Toxine.

Бледное, слепое солнце освещало его маленькую спальню как большая, электрическая лампочка. В этом свете не было совсем ничего живого. Ощущение искусственности происходящего оборвалось с приходом ясного чувства тошноты — такое ни с чем не спутаешь. Накопленный воздух непроветренного помещения начал обжигать лёгкие и застревать в горле, голову закружило даже в лежачем положении. Хотя в квартире было, в целом, относительно светло, резкое пробуждение выбросило Джимми слепым в абсолютную черноту, и, то падая на колени, то снова поднимаясь, он наощупь двигался к коридору. Темная дымка постепенно рассеивалась. Он ещё несколько раз споткнулся, прежде чем добраться до коридора, а там и до туалета недалеко. Затем его вывернуло. Сплошная муть — в мыслях, в ощущениях, в памяти. Остатки самообладания он растратил на осмотр кафеля на стенах. В той квартире, которую он снимал, одна из плиток отличалась оттенком. В те редкие моменты, когда он не узнавал собственное отражение, такая незначительная, малозаметная деталь помогала безошибочно определить, что он находится у себя дома, а не где-то на отшибе или чужой жилплощади. Горящее ощущение во рту все не проходило, мышцы во всем теле сокращались в болезненных конвульсиях. Перед глазами проносились названия: виски, виски, джин… Джеймсон, Джек, снова Джек… Откуда столько денег? Джек дорогой. А сколько раз он повторял один и тот же…? Два, три раза? Виски, джин… Одно лишь воспоминание о вкусе алкоголя на языке вызывало новые рвотные позывы. Перед глазами — туман, дымка. Надо умыться. Вода хлынула из крана, ее зернистый шум наполнил маленькую комнату. Он ещё долго, лениво моргал, пока в раковину с оглушающим шумом утекали его деньги. Морозные капли, маленькие, жидкие льдинки, впивались в ладони, вызывая приятное покалывание. Перед тем, как погрузить лицо в этот холод, он задержал дыхание, будто собирается нырнуть в прорубь, а затем неизбежно поперхнулся и вздрогнул, пока вода обморозила сначала мышцы его лица, а потом и полость рта. Так сколько, хотя бы примерно, он выпил? Пил виски, пил джин. Пил много. А деньги в кармане джинс, что он несколько лихорадочно нащупал мокрой рукой — на что? Откуда? Если на выпивку, не должен ли он был их, в конце концов, потратить? И где он пил, и с кем пил… Джимми одолевало смутное беспокойство. Ему не приходилось чувствовать себя так потерянно уже года четыре так точно — в последний раз подобное случилось по неосторожности. Хотя, кто утверждает, что он и в этот раз напился случайно? Не мог же запланированно надраться до беспамятства? Небольшое, кристально чистое зеркало подарило ему отражение, которое и врагу не пожелаешь увидеть; весь какой-то помятый, лицо опухшее, глаза слезятся от неприятного мороза на коже, волосы спутались, поддавая «огоньку» в его и без того мрачный, несвежий образ. Вроде утро — а чувство утомления такое сильное, что кажется, будто за эти десять минут прошло сорок восемь часов каторги. Джеймс глубоко вздохнул, страдальчески опустил глаза, снова загляделся на струю воды — этот белый шум и беспорядок в голове его заботили больше всего. Вокруг все было как обычно — так что ничто и не подсказывало ему, что вчера случилось. Джеймса снова пробила крупная дрожь; пальцы побелели от холода. Сжалившись над собой, он выкрутил ручку, и, как только ледяная вода сменилась теплой, подставил под нее холодные ладони. Он принялся медленно, медитативно потирать их друг об друга и так же медленно думать. Пейдж представлял себя детективом, расследующим загадочное дело. Сегодня выходной, иначе бы Джеймс Патрик Пейдж