«У меня такое чувство, будто ты за эти три месяца стал, по крайней мере, на пять лет старше — так ты изменился. Ты стал на пять лет красивее. И на десять лет опаснее».
Тэхён весь остаток недели морально готовится к поездке. Пока господин Чон разбирается с делами, дворецкий готовит прислугу к их отъезду: инструктирует Минджэ, нанятого лично им повара, на всякий случай Ченле и даже Лин. И как только женщина выживала все эти годы без Тэхёна, когда господин Чон уезжал из дома, – непонятно. Вечерами дворецкий, уже привычно не закрывая дверь в спальню, позволяет своему начальнику развалиться у него на постели в обнимку с подушкой прямо в рабочем костюме, пока сам сидит за столом, составляя список дел на следующий день. Разговоры господин Чон ведёт самые разные: болтает о работе, собственной семье, однажды совершенно ненавязчиво намекает на то, что его мать разузнала, что он летит отдыхать в Германию с неким мужчиной. Тэхён сначала не понял, а потом долго хмурился, сидя спиной к кровати и пялясь в исписанный его ровным почерком лист. Госпожа Чон знает о любовных увлечениях собственного сына? Дворецкий был в замешательстве. Да, он открытых взглядов человек, он сам, говоря простым языком, гей, но чтобы беседовать об этом с родителями... После неудачного опыта с братом Тэхён бы никогда в жизни не решился рассказать об этом кому-то из близких. А господин Чон не боится, в открытую говорит о таких вещах с людьми, потому что ненавидит недопонимания. И не видит смысла скрывать от своих родителей такие важные, на его взгляд, новости, как то, что он обзавёлся партнёром. Во-первых, никем он не обзавёлся – господин Чон бежит впереди паровоза. Во-вторых, Тэхён промаргивается, вырывая самого себя из мыслей о знакомстве с чужой семьей. Человеку повезло иметь всё, чего никогда не было у него: родители, которые были рядом на протяжении всей жизни; богатство, достигнутое непомерным трудом; упорство и хладнокровие, благодаря которому он добивается того, чего хочет; младшая сестра, беспокоящаяся о родном брате. Тэхён не завидует. У господина Чона свои проблемы, у него – свои. Не ему судить, насколько лёгкой может быть чужая жизнь, – сам ведь понимает, что легко и не было. Ему говорили и об этом: о студенческих годах жизни, о том, как было тяжело выживать, а жить красиво хотелось. Тэхёну не понять, каково это – быть бедным. Он родился в богатой семье, а стоило уйти из дома после смерти родителей, он остался с Квоном, который также обеспечивал его существование. Сейчас Тэхёну хватило бы денег и на собственное жильё: он почти ничего не тратит, особенно в последнее время. Господин Чон сам покупает ему костюмы и аксессуары, все расходы берет на себя, а больше Тэхёну деньги тратить некуда. Не на что и не на кого. Ему незачем себя баловать – Чонгук с этим справляется и сам. Хочешь – на тебе, Тэхён, галстуки. Любишь играть? Держи коллекционные издания и учителя. Недвижимость? Щёлкни пальцами. — Я не умею щёлкать пальцами, — говорит он однажды, складывая покрывало, пока господин Чон уже привычно оккупирует его постель. — Тогда просто подумай об этом, — улыбался мужчина, — и я уже весь твой. «Весь мой», — думал Тэхён, пряча взгляд. А может, ему не надо, чтобы человек был весь его? Должны же быть какие-то правила, нормы, рамки приличия. Но господин Чон умеет вводить в ступор своими откровениями или несносным поведением. Он был прав, говоря о том, что Тэхёна не надо учить манерам, а вот ему самому не помешало бы. Но дворецкий больше ворчит: несерьёзно ругается, недовольно хмурится, когда его не слушаются и отказываются покидать спальню. Он бурчит себе под нос, причитая о том, что господин Чон ведёт себя неподобающе взрослому человеку; говорит, что он взрослый капризный ребёнок, что ему должно быть стыдно за своё поведение. А после, ложась в постель, показательно отвернувшись к окну и выключив лампу, давая понять, что продолжения не будет, чувствует нос в своих волосах. Мягкие губы, ладонь, нежно скользящую по предплечью, легкий поцелуй в мочку. Он слушает самые разные пожелания на ночь, а потом, стоит двери закрыться с другой стороны, тяжело вздыхает. От облегчения ли или разочарованно – непонятно. Но явно так, что вздох этот вынуждает его прикрыть глаза и самую малость пожалеть о том, что они не могут поговорить подольше, потому что завтра снова ранний подъем. Тэхён непозволительно много думает о Германии, отвечает скромными взглядами на все незамысловатые прикосновения, которые слишком много значат для него. Наверное, господин Чон не понимает, что делает. Тэхён падает в человека. Иногда лишь из вредности уворачивается от прикосновений или поцелуев, строит из себя невесть что, потому что недоволен таким откровенно заигрывающим поведением, а по итогу... Это всё-таки его губы отвечают на поцелуи, его руки ненавязчиво гуляют по плечам и предплечьям, не отталкивают, пока они вдвоём стоят в углу кабинета, скрытые от всего и вся в доме кромешной темнотой за закрытой дверью. Как подростки, которые боятся, что их застукают родители. Тэхён иногда забывается: на его губах, беззвучно, чужое имя. Ему нравится пробовать то на вкус, нравится и то, что от него этого не ожидают, – целуют глубже. Иногда он тоже теряет голову. После они подолгу стоят: Тэхён – тихо, господин Чон – громко, шумно дыша в самые губы, как заклинания нашёптывая тысячу и один комплимент. Что-то о сумасшествии, запахе, вкусе, желании, которое не может утолить. А на следующий день, уже вечером, на своей постели Тэхён находит небольших размеров коробку, доверху заполненную той маркой кремов, которой он пользуется: вишневый конфитюр, ароматные персики, дикий виноград, лесные ягоды и прочее и прочее. Записка: «Ich liebe», — украшает презент. Тэхён ради интереса скачал на телефон переводчик. «Люблю». Это ведь относится к ароматам? Дворецкий ворчал, сетуя на то, что ему не нужно всего в таком количестве. Господин Чон просто хочет сделать ему приятно, но ему, бога ради, что делать со всеми этими подарками, от которых уже давно ломится шкаф? Чонгук на чужое замечание, когда в шкафу что-то снова упало, сказал, что логичнее купить новый, чем ворчать на старый. — Или пора перестать скупать всё подряд, — предлагает Тэхён, на что мужчина усмехается: — Мне понравилось баловать тебя. Прошу понять и простить. Тэхён не прощает и не знает, как объяснить человеку, что ему этого всего не надо. Хватит и того, что есть. Господин Чон, пользуясь случаем, просит дворецкого оставить все вещи дома, взять с собой по минимуму. Утверждает, что костюмы не понадобятся, но как же Тэхён без костюма? — Нам лететь одиннадцать часов, — напоминает господин Чон. — Только самоубийца полетел бы в костюме. «Я бы полетел», — думает Тэхён. Он привык терпеть дискомфорт, но Чон отказывается слушать, на корню обрывает все разговоры, касающиеся внешнего вида дворецкого. Хмуро, на полном серьёзе, даже немного грубо заявляет, что не потерпит непослушания. Полёт будет комфортным, а Тэхёну стоит засунуть свою боязнь предстать перед кем-то в неподобающем виде куда подальше. Господин Чон перевернул его слова с ног на голову, заявив, что и он, выходит, летит в неподобающем виде, и люди вокруг – дикари неотесанные. Те ведь не щеголяют в костюмах итальянского покроя. Тэхён не может с ним спорить; хоть и запоздало, уже в самолете, но понимает, что ничего страшного в его внешнем виде нет. Господин Чон перед отъездом одарил его кашемировым свитером и брюками, и бортпроводнице не было никакого дела до того, кто он такой и почему летит с её начальником отдыхать. Боже, это невесть что... Тэхён только и мог, что читать всю дорогу, боясь поднять взгляд, потому что морально он всё ещё не был готов провести выходные заграницей. Ни отдых, ни романтические отношения, ни кашемировые свитера, – всё это ему не свойственно. Тэхён как будто заново учится жить; его постоянно норовят вытащить из зоны комфорта, показывают, каким может быть мир. Тот, оказывается, не такой уж и страшный. Германия встречает их ещё пока тонким снежным покровом и опавшими кленовыми листьями. Дома в городе украшаются к предстоящему Рождеству: на каждой двери венки с незажженными свечками; деревья кутают в гирлянды, прилавки украшены вертепами. Люди готовятся к «пятому времени года» – предрождественским ярмаркам и распродажам, а на главной площади, мимо которой они проезжали, уже установлена огромная ель. Господин Чон объяснил, что в Германии Рождество празднуется шумно, немцы готовятся к нему за месяц, католики называют это «адвентом». Многие в эти дни исповедуются и каются. Сам он не верит в Бога, но его отец – христианин, который чтит родные традиции, потому мужчине с раннего детства привиты знания о европейской культуре. Он тоже празднует Рождество: не с размахом, но и не консервативно. Может отдохнуть со знакомыми, а после, возможно, посетит родительский дом. Для Тэхёна это всё непривычно и дико: Рождество всегда было семейным праздником. Никаких пышных гулянок, ёлок, шумных компаний. Был только родной дом, накрытый стол и обсуждения прошедшего года, а чтобы гулять до утра, пускать салюты, украшать мишурой и какими-то непонятными фарфоровыми фигурками дома, – всё это странно. Господин Чон убеждает его, что до Рождества они здесь не задержатся, но ярмарки посетят обязательно. Говорит, что Тэхёну понравится, что в Германии Рождество такой же семейный праздник. Всё культурно и цивилизованно, главное – очень красиво. Дворецкий, кинув взгляд на пышную, ещё не украшенную ель, не понимает, что господин Чон видит в этом красивого, но не спорит с ним. Это традиции его семьи, кто Тэхён такой, чтобы давать им оценку? Он вообще чувствует себя не в своей тарелке, потому что, когда его спрашивают, не смотрел ли он американские фильмы, Тэхён коротко качает головой. Он знает, как вывести красное вино с белого ковра, как правильно стирать те или иные ткани, чтобы они подолгу сохраняли достойный вид, умеет готовить крокенбуш и посекундно знает, сколько нужно жарить мясо, чтобы то оставалось сочным, но впервые слышит о том, что какой-то толстый бородатый старик в красном балахоне пробирается в дома через дымовые трубы или окна, ест чужую еду, а взамен оставляет детям подарки. Почему только детям, если Рождество – праздник семейный? Как он вообще пролезает в трубу? Тэхёну таких вещей никто не объяснял. Когда ему не было десяти, он увлёкся музыкой, в пятнадцать умерли родители, а в семнадцать он уже сбежал из дома, с головой окунувшись во взрослую жизнь. И кто бы стал рассказывать ему, как в Европе празднуют Рождество? Квон не стремился обеспечить Тэхёну образование. Он и школу-то не окончил. Всю свою жизнь провёл в четырёх стенах, ухаживал за домами, не интересовался чужими культурными ценностями, многое знает из рассказов начальников, но то в основном касается бизнеса. Они подъезжают к дому, который ещё не успели украсить, только на двери висит зелёный пихтовый венок с колокольчиком и красным бантиком. Сам дом в хорошем состоянии: свежо и чисто, постельное приятно пахнет, комнаты проветрены. Чон Хосок, улыбчивый молодой парень, которого Тэхёну представили как домработника, добросовестно выполняет свою работу. Но когда дворецкий остаётся с господином Чоном наедине, то говорит, что он всё равно сделал бы лучше. Над ним по-доброму смеются, потому что Тэхён вот такой: привередливый, вредный и временами наглый. Господин Чон не против: у него