бомBITCHеские сплетни

— Ты не понимаешь, это же как… — Что? — высокий старшеклассник обернулся. Его лицо было напряжено, раздражение сияло на весь школьный коридор. — Это получается, что мы как братья, это ненормально! — нацист резко жестикулировал руками и тараторил одно и то же на протяжении нескольких недель.       С момента ситуации на кухне прошел почти месяц, осталась неделя до конца учебного года. Все радовались предстоящим каникулам, останется последний год до другой жизни, новой и ещё неизвестной. Экзамены, поступление… Многим будет вовсе не до разборок, приключений и прошлого веселья. Учёба, учёба и ещё раз учёба. — Ты несёшь полнейший бред, — коммунист в очередной раз закатил глаза. Он уже обдумывал это, но в голове всё никак не укладывалось. Как они могут быть братьями? Если их отцы встречаются, тем более тайно, они же не женаты, вместе не живут, всё в порядке вещей. Не стоит вообще поднимать эту тему, как он считал, лучше заниматься своей жизнью.       В отличие от него, Рейх считал это чем-то неправильным. Будто всю жизнь его обманывали. Это была больше обида на отца. Ни слова ни духу о матери и об их семейной жизни, а теперь, спустя столько лет, он нанюхал след, который вывел его на тайну. Подобное ударило по ещё не окрепшему для таких потрясений уму. — Я искренне не понимаю какого хера ты хочешь от меня, — идя впереди уже в раздевалку после учебного дня, громкие голоса притягивали к себе внимание всех вокруг. Но никто так и не мог понять о чём говорят вновь ругающиеся Союз и Рейх. — Но это же ненормально, они должны были сказать… — То есть, если они скажут на прямую, ты успокоишься, и это не сделает хуже? — вопрос заставил Третьего остановиться и задуматься. Пройдя ещё пару метров в тишине, русский обернулся проверить в чём дело, — ну чего ты встал? — Ничего, — в итоге с опущенной головой и с той же тишиной немец поплёлся за Союзом.       И такое стало происходить всё чаще. С каждым днём интерес и чувство обманутости росло, нацист хотел знать правду о своей матери, о нынешних отношениях отца и почему всё произошло так. Нередко в семейном фотоальбоме он видел фотографии из юности Германской Империи, который стоял вместе с Австро-Венгрией и Российской Империй. Выстраивая логические цепочки в голове, ссовец приходил к не лучшим выводам: причиной развода послужил отец его возлюбленного. Паранойя насчёт того, что и любимый человек его обманывает, покрывая свою семью, тоже давала о себе знать. Он допытывал и словесно терзал Союза, чтобы тот хоть что-то сказал, хоть как-то прокомментировал ситуацию, но этого не происходило.       Для Союза это кажется пустяком, но не для Рейха. Это целая трагедия, придуманная им же. Ведь ничего плохого нет в том, что их отцы встречаются, тем более тайно. Это же и значит, что навряд ли какая-то «свадьба случится». Уж тем более когда однополые браки ещё не везде разрешены. Рейх слишком загнул.       СССР, казалось, непробиваемый. Порой его равнодушие пугало, проявляясь ко всему абсолютно, и даже к нацисту. Это случалось периодами, например, один раз в две недели. Не регулярно, не каждый день, но временами было плевать на всё. Такая «особенность» была в нём с самого детства, Бог знает почему.       Весь последующий день, помимо семейной недоговорённости, Рейх не мог выкинуть из головы проблему, нагрянувшую внезапно: не пойдя с Союзом домой, он заметил, что помимо Чеха и Югослава к ним присоединилась довольно незаметная ранее личность. Всё чаще эта некая особа вилась вокруг Советского. — Ох ты какой серьёзный, bro. — Отвали, Америка, — Рейх был плох в слежке, ведь кто-то да к нему подойдёт. Скорее тогда не плох, а невезуч. — За кем шпионишь, James Bond? — Ты стал плохо слышать? — огрызнулся с оскалом немец, повернувшись резко на собеседника, а затем обратно на цель, которая уже исчезла из виду. Ну вот как можно потерять четырёх людей из виду буквально за две секунды? Только самый неудачливый Бонд так сможет. Он цокнул и обратно повернул голову на США. — Та-ак за кем? — говор в привычной манере, всё те же солнечные очки, всё тот же строгий чёрный школьный костюм и всё тот же апельсиновый сок в руке — сама невинность. Его глаза проморгались, словно взгляд кота из Шрека, и уставились на одноклассника. — Ни за кем, за счастьем блять, — немец развернулся и направился вперёд к дому, в надежде, что по пути вновь наткнётся на компанию своего парня, однако в сопровождении был уже не один. — А-а-а, за Союзом! — Отвали, — он ускорял шаг, и, как в дешёвых комедиях, Штаты ускорял шаг за ним. — Да ладно, перестань, поведуй всё старине Аме, — он догонял друга, стараясь