал окружение, опасаясь, что последствия будут такими же, как и в прошлом. Скривившуюся мимику Советского, будто от дурного запаха, обойти не смогли. — Почувствовал родной запашок? — с намёком на навоз саркастично спросил Рейх. Враг больше не стал себя сдерживать, его раздражало абсолютно всё в данной обстановке: начиная от количества людей, заканчивая подначиваниями самого противника. Приблизившись всего в несколько шагов, тяжёлый кулак вновь прилетел по немецкому личику, которое не было обделено красотой: аккуратный носик с еле заметной горбинкой, выделяющиеся скулы и тонкие аристократичные губы. Из-за такой красоты, втайне ото всех, Советы и старался рассчитать как можно меньше силы. Что-что, а лицо этого подлеца ему нравилось. И это было взаимно с противоположной стороны. Но защитить гордость и причинить боль ненавистнику — неотъемлемая часть их взаимоотношений. Третий отшатнулся влево и, сплюнув вновь потёкшую кровь с губы в том же месте, накинулся на Союза. Шаг за шагом, удар за ударом. Они уже валялись на пыльном асфальте, разукрашивая друг другу человеческую оболочку. То коммунист сверху оказывался и бил по всему, что видел, то ловким движением нацист оказывался сверху, расцарапывая своими ногтями всё, что мог. Сцепились они намертво, и расцеплять их было очень опасно, не попав под горячую руку. Всем было ясно: бой будет длиться до тех пор, пока одного из них или обоих не одолеет усталость. Захватывающую картину дополняли ругающиеся в стороне итальянец и англичанин. Точнее, итальянец кричал на того, чтобы он прекратил всё действо и отцепил «непослушного пса» от его друга, ведь Великобритания силы тоже был не лишён. Но тот лишь закатывал глаза и разводил руками. В конечном итоге, криков фашиста он не выдержал, прописав хороший такой удар по лицу, после чего Ит ушёл жаловаться Японской Империи. — Что вы творите?! — взявшийся, словно из ниоткуда, парень пробирался сквозь ликующую толпу прямиком в эпицентр взрыва, видимо, заметив знакомые лица по пути домой, — перестаньте! — кричал он. Но его никто не слушал. Польша — тихий прилежный одноклассник бунтарей, одновременно являющийся отличником и старостой класса. Блондинистые, чуть ли не белые волосы, низкий рост, достигающий всего сто семьдесят сантиметров, аккуратный внешний вид, белая рубашка с чёрной жилеткой в ромбовый узор и такого же цвета классическими штанами. В целом приятный человек. Правда, как его некоторые считали, а в первую очередь так про него думали дерущиеся — надоедливый и занудный подлиза учителей. Этот самый невинный парниша, который, посмотрев вокруг, понял, что расцеплять баранов некому, полез на верную смерть. Никто не удивился тому, что с двух фронтов, увлечённых друг другом, по кулаку совместной работой прилетело поляку в лицо и куда-то в живот. С кровью из носа беднягу увели подальше от разбушевавшихся в порывах страстей русского и немца. Молчание было обеспечено: сам полез — сам виноват. Своя совесть не позволит Польше рассказать кому-нибудь из взрослых о приключившемся. Несмотря на то, что учителя его уважали, он всё равно боялся, что ему могут приписать участие в драке. Он хотел как лучше, а получилось как всегда. Бой продолжался уже минут сорок, а из участников никто сдаваться не хотел. Окружающим начало казаться, что соперникам лишь в радость мутузить друг друга. И эта мысль была верной. Ни Союз ни Рейх не хотели отлипать, будто бы зависимы от этой драки именно друг с другом. Народу уже наскучило это шоу и все начали понемногу расходиться. И вот, когда «зал» опустел, даже верные друзья одного и второго пошли по домам, махнув смиренными руками. Эти двое наконец выдохлись и рядышком рухнули обессиленные и разукрашенные в красные, фиолетовые и синие цвета. Лёжа на спине, они пытались отдышаться и прийти в себя. Побои были не смертельными, но больнючими: у нациста была разбита губа, даже маленький осколок клыка сплюнул, а у русского разодрана щека. Куда же без фонаря под глазом, который имелся у обоих врагов. Синяков было не счесть, так ещё к ним добавились на теле Советского и укусы. — Как же ты меня бесишь, — с затруднённым дыханием и раздражением, рассматривая следы от острых зубов на своих руках, говорил красноармеец. — Взаимно, — с такой же радушной интонацией ответил ссовец. Этот раунд был закончен. Ничья.