наконец-то отдых, хорошее настроение и Тэхён под боком, который хоть и бурчит по мелочам, но всё равно удивляется всему, что видит. Ему не дают отдохнуть после перелёта: господин Чон уводит Тэхёна прогуляться по уютно-суматошному городу в преддверии праздников. Люди снуют туда-сюда, улицы преображаются, Тэхёну на стаканчике чая уже пишут пожелания наступающего счастливого Рождества. Господин Чон снова угощает, снова водит по кафе и ресторанам всю следующую неделю. А когда, как и обещал, приводит Тэхёна на ярмарку, тот искренне удивляется огромной, украшенной игрушками и гирляндой ели на главной площади. На город опустились сумерки, за неделю выпало немало снега, и тот, белоснежный, на каждом углу блистает желтыми искрами, словно кто-то посыпал его золотой крошкой. Ёлку поставили и дома по распоряжению Хосока, с которым у Тэхёна наладились отношения, когда он понял, что говорит с человеком на одном языке – языке порядка. Господину Чону не понять: ему нет дела до того, как именно убирается его дом, – а Тэхёну это важно. И интересно. И ещё ему просто приятно поговорить с понимающим его человеком. Они обменялись номерами под удивлённый взгляд господина Чона, который чувствовал себя странно довольным, с интересом слушая о том, насколько же крут этот их яблочный уксус, которым можно очистить неочищаемое. Действительно, средство универсальное, но чему мужчина радовался, Тэхён так и не понял. Господин Чон занимал всё его свободное время. Однажды, когда они прогуливались по торговому центру, из-за украшенных витрин которого у Тэхёна мелькало в глазах, Чонгук увидел фортепиано, стоящее в центре холла. Разумеется, он попросил Тэхёна сыграть. Дворецкий был в ужасе. В магазине сотни людей, и он в самом центре за белоснежным инструментом, не понимающий, за что ему это всё, но он играл. Легко, ловя на себе довольный взгляд господина Чона, какого ещё не видел: как будто им по-настоящему гордились, может, восхищались. И Тэхёну не было дела до людей, снимающих его на камеру, он играл джаз – мелодия из полюбившегося ему сборника. Заводная, легкая, под стать непонятно счастливому настроению людей вокруг, которым, кажется, заразился и он. Тэхён много улыбался. Со смехом мог выдавить из себя привычное «господин Чон», и это не было чем-то официальным, скорее саркастичным или игривым, потому что Тэхён по-настоящему сходил с ума. Он чувствовал себя так, словно оказался не просто в другой стране, но и в другом мире, может, параллельной вселенной, где всё так, как ему хочется. Оттого и страшно. Как будто в любой момент Тэхён может этого лишиться. Он не признаётся даже самому себе в том, что вечерами, когда господин Чон покидает его спальню, улыбка подолгу не спадает с губ. Дворецкий в любой момент готов лопнуть как воздушный шарик от переизбытка эмоций и чувств, которые навалились на него снежным комом. Никто не спрашивал Тэхёна, хочет ли он быть счастливым: за него всё решили сами. Он узнаёт, что у Чона много пагубных привычек: мужчина продолжает быть рядом, отдыхает душой и телом, как утверждает сам, много говорит о важном. Это выбивает из колеи. Тэхён позволяет себе не скрывать эмоций, будь то раздражение по мелочам или же приятное удивление из-за того, что его снова хотят вытащить из дома. А после долгих прогулок, – когда они возвращаются в тёплый дом замерзшие, когда рука Тэхёна уже привычно греется в чужом кармане, переплетенная с рукой Чона, – после всего этого они подолгу сидят в гостиной. После ужина, ближе к ночи, когда Тэхён знает, что его не ждут дела, он, оказывается, тоже отдыхает и телом, и душой. Для него необычно, что он вообще может наслаждаться тем, что уже полторы недели валяет дурака в чужом для него городе, с чужими для него людьми, которые по какой-то непонятной дворецкому причине так тепло относятся к нему. Иногда Тэхёну кажется, что он всего этого не заслужил; что он случайно занял чьё-то место; что не на него должен быть направлен нежный взгляд господина Чона, который сидит почти вплотную. Вполголоса рассказывает очередную историю с работы, над которой Тэхён смеётся, сжимая пальцами ножку бокала. Его даже не пришлось уговаривать выпить. Он ни с кем не проводил столько времени наедине, а господин Чон, как и обещал, ни разу не притронулся к телефону, пока Тэхён был в поле его зрения. Приятно, разумеется. До того, что Тэхён начинает открываться, да даже просто больше говорить, не боясь сказать что-то не то. — Знали бы вы, что о вас пишут, — он захмелел после первого бокала и убеждает себя не налегать на алкоголь. Ему это и не нужно даже, но так слова сами льются из него бесконечным потоком. — Думаешь, тебя мне описывали иначе? — Чон выгибает бровь. — Профессионал своего дела, вся прислуга у него ходит на цыпочках. Тиран, деспот, не зря так часто меняет начальников, — пересказывает он. — Ещё на том вечере у Хонга кто-то сказал мне, что ты однажды покалечил одну из его служанок. Девочка осталась инвалидом. Тэхён слышал об этом, и он не в состоянии остановить те слухи, которые ходят о нем. Всё, что может сделать, – игнорировать сплетни. Господин Чон ведь игнорирует их, значит, и ему это под силу. — Будь я таким, как обо мне пишут, разве приглянулся бы я тебе? — интересуется Чонгук. — Вы с таким усердием добиваетесь... — Тэхён пытается подобрать слово. Чего именно господин Чон добивается? Чувств, ответных признаний? — Тебя. — Меня, — на выдохе повторяет Тэхён. — Знаю, что ты постоянно думаешь, с какой это стати мне приглянулся именно ты. Если не ты, то кто? — легко, но серьёзно говорит Чон. — Даниэль? Я объяснял: он импульсивный. Тогда кто-то из моего окружения? Кто это был бы? Тяжело искать себе мужчину в кругу моего общения. Ты и сам