***
Роберт замер в одной позе и уже несколько минут совсем ничего не говорил. Джимми уже начал слегка недоумевать, когда он издал крайне недовольный звук. — Мы в дерьме, Пейджи. Не чувствуешь? У меня будто сквозная дыра в затылке, — Роберт разочарованно бросил карандаш на стол. Джимми только пожал плечами. Ему, наоборот, было довольно спокойно, и перспектива остаться в этом номере на всю ночь, занимаясь одним только сочинением, импонировала ему. Да, у Планта было больше причин… так нервничать. — Все ещё впереди. Выдохни, — сказал Джимми тихим, умиротворяющим голосом. С карандашом и отельным чеком в руке в качестве бумаги, он чувствовал себя вдвое лучше обычного. Работа увлекала и перенимала на себя все его внимание, и, будучи благодарным ей за это, у него не было желания злиться, если текст не приходит в голову целиком с первого раза. Роберт фыркнул — скорее, на себя, чем на Пейджа, — встал с дивана и отправился на поиски сигарет. — Хорошая идея. Вот бы ещё сигареты нашлись, — в его голосе звучит раздражение. — Возьми мои, — предлагает Пейдж. — Я думал, они закончились, — Роберт возвращается в комнату и кивает в знак согласия, когда Джимми протягивает ему свою пачку. — С чего бы? Плант не ответил, зажал сигарету зубами и вытянулся вперёд, вынуждая Джимми недовольно щёлкнуть зажигалкой. Кудрявая прядь волос выбивается из-за уха, и Роб быстро ее поправляет. Незначительный, но столь изящный жест остаётся без внимания. По крайней мере Роберту так кажется. Одна затяжка за другой, и из его тела медленно выветривается все напряжение. Только на первый взгляд. Зато от морального упадка остаются только воспоминания. Он снова садится на диван, закидывает ногу на ногу, берет свой чек и огрызок карандаша в руки и изображает на своем лице омерзение. Джимми вздыхает. Конечно. Ему хочется сбежать развлекаться, ведь чувство неудовлетворения внутри все свирепеет. Они всегда так делали после концертов — разбегались кто куда с девчонками под боком. Они оба профессионально выступали, но иногда Роберт склонялся повести себя по-детски, когда перед ним вставал выбор — добровольно удалиться работать или снова оттрахать весь мир за одну ночь. В этом отношении именно Джимми чувствовал весь вес ответственности, поэтому и был учинителем таких, скажем, тусовок один на один. Конечно, и Джимми хотелось — будь его воля, он бы сейчас девушек валил штабелями — но музыка всегда была для него в приоритете. Для расслабления, обычно, Джимми очень внимательно наливал им виски со льдом на два пальца, осознавая при этом, что ни Роберт, ни он от такой скромной порции и близко не опьянеют. В кармане — пачка сигарет, в ушах — мягкая тишина, а личное пространство до жути пустует. Правда, Джимми таскает с собой свою Гибсон, но пока ни разу не применял ее не по назначению — другими словами, силой воли воздерживался от бесцельного музицирования. Пока Джеймс осторожно, наощупь продирался сквозь терни собственного заброшенного желания развлекаться, подбирая аккорды, Роберт также неуверенно напевал текст себе под нос. Хотя и текстом это нельзя было назвать. Когда Роб осмелел и почувствовал, как «текст» вливается в перебор струн, то запел чуть увереннее и громче, но все ещё выглядел так, словно ожидал пинка от всезнающего старшего. Впрочем, тот не заставил себя долго ждать. — Хорошо выходит. Только… — Ну? — Если ты будешь также с минуту скандировать слово «детка», люди решат, что у нас у всех здесь коллективный спермотоксикоз. Роберт улыбается так, что возле его глаз появляются морщинки. — Я думаю, это то, что нужно, — Джимми на это вздыхает. — Нашел ты время, чтобы сомневаться! Нас любят, черт возьми, и чем больше мы сходим с ума, тем больше им это нравится. — Я в курсе, — Джеймс опускает глаза. Он понимает, что Роберт прав, но и избавиться от неординарной ревности не может. — Мы молоды, горячи, сексуальны, — перечисляет Роберт. — С этим не поспоришь. К черту, давай так оставим, — Джимми небрежно отмахивается, и Плант чувствует заслуженную победу. Песня очень часто иллюстрирует мысли своего создателя. Если он пишет о низменных потребностях — сексе, деньгах, наркотиках — значит, это наверняка то, чего ему в жизни не хватает. Сейчас, когда группа лишь набирает обороты, нельзя сказать, что они в большой нужде. От групиз отбоя никакого. Тогда встаёт другой вопрос — есть ли предел человеческой жадности…? — Я уже вижу эти статьи, — как бы между делом шутит Пейдж с кривой улыбкой. — «Led Zeppelin», о пропаганде беспорядочных половых связей, наркотиков и прочего романтизированного дерьма, читайте до конца. — Это все в твоей голове, Пейджи, — Роберт лишь немного докасается рукой до плеча Джимми, но тот вдруг слишком резко дёргается, как бы напоминая ему о личном пространстве. Его лицо спрятано за темными, непослушными волосами. Роберт убирает руку и бросает нечитаемый взгляд на весь силуэт Джимми в целом. — Насрать на них. Главное то, что публика в восторге. Джимми не может отрицать тот факт, что их развязное, близкое к краю, поведение действительно работает. Развитие от заряженных мистической, объединяющей энергией музыкантов, до группы, сводящей толпу с ума своим профессионализмом и сексуальным поведением одновременно, произошло почти спонтанно, делало им имидж. Что-то внутри Джимми подсказывало ему, что Свинцовому Дирижаблю предстоит долгий, но опасный полет — надо просто позволить ему оторваться от земли. Поэтому он соглашается, уступает желанию Планта влюбить в себя весь мир, а потом нагнуть его же, окончательно утвердив свой статус короля. — Я думаю, мы закончили, — Джимми откладывает гитару с торжеством, которого все равно не чувствует. Куда более счастливым выглядит Роберт. — Великолепно, — он вскакивает с места, — сейчас же вызываю такси и мы едем. Джимми высоко поднимает брови, а через секунду, когда до него доходит, смеётся. — О, нет, я больше с тобой так не езжу, — да, тогда они здорово напились, но, черт возьми, такое невозможно забыть! Джеймс до сих пор корил себя за то, что обдолбался настолько, что принял трансгендера за женщину, а когда волнующий нюанс вскрылся, то еле ноги унес (в итоге больше всех все равно досталось несчастному Джонси, которому угораздило попасть в тот сомнительный клуб вместе с друзьями). — Ну-ну, Пейджи, так не весело, — театрально