не пошел пить в бар до состояния частичного беспамятства. Очень хорошо. С кем пошел? Один бы явно не добрался, только если с ним не случилось натуральное чудо. Чудеса редкие и привередливые, не всем в руки даются — значит, вероятнее всего, его кто-то довел. Ещё лучше, запахло жареным. Что-то в собственном отражении привлекло его внимание. Он медленно, настороженно покрутил головой в стороны, потом поправил волосы, убирая их с плеч за спину… Сбоку красовалась болезненно-красная отметина. Он, побелевший ещё сильнее, смотрел на самого себя в отражении. Такое большое, красное пятно будет сложно не заметить, и не только со сцены! Тревога нарастала, он представлял, как ему на голову посыпятся вопросы, аки груда булыжников, а в шею иглами вонзятся заинтересованные взгляды. От нервов снова закололо внизу живота. Как такое могло произойти? И тут он вспомнил, все вспомнил. Джимми шарахнулся от зеркала, как ошпаренный, наткнулся спиной на стиральную машинку и замер. Вопреки ожиданиям, внутри у него было относительно спокойно, и до того это удивляло, что само по себе вызывало непрошенный страх. Будто поле цветов выжгли, оставив после себя одно только пепелище. Тяжело сглотнув, он вспомнил, как в «Олд Бэлл» влил в себя столько, что этого могло бы хватить на замену всей жидкости в организме; невольно поморщился — ему померещился приторный вкус джина на языке. Потом — холодная темнота, ноги слабые до онемения, до сиплого, свистящего смеха; теплые, немного шершавые руки, накидывающие ему на плечи его собственную кожанку, и поддерживающие, как инвалида поддерживает костыль. А потом лицо Роберта, промелькнувшее совсем близко с далеко не дружескими намерениями, и приятно покалывающая боль в шее. Лицо Джимми покрылось еле заметными, розовыми пятнами от этих воспоминаний: размытых визуально, четких и острых — эмоционально. Детектив Джеймс Патрик Пейдж, продолжающий тем временем копаться в своем уставшем сознании, наткнулся на особенно колючее, жгучее воспоминание, от которого аж живот скрутило, будто действительно обжёгся чем. Плант знает, что Джимми все видел. Все! Молодец, детектив Джеймс, ты разгадал загадку и собрал из невнятных ошметков целостную картину вчерашней ночи. По порядку: ты напился до уровня дееспособности жалкой инфузории, позволил Роберту донести тебя до дома, где предстал тем, кто держал свечу, пока первый зарабатывал деньги тем самым негуманным способом. А потом случился засос. «И что все это значит?» спрашивал он сам у себя. Вообще, он ненавидел, когда внутри все колыхалось от замешательства, которое, при всем желании, с корнем так просто не выдрать, ведь нужно искать причины. Возникало оно редко, в основном потому, что Джимми всегда все хорошо осознавал. Непроизвольно сжались кулаки, до побеления костяшек. С трезвостью ума возвращалось все то, от чего он вчера старательно прятался (и, очевидно, переборщил) — беспрестанные ёкания в груди, щекотные до боли, и что-то новое — колючие волны негодования. Да как так может быть? Столько неясностей — а теперь ещё и это? Он вдруг дернулся, взгляд на момент прояснился — одной рукой он снова потянулся в задний карман своих джинс и нащупал парой пальцев немного влажные купюры, затем достал их и внимательно пересчитал. Весь его загашник «на черный день», ни фунтом меньше — в его руках. По спине пробежал неприятный холодок. Для кратковременного провала в воспоминаниях ему потребовалось бы влить в себя значительно больше нормы — значит, речь идёт о крупной сумме… скрепя сердце, он решил, что не хочет оставаться в числе должников. Благо, есть загашник.

