***
Иногда Людмиле казалось, будто ее отец в уме повредился. Когда она была еще совсем маленькой, он всегда был добрым и ласковым, играл с нею, вырезал из дерева красивые игрушки, рассказывал на ночь сказки. В те далекие дни еще и матушка была жива, и у них был уютный дом в Белоцерковке. Правда, сама Людочка плохо тот дом помнила; в памяти всплывала разве что гостиная с мягким цветным ковром на полу. Да еще огонь, весело потрескивающий в камине. Людочка любила сидеть на полу у камина и играть резными фигурками, подаренными отцом. Потом они вынуждены были уехать в Киев, поселились там в тесной квартирке, и Людочка из этой новой жизни запомнила только то, как она мерзла долгими зимними вечерами, потому что у них не было дров. Отец частенько стал приходить под хмельком, ругался на матушку, что она де «не приготовила хорошего ужина», а потом просил у нее прощения и начинал жаловаться на жизнь. Он постоянно повторял, что «при панах» в Белоцерковке им жилось куда лучше, и черт дернул барина имение продать и уехать. «Чтоб им пусто было, этим Тихвинским! — бушевал он. — Довели… То пожар, то неурожай — погубили мое родовое гнездо!» Матушка одергивала его, дескать, опомнитесь, супруг мой, что вы такое говорите. Но отца было уж не остановить: размахивая руками, он ходил взад-вперед по комнате и громко возмущался, посылая все мыслимые и немыслимые проклятия своему «горе-папаше, оставившему его ни с чем». А заодно поминал недобрым словом и собственную «потаскушку-мать, которая не позволила отцу до конца исполнить свой долг перед сыном». — На самом деле я потомственный дворянин! — разглагольствлвал отец. — Я должен был унаследовать все его состояние! Дом, имение… все могло бы стать моим! Девкам-то, понятное дело, ничего не светило, их спихнули бы замуж, да и с глаз долой, из сердца вон. А значит, я — единственный наследник. Был бы. Кабы мой папаша не пропил да не прогулял все нажитое. А потом еще и с собой покончил, идиот! Да и мамаша моя — тоже хороша. Гордая нашлась! Видите ли, ничего ей не надо было от милого, кроме любви его… И разговорам этим не было числа. Отец только и говорил о том, что его родители загубили ему жизнь и в итоге у него «отобрали то, что должно принадлежать ему по праву». И даже потом, спустя много лет, когда уже не было в живых матери, и они перебрались жить в Киев, отец без конца твердил Людмиле, что она «могла бы быть панночкой», а вместо этого вынуждена существовать на какие-то жалкие крохи. Позже Людмиле стало известно, что какие-то дальние родственники отца то ли небольшое наследство ему оставили, то ли просто помочь решили, но оказалось, у отца припасена на черный день довольно-таки приличная сумма. Во всяком случае, денег тех хватило, дабы отправить Людмилу учиться в пансион, где она провела два с половиной года. Там она свела знакомство с Любой Тихвинской, скромной и застенчивой девушкой, которая единственная из всех была добра к ней и не гнушалась дружбой с «простолюдинкой». Когда же Людмила переехала к Косачам, то узнала, что Люба живет с ними по соседству, и это, стоит сказать, несказанно обрадовало ее. С Василием Косачем она встретилась случайно. Вернее, его к ним в дом привел отец. Поздно вечером он, как обычно, коротал время в трактире, где и свел знакомство с молодым паном. Тот сидел совсем один за дальним столиком в самом темном углу в компании одной лишь бутылки горилки. Ну, слово за слово, и отец узнал, что благородного пана бросила то ли жена, то ли невеста. Предпочла ему богача. Отец заявил ему, что дескать, все женщины — обманщицы и пригласил переночевать, потому как податься Василию Федоровичу было некуда. Он прожил у них несколько дней, пока не подыскал себе место в гостинице, но и потом нет-нет, да навешал нового знакомого. — Смотри, не упусти! — наставлял Людмилу отец. — Это твой шанс стать благородной пани! Получить то, чего ты заслуживаешь! — Ах, да бросьте вы, батюшка, право слово! — отмахивалась Люда. — Делай, что я говорю! — стукнул кулаком по столу отец. — Иначе, сама знаешь, куда тебе дорога предстоит, когда я помру. В лучшем случае — в прачки. А дальше вновь завел старую песню про отца, мота и повесу, что обрек его и всю их семью на муки. Люда слушала, закатив глаза и сцепив зубы; ей до смерти надоела эта бесконечная сказочка про белого бычка. Что же касается пана Косача, то… он безумно понравился Людмиле. Он милый, добрый, обходительный, а кроме того, у него было разбито сердце. Ей хотелось помочь ему, залечить его раны, быть ему верным другом. Они с ним часто ездили на прогулки, подолгу