знаешь, что многие уже обзавелись жёнами, детьми. Для каждого, собственно, моя ориентация – полный абсурд. Самый оптимальный вариант – парни по вызову. Я могу потребовать у них справку, могу купить, переделать под себя. Они станут покладистыми, послушными, никаких ссор, ругани – по-твоему, мне это и нужно? Вовсе нет. Кто сказал, что конфликты – это всегда плохо? Мы с тобой в постоянном конфликте, даже если не замечаем этого: наши взгляды сталкиваются, ты меняешь свою точку зрения, а я – свою. Мне не нужна кукла. Я не хочу учить человека быть человеком. — Вам нужны конфликты? — Конфликты способствуют росту человека как личности, но нет, — усмехается Чон. — Разумеется, мне нужно не только это. — У вас было много конфликтов с тем же Даниэлем. Разве нет? — не понимает Тэхён. — Смотри. Я говорю: мне не нравится белое вино, — он кивает головой на бокал. — Ты говоришь: хорошо, господин Чон, вы можете его не пить, но оно нравится мне, поэтому я буду. Даниэль бы сказал: тебе не может не нравиться белое вино, оно ведь нравится мне. Тэхён тихо смеётся: — Это глупо. — Он не привык идти на уступки. Вопрос с ним отпал? — дворецкий кивает в ответ. — А что до остальных... Такие, как ты, не размещают анкеты на сайтах знакомств. Или я чего-то о тебе не знаю? — Такое чувство, что вы знаете обо мне всё и даже больше, — Тэхён взбалтывает вино, разглядывая его, Чон говорит устало: — Тэхён, душа моя, — он долго молчит, прежде чем продолжить: — Я устал. От людей, которые хотят поиметь с меня какую-то выгоду, устал от работы, и сейчас я просто нашёл человека, который дарит мне спокойствие. Знаешь, с какими мыслями я просыпаюсь? Первый, кого я хочу видеть утром, – ты. Потом всё остальное. Как там говорят? И пусть весь мир подождёт. Даже если устал, я возвращаюсь домой с мыслью, что меня обязательно встретят, накормят, пожалеют. Глаза у меня на месте, вижу же, что тебе жаль меня, когда я работаю допоздна. Мне с тобой спокойней. Потеряй я все, ты бы отвернулся от меня? — Вы бы ничего не потеряли. Слишком умны для этого. — А есть те, кто хочет, чтобы я потерял всё, что имею. Ты в меня веришь, просто потому что, приятно знать, — улыбается Чон. — Я и сам не думал, что с тобой всё так получится: мне нужно было найти кого-то для дома, а нашёл для себя, — он уже привычно берёт ладонь Тэхёна, прикладывает к своей щеке, а тот выдыхает: — Господин Чон... — Чонгук. — Чонгук, — сглатывает он, все ещё не зная, что сказать. — Тебя не надо учить манерам, ты не боишься работы, в моём мире как рыба в воде, — негромко говорит тот, приближаясь. Забирает чужой бокал и ставит на столик, а Тэхён снова почти не дышит. — Кто в здравом уме откажется от такого, как ты? — его губы касаются щеки, там и скулы, а Тэхён оказывается прижатым к дивану. Он стискивает коленями бока мужчины, руки ложатся на плечи. Ждёт, боится. — Я не знаю, что мне ещё для тебя сделать. Не может же быть такого, чтобы ты вообще ничего не хотел. Может, больше времени со мной? Где ты успел побывать? Тэхён, помоги мне. Подскажи. — Чонгук, — сглатывает имя. — Ничего не нужно. Мне приятно и всё то, что вы... — Тэхёну сложно быть со своим начальником на «ты», но он пытается: — Приятно и всё то, что ты делал и делаешь для меня. Не надо изобретать велосипед. — Приятно? — его губы касаются шеи, у Тэхёна сбивается дыхание. — И это тебе приятно? Он признаётся – полушёпотом, зажмурившись, не отрицая своего влечения: — Я не был ни с кем после Данхёна. А господин Чон толкается между ног, мурча на ухо: — Ты хочешь меня? Хочет? Тэхён даже не замечает, как с его губ срывается тихое: — Хочу. Он знает, что не станет об этом жалеть, понимает, что его могут вводить в заблуждение, на некоторые вопросы он так и не получил ответ. Тэхён очень хочет, чтобы все это по-настоящему, чтобы дольше, чем на два года, как когда-то, признается, открытый душой: — Я очень хочу тебе верить. — Тэхён, augensternchen, душа моя. Mein Sсhatz, — его голос глубокий и тяжелый. — Ты ошибаешься, если думаешь, что я тебя не боюсь. Ты опасный. Посмотри, что ты со мной делаешь. Его тёплые руки ныряют под свитер – Тэхёна давно никто не касался так. Это страшно, потому что он потерянно кивает в ответ на просьбу побыть с Чонгуком подольше. Он знает, какой смысл заложен в это «подольше». Не сопротивляется, на ватных ногах, подталкиваемый в спину, идёт до чужой спальни. Тэхён не знает, какой человек в постели, что ему нравится, как с ним будут обращаться, но доверяет всему. Сложно думать из-за возбуждения, сложно не целовать в ответ, когда очень хочется. И стоит двери в спальню закрыться – как только щёлкает замок, – Тэхён замирает в полутьме перед самой кроватью. Позади него шаги, стук чужих каблуков, а после – тесные объятия со спины и много шёпота о том, что ему будет так хорошо, как никогда не было раньше. Господин Чон включает светильник, снижает яркость, ненавязчиво успокаивает поцелуями, прикосновениями, стягивая с Тэхёна свитер. Кожу обдаёт прохладой, руки дворецкого беспорядочно скачут от пуговицы к пуговице, расправляясь с чужой рубашкой. Чонгук словно исследует его: ладони скользят от шеи, по груди вниз, цепляясь пальцами за нотную строчку на рёбрах – отрывок из реквиема, на котором Тэхён раньше часто ошибался. Цепкий взгляд внимательно разглядывает тело, наслаждается, губы втягивают в поцелуй. Тэхён теряет голову, когда падает на кровать. Он и так не старался над укладкой в последние дни, совсем перестал пользоваться гелем для волос – те рассыпаются, – и Чон вдыхает аромат шампуня, поспешно избавляясь от расстёгнутой рубашки. — Что ещё у тебя есть? — горячо шепчет мужчина куда-то в шею, и Тэхён смотрит расфокусированным взглядом в потолок. Сперва