***

Промозглый, утренний Лондон! До чего же ты предсказуемый и мерзкий! Выйдя из дома, Джимми первым делом болезненно сморщился. На небе солнца не видать, но оно бледно-белое, затянутое сплошным одеялом из туч, и удивительным образом умудряется ослепить! Джимми потёр переносицу, идти вперёд не перестал, темпа не сбавил — проблемы похмелья не должны встать у него на пути. «Олд Бэлл», в котором они тогда пили, расположен на Флит-стрит. Несколько переулков и поворотов налево — как в лабиринте — влажный асфальт под ногами, дым машин и обволакивающий дух конца рабочей недели, когда люди, в основном, как и Джимми, оправляются после пьянки (можно представить, не самый приятный) — и он на месте, правда, запыхавшийся и все ещё похожий на оживший труп. Волнение заставляло его двигаться дальше, несмотря ни на что — даже на взгляды редких утренних посетителей, которые от нечего делать уставились на вошедшего в помещение Джимми, и подметили, что он одет совсем не по погоде, а на лицо — мертвяк. Бармен, доселе мирно гоняющий пробку по стойке, бросил один, беглый взгляд на Джимми, и недовольно сощурился, в то время как сам объект оценки подумал, что они точно виделись вчера. — Это ты Джеймс Пейдж? — спросил бармен первым, одновременно всматриваясь в написанное в своем блокноте, замедляя речь. — Я, — растерянно сказал он, и тут же взволнованно затараторил, — сколько я тебе должен? Только назови… — За разбитый стакан расплатись и иди отсыпайся, а то бледный, как смерть… распугаешь народ. — Подожди-подожди… Форд, Форд ведь? Послушай, Форд, мне правда очень жаль за все, что вчера случилось, но я взял с собой достаточно денег, чтобы оплатить все, что нужно… — Ты меня не расслышал? С тебя только за разбитый стакан! Джимми оторопел. — А за алкоголь? — За него уже заплатили. — Кто? — Джимми неприятно сдавило горло от предчувствия, что он знает, кто это мог быть, на все сто процентов. — Да белобрысый друг твой, высокий. Ещё вчера все оплатил. Сердце Джимми ушло в пятки. Он позабыл, каково чувство, когда тебе делают столь крупную услугу. Пытаясь изо всех сил не обращать внимание на собственное учащающееся сердцебиение, Джимми, стыдливо опустив голову, продолжал торопливо извиняться и заплатил за стакан. Форд, тем не менее, внимательно рассматривал его. — А вы с ним… дружки, да? Огорошенный Джимми круглыми глазами посмотрел на бармена, а рот открылся в немом возмущении. — Я не осуждаю, чувак… забудь. — Форд был быстрее и не дал Джеймсу времени выбрать, что же он хочет сказать в ответ. Ему казалось, что тихий голос Форда разнёсся как в громкоговорителе на весь «Олд Бэлл». Даже не попрощавшись, он метнулся к выходу, посчитав это совершенно справедливым решением. С каждой прошедшей минутой кровь в жилах все сильнее закипала. Теперь вопросов стало вдвое больше, а ответов — в разы меньше. Навеса интриги опять возникла над Робертом, как полупрозрачная вуаль. Внутри Пейджа сгущался мрак, тело наполнялось силой злобы. Раннее, Лондонское утро в очередной раз ослепило его своим бледным, пронзительным светом, он опустился на деревянную скамейку у автобусной остановки и тяжело вздохнул, понуро опустив голову. Впервые Джимми видел вокруг собранных, знающих, что им нужно людей и не относил себя к ним. На вопрос «что делать дальше» напрашивался только один, очевидный ответ — добраться до места жительства Роберта пешими, а дальше… Джимми стиснул зубы — ещё немного, и растерянность перерастет в панику. Такого Пейдж допустить не мог, даже в таком положении. Перед ним не было никакого привычного распутья, никаких подробных планов, ничего. Большой, агрессивный цербер по кличке «гнев» сорвался с цепи, а Джеймс, аки незадачливый хозяин, гнался за ним, что, очевидно, было бессмысленно. Создавалось ощущение, что