беседовали, сидя на берегу и держась за руки. Василий Федорович рассказывал ей о своей семье: о трагически погибшем старшем брате, о сестре, сбежавшей невесть куда с каким-то военным, о матушке, которая осталась дома совсем одна, и ей, бедняжке так тяжело. Люда слушала, упиваясь его голосом, разглядывала его красивое лицо, и ей хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. Однажды Василий пригласил ее в театр. Они вернулись домой очень поздно, отец уже лег… Люда распорядилась принести им ужин, а после — сама предложила Василию остаться у нее в комнате. Уже на следующее утро он попросил у отца ее руки, и тот с радостью благословил их. Она ехала в Нежин, полная самых радужных надежд на счастливое будущее, но увы, все ее мечты быстро развеялись, по словам поэта, «как сон, как утренний туман». Оказалось, что у Василия и впрямь была невеста, а самое ужасное — он до сей поры не забыл ее. Он по-прежнему влюблен в эту вертихвостку, Ларису Червинскую. Впервые в жизни Люда поняла своего отца: в конце концов, чем она хуже этой девицы? Так почему же Васенька выбрал не ее? Только из-за того, что Лариса Петровна, видите ли, принадлежала к дворянскому роду, и у ее родителей денег куры не клюют. Это ужасно несправедливо! И Люда решила раз и навсегда: никому не отдаст своего милого Васеньку! Сначала она просто умоляла его не бросать ее, особенно после всего, что у них было. Василий поселил ее в небольшой квартире в Нежине, а когда принял решение оставить и жениться все-таки на прежней своей избраннице, то стал уговаривать вернуться к отцу. Он говорил, что готов сделать все, что можно, заплатить ей, ежели она нуждается в деньгах. Но Людмила лишь пришла в ужас: даже и подумать страшно, что сделает с ней отец, вернись она домой одна. Людмила чуть не каждый день наведывалась к Василию и умоляла остаться с ней, и однажды… — Ведь мой отец нас благословил, Васенька! Он отпустил меня с тобою, потому что знал: ты введешь меня в свой дом, как жену, — в который раз принялась умолять его она. — Да, — вздохнул Василий, — но ты пойми меня, Людмила! Это сильнее меня. Я… очень виноват перед тобою, но… Нет у меня любви к тебе. Знаю, это больно, но лучше уж горькая правда, чем сладкая ложь. Прости ты меня ради Бога! — Как же я теперь… — всхлипнула Люда, — ведь у меня дитя будет! Слова сами сорвались у нее с языка, она только потом уже поняла, что именно ляпнула сгоряча. Впрочем, обдумав все толком, она пришла к выводу, что верно поступила. Она не желает больше возвращаться в свое убогое жилище, к вечным попрекам, к отцу, который жизни ей теперь не даст! Нет, она не может допустить, чтобы какая-то мерзавка разрушила ее счастье. Василий же после ее слов поначалу пришел в замешательство, а потом все же сказал, что они обязательно поженятся. Казалось бы, она должна быть счастлива, но… что-то все равно не давало ей покоя. Мать Василия была добра к ней, но все же Люда нет-нет, да ловила ее странные взгляды. Софья Станиславовна будто бы осуждала ее и вместе с тем — жалела. И это, стоит признаться, несказанно раздражало. Слуги тоже шушукались за спиной, до Люды доходили все те гадости, которые о ней говорили, мол, она «поймала барина на брюхо», и ему просто-напросто «деваться было некуда». А в довершение всего ей стало известно о том, что Василий и Лариса Петровна продолжают тайно встречаться. Люда решилась на отчаянный шаг: лично отправилась в дом к Червинским, дабы призвать Ларису Петровну к ответу. Эта профурсетка, впрочем, нисколько не смутилась и заявила, мол, Василий никогда Люду не полюбит, а потом попросту выгнала ее. Бесстыжая! В открытую крутить роман с почти что женатым человеком — это же совсем совести нужно не иметь. А хуже всего было то, что Людмиле было безумно страшно. Она ведь сказала Васе, что ребенок будет… Впрочем, главное теперь — дожить до свадьбы. А там они с Васенькой станут жить вместе, а значит, то, что она себе намечтала станет явью. Правда… стоит поторопиться. А еще — хорошо бы придумать что-нибудь, дабы отвадить Ларису от Васеньки навсегда.***