дует губы Роберт, а его рука уже на телефонной трубке. — Никаких сюрпризов. Пока не скажешь, куда мы едем, я с места не сдвинусь. — Я думал тебе все равно, когда и куда! Главное, что со мной… Очевидно, это была всего лишь очередная попытка в шуточный флирт, только бы напряжение разрядить да уломать. Джимми сглотнул подступивший высоко к горлу ком. — Не обольщайся, — улыбка Пейджа — олицетворение сарказма как такового. Но Роберт пока не сдается. — Я хочу быть, в первую очередь, в безопасности. — Со мной — как за каменной стеной. Везде и всегда, только попроси… и я твой… — Роберт, нет. Плант напыщенно фыркает. — Говнюк. — Я что, задел эго Роберта Энтони Планта? Где моя награда! — Не называй меня полным именем, — морщится Роберт, когда как Джимми очень ехидно усмехается. — И не такое уж оно и большое. — Тогда трахай мир дальше. А на мне не тренируйся, соблазнить не получится. — Один раз у меня это вышло. — Всего один. И я просил забыть об этом, — бледные щеки Джимми предательски быстро вспыхивают. — Джимми! Как я могу забыть?! — снова актерское мастерство, призванное заставить Джимми засмеяться, но он почему-то, наоборот, серьёзен до мозга костей. — Быстро и легко, по просьбе своего лучшего друга. Джимми ставит точку в этом неловком разговоре; впрочем, Роберт не сильно печалится. Лишь пожимает плечами в знак поражения. Ему, в сущности, все равно, с кем разделить кровать сегодня. — Я просто предлагаю и тебе тоже развеяться, поразвлечься, знаешь, — толстый намек в его словах невозможно не заметить. Джимми кривит лицом, словно его под дых ударили, и сам встаёт с дивана. — Я уже сказал, нет. Ты скажешь, куда мы едем? — он говорит это, когда широким шагом добирается до ванной, где включает воду в кране и смывает с лица усталость. Дверь слегка приоткрыта, Джимми поднимает глаза в зеркало и замечает, что Роберт, с трубкой в руке, смотрит прямо на него из гостиной. Очередной нечитаемый взгляд с примесью молчаливого извинения. Несмотря на свое упорство, Роберт умел признавать поражение и извиняться, пусть даже без слов. А ещё он знал, что Джимми обязательно его простит, и они уже вряд ли вернутся к этому неловкому моменту. — Болевард, — произносит Роберт это так, будто в его горле застряла колючая проволока. Пейдж на секунду сомневается, припоминая, как там бывает людно. Впрочем, он не против затеряться в толпе до утра. — Пойдет, — констатирует он. Лицо Планта меняется, к нему будто обратно приливает кровь, и он, наконец, набирает ресепшн.***
«Довольствуйся малым — и никто не сочтет тебя жадным.» «Не отвлекайся.» Он пытался не думать о том, как сильно одержим идеей того, что совсем скоро добежит до своего номера, где хрустнет пакетик и он снова улетит подальше от самого себя. Наверное, это до жути странно и нетипично для Джимми Пейджа, но он, снова же, старается вытеснить эти мысли из головы. И получается. Недавно Рик предложил ему героин, и он вежливо отказался, ведь у него ещё осталась хорошая нычка кокса, черт возьми, он не даст этому добру пропасть. Ни с кем не поделит, и, как жадный скряга, употребит все сам, в одиночестве, в своем номере. Какая-то часть Джимми — зловещая, пугающая его сторона — тихо шепчет безумные предложения, и кровь застывает в жилах, в первую очередь потому, что Пейдж чувствует, что точно готов пойти на это. А пока что он дрожащей рукой пытается провернуть ключ и держится, чтобы не начать петь матершинную диферамбу этой никчёмной дверной ручке с ее никчемным замком. «Лучше притворяться, что все в порядке.» Джимми с недавних пор смирился с той мыслью, что, несмотря на свои организаторские способности и качества лидера, в его жизни уже давно творился сплошной сумбур — и года не проходило без «одержимостей». В подростковом возрасте это была гитара и гложущая косточки, одну за другой, идея развить свой навык до небывалых высот; потом это были «Yardbirds», а когда с ними не сложилось, он переключился на «Led Zeppelin»… и Роберта. Как бы дела не шли хорошо снаружи, тайфун внутри не утихал, лишь усиливался. К этому моменту Джимми уже почти страшился перспектив того, что с ним может случиться. Получится ли у него сохранить лицо, когда судный час настанет? Во что, в конечном счёте, выльется обескураживающий полет «Led Zeppelin» и безответная любовь? Случай в самолёте забылся между ними так быстро, насколько это можно вообще себе представить. Тем не менее, эта тема могла вдруг всплыть во время их разговора друг с другом в качестве издёвки или глупой подколки. В определенной степени Джимми привык подтрунивать над Робом в ответ, пуская не самые лестные замечания, но редко когда он выглядел по-настоящему уязвленным. Эти редкие «перепалки» их сроднили, и Роберт, кажется, все чаще стремился поболтать с глазу на глаз. Конечно, чтобы поделиться впечатлениями о прошедшей ночи. Что естественно, то не безобразно. Действительно, а с кем ещё ему делится, кроме как со стариной Пейджи, который из раза в раз будет тебя слушать с пустым лицом, якобы внимательным? И, нет, это не тщательно скрываемая боль и унижение, это крайняя форма концентрации. Продолжай рассказывать. «А я продолжу делать вид, что все в порядке.» Дружеский флирт, не приводящие ни к чему намеки — они будто соревнуются, кто кого первым смутит. Наверное, это премило выглядит со стороны. Джимми хотел бы знать, как выглядят его адские мучения глазами третьего человека, и сильно ли заметно, что после каждого такого «эпизода» он выглядит, как только что проигравший в лотерею. Хотя заразительные улыбки, смех, гипнотический голос Планта и заставляют Джимми почувствовать себя так, словно он таки сорвал куш, но как только это прекращалось, трепещущие в животе бабочки скоропостижно задыхались и дохли. Иногда Плант действительно говорил и вел себя так, словно хочет увидеть Джеймса у себя в постели. Непрошеная краснота воцарялась на взволнованном лице Пейджа, да и насколько он был серьёзен на самом деле понять было трудно — что ни раз, то он чертовски обдолбан. Кажется, после случившегося между ними вырос новый мостик, по которому Роберт мог пройти и затащить Пейджа с собой, в мир грез и безнадёжных фантазий. А Джимми хочется на стенку лезть. Его ежесекундно выворачивает наизнанку, когда он выслушивает смазанные предложения «уединиться», ведь он понимает, что