не понимает, но затем касается ладонями голого торса, чувствуя, как живот вздрагивает под пальцами, отталкивает, не давая себя поцеловать, из-за чего Чонгук непонимающе смотрит на него, нахмурив лоб. Тэхён перекатывается со спины на бок, утыкаясь лицом в постель и показывая уже всего себя, его самую большую страсть – музыку. Витиеватый музыкальный ключ, обвитый маленькими листьями, украшает лопатку. Совсем небольшой; это его первое тату, не самое красивое для других, но значимое для него. Музыка – самое ценное, что было в его жизни после смерти родителей. Однажды Данхён назвал его татуировки «шлюховатыми». Говорил о том, что подростки бездумно портят своё тело: у Тэхёна оно тогда было хрупким, ещё совсем мальчишеским. Больше он себе ничего не делал, перестал обновлять тату, начал скрывать их под рубашками, чтобы ни одна живая душа не увидела. Но господин Чон увидел: Тэхён сам показал, доверился. Он не ждёт комплиментов, каких-то громких слов восхищения, но его целуют в лопатку. Поцелуи покрывают спину, ладони с каким-то больным трепетом оглаживают блеклые чернила – его короткую историю жизни. И это так важно для Тэхёна. Он не может передать словами, насколько больно ему сейчас, одновременно с этим на выжженной временем душе латаются трещины. Его, человека, который сам разломал себя и разложил по полочкам в угоду другим, бережно собирают заново. Он не мученик, просто запутался и уже не мог понимать, что будет для него правильно, а что – нет. За семь прошедших лет это первый раз, когда Тэхён не спешит вернуться к домашним делам; когда ему просто приятно проводить время с человеком, которому действительно не всё равно. Господин Чон нежный. Он почти доводит до слёз своим шёпотом, раскрепощает. Тэхёну не стыдно лежать в его постели нагим, не стыдно за то, что у него трясутся руки и колени, которые он разводит в стороны, подпуская мужчину к себе. Не стыдно хватать губами горячий воздух между поцелуями, сдерживая рвущиеся наружу стоны боли, пока его торопливо растягивают чужие пальцы. Тэхён просит не торопиться, и к нему прислушиваются: ласкают губами шею, спускаясь поцелуями всё ниже, добираясь до выцветших нот. Его целуют по октавам, выбивают из груди весь воздух. В комнате душно, пахнет одеколоном и маслом для массажа – тяжелые запахи, из-за которых у Тэхёна горят лёгкие. — Боишься, — шепчет Чонгук на ухо, но Тэхён качает головой – не боится. — Совсем нет? — Нет, — тяжело дышит. — Тебе наверняка говорили: ты красивый. И как человек может говорить такое интимным голосом, пока Тэхён настолько раскрыт перед ним? Краска заливает лицо, он надламывает брови, непроизвольно застонав, когда пальцы толкаются в него особенно глубоко. То ли от боли, то ли от удовольствия, – неясно, но Тэхён в который раз за последние дни сходит с ума. Уже и не сосчитать, сколько нежеланных мыслей проскальзывало у него в голове, сколько фантазий пережил разум, когда он оставался один на один с собой. Да, он грешил. Врал сам себе, что организм просто требует разрядки. Может, так и было, но никто не заставлял его представлять господина Чона с собой. Узнай тот об этом, Тэхён бы провалился сквозь землю, поэтому на всякий случай держит язык за зубами. Образно говоря. Потому что в действительности его целуют, глубоко и мокро, толкаясь между ног, отчего Тэхён болезненно скулит мужчине в рот, не ожидая такого. Он весь напрягается, тяжело дыша, пытается привыкнуть, но у него не было секса семь лет, считай, девственник, и Чонгук понимает: даёт привыкнуть, мучительно медленно выскальзывая из него и толкаясь обратно. Становится неторопливым, терпеливым, хотя Тэхён чувствует тяжелое дыхание мужчины и то, насколько тяжело ему сдерживаться. Его кусают в шею, вот так нагло и бесцеремонно впиваются зубами в нежную кожу, а после язык нежно проходится по тому же месту. Ласковый зверь. Тэхёна пробирает дрожь, стоит господину Чону начать двигаться быстрее, как будто нетерпеливо, снова столько всего обещая, сужая пространство вокруг них. В тишине спальни они кажутся непозволительно громкими. Для Тэхёна его слова не пустой звук: сколько раз ему пытались доказать, что он получит всё, чего желает. Может быть, он всё-таки желает, чтобы его действительно любили, но он точно не берётся утверждать, что чужие чувства и есть та самая любовь. Между ним и господином Чоном происходит всякое: понимание, взаимное желание, страсть, нежность вкупе с редкой необходимой жестокостью. Не любовь. Они оба далеки от этого понятия, зато влюбленность – возможно. Его сердце тоже бешено колотится, хочется столько всего сказать человеку: «Я доверяю. Я буду рядом, даже если ты об этом не просишь». Он хочет рассказать о том, что его тоже привлекает чужой аромат, эта страшная уверенность в собственной правоте. Страшная – потому что господин Чон оказывается прав всегда. Тэхён не в силах тягаться с его складом ума. Он хочет кричать о том, что не нужно поступать так с ним: заставлять влюбляться в себя. Ведь потом может быть больно, потом может быть всякое, но сейчас есть только этот вечер, вернее – холодная зимняя ночь. Гейдельберг, полуосвещённая спальня, одна кровать на двоих, в которой, вероятно, Тэхён останется до утра, сбитое постельное и они. Здесь нет дворецкого и его начальника, нет господина Чона. В этой тишине, на этих простынях есть только Тэхён и Чонгук. Тэхён смакует чужое имя на выдохе, когда в него толкаются бёдрами, и воздух застревает в горле. Чон-гук. Звучит как музыка. Что-то грозное, но будоражащее, пускающее мурашки по спине. Тэхён бы сочинил для него мелодию. О том, как красиво мощное тело вдавливает его в кровать, как жарко ему от чужих губ и слов: «Мне так хорошо с тобой». Тэхён почти