***
— На тебя посмотришь и сразу жить не хочется, — он подошёл ко мне с двумя бокалами игристого. — Задумался, — всегда скрывал свои переживания под маской задумчивости. Приняв бокал, я сделал глоток. Он сел рядом. Мы были на неком балконе какого-то там высокого этажа, вид с которого открывался на город: многоэтажные современные здания с большими панорамными окнами (мы находились в таком же), взрывающиеся салюты в небе, музыка с разных сторон, радостные крики… — Не переживай, всё будет нормально, — видимо, он догадался о чём мои мысли. Я ничего не стал отвечать. Подтверждать, что всё будет нормально, я не мог, но и не мог опровергнуть. Любуясь городским видом, я не заметил, как дистанция между нами сократилась: он придвинулся ближе. — Ты не задумывался о том, что всё могло сложиться иначе? — О чём ты? — действительно, о чём я. Зачем вообще сказал эту фразу? К чему? Нет. Только не эти откровения под воздействием алкоголя. — Тогда, несколько лет назад, — боже, остановись, — когда я только пришёл на эту работу… нет, ничего, — я быстро покачал головой в разные стороны, сказав «нет» самому себе. — Договаривай, раз начал. Что я могу не знать? — он посмотрел мне в глаза. Точнее, я чувствовал, что его глаза смотрят на мои, видел это боковым зрением. Не сдержался и повернулся. — Я передумал. — Знаешь, — коллега достал сигару откуда-то из внутреннего кармана своего пиджака и отвёл взгляд, сосредоточившись на ней, — мой сын говорит, что вы, немцы, все похожи. — Что ты имеешь в виду? — Твой Рейх тоже так говорит. — Союз делится с тобой своими отношениями с моим сыном? — И довольно часто, — не удивлён, конечно, но в сердце что-то неприятно кольнуло. Мой сын, Нацистская Германия, никогда не расскажет мне о своей жизни. Все мои вопросы он либо пропускает мимо ушей, либо отмахивается, либо корчит смущающуюся рожу. Зависть берёт. Вздохнули мы одновременно. Это были два тяжёлых вздоха, будто два старика, которые поняли, что скоро наступит их смерть, и они проводят последние дни, вспоминая былое. Он прекрасно знал, что младший Германия не станет мне рассказывать что-то о себе или спрашивать у меня совета. — Прости, — не стоило извиняться. — Спасибо, — но мне было приятно, что он таким образом переживает за мои отцовские чувства. Два родителя одиночки. Мы хорошо понимаем друг друга. Прошло уже больше тридцати лет как мы знакомы. Время так быстро летит. Не успеешь оглянуться, а тебе уже пятый десяток. — Ты снова за своё? — и он, с сигарой во рту, обеими руками начал трепать меня за щёки, — хватит делать такую мину. — Рос, перестань, — это раздражает. Мы взрослые мужики, к чему этот детский сад? А его это только забавляет. Даже сейчас. Смеётся. Я снова сделал несколько глотков и посмотрел на Российскую Империю. Ему идёт улыбка. Эта улыбка заставляет улыбаться и меня. — Так лучше, — что у него на уме? Для меня всегда это будет загадкой. Как бы ни были близки два человека, никто и никогда не сможет заглянуть в разум другого. — Не желаешь после всего этого мероприятия поехать ко мне? — настолько ушёл в свои мысли, что и не заметил, как он уже стоял спиной ко мне, рассматривая ночной город за окном. — А как же… — Только что написал, что остаётся у вас. Сколько времени? Часа три? Четыре? Не столь важно. Главное, что дети уже дома. — Помню, почти два месяца назад я пришёл домой после ночной смены… — О, это когда я в панике тебе позвонил? — Да, именно тогда, — мы оба усмехнулись, хотя тогда было совершенно не до смеху, — я заглянул в комнату Рейха. Перегар стоял на всю квартиру, а эти лежали сопели. На утро меня разбудили криками, дракой. Вот такую картину я застать не хочу. Поэтому да, с твоего позволения, я еду к тебе.***
…Прошёл месяц с нового года. Жизнь идёт своим чередом, ничего не поменялось. Кроме одной вещи, случившейся на третье января. Как всегда я сидел на кухне со своими рабочими бумагами, пил кофе. Кто-то отдыхает на январских отпускных, а кто-то работает. — У тебя есть время? — Рейх заглянул в дверной проём. Выглядел робко, растеряно. Я заподозрил неладное. — Смотря что случилось, — не отвлекаясь от бумаг, я, как подобает отцу, держал лицо, даже несмотря на тревожность, которая подступила в моё сознание. — Я хотел поговорить на одну тему, — сын облокотился об стену, немного пройдя на кухню. Смотрел он в пол, как провинившийся в чём-то пёс. Мне пришлось отложить документы. Такое явление нечасто происходит. Затем кивнул на стул, стоящий напротив места, где я сидел. — Как ты относишься к нетрадиционным отношениям? — мне что ли послышалось. Сначала я не поверил своим ушам: со мной решили поговорить откровенно? Я напрягся. Теперь уже растерявшийся был не он. Вот так в лоб выдавать. Можно было меня хотя бы подготовить как-то к такому? — Предположим, спокойно, — возможно мой взгляд выглядел грозно, из-за чего Рейх отвёл свой взгляд в другую сторону. — Я не знаю, как ты можешь отреагировать на подобное, — с терпением ожидая новости, внутри всё крутило, — говорю на свой страх и риск, потому что ты мой отец, и мне бы хотелось, чтобы у нас не было каких-либо недопониманий… — Ближе к делу, — то, что он начал уходить от темы, явно виднелось. — Я вступил в отношения, — после этой фразы лишь один его ровесник всплыл у меня в голове. Я догадывался уже давно, причём не только я, но и РИ. Как бы Рейх ни скрывал свои симпатии, он не замечает, что окружающим всё видно. Особенно тем, которым не всё равно на него. — И этот кто-то.? — а мне бы хотелось, чтобы он сам озвучил. — Советский Союз. …Вот уже конец января. Кроме этой новости, все мои вопросы, порождённые любопытством, игнорировались. «А у вас всё хорошо? Как Союз? Он хорошо к тебе относится?» — один раз меня чуть ли не напрямую послали куда подальше. Совсем обнаглевший… Ладно, я такой же. Сразу видно — мой сын. Может быть, от желания узнать больше мне кажется, что Рейх так и хочет поговорить со мной на эту тему, но в силу своих принципов не станет этого делать. Хотелось бы в это верить. Мне, как отцу, важно знать, что собственный ребёнок доверяет мне. Это высшее, на мой взгляд, проявление любви со стороны дитя. Я прожил достаточно на этом свете, чтобы начать понимать окружающих. Я не психиатр, но я политик. Эта работа также связана с психологией. Единственное, кого я не могу понять — других профессиональных политиков, ведь каждый политик играет роль, каждый профессионал — актёр. И не могу понять своего сына. Не из-за того, что его психология слишком сложна даже для врачей, а потому что он сам по себе такой. Я вижу в нём потенциал к этой сфере деятельности, он бы смог многого достичь. Но не хочет. Каждый родитель хочет для своего ребёнка лучшего, счастья. Каждый родитель считает, что он знает больше, что нужно его ребёнку, но это не так. Я буду противиться его вкусам, увлечениям, ведь я — отец. Но что бы и кого бы он ни выбрал, я поддержу его. Ведь он — мой сын.