это будет разовая акция: пустая, ничего не значащая, совсем не романтическая, наполненная не любовью и искренностью, а, в лучшем случае, тяжёлыми стонами и пошлыми звуками. Поэтому он отказывается, зачастую сбегает, как последний трус, ведомый лишь желанием убежать подальше. Греющий огонь разросся в пожар и обжигал, пугал своей необузданной силой. Может, Плант и видит в нем… Что-то. Но оно не заходит дальше категории «развлечения на одну ночь», или, того хуже, «на час». Джимми ведь один из многих. Затерявшийся в толпе, но, тем не менее, знающий все его секреты. Для Роберта случившиеся в самолёте осталось в самолёте, и Джеймс может это понять — нет никаких сомнений, что он сосет, как опытная шлюха, далеко не из-за природного таланта. Ему ничего не стоило опуститься на колени перед лучшим другом и освободить его от мучительного напряжения. Ему ведь настолько все равно. А для Джимми это послужило ударом в сердце, который в очередной раз заставил его открыть глаза на факты. От этих глупых розовых мечт пора бы уже избавиться. …По телу разливается безумно приятное тепло. Джеймс знает, что находится в номере один, поэтому громко присвистывает, подбадривая самого себя безо всякого стеснения. О, наконец-то. Психологический комфорт возвращается. Ему не нужно везде таскать за собой этот тяжёлый груз из неоправданных ожиданий и иррациональностей, ему не нужно погружаться в них каждые несколько секунд и ругать себя за то, что никак не может найти в себе силы избавиться от них. Ведь чувства к Роберту сродни зависимости; они медленно убивают, и Джимми из последних сил держится, чтобы не согласиться на большее. Если он и осмелится, то с каждым разом, закономерно, будет хотеться больше и больше, и чем все закончится… неясно. «Либо мы переубиваем друг друга, либо я первым пущу себе пулю в лоб,» и хриплый смешок. От тех эмоций, которые у него таились раньше, он уже давно ничего не слышал и не испытывал. Им на замену пришло нечто совсем недоброжелательное — ядовитое, злое, мрачное и тяжёлое. Джимми чувствует, что этот груз словно подселили в него, но он и поверить не может, что создаёт его сам. Нет, он ещё не боится собственного отражения, но что-то точно меняется, и далеко не в лучшую сторону. Возможно ли ещё больше отдалиться от себя, до той точки невозврата, когда перестаешь понимать, чего вообше ожидать? Перед тем, как вызвать такси и поехать на светскую вечеринку (которая, скорее всего, превратится в катастрофу, потому что, эй, там будет Бонэм), Джимми отдает себе и своему, в кой-то веки, блаженному одиночеству добрые сорок минут. Пунктуальная его часть сдается под сладкой негой кокаинового порошка, делает ее пустой и никчемной. Небольшое опоздание, вообще, много где считается знаком приличия… «Где считается? Кто мне это сказал?» И он беззвучно смеётся в пустоту над своими же поломанными мыслями.***
Пробка врезалась в люстру, за ней в воздух взлетел женский визг. Что-то определенно разбилось, но никто не обратил внимания, уже в следующую секунду компания наполняла себе бокалы. Роберт выглядел чуть напряжённо что до того, как им предложили поехать, так и после, когда они сели в машину и поехали. Впечатление от душных автомобильных пробкок нивелировалось великолепными видами на ночной Париж, однако своего скептицизма Роб не растратил. «Чувствую, будет душно,» тихо констатировал он. Джимми пожимал плечами, но и сам был не в восторге. «Нам нужно брать пример с Бонзо, Перси. Ему вообще все равно, куда ехать, если там есть алкоголь.» «Ну, а что ещё делать, когда нас там так ждут,» вздыхает он в ответ и откидывается на своем сидении. Час выступления на частной вечеринке — звучит не слишком солидно. Джимми гадал, под каким предлогом Грант согласился. Возможно, хотел сгладить острые углы таким актом великодушия, хотя, по факту, всем, включая Гранта, было абсолютно наплевать на эту частную тусовку. Однако их перекинули через Ла-Манш, час пролетел быстро, как пятнадцать минут, ночь опустилась на Париж, и все, что оставалось делать после, так это разбегаться по барам и клубам. Бонзо и Джонси повезло больше: они не наткнулись на предложение нескольких девушек неземной красоты поехать с ними на ещё одну частную вечеринку, проходящую поблизости. Джимми с Робертом случайным образом спасли их от душного мероприятия, а сами отказаться не смогли — только во Франции статьи о группе были более-менее благосклонными. Тем более, второй альбом вышел буквально на днях, и рисковать так рано ни у кого рука не поднялась. …На этаже, где все происходило, был сильно приглушен свет, музыка не звучала, а гудела, расползаясь вибрацией по полу, и оттуда по стенам; людей довольно много, да и одеты они далеко не так, как новопришедшие. Чувствуя себя неуверенно, Роберт застегнул одну пуговицу на своей рубашке. — Я же говорил, будет невъебенно скучно, — ворчит он Джимми, пока их ещё не обнаружили. Они вдвоем жмутся к стене, как подростки на школьной вечеринке, и подойти к столь напомаженным гостям желания не возникает. — Какой у нас план? Пейдж ждал этот вопрос. Роб привык полагаться на его холодный рассчет, когда ситуация была совсем невыигрышной. — Делаем вид, что счастливы быть здесь, напиваемся, и через час растворяемся в районе выхода. — Мне нравится, — хмыкает Роберт и даже перестает сутулиться. — Пойду я. — Удачи, хищник, — усмехается Джимми. В ту же секунду они разделяются. Роберт идёт к людям, Джимми идёт к столу, рассматривать бутылки и надеяться, что среди них найдется хотя бы одна с виски. Увы, ничего похлеще джина здесь не нашлось. Пейдж озлобленно фыркнул, наполняя себе бокал. В темноте сойдёт за вино. Все равно он не хочет сегодня ни с кем знакомиться. Мысль о том, чтобы пригнать сегодня ночью незнакомку в постель его совершенно отвращала. Это не то, чего он хочет. «Как долго ты будешь врать себе? Всем вокруг? Сколько это ещё будет продолжаться?» Он осушил бокал в несколько заходов. Затем вновь наполнил. Предзаказы второго альбома поражали воображение. Впрочем, Джимми в этом вопросе всегда зрел в корень, чуть дальше, чем обычный обыватель — для него этот исход был лишь отчасти удивителен. А как иначе, если на каждом концерте заводишь такую огромную толпу. Их безумно любят, что бы не говорила пресса. Его стали замечать. Подходили по двое, по