заглянуть ему в лицо. Третий ловко уворачивался от его пристального взгляда. — Не хочу, — и послать не пошлёшь, всё-таки знакомый хороший, даже друг, и сказать не скажешь. — Если тебе нужна какая-то информация… — немецкая остановка. «Тормоза» оказались настолько резкими, что американец оказался впереди него. — В каком плане? — Мне кажется, ты хочешь знать больше о той девице. Разве я не прав? — Штаты подмигнул, состроив игривую мимику. — И что ты знаешь? — зацепило. Слежка ради информации… «Какой же я идиот, ну точно» — подумал Рейх, ведь сразу можно было бы спросить у Америки. Как же он сразу не догадался. — Ну, она с другого района, перешла в их школу в девятом классе, давняя подруга Чехословакии и Югославии, однако когда мы сюда перешли, я ещё ни разу не видел, как они с ней общались, — последнюю часть фразы Аме произнёс задумчиво, смотря в небо, будто разговаривает не с одноклассником, а с самим с собой, проговаривая мысли вслух. — Ну так и? Почему сейчас-то с ними, знаешь? — подгорало любопытство, а ещё тревога: скорее бы уже убедиться, что всё нормально, и такое общение всего лишь совпадение. Америка поднял палец вверх, открыл рот, вот-вот и скажет эту тайну… — Я не знаю, — но он выдохнул и опустил палец обратно. Умеет держать интригу. И бесить, — но это ненадолго. В общем-то, я тебя понял. Мне она, говоря между нами, тоже не особо нравится. Я тебе сообщу, bye-bye.       Когда приходит понимание, складывается чувство, что все ссоры из-за его отсутствия позади. Но где вариант того, что понимание не пройдёт? На самом деле, шансы маленькие. — Кто она? — Рейх подошёл к парте близкого человека, от которой только что отошла девушка. — Наша одноклассница, и ты её знаешь, — невозмутимость, будто обыденная ситуация. Но на самом деле ничего подобного. — Я её не знаю. — По крайней мере видел и знаешь как её зовут. Что ты от меня хочешь? — Союз тяжело вздохнул и устало посмотрел на парня. Последний нахмурился, его недовольство чуяли за километры. Парту русского обходили стороной, не хотя влезать в чужой конфликт. Ит и Яп не успели остановить Рейха, перед тем как он направился к Союзу, поэтому прямо сейчас он надвисал над столом и терзал бедного «пленника» дерева. — После школы мы пойдём ко мне и поговорим, вот, чего я хочу, — уроки прошлого говорить на прямую не прошли даром, с тех пор наставления непонимающему двухметровому оболтусу преподносят на блюдце. Оно может и к лучшему, а может и нет, ведь такая прямолинейность оттягивает конфликт, создавая ещё большее напряжение в отношениях.       Звонок с урока и радостные детишки бегут по домам или на прогулку, главное вон дальше от учебного здания. Осталась всего неделя, и десятый класс будет позади, но закончить учебный год без происшествий конечно же не удастся.       Привычная кухня немецкой семьи, обеденный стол, который не раз превращался в стол для переговоров, и два человека, ведущих эти самые переговоры. — Я не изменяю тебе с ней, мы просто общаемся… — Когда говорят «просто» это нихуя не просто. — Во-первых, не перебивай меня, — Союз раздражался, вот-вот и он готов взорваться. Даже всем сердцем любя немца, выдержать его мозгоёбку не смогут и самые прочные нервы, — во-вторых, ты ебал мне мозги из-за наших отцов, так к этому ещё прибавилась твоя необоснованная ревность, ты ни на секунду не замолкаешь о проблемах, которые тебя ни каким боком не касаются, зачем раздувать из мухи слона? — Ах не касаются. То есть, ты можешь на меня каждый раз класть хрен, гулять со своими «простыми» подружками, — хозяин квартиры медленно поднимался из-за стола, сделав в воздухе кавычки пальцами, — мне можно ни черта не рассказывать о собственной же семье, будто я похуистичный дегенерат, который может нихера не понять. — Я не считаю тебя таким, — русский насупился ещё больше и слегка дернул рукой по столу, предварительно также встав параллельно нацисту.       Повисла пауза. Её быстро прервал коммунист фразой, которая разрушила последние капли спокойствия Рейха. — Этим всем ты лишь отталкиваешь меня, словно добиваешься, чтобы я ушёл. — То есть, однажды так оно и выйдет?       