Роберт что-то задумал. Но до чего же это странно! Заняться ему больше нечем. В лучшем случае Роберт, наверное, убежал бы на другой край света и завел себе новых друзей, которые бы точно не знали о его тайных приключениях на задницу. Но все не так — он оставил после себя столько недомолвок и призрачных намеков (которые Джимми ставил под сомнение, склоняясь к тому, что сам все и надумал), что голова пухла. Одно с другим не вязалось, а Джимми впадает в отчаяние, когда не может ничего понять, когда находится в неведении. Его физически потряхивало от естественной усталости, морального истощения и ярости, которую он так и не смог подавить. Может быть, он упустил момент ещё вчера, может быть, Роберт не хочет его видеть — все равно. Он потратил ещё немного времени, расхаживая в осеннем, пустом парке, влипая то и дело в мокрые, серо-буро-малиновые листья. Ощущения не из приятных — как и от промозглого ветра, он кутался все сильнее в свое серое, холодное пальто, но все никак не мог согреться. Холод оставался внутри. Мысли грызли и грызли его, обещая оставить от него только груду обглоданных костей, а он все держался и держался, расхаживая кругами, как умалишенный; специально замедлял шаг, чтобы никто из прохожих не подумал, что увидел сбежавшего из дурки — а Джеймсу хотелось пробежать многокилометровый марафон. Но куда убежишь от собственных мыслей! Проклиная все на свете — себя, свою нечеловеческую тягу, похмелье, тучи, обещающие рассеяться в течении десяти минут, свой собственный гнев и безумное рвение узнать правду, повсеместную пропажу такта и вежливости, даже Роберта и все его заигрывания с судьбой — и направился вниз по склону, туда, где расположена маленькая, но уютная квартира, заполненная пластинками с хорошей музыкой.

***

Совсем ненарочно он вспомнил, как сидел в гостиной, усыпанной вязаными коврами и резьбой по углам, грел леденеющие от волнения руки об свою чашку глинтвейна, и слушал мягкое потрескивание замолчавшей пластинки; тогда он ещё и представить себе не мог, во что ввязался. Долгие взгляды, которые он с трудом контролировал, возрастающая в геометрической процессии интрига и непонятное волнение — все это он называл временным всплеском энтузиазма, только вот этот «всплеск» задержался на добрые три месяца с пригоршней невыносимых выходных. Тогда все было так просто, нехарактерно для Джимми — наивно, и, главное, тогда внутри него ещё теплилась надежда на то, что чувства окажутся взаимными. Он поднимался по знакомой до боли бетонной лестнице, сливаясь с полумраком лестничной клетки, сердце колотилось все громче и громче — как бы его стук сейчас не отражался от холодных стен. Пейдж поднимался на третий этаж, и знал, что может вынести дистанции подольше без отдышки — значит, дело не в усталости; наоборот, сил будто прибавлялось, ноги несли его дальше, а душа рвалась подальше из дома. Как ни крути — а страшно. Сворачивать обратно слишком поздно — вот и нужная дверь. Внезапно, эта дверь с громким щелчком открылась — Джимми отшатнулся в сторону. Не успел он поднять глаз, как в него влетел некто с очевидно дурным вкусом в одеколонах. — Эй! — Черт. Звиняй, парень. Джимми вяло дёрнул плечом — опущенная на него тяжёлая, горячая рука вызвала рой мерзопакостных мурашек по всему телу. Он успел посмотреть на незнакомца, точнее, посмотреть на него со спины; да и ничем он таким не выделялся, чтобы его запоминать. Тут он застыл, и ещё одна неприятная волна дрожи окатила его с головы до ног — мужик-то из квартиры Роберта вышел. Никак иначе, клиент! Отвращение и раздражение взяли верх — наполненный больной уверенностью Джимми метнулся к двери, а из памяти все не уходил мерзкий, душный одеколон и тепло, исходящее от грузного тела. Коридор встретил его ответной темнотой — совсем не глядя под ноги, Джимми несколько раз споткнулся об разбросанную всюду обувь, что только раздуло огонь его гнева. С языка готовились срываться, аки языки пламени, остроты и претензии, а анализировать, насколько вообще целесообразно в его положении предъявлять Роберту за клиента, он не стал. Он направлялся в сторону гостиной или спальни, только его привлекло тихое, еле слышимое шипение разогретого на сковородке масла с кухни, а затем он почувствовал и запах — жареный бекон. Джимми вспомнил, что даже не позавтракал с утра. «В пекло все это. В седьмое пекло.» И он метнулся в сторону кухни, пока внутри болезненно сжималось сердце. Одного взгляда на белокурые волосы, отливающие золотом, было вполне достаточно, чтобы Джимми снова зашатало и бросило в дрожь. Однако внутри все кипело и бурлило, готовилось вырваться наружу сплошным потоком, страшным и разрушительным; хорошо, что Пейдж умеет держать себя в руках! — Хорошо поработал? — спросил он, вкладывая в свои слова столько яда, сколько они только могут унести. Ответа не последовало. Не успел Джимми разволноваться, что из-за шкворчания масла на сковородке Роберт просто не расслышал его, как Плант — местная богема, Адам, если угодно — развернулся на все сто восемьдесят. Его взгляд остро впился прямо в лицо Джимми, пары секунд хватило, чтобы «убедить» Пейджа опустить глаза. Бледные доселе щеки вновь покрылись розовыми пятнами — на Роберте ничего, кроме лёгкого домашнего халата, надето не было. «Без лишней одежды ему так идёт. Стало быть, совсем без одежды он выглядит ещё лучше.» — Этот парень был скучным, — буднично и спокойно ответил на вопрос Роб, пожимая плечами. Он зажёг вторую конфорку и поставил на нее кофейник. Джимми наблюдал за тем, как он насыпает в него кофе, ибо не знал, куда ещё деть свой беспокойный взгляд. — Футфетишист, правда. Ты удивишься, если я расскажу тебе, сколько их среди нас на самом деле. Создавалось ощущение, будто Джимми перешагнул не порог квартиры Роберта, а границу в зазеркалье. Спокойный голос Роберта и его невозмутимое поведение, запах жареного бекона и яичницы, даже лучи солнца пробились сквозь тучи — это все сбивало с толку, ведь внутри, абсолютным контрастом, сгущались тьма и холод. Он чувствовал себя неуместным и чужим в этом месте и в это время, даже несмотря на удивительно радушный прием. Все происходящее было похоже на один затянувшийся, глупый сон. Джимми усмехнулся себе под нос. «Вот черт.» — Не хочешь ничего объяснить, Перси? — с этими словами он чуть боязливо поднес холодные пальцы к своей шее, примерно туда, где должен был быть засос. Роберт недолго провозился с завтраком — выложил содержимое сковородки в две тарелки, снова грациозно развернулся на одних пятках и поставил их на стол. Джимми неловко отшатнулся, тут же смутившись — ничего он не боится! Это все защитный рефлекс. — Ты завтракал? — все ещё спокойным и добрым голосом спросил золотоволосый, склонив голову набок. — Предлагаю тебе присоединиться. Пейдж сглотнул ком, застрявший высоко в горле. Ещё секунда — и эту слащавую идилию разорвал бы крик, но его внимание опять неуклюже рассеялось, стоило только посмотреть на то, как Роберт бережно убирает кудрявую прядь себе за ухо. То, как пагубно Плант влияет на его собранность и концентрацию все больше и больше раздражало. Смирившись со столь абсурдным положением дел, Джимми тяжело вздохнул, скинул уже душноватое пальто со своих узких плеч и развесил на спинке стула, на который потом весьма грузно опустился. Уперевшись локтями в стол — как бы обозначая свой ещё никуда не пропавший воинственный настрой — он уставился в тарелку, даже не прикасаясь к вилке. А ведь есть хотелось. — Ну, мне что, упрашивать тебя поесть со мной? — прозвучал приторно-добрый вопрос. От тихой усмешки