трое, пожимали руку, восхищённо отзывались. Джимми улыбался в ответ, отпивая из бокала джин, будто потягивает белое вино. Альбом вышел. Надо бы уже отметить нормально. Но не получается. Уединиться — не вариант, а окружённый людьми он чувствует себя так, словно покрыт острыми иголками, его же ранящими. Ни туда, ни обратно. Он застрял. «Покурить.» Снова наедине с собой и со своими мыслями — пустой и разбитый, даже пьяным — он смотрит с балкона на вялое движение на дорогах — это центр Парижа, здесь не может не быть пробок — тянется за нычкой, спрятанной в портсигаре. Ещё немного, и ему должно полегчать. Здесь чертовски романтично — воздух тяжелый от влажности и тепла, запах его слегка сладковатый, атмосфера располагает к себе, как нигде более. Сюда бы, на этот балкон, с человеком, которого ты любишь, под руку, сесть, и молча созерцать городскую, ночную красоту, а после, может, налюбовавшись вдосталь, уединиться в номере с большим окном, чтобы все, что там происходит, освещал исключительно свет ночных огней. …По телу разлилось обессиливающее тепло. Не чувствуя ног, Джимми прислонился к стене, обречённо вздохнул. Все тело щекотало и трясло от напряжения и самого очевидного прихода. Он даже хмыкнул себе под нос, осознавая свое ужасное состояние. От шумной вечеринки гудел пол, и, по хорошему, он должен был спуститься к ним и продолжать пить, но ему было необходимо… подумать. Казалось бы, как в таком состоянии целенаправленно думать и размышлять. Внутри томились искренние, но очень тихие чувства, смиренные и покорные, готовые слушать своего властного хозяина при любых обстоятельствах. А хозяин был натуральным тираном — гнобил их, приказывал молчать и держать рты на замке и не вылезать не при каких условиях. И они молчали, и тихо рыдали от бессилия. Искренность хотела выйти на свет, но Джимми душил ее, не понимая, что душит самого себя. Ему становилось физически больно от того, что ему всё-таки придется спуститься вниз и весь вечер провести в компании… Роберта. Он будет рядом. Скорее всего, будет танцевать и громко смеяться, до тех пор, пока новоприобретенный знакомый не прикольнется как-нибудь над ним, чем подорвет его уверенность в себе и своем очаровании. А, может, он уйдет на второй этаж — например, в этот темный угол, он очень даже подходит — с какой-нибудь привлекательной групи. Или с двумя. Может, он уже поднимается по лестнице, но Джимми не слышит этого из-за шума в ушах. Становилось и смешно, и грустно. Снова это бессилие, снова вынужденная тишина и игры в молчанку. Казалось, что физическая близость — это единственный доступный путь, чтобы стать ближе… «Охлади мозг, Пейдж. Это жизнь, а не сказка.» Сразу в голове возникал смешной, утрированный образ скачущего по цветочному полю Джимми, наивного, не знающего разочарования, боли и ломки; а с ним — Роберта, такого же счастливого, только потому, что они с Пейджем держатся за руки и наслаждаются теплым солнцем, лёжа на душистом ковре из колючей травы и полевых цветов. «Так не бывает и никогда не будет.» Они улыбаются друг другу и смеются, и они так рады, только потому, что любят друг друга! И взгляд, полный внимания, проницательного тепла и доброты адресован Пейджу, ему и больше никому на свете. Ведь это так делается у влюбленных друг в друга до беспамятства: они чувствуют себя так, словно никого, кроме них, в мире не существует. «Хватит.» Да, эти далёкие, приятные мечты, ещё не окрапленные бурой кровью убитой веры, руками убийцы под именем «реальность»; мечты, пахнущие свежим парфюмом с нотками жасмина и бергамота. Несбыточные, но красивые, которые хочется разглядывать, игнорируя нарастающую боль внутри. «Неужели секс — единственный вариант…?» Джимми продолжал сидеть на полу, раскинув ноги в стороны, и задумался. Чего лукавить — и этого хотелось, но далеко не бездушного, пустого и ни капли не утоляющего настоящий голод. Вспоминая то, с каким рвением Роберт целовал его, как охотно кусался и всем своим видом источал огненное желание, Джимми передергивало от наплывающих на сознание волн возбуждения. В голове зашумело не на шутку, когда он вспомнил фразу Роберта о «расплате». Ленивый, но ещё не до конца отравленный наркотиками разум сложил два плюс два, и образовался шаткий, валкий, но план. Совсем рядом стояло длинное, узкое зеркало, но Джимми в отвращении отвернулся. Плохо и грустно было смотреть на себя такого: обгашенного, пьяного, разбитого, безнадежно влюбленного, с самым фантастическим и, одновременно, прагматичным планом в голове. Хоть парень и чувствовал себя живым мертвецом, но, незаметно для него, внутри продолжал гореть слабый огонек надежды, что ему-таки удастся добраться до сути вещей, и узнать, что Роберт об этом думает. «Расплата. Оплата.» Он поджал ноги, ощутив укол отвращения. Неужели он действительно собирается расплатиться за «услуги» Роберта своим телом? Непонятно, что было бы хуже в этой ситуации — всучить Планту в руки кипу зелени или полезть к нему в постель. А примет ли он такое недвусмысленное приглашение? Захочет ли? Что-то подсказывало Джимми (и он надеялся, что это не самовнушение), что такую идею он обязательно одобрит. За Робертом не нужно долго наблюдать, чтобы понять, что он любит внимание. А что может быть большей лестью, чем фактическое признание в своем желании? «Так не должно быть,» крутится у него в голове мысль, как волчок, и он снова потирает глаза, чтобы согнать усталость. «Это то, чего ты хочешь? Чертов одноразовый любовник.» Джимми осознает, что здесь, в темном углу и в одиночестве, он пожирает самого себя при помощи этих самоуничижительных мыслей. По привычной, выверенной, не очень рабочей схеме, он встал на ноги, и, шатаясь, пошел прочь — будто все, что его гложет, прилипло к стенам и осталось там. Его снова потряхивает, громкая музыка и голоса гостей безостановочно лупят в уши, внимание рассредотачивается на бесполезные, ненужные вещи. Зато так в разы спокойнее. А ведь он волнуется так, будто идёт на собственную казнь! «Он может и не согласиться,» эта альтернатива одновременно оскорбила и обнадежила бы его. Впрочем, на что-либо надеяться было ещё слишком рано. Он очень осторожно, словно не желая, чтобы кто-то случайно прикоснулся к нему, пробирался через толпу. Ему несколько раз предложили выпить, на что он улыбался