захлебывается в собственной чувствительности, сладко простонав и запачкав живот спермой. Ему тоже хорошо, ему хватило, господину Чону – нет. Его поцелуи не закончатся никогда; он доводит Тэхёна до дезориентации и изнеможения, не выпуская из постели. Несколько часов кряду только и делает, что липнет, как будто из них двоих именно он нуждается в заботе и ласке. Может и так. Тэхён дарит и ту: впервые пробует зарыться пальцами во влажные волосы мужчины, хрипло дыша. Прижимается плотнее, отдаётся, пока Чон доводит себя до оргазма. Крепко сжимает бёдра, торопливо толкаясь глубже и при каждом движении вынуждая Тэхёна стонать, потому что приятно. Приятно и больно. А когда тот кончает с усталым стоном на выдохе, кажется, что это конец, но всё начинается заново: — Кто, если не ты? — едва слышно. — Ты был прав: будь ты таким, каким я хочу, я бы тебя не захотел, — тяжело хрипел господин Чон, скользя ладонями по взмокшей коже. В груди – ураган чувств. — И всё же... — немного безумно улыбался он в поцелуе, сокровенно шепча: — И всё же ты именно такой, как я хочу. Не могу объяснить. Попытайся понять. Странно, но Тэхён понимает, безоговорочно отдаваясь вновь и вновь. И всё по кругу: взаимные ласки, удовольствие, будоражащие душу слова, заставляющие трепетать сердце поцелуи. Сколько внимания дарят ему одному, всему целиком и каждой части тела по отдельности, особенно рукам: с каким трепетом целуют ладони. В какой-то момент ему даже кажется, что проходит куда больше одной ночи. Тэхён не спал, когда в комнате наконец погас свет. Его, измученного, мокрого, обнимали со спины, нежно целуя в позвонки, как будто извинялись за доставленную боль, но ему, честно говоря, было всё равно на ту. Он лежал, уставившись в стену, зарывался лицом в подушку, прикрывая глаза, с усталой улыбкой, проскальзывая пальцами между чужих, чтобы тесно сжать те. Его боготворили, благодарили, остатки нежных слов прятались по углам, им не хватало места в переполненном чувствами Тэхёне. Кажется, тогда он подумал, что это его счастье. Должно же то существовать? Тэхён настолько устал за ночь, что проснулся в той же позе – на боку, с рукой под подушкой, а разбудили его голоса: хриплый господина Чона и чей-то ещё. Сначала дворецкий не понял, хмурился, когда в спальне внезапно открылись шторы по просьбе Чонгука, а после распахнул глаза, уставившись в стену, и позорно полез под одеяло, пряча лицо в подушку. Хотя Хосоку и так было ясно, что Тэхён здесь не для светских бесед. Домработника абсолютно не смутила обстановка: разбросанная одежда, голые мужчины в обнимку. Он, как и Тэхён, всего лишь выполняет свою работу, но менее стыдно дворецкому от этого не становится. Он потом ещё долго рычит и ворчит на господина Чона, тот с извинениями тянет его обратно в постель, с которой Тэхён подскочил, болезненно простонав, стоило Хосоку скрыться за дверью. Боже, ну и позор. «Это было в первый и последний раз», — говорит себе Тэхён. В первый и последний, чтобы он краснел перед другими людьми из-за таких вещей. Ведь есть правила, нормы приличия, которые, кроме него, вообще никто не стремится соблюдать! Взгляд падает на часы, и дворецкий ужасается: уже давно за десять. Да чтобы он... да так поздно... Господин Чон, может, и не понимает, чего он так тяжело вздыхает, но точно понимает, чем недоволен. Потому ласково просит лечь обратно, провести с ним ещё долгие пять минут, а Тэхён после того, что между ними произошло, разве может отказать? Может, вообще-то, и отказывает, бегло накидывая на себя то, что первое попалось под руку: слава богу, его же белье и чужая рубашка. Из зеркала в ванной на него смотрит совсем другой человек: потрёпанный, с красными пятнами на шее и груди. Он припоминает, что к нему присасывались пиявкой. Пальцы сами скользят по отметинам, очерчивая неровные круги, пока дверь в ванную внезапно не открывается. — Какой же ты пугливый, — с усмешкой говорит Чон, зарываясь носом в растрепанные волосы. Его не смущает собственная нагота, а Тэхён отворачивается, чувствуя, как в бедро упирается член. Дворецкий сухо сглатывает, потому что он ещё долго не сможет лечь в постель с целью заняться сексом: у него болит буквально всё. Мышцы ноют, в заднице саднит. Нет, его не заставят. Но в паху сладко тянет, когда господин Чон сгребает его в руках, плотнее прижимая к себе. Просит перестать вредничать и поцеловать – Тэхён поворачивает голову, заглядывая мужчине в глаза. Впервые после ночи. При свете дня всё кажется другим: нет того желания и похоти. Его целуют мягко, а Тэхён и не может не целовать в ответ. Снова поддаётся, сталкивается с чужим языком, нагло скользнувшим в его рот, и дыхание в который раз позорно сбивается. — Тебе даже не надо стараться... — говорит он в чужие губы, но мысль не заканчивает, а господин Чон с любопытством смотрит на него. — Не надо стараться с чем? Но Тэхён осторожно выталкивает Чонгука в грудь за дверь, пока тот с игривой улыбкой на губах мурлычущим голосом добивается от него ответа: — Если ты скажешь, я откажусь от перспективы стоять под дверью голым и плакаться тебе о несправедливости жизни, пока ты принимаешь душ, — щурится тот. — Не играй со мной. — Кто мне запретит? — хмыкает Тэхён. — Ты? Чонгук наигранно поражённо вздыхает, хмуря брови. — Я тебя раскрепостил, а ты заставляешь меня пожинать плоды. Непослушание – это хорошо, но лишь когда оно в меру. Тэхён безразлично кивает в ответ, закрывая дверь ванной на замок. Включает воду, скидывает одежду, как снова слышит голос господина Чона: — Тэхён, душа моя, не поступай так со мной. Дворецкий смеётся, качая головой, косится на дверь. Прежде чем забраться в душевую, щёлкает замком, открывая ту. Да, впускает. В ванную, в тело, сердце, душу. Он уже профукал тот момент, когда можно было дать заднюю, все дальнейшие сопротивления будут бессмысленными. Когда он стоит в душевой под горячими струями воды, а после чувствует ладони на талии, скользящие вниз по бёдрам, то молит Бога отца господина Чона: не влюбляться слишком сильно, чтобы, в случае чего, было не так больно расставаться. Может, ему тоже стоит выучить парочку молитв... Вдруг правда поможет отвадить беса?*****