— Ты готова, милая? — Софья Станиславовна заглянула в комнату. — Все уже в сборе. И отец Илларион приехал… — Да, Софья Станиславовна, — отозвалась Люда, — благодарю вас! Я сию же минуту спущусь. — Может быть, тебе помощь нужна, Людочка? — спросила пани Косач. — Да нет, — отозвалась Люда, — я уже готова, осталось только надеть Васенькин подарок, — она показала Софье Станиславовне золотую подвеску с рубином и изумрудами. — Хорошо, тогда я скажу там, что ты сейчас выйдешь. Что ж, вот и сбылась ее мечта! Люда посмотрела в зеркало и улыбнулась своему отражению. Она все сделает, чтобы Василий был счастлив! И она будет счастлива вместе с ним. У них непременно будет много детей! Люда поправила прическу, разгладила складки на рукавах, надела подарок Василия, после чего глубоко вздохнула, подмигнула своему отражению и направилась к выходу. Она победила! — думала Людмила, идя по коридору. Никто теперь не сможет омрачить ее счастья, отнять его у нее! Люда уже дошла до приоткрытых дверей в большую гостиную откуда слышались голоса, музыка и смех: гости, очевидно, заждались невесту, — как вдруг ее внимание привлекли чьи-то голоса внизу, на лестнице. Она обернулась и быстрым шагом направилась туда и буквально задохнулась от негодования. По лестнице, весело переговариваясь, поднимались Люба Тихвинская и Лариса Червинская собственной персоной. За ними, еле поспевая, спешил лакей. Люда опрометью кинулась к ним, бросилась вниз, им навстречу. — Ты с ума сошла! — крикнула она Любе. — Зачем ты притащила эту… в мой дом?! — Люда, — захлопала глазами Тихвинская, — что с тобою? Лариса Петровна — моя подруга, и я… — Здравствуй, во-первых, — премерзко ухмыльнулась Лариса. — Я же говорила, — обернулась она к Любе, — что этой особе следует брать уроки хороших манер, ежели она хочет по-настоящему войти в наш круг. — Но… что же мы стоим тут, на лестнице?.. — начала было Люба, но Люда пропустила ее слова мимо ушей. — Пришла поиздеваться надо мной, да?! — ее голос сорвался на визг. Это уже переходит всякие границы, и дальше терпеть унижения от этой особы она не намерена. — Я пришла, — пожала плечами Лариса Червинская, — дабы поздравить Василия Федоровича и пожелать ему счастья в законном браке. Надо бы еще и терпения ему пожелать, оно явно будет не лишним. С такой-то… Люда почувствовала, как безудержная ярость охватила все ее существо, у нее даже руки задрожали. Ей захотелось разорвать эту женщину на части, уничтожить ее, стереть эту наглую ухмылку с ее лица. — Теперь моя очередь выгонять тебя из дома! Пошла вон! — воскликнула она и бросилась на Ларису с кулаками. — Люда, стой! — воскликнула Люба, пытаясь схватить ее за руку. — А ты не суйся! — бросила ей Люда. — Убирайся отсюда! Я ни за что тебе его не отдам, бесстыжая, гулящая девка! Ненавижу! — уже не помня себя, закричала она Ларисе в лицо. — Ненормальная! — вскричала Лариса, отшатнувшись от нее. — Вон отсюда! — Люда со всей силы толкнула Ларису, и та, громко охнув и взмахнув руками, тут же полетела вниз. — Люда! — взвизгнула Люба Тихвинская и поспешила упавшей на помощь. Люда и сама чуть не споткнулась, но вовремя успела схватиться за перила. Без сил она опустилась на ступеньку и уставилась вниз, туда, где около Ларисы уже суетились лакеи и вездесущая Люба. — Помогите же! — жалобно воскликнула Тихвинская. — Кто-нибудь! Передняя моментально заполнилась голосами, горестными возгласами, суетой. Кто-то кричал, чтобы незамедлительно послали за врачом. Дамы ахали и предлагали нюхательную соль. — Ларочка! Лара, милая моя, очнись, что с тобою? — как заведенный повторял Василий. Со скорбным видом он стоял над Ларисой, заламывая руки и вздыхая. — Больно… мне очень больно! — простонала Лариса Червинская, придя в себя. — Нога? Рука? Где болит? — Григорий Петрович, деловой партнер Василия и шафер на свадьбе, опустился на колени подле нее. Кажется, вспомнилось вдруг Люде, он единокровный брат этой бесстыдницы. — Встать сможете, Ларочка? — спросил тем временем Григорий Петрович у Ларисы. — Обопритесь на меня. — Нет… тут… очень болит! — заплакала Лариса, прижимая руки к животу. — И голова… кружится. — Сильно ударилась, — сочувственно вздыхали дамы. — Хотя, вроде бы тут не слишком высоко… — Немедленно подайте наш экипаж! — крикнул тем временем Григорий Петрович лакеям. — Я отвезу ее домой. Пошлите немедленно за доктором и велите ему сразу же ехать в Червинку! Он подхватил Ларису на руки, что-то тихо приговаривая ей на ухо при этом. — Я еду с вами! — решил Василий. Он уже схватил свою шубу, как вдруг один из лакеев дернул его за рукав: — Пан, там… Софье Станиславовне очень плохо! Василий растерянно оглянулся по сторонам, развел руками, извиняясь перед замершими на лестницы и у дверей гостями. — Простите господа! — сказал он. — Но… свадьба сегодня не состоится. Не слушая больше ничьих слов, он заспешил наверх. Пройдя мимо Люды, он даже не взглянул в ее сторону. Она же по-прежнему продолжала сидеть на ступеньке. Гости, возбужденно переговариваясь, одевались и направлялись к выходу. На Люду никто не обращал внимания.