настолько миролюбиво, насколько это вообще возможно, и отказывался. У него другая цель. Она стоит в конце этого зала, оперевшись на стол, и ведёт безликие и пустые разговоры с девушками и некоторыми парнями. Подходя к этой «одноразовой компании», Джимми уже почти паникует. Роберт очень скоро замечает его появление и улыбается так, что парень теряется и боится потерять сознание здесь и сейчас. Прежде чем Роберт успевает что-либо сказать, Пейдж понятным только им двоим жестом просит отойти с ним «на пару слов». — Ты куда-то пропал, — в голосе Роберта почти нет обиды, может, самая малость. — Ну что, валим? — У меня есть к тебе предложение, — его слова тонут в музыке, ведь он не сильно пытается ее перекричать. Он уже проклинает себя за столь непрозаичную формулировку. Плант будто настораживается. «Будто ты не понимаешь, к чему я веду,» хочется сказать Джимми, но он не решается. Страх сжимает горло. — Я придумал, чем могу расплатиться с тобой. — Джимми с трудом сглатывает вязкую слюну, и, пока говорит это, старается не смотреть в сторону Планта. — Я предлагаю тебе… себя. Он специально делает жуткую расстановку между словами, чтобы его наверняка поняли, не посмели переспросить и заставить проходить через этот стыд заново. Уже мечтая удавиться — Роберт неприлично долго молчит и не отвечает — Джимми пытается успокоиться. Пытается не забыть, как правильно дышать. Пытается не забыть, как оставаться в сознании. А когда Роберт берет его за руку, пытается не свалиться замертво. — Я принимаю твое предложение, — говорит он, невинно улыбаясь. Джимми чувствует, что этот парень вызывает у него чересчур много вопросов, и так было всегда. А ещё он понимает, что чертовски загнался. В его интонации он не смог выкопать скелетов — только расслабленность, предвкушение и энтузиазм. «Прекрати думать. Хоть раз в жизни.» Джимми судорожно выдыхает. «Хоть раз.» …Две высокие фигуры, бывшие поначалу в центре внимания, совершенно незаметно покинули вечеринку. На выходе, пока Джимми нервно тянул сигарету, к ним прилипло несколько девушек, но их пути разошлись примерно сразу же, как только к выходу причалило такси. Таким образом, они испарились для бдящего Парижа, скорее всего, вплоть до самого утра.***
Он слегка убегает вперёд — предчувствует, что не сможет попасть ключом в замок с первого раза от волнения, и не хочет, чтобы Роберт что-то заметил. Периферическим зрением он наблюдает за ним, опасаясь, что Плант может испариться, если он того проглядит. Страх страхом, а такой уникальный во всех смыслах шанс он упустить боялся больше всего. Замочная скважина щёлкнула, Джимми буквально ввалился в пустой, темный номер, взбудораженный и наэлектризованный. Его раздражало то, каким спокойным при этом оставался Роберт. Ясное дело, ему же не впервой спать с мужчиной. Когда Джеймс наклоняется, чтобы стащить с себя ботинки, он вздрагивает, ведь чувствует, как ладонь Роберта легла ему чуть ниже поясницы. Неясно, чего именно хотел добиться Роберт — яркой, возмущенной реакции или ответного действия. Как бы там ни было, Пейдж отскочил от него, как от огня, и выплюнул слова: — Я в душ. Роберт пожал плечами, как бы обозначая, «валяй, у нас есть время». «Соберись.» Джимми тяжело вздохнул, включил свет в коридоре и тут же направился в ванную комнату на совершенно прямых ногах; создавалось ощущение, будто от волнения внутри вместо костей и суставов образовались деревянные балки. …Ни холодная вода, ни относительная тишина не помогли ему успокоиться. Сердце все также колотилось, разве что благодаря ледяной воде ушла кровь с лица. В конце концов, он не нашел ни одной причины, почему должен быть спокойным. Стены номера, по ощущениям, способны раздавить его, как таракана, вместе с его сумбурными мыслями. Единственное, чего Джимми теперь хотел — это не потерять над собой тот условный контроль, который у него ещё остался. Этой уверенности — жалкая горсть, крепко сжатая в кулаке. Полгода фактических мучений, цикличных отрицаний, растерянности, пустоты и нереализованного желания — а по ощущениям, длились экзекуции всю декаду — воспоминания пролетали у него в памяти в виде обрывочных фрагментов, связь между которыми понимал только он. Он вспоминал, как несколько месяцев играл на гитаре днями напролет, целенаправленно зарабатывал на этом болезненные мозоли и растянутые суставы; ещё неизбежно вспоминал, как напивался по ночам в одиночестве, стараясь не улыбаться во весь рот даже наедине с самим собой. То время было наполнено приятно звенящими мечтами, детальными лишь сквозь призму розовых очков. Затем он вспоминал, как быстро его затянуло в водоворот концертов и вечеринок вслед за остальными; вспоминал об очевидном сексуальном напряжении во время выступлений, обо всех своих грязных способах избавиться от него после, где-то в темном углу закулисья, тяжёлые дневные часы с похмельем и вялотекущей жизнью. Потом он вспомнил, что Роберт спит со всеми подряд и, скорее всего, этот вечер для него ничего не значит и является лишь одним из многих. Джимми глубоко вздохнул и выключил воду. Его немного потряхивало, в этот раз — от холода. «Соберись,» твердит он себе, а зуб на зуб не попадает. Однако, вытираясь хлопковым полотенцем, он заметил, что снова горячий, как печка. Чудеса температурных перепадов, никак иначе. Было бы странно, если бы от этих мыслей Джимми не почувствовал печали, разочарования, раздражения или даже омерзения. Просто это озабоченное настроение было с ним так долго, что освоилось внутри, как в плодородной почве, и пустило корни; Джимми знал, что имеет полное право опустить руки. В этой ситуации же опустить руки будет значить надеть розовые очки снова. Одна ночь сладких, лживых грез, грязных, двуличных чувств; когда пустота внутри будет забита подобием приторной, сладкой ваты. В коридоре оказалось холоднее, чем под ледяной водой — или это были столь обильные «мурашки» по спине. На деревянных ногах Пейдж добрался до спальни, в которой кроме большой, двухместной кровати, ничего и не было. Широкое окно в пол Роберт весьма услужливо занавесил плотными, темно-красными шторами, и настолько плотными они выглядели, казалось, что даже тепло-желтый свет лампы не пробьет их насквозь. Здесь им точно никто не помешает. Здесь дозволено все. Джимми тяжело сглотнул — Роберт