Тэхён возвращается домой другим, он сам чувствует это. С лёгким сердцем, забыв о своём «неподобающем» внешнем виде, натянув удобный свитер, в котором летел и в Германию. Гейдельберг провожает их плотными сугробами снега, украшенными улицами, сверкающими огнями, которые видно из иллюминатора. Городок словно светится в преддверии праздника, и Тэхён устало вздыхает, откидываясь на спинку кресла. — Зимой здесь особенно красиво, — буднично говорит Чонгук, листая новости. — Мы вернёмся. Он не спрашивает, хочет ли Тэхён, потому что видит, что хочет. Ему понравился город, даже их странные обычаи, а особенно понравились украшения. При свете дня это выглядит не так впечатляюще, а вот ночью... Тэхён подолгу наблюдал за переливающимися разными цветами фонариками на ёлке, установленной в гостиной. Он бы установил такую и дома. Для господина Чона, разумеется, в первую очередь. — У меня для тебя кое-что есть, — говорит тот спустя несколько дней после их возвращения домой. Тэхён успел соскучиться по своим будням, даже работа стала даваться ему куда легче – он и не замечал раньше, сколько сил приходилось прилагать для того, чтобы каждый день заниматься одними и теми же вещами. Он вопросительно смотрит на Чона, который светится под стать новогодней ёлке, но тот не раскрывает своих замыслов. Вывозит дворецкого в город, и когда автомобиль останавливается напротив тату-салона, Тэхён сначала глупо смотрит на вывеску, а потом не менее глупо – на Чонгука. — Можно я немного поухаживаю за тобой и предложу обновить тату? — интересуется тот. Как будто до этого он за Тэхёном не ухаживал. — Может, ты хочешь что-то новое? Тэхён качает головой – не хочет. — Ну что ты так смотришь на меня? — смеётся Чонгук, а Тэхён и правда непозволительно долго наблюдает за мужчиной, не зная, как поблагодарить его. У него слезятся глаза, но Тэхён берет себя в руки, собирается с духом. Что он должен сказать? Дворецкий тянется к Чону через панель, целует. Тягуче, сладко, неожиданно для господина Чона, которого заводит такая уверенность. У него на губах остаётся негромкое «спасибо» и вкус фруктового чая, который он же покупал Тэхёну. В глазах неподдельное удивление, смешанное с удовлетворением, он даже не находит слов, когда Тэхён выходит из авто и направляется в салон. Телефон в кармане вибрирует, оповещая об смс: «Позвони, как закончишь. Я заберу тебя». А спустя три часа телефон Тэхёна надрывается – его потеряли. Он коротко сообщает, что ещё не закончил, а господин Чон – по голосу слышно – хмурится, интересуясь, чем можно заниматься в салоне три часа. Тэхён убеждает его, что это не предел; он слезает с кушетки только спустя шесть часов. Хватило одного сеанса, чтобы кое-что изменить. Сначала ему сделали эскиз, а после принялись за работу: музыкальный ключ теперь овивают не листья, а японский дракон, которого Тэхён увидел на стене в холле. Он выходит из салона; лопатку непривычно жжёт – забытое чувство, тату будет заживать не один день. Тэхён понимает, что не знает, где находится, изучающим взглядом окидывает улицы, почти пишет господину Чону, как замечает парикмахерскую. Ему давно пора обновить краску. Только вместо блонда Тэхён выбирает чёрный, возвращая натуральный цвет. Идёт ва-банк, против воли его начальника, избавляется от старого костюма, заменяя новым, под низ которого впервые идёт не рубашка, а красная водолазка. И никакого галстука. Он делает это ради себя, злорадно представляя лицо господина Чона. Не то чтобы Тэхёну нравится видеть мужчину в замешательстве, но на данный момент он единственный, кто может ввести человека в настоящий ступор. Чонгук не ворчит и не сетует из-за того, что Тэхён скидывает ему геолокацию только спустя восемь часов. На его лице читается искренний интерес, когда он подъезжает не к салону, а к бутику, у которого явно не оставлял своего непослушного дворецкого. Мужчина даже не сразу понимает, кто садится в автомобиль, а Тэхён не ждёт никакой другой реакции – Чонгук непонимающе смотрит на него. Изучает взглядом, рука тянется к волосам, зарывается в те, голос звучит озадаченно: — Чего ты добиваешься? Я и так бесповоротно влюблён в тебя, — Тэхён несдержанно улыбается в ответ, тихо смеясь. — Нельзя же так, Тэхён, душа моя. Я уже немолодой. — Вы ещё меня переживёте. — Я планирую смерть в один день. Не согласишься – потащу за собой силой. — Собственничество – дурная черта, разве нет? — А ты не собственник? — широко улыбается господин Чон непонятно чему, а Тэхён задумчиво качает головой. Он ещё ни к кому не ревновал Чонгука. Они оба взрослые люди, должны доверять друг другу – тот сам говорил об этом. — Поужинаем? Хочу похвастаться тобой. Чону даже не нужно согласие, и Тэхён, по-хорошему, должен возмутиться – он ведь не вещь, чтобы им хвастались, – но вместо этого горделиво вздергивает подбородок, вызывая у Чонгука утробный смех. Ему не стыдно вести себя глупо, пока они находятся наедине. В ресторане господин Чон не сводит с него взгляда: пристального, заворожённо наблюдая за каждым действием. — Какой ты красивый, — достаточно нескольких слов, и Тэхён вспыхивает глубоко внутри. Ему впервые не терпится остаться один на один, в приватной обстановке, и после ужина, дома, Тэхён получает то, чего хотел: его жадно