у Джимми чуть волосы дыбом не встали. — Я жду ответа. — Он железно стоял на своем. Услышав то ли уставший, то ли раздраженный выдох поднял глаза на Роберта. Тот потирал переносицу, закрыв глаза. — Ладно, ладно. С чего мне начать прикажешь? Может, с того, что ты последние пару месяцев сторонился меня, как чужого, будто терпел мою компанию, или, может, с того, что я твой взгляд на коже своей ощущаю каждый раз, когда отворачиваюсь…? Глаза Пейджа округлились. Слово за словом, он все больше чувствовал себя пристыженным ребенком. Внутренние истерические крики «Борись с этим, сражайся!» не помогли остановить алую краску, которая стремительно расползалась по лицу. Где же тот бдительный, всегда осторожный и тактичный Пейдж?! Надо же было так погрузиться в себя, чтобы не заметить, как ты сам превратился в открытую книгу! Роберт не шутил, он видел все, как и Джимми. — Извини, засос — это, может, слишком много, но… — Роб потупил глаза и взмахнул рукой. — Ты так надрался, что я решил оставить это, как напоминание… — А не проще было записку оставить?! — логичное замечание Джимми остановило разговор на секунду, и они оба тихо усмехнулись. — Тогда бы ты скорее всего не пришел бы ко мне лично и тянул резину. А тут, вон, смотри, как быстро объявился! — Снова вздыхает. — Все карты на столе, Пейджи. Ты знаешь все обо мне, а я знаю, что ты на меня пялишься. Вдруг он поднял глаза — Пейджа передёрнуло, напряжение опять возросло. Но он был все равно не готов к тому, что услышит. — Давай начистоту. Ты… хочешь переспать со мной? Сердце ухнуло вниз. Вот так вопрос! Теперь Джимми был рад, что не начал есть — жуй он сейчас бекон, то точно подавился бы. Мгновенно захотелось исчезнуть, испариться, провалиться, застрелиться, да что угодно. Такой прямой, гадко-искренний вопрос попадал туда, куда надо — а Пейджу это не нравилось. Сильно. Но, даже несмотря на то, что Роберт и был в чем-то (что Джимми не признавал) прав, оставалось внутри терзающее чувство, будто он игнорирует нечто очень важное; нежное, простое и чистое, ни капли не совместимое с миром, в котором Роберт так хорошо «обосновался». — Н-нет… — сдавленно отвечал Джимми, сдерживая болезненную дрожь. — Я… не мог ошибиться, Пейджи, — настаивал Роберт. — Ты же понимаешь, что я совершенно нормально отношусь к этому, так что… — Перси, я… я не готов. Роберт замер, услышав тихое, скулящее отчаянное начало в его голосе. Придавленный изнутри страх его озадачил. — Тогда, на студии, я это увидел и… — голос задрожал, Пейдж вынужденно прокашлялся. — Понимаешь, это не уходит у меня из головы. Но это не значит, что я хочу от тебя… ну, ты понял! Судорожно вздохнув, Джимми снова поднес холодные пальцы к шее, но тут же одернул себя и окончательно замолк. Слова вылетели так легко, а вот послевкусие осталось горькое и тяжёлое. У него была возможность сказать больше, но он лишь прикусил язык. Роберт шумно выдохнул и с блаженной улыбкой сказал: — Ясное дело. Напряжение, как таблетка аспирина в воде, постепенно растворилось в шепоте горелки, булькания кофе в кофейнике, в тишине утра, которое, внезапно, стало солнечным. — Извини. Не стоило мне так напирать. — Ты прав… не стоило, — Джимми впервые за день смог по-настоящему улыбнуться. Роберт заметил это и тоже расслабился. — Ну что, забудем про это… багровое недоразумение? — И указал на засос. — Я правда подумал, что тебе что-то нужно… Да и пьяный был сам, зараза… Растерялся, и… — Забудем. Со всеми бывает. — Досада в голосе осталась незамеченной. — Скажу, что по пути домой ко мне девчонка пристала. Златокудрая, с голубыми глазами… — Знаешь! — Звонкий хохот. — Лучше шарф надень и не выебывайся. Джимми с радостью поддержал его, посмеявшись, а холодные пальцы застыли на шее, на месте, где красуется темное пятно.