С облегчённым вздохом парень прошёл в свою квартиру. Почему облегчённым? Дома он оказался один. Побитому лицу Рейха Германская Империя особо не обрадовался б. Тут есть хотя бы возможность принять душ, передохнуть и приложить лёд, а там, гляди, будет смотреться свежим как огурчик. Ну… Почти свежим.
Квартира немцев выглядела и скромно и в то же время дорого: интерьер был выполнен в сочетании пастельных тонов с предметами мебели, которые гармонировали между собой. Чистая и аккуратная, совсем несвойственная для двух мужчин в доме.
Разувшись и кинув прямо в коридоре рюкзак, нацист первым делом проследовал в ванную. В зеркало глядеть было неприятно: часть нижней губы распухла и до сих пор кровоточила, фингал был пусть и не сильным, но как минимум светить им придётся неделю. Руки в синяках, ноги тоже, спина не стала исключением — побит весь. А открыв рот и рассмотрев свои клыки, он заметил, что третий зуб от верхних передних пострадал: откололся маленький кусочек, который теперь сильно царапался и мешался. Видимо, придётся идти к стоматологу и стачивать.
Глядя в отражающее стекло, немец всё больше замечал, не учитывая количество, насколько незначительны были ранения: в прошлые разы было сильнее и больнее. В его голове промелькнула мысль: неужто коммунист нарочно не бил в нокаут? Пожалел? Или дело в другом?
Шесть часов вечера. Отец должен был вернуться под ночь, в связи с множеством дел на работе — смска пришла на телефон минут пять назад. ССовец сидел на кухне, заваривая себе чай. Его всё не покидала мысль о том, почему же Советский побил его не так сильно. А ведь, действительно, всё казалось совсем другим, как тот вернулся из села: стал более спокойным, сдержанным, да и эта драка была всего четвёртой за последний прошедший год, причём все разы провоцировал нацист. До восьмого класса они дрались чуть ли не каждый день: не проходило и дня без каких-либо задирок. С отбытием Советов Третий изменился. А с прибытием русского обратно — вообще его не могли узнать. Ни первого, ни второго. Они изменились. Взросление? Нет, здесь было что-то другое. Что-то, что сыграло более значимую роль в их жизнях.
— Унизительно, — внезапно буркнул себе под нос немец, который всё же пришёл к умозаключению — в этот раз Союз поддавался. Разницу в силе между ними нацист и сам понимал, поэтому посчитал, что это ничто иное как унижение — поддаться врагу. Как считал юноша: лучше бы положили сразу в гроб, чем выставили посмешищем и дрались не в полную мощь. Будучи хрупкого и слабоватого телосложения, Рейх, на удивление всем, мог сражаться на равных с таким громилой как красноармеец. Всё потому, что желание одержать первенство преобладало над инстинктом самосохранения.
Странные мысли стали посещать мальчишескую кружащуюся голову. В глазах мутнело, а к горлу подходил ком. Казалось, что немец теряется в собственном разуме, утопая во внезапно возникшей тьме. Что с ним начало происходить? Появилось желание наведаться к врагу и закатить скандал насчёт того, зачем он опозорил его таким способом.
Квартира СССР была ни чуть не хуже, даже в некоторых моментах лучше и дороже жилища нациста. Планировка и той и другой была трёхкомнатная. Говоря насчёт самого Советского, который в это же время и точно также сидел на кухне, гоняя чаи в одиночестве и размышляя над произошедшей пару часов назад ситуацией, чувствовал сильную усталость за первый школьный день. Рейх выжал из него все соки. А дрался он и впрямь, как думал соперник. Не хотел Союз вновь в деревню попасть, слишком много народу собралось вокруг них. Свидетелей достаточно.
Некогда весёлый и общительный парнишка превратился в грозного хмурого хулигана, так ещё после приезда его вид устрашился. Будто каждый день его там избивали, а он и дать сдачи не мог, посему качался без устали. Хотя, всё так и было. Нахождение за городом сильно отразилось на гордости и принципах Союза: дети были не те, что в родной школе, товарищей не нашлось. Ежедневное одиночество и, в силу своего болтливого языка, приключения на пятую точку в виде побоев со стороны. Несмотря на это, он уважал там каждого человека и был благодарен за то, что научили его сдержанности. Он стал сильнее и умнее. Под конец даже сдружился с некоторыми, однако возвращаться туда не хотелось — недоброжелателей за то время нажил достаточно.