целуют, стягивая с плеч пальто. Выпутывают из шарфа, подаренного самим господином Чоном, но внезапно замирают, окидывая дворецкого взглядом с ног до головы. Движения становятся медленными, неторопливо оголяют тело, губы целуют обновлённую тату сквозь плёнку, под которой выступила кровь. — Ты только посмотри на себя, — шепчет Чонгук, покрывая поцелуями нагое, разгоряченное тело. Тату нещадно щиплет; Тэхёну не стоило заниматься сексом в ближайшие несколько дней, но было не устоять. Он тонет в простынях, чувствах, собственном тяжелом дыхании и хриплых стонах мужчины над ним, в нём. Приходится перевернуться на живот, чтобы не слезла плёнка, а господин Чон, плавно заполняя Тэхёна собой, гуляет руками по бёдрам и спине, очерчивая грубыми сухими ладонями талию. Тэхён под ним – масло. Зарывшись лицом в подушку, он вдыхает аромат чужой постели, в которой уже провёл несколько ночей. Сгребает в кулаки простынь; из горла сыпятся короткие стоны, потому что толчки становятся грубее. Руки Чонгука доводят его до исступления, Тэхён бесстыдно пачкает постель, закусывая наволочку, чтобы сдержать протяжный стон. И всё, как тогда в Германии: по кругу, начинается заново. И снова Тэхён обессиленный, вымотанный, но довольный. Он меняет постельное, беззастенчиво стащив рубашку господина Чона, чтобы та более или менее прикрыла его. Взбивает подушки, пока мужчина принимает душ, проветривает комнату, а после Чонгук сам снимает плёнку и мажет тату мазью, покрывая шею и плечо невесомыми поцелуями. Тэхёну кажется, что он спит. За ним ухаживают: в своей спальне он часто находит цветы с записками. О нём заботятся: вечерами господин Чон забирает из его рук тюбик мази и сам клеит новую плёнку. Тэхёну нанимают учителя, как и обещали ещё до поездки в Гейдельберг. Он занимался своими делами, как внезапно на пороге гостиной появился мужчина, возраст которому прибавляли строгие очки, и Тэхён удивленно смотрел на гостя, как и тот на него. Дворецкий решил, что ему показалось, однако его зовут по имени: — Тэхён? — удивлённо смотрит на него новоприбывший учитель. — Ким Тэхён? Господин Чон вопросительно выгибает бровь, а Ким Сокджин объясняет: — Я работал с ним в музыкальной школе, пока он не бросил её. Решил снова заняться музыкой? — ярко улыбается он, а Тэхён коротко кивает. Он не ожидал увидеть своего бывшего учителя. — Если бы ты не бросил наши занятия, уже был бы далеко отсюда. «Ну, — думает Тэхён, — тогда он очень рад, что всё-таки бросил её, потому что ему хорошо и здесь». — Господин Чон, вы знаете мои правила, — Сокджин смотрит на мужчину из-под очков, рукой указывая Тэхёну сесть за фортепиано, и мужчина, замерший на пороге, как будто сомневался в чём-то, но против правил не пойдёшь. Тэхён знает второе правило Ким Сокджина: никаких посторонних людей на его занятиях. Даже просто «посмотреть». Первое правило гласит: не возникай. Всё будет так, как сказал господин Ким, а потому мужчина, кинув на дворецкого неоднозначный взгляд, оставляет их наедине. Занятие не начинается. Тэхёна долго расспрашивают о том, чем он занимался, ведь столько лет прошло. И Ким Сокджин заметно изменился – постарел. Он всё ещё смешит Тэхёна своими нелепыми замечаниями по типу: «Ты дышишь слишком громко, когда играешь. Не надо так». Тэхён знает, что если бы спросил, каким образом это влияет на его игру, ему бы ответили: «Никаким. Это просто нервирует меня». Оказывается, ему пришлось уйти с работы и стать частным учителем, потому что: — Где ты видел учителей музыки, которые могут позволить себе мерседес? А я могу. А ещё я каждые выходные посещаю полный комплекс спа-процедур, а это, скажу я тебе, удовольствие не из дешёвых. Большую часть занятия Тэхён смеялся, потому что учитель Ким вспоминал его выходки в музыкальной школе. Однажды Тэхёна чуть ли не исключили за то, что он швырнул нотной тетрадью в директора, когда его отчитывали за нарушение устава школы. Он отказывался носить форму. Тэхён вообще был очень импульсивным подростком, безалаберным и глупым, сейчас он, разумеется, не такой. Он умный мальчик – господин Чон не ленится ему об этом напоминать. И мужчина непонимающе хмурится, когда Тэхён просит выходной. Разумеется, не противится, соглашается отпустить куда угодно, но всё-таки интересуется зачем. И с кем. И почему вот так внезапно. И в каком это смысле с учителем Кимом? — Хочу посмотреть свой старый музыкальный класс. Он сказал, что может показать мне его. — Ностальгия замучила? — усмехается Чон. — До вечера освободишься? — Разумеется. Не думаю, что это займёт целый день. — Надеюсь. Тэхён молчит, улыбаясь. Говорит: — Я освобожусь до ужина. Буду дома, когда вы вернётесь. Встречу, накормлю, пожалею. Господин Чон поднимает на него взгляд, отрываясь от работы. Откидывается на спинку кресла, подзывая к себе, шепчет: — Иди сюда, — и Тэхён идёт, беззастенчиво зарываясь пальцами в волосы и путая их, когда мужчина утыкается лицом ему в живот. — Хочешь сходить куда-нибудь? Давай поужинаем сегодня вместе. Тэхён только начинает осознавать, какую власть имеет над человеком. Он собирался сделать то, что делает всегда, но вкупе с его словами это производит такой эффект, как будто он готов положить на алтарь господина Чона всю свою жизнь. Пока что не готов. Пока что он готов лишь встретить, накормить и пожалеть, а что до остального... У них, кажется, всё и так неплохо складывается. Потому об остальном Тэхён не думает, всецело посвящая человеку своё свободное время. Власть не кружит ему голову, пальцы заботливо гуляют в мягких волосах – путают, Тэхён с трепетом, без лишних просьб скользит ладонью по щеке, получая в неё поцелуй. Негласно признаётся в чувствах: он попался. Тэхён всё-таки и правда влюблён.