стоял к нему спиной, и, очевидно, мучался со слишком тугими последними пуговицами на рубашке. Появление полуголого друга в дверях его нисколько не смутило. — Это получше будет, чем та кабинка в самолёте, а? — Роберт улыбнулся слишком скромно даже для самого себя, а у Джимми в это время в голове пронеслось лишь одно «люблю». — Я же просил забыть об этом. — Джимми не был бы Джимми, если бы сейчас не заворчал. Это всегда было хорошей тактикой защиты. Сейчас, когда он прилип к дверному проёму, она была ему необходима. — А я неоднократно повторял, и повторю ещё раз: такое невозможно забыть. Пейджа тут же передёрнуло от его слов, липкое подозрение, что его фальшиво и выверенно задабривают, как какую-нибудь безликую групи перед быстрым сексом, напало на него. Он нахмурился, сложив руки на груди. — Прекрати это. Чего ты там не видел… — С каких пор ты мне не веришь? — эти нотки обиды в его голосе было приятно слышать. В извращённом виде приятно. «С тех самых пор, как наврал мне, что подрабатываешь у сестры.» — Я с тобой честен, — Роберт осторожно подошёл к Джимми, уже оголенный по пояс, и положил руки тому на плечи. Пейджу понадобилась вся его выдержка, чтобы не засмотреться на его торс слишком надолго. — То, что было в самолёте, было просто великолепно. — Каким же образом ты выбираешь «лучших»? — косо улыбнулся он, поднимая глаза на Планта. Дыхание само по себе сбилось, когда он увидел, как сильно потемнели его голубые глаза. —…Весь твой вид говорил мне «я хочу тебя». Это лучший подарок, знаешь, — два омута цвета морской волны зажглись энтузиазмом. И как в такой ситуации держать себя в руках? Как вообще удержаться на земле, когда, Роберт Плант, как космический объект, обладает собственным гравитационным полем? Рядом с ним пропадает боль, под его прикосновениями забывается черная, как ночь, тревога. Джимми чувствует, как Перси горит изнутри — ему не терпится начать. И кто такой Джимми, чтобы этому противостоять? …Он представляет, как к его конечностям прикреплены тонкие, прочные нитки, лески, и за них дёргает кукловод-Плант. Подобная визуализация успешно избавляет его от тупого в лоб смущения. Нет, это не его воля, что пальцы вцепляются в нежную шею и крадутся к затылку, нет, это не он льнет навстречу поцелую, будто этот поцелуй — вода в пустыне. Они очень скоро перебираются на кровать. Джимми словно обдает холодным ветром, он широко распахивает глаза; все, что он видит при слабом свете торшера, это Плант, нависающий над ним, чёртово божество во плоти. Осознание всей ситуации вдруг ударяет в голову, Джеймс отводит взгляд, пытаясь собрать свое достоинство обратно в кучу. Он опять вздрогнул, когда Роберт осторожно и невероятно ласково провел тыльной стороной ладони по его щеке. «Все будет хорошо,» значит это прикосновение. И он замирает. Все внутри горит адским пламенем, но тело будто окаменело. Роберт приходит на помощь, чтобы это допущение исправить. Он горячо выдыхает в изгиб шеи, затем губами вбирает кожу на ключице в рот и всасывает до ощущения лёгкого покалывания. Не слишком сильная боль только сильнее раззадоривает Джимми, и он, не задумываясь, вдруг задерживает дыхание. Мокрым языком Плант проводит по краснеющему засосу, слизывает соленые капельки крови и прокладывает дорожку ниже, между делом срываясь на нежнейшие поцелуи. Все происходящее по ощущениям больше похоже на легкую версию процедуры иглоукалывания — везде, где умелые губы Роберта касаются его, возникает пронзающее на мгновение ощущение. Оно рассеивается как только он перемещается дальше и целует или прикусывает ещё раз — он не даёт расслабиться и превращает все происходящее в настоящий интенсив. Пейдж краснеет, когда Роберт добирается до сосков, хватается за свое горячее лицо и жмурится; нежные пальцы и горячий рот добиваются того, чтобы они встали, и Роберт продолжает свои «истязания» до тех пор, пока Джимми не застонет. Голос, по оценке самого Джимми, звучит высоко и позорно-слабо, и он уже готов провалиться под землю. Плант не запрещает ему прятать лицо, и на том спасибо. Неосознанно Пейдж уже льнет навстречу, и тогда ладони свободнее перемещаются по его телу, следуя от ребер до впалого живота, а затем расходясь и останавливаясь на бедрах. Выступающие тазобедренные косточки Плант жадно осматривает, натирает чувствительные впадинки большими пальцами и удивляется, когда Джимми сам протягивает руки, чтобы стянуть со своих бедер единственную «преграду». Полотенце оказывается на полу, и Джимми готов под землю провалиться. Плант не в первые видит, как сильно он его хочет, но каждый раз стыдно; в первую очередь за свое желание, которое Джимми никак не удается обуздать. Оно такое неутолимое и дикое, что когда пальцы мягко ложатся на чувствительную кожу у основания члена, Пейджа подкидывает на постели от сверхчувствительности. Почти полгода прошло в бесконечном томлении — он хочет эти прикосновения больше чего-либо еще (больше всего на свете). Странная махинация с «выплатой долга» уже выглядит, как одно большое, спланированное представление, в котором Джеймс принял непосредственное участие, сыграв не последнюю роль. Неужели и Роберт его хотел, да настолько сильно, что продумал все от начала до конца? Джеймс наивно верил, что то, как искусно Роберт применяет свои техники и навыки — это проявления настоящей, чистой любви, такой, о которой он однажды грезил. Лучше думать, что так оно и есть, чем вечно мучаться от боли. Нежности в мелочах сводили его с ума, кружили голову посильнее любого алкоголя, который он сегодня выпил. Превозмогая стыд он смотрел на то, с каким исполинским терпением Роберт его «обрабатывает», не пропускает и жалкого сантиметра оголенной кожи. Прикусив где-то совсем рядом с невероятно чувствительным местом, он испытывающе глянул на Джимми исподлобья. Тот, будучи уже на грани от недостатка внимания к самым причинным местам, лишь и смог что податься навстречу и сдавленно прошипеть. — Скажи мне, Пейджи, — с горячим придыханием спрашивает Плант, — как сильно ты хочешь меня. «Слов не хватит описывать, насколько сильно. Ты себе даже не представляешь…» — Очень, — удается сказать Джимми, и он даже рад, что не сказал больше. Этого было достаточно; привлекательное лицо Планта просияло, в глазах в очередной раз промелькнула огненная искра. От его