Пока Советы пребывал на «отдыхе в деревне», с каждым днём Рейх замечал за собой странное поведение: словно что-то тянуло его взять телефон и позвонить своему заклятому врагу, просто убедиться, что он жив. Он ненавидел его, всегда ненавидел. Но у этой ненависти был скрытый мотив.
Вскоре, после долгой разлуки в размере полугода, Третий начал терять голову, а связь мог поддерживать с информацией о русском лишь через одного человека — Соединённые Штаты Америки. Америка не общался с красноармейцем на прямую, но у него были точные новости о его отъезде. Откуда? Остаётся загадкой. Постоянно, как спрашивал нацист у американца насчёт Советского, тот задавал извечный вопрос — «зачем?», ответ на который так и не смог получить. Его догадки оставались лишь догадками. Однако передача информации поспособствовала пристальному вниманию за парочкой, когда они вновь оказались в одном классе.
Рейх скучал. Это и было ответом. Скучал по вечным дракам, по постоянным обзывательствам. Он стал зависим от этого человека. Или же это не было зависимостью, а лишь прогрессирующие проблемы с психическим здоровьем давали ложные чувства? Дело было в том, что с восьмого класса немец стал то вспыльчивее, то наоборот грустнее и забитее. В хорошем распоряжении духа его не видел никто за восьмой и девятый классы.
Вернёмся как раз к немцу, который, кстати говоря, собирается на «вечернюю прогулку» вплоть до двери СССР. Время было семь часов. Путь к советской квартире был не километровый: он жил буквально в двух шагах, а точнее, в соседнем подъезде. Накинув объёмную чёрную толстовку, всё-таки осенью вечера уже не тёплые, вместе с чёрными джинсами и массивными кроссовками, ссовец повернул ключ, закрыв тем самым свою дверь. Он не волновался, что в чужом доме русский может быть не один, ведь их отцы работали вместе, даже в одном помещении и в одном офисе, и если задерживался один, то, соответственно, и другому было несладко.
В домофон позвонили. Гостей Союз не ждал, особенно в столь поздний час. Голос, который произнёс «открой», раздался как гром средь ясного неба. Ничего не ответив, Советы покорно нажал на кнопку. Чёрт знает, что потянуло его руку. Редкое явление, когда такие люди внезапно приходят в логово к врагу своей личной персоной. Коммунист скорее машинально потянулся и открыл дверь, растерявшись и не зная ни что ответить ни что сделать.
Двухметровый парень в домашней одежде стоял в дверном проёме своей квартиры, из ступора вывел кричащий голос его одноклассника.
— Да как ты вообще мог поддаться?! — затем последовал слабый удар кулаком куда-то в чужую грудь. У Рейха начиналась истерика от такого «стыда».
Затуманенный и удивлённый взгляд русского было не описать: он чуть ли не с открытым ртом наблюдал за возмущающимся нацистом. Давно зная, что тот бывает невменяем, он не ожидал, что ещё раз увидит это состояние врага.
***
Мальчишка лет двенадцати стоял в кабинете директора, в котором помимо него и главного в школе присутствовали также местный психолог, ещё один паренёк того же возраста и два родителя. Мальчик плакал, истерил и кричал что-то невнятное, его пытались успокоить все, кроме ровесника. Последний стоял, как вкопанный, с фингалом под глазом. Он не ожидал настолько бурной реакции противника, с которым подрался.
Плачущий тыкал куда-то в сторону маленького коммуниста и обвинял его, скорее всего, во всех смертных грехах. У немца также виднелся синячище, которое он не показывал из-за вытирающих слёзы рук.