Снова минута молчания. Сейчас мог бы быть идеальный момент для того, чтобы ссовец влупил пощёчину, но он развернулся и подошёл к окну. — Уходи, — всё чаще он стал уходить от физической силы к одиночеству. Это одиночество гнетёт, оно погружает на самое дно, образовывая незаполненную пустоту недоверия ко всем, кто его окружает. Лучше он был бы избит, чем чувствует это. Союз не знал, он не мог знать. Это единственное, что немец не мог ему сказать на прямую — даже будучи с ним, один шаг русского в противоположную сторону, и пустота в душе расширяется. Такими темпами это будет огромная бездонная чёрная дыра. Для человека важно чувствовать заполненность, важно чувствовать, что он часть чего-то, часть чьей-то жизни. А также чувствовать, что кто-то хочет быть частью его жизни. Как выяснилось, недоверие есть даже в семье. По отношению к друзьям, второй половинке — присутствовало регулярно. Но теперь на постоянной основе. И в эти моменты, чтобы не расширять пустоту, подросток стал уходить и прогонять других от себя. Он боялся признаться самому себе, что действительно отталкивает людей, ведь именно этого он не хочет делать. Тем более таких близких, как Советский. Но всё выходит наоборот.       Близилось медицинское обследование. И лучше бы это обследование означало проход по всем врачам, а не к одному — психотерапевту. По рекомендациям психолога, судя по последним настроениям Третьего, стоит посетить более уполномоченного врача в работе с психбольными.       Прошло дней пять с ссоры Союза и Рейха, последний не появлялся больше в школе, выходил на связь только с тремя знакомыми: Япом, Итом и, на удивление, с Америкой. Оно и не удивительно, что Америка «задолжал» информацию о невзрачной ранее однокласснице. Однако помимо этого с ним было и просто приятно общаться.       С тех пор русский ни разу не звонил, не писал и не приходил к немцу. В ответ получал то же самое. В школе уже давно поняли, что у голубков ссора, да довольно сильная. Эту тему никто не затрагивал, потому что Советский своим злым и уставшим видом отпугивал всех в округе. Было видно — начал переживать. Но ему сказали уйти, он и ушёл. Может Рейх до сих пор не хочет его видеть. Конец? Да ну нет, так просто эти отношения закончиться не могут, слишком просто. Да и повод такой уже бывал, и что? Ничего, продолжение следует. Но что же изменилось в этот раз?       Наступили каникулы, ещё пару дней и вот уже первое июня. Лето, пора гулять, отдыхать и веселиться, а немец пропал. Исчез с радаров, никому не сообщив. Вот уже два дня он не писал никому, так оно и продолжится ещё чуть больше недели. Всё же в больницу загреметь пришлось, конечно же не сообщив об этом всем остальным.       Пришёл на сеанс в таком паршивом и депрессивном настроении, так и поехал в место для таких же на ближайшие дней десять.       Кто бы знал, что его партнёр через несколько дней после его отъезда тоже окажется сидящим на кресле у психолога. — Расскажите немного о себе? Есть ли жалобы, проблемы со здоровьем? — Учусь в школе, особых хобби нет, разве что играю немного на гитаре, когда есть настроение. Люблю проводить время с друзьями, раньше с ними играли в футбол. Проблем со здоровьем у меня нет, — русский смотрел в потолок равнодушным взглядом. Это было не так. Он знал все тонкости работы психолога, знал, как можно дать слабину, а потом загреметь также, как и его дружок, в отдалённое место, знал, как обмануть, знал, что и как говорить, знал многое о разных диагнозах, но никогда не подозревал, что у него тоже может быть один из них. Благодаря отношениям с человеком нестабильным, он и начал изучать психологию, которая довольно сильно увлекла его. — Почему вы здесь? — психолог была своего рода профессионалом. Она различала даже такой спокойный говор, за которым скрывалась тревога и раздражение. — Поговорить? О чём — не знаю. Это была прихоть моего отца, — с невинным взглядом пытался найти оправдания школьник. Являлось правдой. Только вот кроме одной детали: он хотел кое о чём поговорить. — У меня было много клиентов, Союз. Многие пытались скрыть то, о чём хотели рассказать. Может это и ваш отец настоял на походе ко мне, но вы особо и не сопротивлялись, — психолог опустила взгляд, на мгновение словно вспомнила момент из прошлого с одним пациентом, который долгое время пытался скрыть свои чувства и мысли.       Парень вздохнул. Его голова повернулась на окно: солнечно, зеленые деревья и ухоженные клумбы, высокие дома, много магазинов, разные кафе и прочие заведения. Центр города как никак.       Сеанс закончился, особых выводов из него не последовало, но Союз решил, что придёт снова. И скорее всего не один раз. Врач заверила его, что с небольшими проблемами в больницу не ложатся, а у него по большей части запутанность в себе. Хотя что-то в нём было. Всего лишь первый сеанс, рано делать выводы. — У меня только один вопрос, — сидя на переднем сидении, обратился сын к отцу, — мы уже обсудили, почему я пошёл на приём. Из-за того «ты какой-то грустный» и бла-бла-бла, но. Ты так быстро нашёл психолога или давно подумывал меня сдать в дурдом? — Быстро нашёл. Знакомый посоветовал.