улыбки внутри у Джимми все болезненно сжалось; не удивительно, что его хотят все и вся. И не удивительно, что у него есть комплекс бога! Джимми с заметным волнением наблюдал то, как Роберт с кошковидной грацией выгибается, убирает за ухо прядь волос — такой жест сейчас кажется чересчур интимным — и размыкает губы пошире, наконец-то, впуская член в свой рот. Он не тратит времени зря и почти сразу отпускает бедра Пейджа, которые он тут же отрывает от постели в дикой нужде. Никакого сопротивления — он проскальзывает глубже в обжигающе-горячее нутро, с каждым толчком становясь ближе к шелковым стенкам горла. Роберт закрывает глаза и издает довольный, гортанный стон. Эта вибрация проходит по всему телу, как импульс по сети нейронов, проникая и впитываясь в кажду клеточку тела по отдельности. Джимми сцепил зубы крепче — ещё немного, и его сломает оргазм. Ему не хотелось кончить так скоро, но в голове стоял туман, позволяющий понять лишь половину собственных мыслей. Роберт продолжал изредка вызывающе стонать с занятым в это время ртом — так сильно ему нравилось происходящее. Правда, Джимми все ещё терзали смутные сомнения на этот счёт. Несколько экспансивных толчков спустя Плант отстранился самостоятельно, тем самым заставив Пейджа жалобно проскулить; было слишком неожиданно и неприятно лишиться приятного тепла. Его беспокойство уравнял поцелуй, больше похожий на нападение, чем на акт любви. Джимми снова с большим удовольствием зарылся пальцами в пышные, золотые волосы, притягивая ближе; он чувствовал на языке странноватый привкус, который, кажется, был его собственным «вкусом», но какое это имеет значение, когда Роберт так близко? …Страх вновь хватает за горло своей тяжёлой лапищей, когда тонкие, длинные пальцы скользят по внутренней стороне бедра, где всё пылает, и спускается дальше, ниже. Бледные щеки с новой силой вспыхивают, жар от настойчивого поцелуя становится удушающим, Джимми отворачивается и замирает. Роберт воспринимает это, как своеобразное приглашение оставить на практически девственной, белоснежной шее несколько жадных засосов, но замешательство с лица Пейджа никуда не уходит — он выглядит ещё более напуганным и взволнованным. Неудивительно, что Роберт останавливается и внимательно всматривается в его выражение лица. — Джимми. Эй, — горячо шепчет он. — Все в порядке? — Да. — Его ответ звучит неуверенно. — Да, конечно. Джимми просто не мог сказать нет. В его жизни в последнее время и так осталось мало чего хорошего, и того, что он был способен взять под контроль. Он однозначно хочет Роберта, и он получит его, даже если придется перетерпеть нечто не совсем привычное. Полгода терпел — и сейчас потерпит. Он трёт одной рукой переносицу, пока Роберт наклоняется за лубрикантом — на самом деле голова совсем не болит, Джимми просто не хочется ничего видеть, и, тем более, смотреть на Роберта. Их отношения всегда были «наравне», каждый был хорош в чем-то, что другому лишь предстояло узнать, но здесь Джеймса, очевидно, опередили. Он взбудораженно, чуть испуганно вздыхает, ощущая, как покрытые смазкой пальцы осторожно, но настойчиво дотрагиваются до него, чтобы растянуть. Этот дискомфорт даже ослабляет эрекцию Пейджа. Он полностью концентрируется на том, чтобы расслабиться; это то, что Роберт первым же делом советует сделать. Джимми не находит иного пути, кроме как снова ответить ворчанием. Непривычно выслушивать его «направления», и Джимми не уверен, насколько ему это нравится. Однако эти экзекуции прошли очень скоро — время ощутимо замедлилось только тогда, когда Джимми почувствовал у своего входа горячее, твердое достоинство самого Роберта. У него тут же перехватило дыхание от осознания, стало настолько волнительно, что он уже сомневался, что сможет выдержать ещё секунду бездействия Роберта. Заветный момент проходил в мутном головокружении. Джимми снова роняет голову на подушки, адамово яблоко скачет, когда он давит глубоко в себе стоны. Роберт воспринимает это, как приглашение зацеловать открытую его вниманию шею, да так, чтобы руки Джимми переместились к нему на спину, вонзаясь в горячую кожу ногтями. Всё-таки это чертовски больно, секунды размякают и тянутся неприлично медленно, пока мокрые, горячие поцелуи отвлекают Пейджа от дискомфорта. Он возбуждённо скандирует «бля, бля, бля, охуеть, бля», пальцы зарываются теперь в золотые кудри, и буквы смешиваются в полный бред, когда Плант ещё раз толкается в него. В этот раз — отчётливо глубже. Горячие вздохи Роберта пропитаны концентрацией. Создаётся впечатление, что он координирует и контролирует все, что происходит сейчас в его теле в том числе — дыхание, напряжение, может, даже волнение. Он чертовски талантлив в этом деле, Джимми пьянеет от мысли о том, как Роберт, должно быть, красиво стонет, когда находится на объективной грани своего терпения. А сам краснеет, закрывает глаза, хватает воздух ртом и отслеживает, как режущая боль трансформируется в лёгкое, ненавязчивое трение; оно не сравнится с уровнем наслаждения и экстазом, который Джимми испытывает от того, что они с Робертом сейчас так близко. Погружаясь в него глубже, Роберт с придыханием стонет, предвкушая, как эти мышцы сожмут его со всех сторон, когда он доведет Джимми до оргазма. Такие мысли любого сведут с ума, но не Роба. Он концентрируется, наблюдает, когда Джимми больно — эй, он же имеет право беспокоиться за благосостояние своего друга, — и старается преуменьшить это ощущение своим вниманием и заботой. В конце концов, ему тоже хочется кончить. Постепенно Роберт задаёт темп для них, не сильно торопливый и не сильно медленный — в самый раз для того, чтобы Джимми не сошел с ума. Он слушает, как их тела сталкиваются друг с другом с характерными, смущающими звуками, и постепено боль растворяется в долгожданном ощущении восторга. Мучался он не безрезультатно. Сбитое дыхание их двоих стало все чаще прерываться довольными, нежными стонами. Руки Пейджа намертво вцепились в спину Роберта, и, при всем его желании быть тише, он оказывался совершенно беспомощен перед оглушающим оргазмом. В ушах поднялся гул. Эмоции внутри взревели одним, безумным потоком и обрушились на него, как цунами. В какой-то момент ему действительно показалось, что он погрузился под воду, или, того хуже, разучился дышать — на лёгкие