Первая сильная драка Союза и Рейха. И ладно, если бы нацист плакал из-за того, что на него полезли с кулаками, но нет. Причина слёз была в другом: русский не сильно ударил того, пожалев из-за разности в телосложении и силе, напрямую об этом сообщив. Мягко говоря, здравомыслящий малец был в шоке от последствий. Но понял в чём причина этого плача как раз таки лишь он.
Фриц не унимался, и, придумав выход из всех проблем, Советский подошёл к нему. Взрослые с подозрением посмотрели на парнишек, ожидая взаимных извинений. Но вместо этого, с широкой улыбкой на лице СССР ударил нациста в живот что было мочи. От таких действий у Российской Империи глаза на лоб полезли на пару с Германской Империей, психолог и директор подскочили к Рейху, который скорчился от боли, но перестал распускать сопли, успокоившись. А гордый Союз направился вон из кабинета, поняв, что дело он разрешил.
***
Проблем в первую драку было не счесть, причём только у одной из сторон — у СССР. Зато оба остались довольны. Это звучит странно, учитывая, что драки — дело серьёзное и опасное, но так оно и было. Всё окружение считало их не такими как все. Точнее, по отдельности они казались довольно обычными, но когда они вместе — это уже другая история.
Итак, немец стоит перед русским, чуть ли не плача, крича на весь подъезд обзывательства и долбя в грудь Советов. Они уже выросли с тех времён и Союз знает, что если сейчас хорошенько того долбанёт, то тот либо потеряет сознание, либо вновь завяжется драка. Двухметровый парень стоял и не шевелился, надеясь, что скоро его враг сам успокоится. Его молитвы были услышаны.
— Ты закончил? — спокойным, даже немного обеспокоенным тоном спросил русский.
Робкое «да» на немецком послышалось из уст знакомого. Тонкие руки сжали чужую домашнюю футболку почти на воротнике, и, разжав, медленно опускались. Тёмные волосы, закрывающие глаза из-за опущенной головы, были растрёпаны. Слабая дрожь от внезапного истерического приступа пробивала всё тело, что нельзя было не заметить. Немец не мог контролировать такое состояние в присутствии кого-либо. Выговариваться кому-то на таких эмоциях — слишком плохая идея.
— Никто не видел как мы закончили там, на поле. Никто не видел то, что произошло сейчас. Я не расскажу никому об этом, — убедительно и как можно спокойнее говорил коммунист. Он понимал врага даже когда тот молчал. Внутри всё ходило ходуном: сердце бешено колотилось. Он впервые так сильно забеспокоился о состоянии своего противника. Казалось бы, почему его вообще должен волновать этот человек? Пока Советский и сам не мог найти ответа на этот вопрос. Однако, замечать за собой ненормальную тягу к Рейху стал ещё пару лет назад. Чувство беспокойства начало усиливаться с девятого класса, и вот оно приближалось к пику.
— Иди домой, — положив большую тяжёлую руку на, словно женское, плечо, её обладатель с грустью посмотрел на нациста. Немец, долго не думая, поднял взгляд и посмотрел прямо в янтарные, такие завораживающие глаза Советов, пока чужой взгляд будто тонул в голубых, как океаны, очах. Красные. Всё-таки заплакал.
Хватило всего мгновения, чтобы разглядеть и установить эту невидимую связь, как тут же голубой взор скользнул в пол, а голова еле качнулась вперёд, слабо ударившись о грудь Союза. Рука красноармейца инстинктивно поднялась и докоснулась до чёрных волос всего на короткий миг.
Спускающийся подросток по лестнице вниз к выходу и его одноклассник, провожающий глазами. Увидел бы посторонний, так и назвал бы — «чудики». Но эти «чудики» всё поняли лишь посмотрев друг на друга.
В эту встречу Союз осознал, что Рейх уж точно не здоровый и никогда таким не был. Возможно, осознание к нему пришло только сейчас из-за пристального наблюдение в последние месяцы за ним со стороны. Он был со своей изюминкой, пусть и такой пугающей. Испытывал ли русский к нему жалость и сочувствие? Или это было чем-то другим? Стоило разобраться в своих чувствах прежде, чем вновь начать контактировать с немцем.
«Мне снова нужен психолог» — лишь одна мысль крутилась у нациста по пути домой.