будто надавила тяжёлая, каменная глыба. Все тело пробила сильная судорога, с губ сорвался крик. Роберт, также задохнувшийся от того, как сильно Джимми его сжал, смог лишь хрипло усмехнуться. Как только волна эмоций спала и оба тяжело вздохнули, Джимми понял, что уже случившегося ему будет недостаточно. — Е-ещё… — слетела с губ пьяная от удовольствия фраза. Пейдж не боялся задохнуться в этих чувствах, при условии, что их ему дарит именно Роберт. Он прижимался к нему так близко, насколько это вообще позволит физиология, терпеливо ждал, когда Роберт войдёт в него снова, под тем же углом, заденет то же сплетение нервов, отчего его снова захватит эйфория. Он надрачивал собственный член, чем дальше, тем более сбивчивым становился ритм — но даже этого было недостаточно, чтобы избавиться от того жара, который напал на него. Это была крайняя точка, полноценное исступление — все меркло от перевозбуждения. Мир вспыхнул пожаром перед его глазами, когда он услышал, что и Роберт срывается на стоны — тяжёлые, мелодичные, полные экзальтации и напряжения. После нескольких особо глубоких и чувственных толчков они оба вдруг замерли. Мышцы сжались настолько, что будто окаменели в это мгновение. Обжигающее тепло разлилось внутри Джимми и в его собственной руке, которую он тут же бессознательно вытер об белую простыню. Сам процесс дыхания давался ему с большим трудом, несколько минут прошло в настоящих мучениях. Он бы даже начал жаловаться, если бы не это тягучее, сладкое послевкусие и приятная дрожь в мышцах. — Теперь… — все ещё запыхаясь выговорил Роберт, развалившийся рядом, — теперь ты мне точно ничего не должен. Джимми весьма довольно усмехнулся. Да это же настоящая похвала! Все его существо сейчас хотело отклеить спину от постели, невзирая на дикую усталость, наклониться над Робертом и с чувством поцеловать его; сказать пару сотен искренних слов, посмеяться над собственной романтичностью, завалиться рядом и долго смотреть ему в глаза с целью рассмотреть в них космические дали… Умиротворенная, комфортная тишина прервалась от шелеста накрахмаленного постельного белья. Джимми резко дернулся, сон как рукой сняло — Роберт уходит. Розовый туман вмиг рассеялся. Ну конечно. Он уходит. Пейдж сжал свое наивное, влюбленное по уши существо в кулак и продолжил лежать, не сдивнувшись и на сантиметр. — Ты прекрасен, — тихо констатирует Роберт, и, казалось бы, должно быть приятно, но Джимми чувствует, будто по сердцу полоснули острым ножом. Он не находит слов, только поглубже утыкается носом в одеяло. Почему-то сейчас ему совсем не хочется, чтобы Роберт его рассматривал, да и, в целом, видел. Впрочем, Плант уже занят тем, что натягивает на свои соблазнительно узкие бедра джинсы. Джимми не может налюбоваться, выныривает из-под одеяла. — Ты вообще когда-нибудь устаешь? На его вопрос Роберт премило смеётся. — Пока есть те, кого я ещё не выебал — нет. До Джимми доходит, слабая улыбка сползает с лица. — Ты не останешься на ночь? — спрашивает он, робея от собственных слов, внезапно чересчур искренних. — Брось, мы что, помолвлены? — недоумевает Роберт, и, нет, он не издевается, а говорит совершенно честно. Однако он снова выглядит виноватым, когда замечает, как сильно лицо Джимми потемнело после его слов. — Извини, Пейджи. У меня так почти каждую ночь, привыкай. «Будто бы это, блять, так просто,» думает Джеймс. Ему снова нестерпимо хочется услышать шелест полиетиленового пакетика в руках, но он лишь сминает простыни. Плант замедляется, колеблется, прикусывает губу. — Ты кое-чего обо мне не знаешь. Но, я думаю, заслуживаешь того, чтобы узнать. Джимми поднимает на него свои померкнувшие за сонной поволокой глаза, а внутри всего бешено колотит. — Я нимфоман. Люблю, когда меня хотят и обычно я делаю всё, чтобы меня захотели. Поднимает самооценку, знаешь, — и криво усмехается, словно поделился чем-то по-настоящему постыдным. Впрочем, отчасти оно так и было. Со стороны может показаться, что это вполне пригодный план для выживания. Роберту с лихвой хватает очарования и красоты, чтобы найти себе партнёра в любое время суток, но разве такой образ жизни его совсем не выматывает? Раньше Джимми думал только о том, что Роберт так зарабатывает, потом, когда они стали популярны, списывал все на чувство свободы и вседозволенности, которое почувствовали все и сразу. Такое признание подтолкнуло Джимми ещё ближе к краю. Он ответил на улыбку Роберта, даже усмехнулся, но внутри его продолжало трясти, как при землетрясении. Он чувствовал, что может пожалеть о том, что собирается сказать, но ситуация и без того давно скатилась в сюр. — То есть, ты вообще не рассматриваешь продолжительные отношения… как возможные? — он старается звучать так, чтобы дрожь в голосе осталась сокрытой глубоко внутри. Лучистый смех Планта выводит его из равновесия. — Я тебя умоляю, — в его голосе нет ни капли злобы, но, черт возьми, как же это больно слышать, — куда проще быть друзьями с привилегиями. Сейчас Джимми уже думает, что это даже хорошо, что Роберт уходит. Ему внезапно, до боли в мышцах, нужно побыть одному. Наедине со своими не менее болезненными мыслями, и, может, с бутылкой Джека под рукой. — Ну, ясно, — говорит он хрипло, одаривая Планта улыбкой заебавшегося человека. Он так чертовски красив, космически обаятелен, и все это он никогда не почувствует адресованным ему и только ему одному. — Спасибо, что признался. «Спасибо, стоит попробовать ещё раз как-нибудь, это так по-блядски больно, мне понравилось!» Роберт выглядит благодарным. Его теплый взгляд способен физически согреть Джимми. Будь у него силы, он бы, возможно, встал с кровати и поцеловал его, расторопно и нежно, словно у них есть все время вселенной на это. Но правда в том, что ему плохо. Плант с ним прощается, уходит, Пейджу хочется протянуть руки вперёд и остановить его, но крик застревает в горле и преобразовывается в душащие слезы. Он не может. Может только наблюдать, как он уходит, из раза в раз, исчезает где-то в море одноразовой любви, где ему удобно и знакомо, приелось и не вызывает лишних вопросов. «Неужели это единственный путь стать ближе?» Джимми чувствует, как постель медленно теряет тепло и холодеет, посильнее укутывается в мягкое одеяло и издает сдавленный, беспомощный звук, выползающий из самой души.