Toxine.

«Хэйдли Грейндж» в мае выглядел настолько привлекательно, насколько можно было себе это представить. Это был большой, крепкий дом, окружённый девственной природой и почтенной тишиной — самая нетипичная локация для «Led Zeppelin», казалось бы. Их желание записать новый альбом в уникальной, местами непривычной обстановке было оперативно исполнено — в шестидесяти километрах от Лондона их ждала «Главная ферма»; привлекательное и безумно уютное здание с камином на первом этаже, от которого по вечерам не отлипнуть. Джимми и Роберт, два автора, подготовили материал для записи с присущей им феноменальной скоростью — у них были готовы черновики на весь альбом, но это уже мало кого удивило. Единственное, что было нетипичным — педантичный Пейдж закрыл бы все дыры в заготовках и не понес бы недописанные обрывки; видимо, времена менялись. Джонс и Бонэм восприняли это не без раздражения, но отметили, что Джимми, кажется, наконец-то дорос до того, чтобы просить помощи в создании. Это обязательно приносило чувство вовлечённости и важности каждому участнику группы по отдельности. Ричард и Джон с завидной частотой ездили в бар неподалеку, где алкоголь подавали бесконечно. В передвижной студии всегда кто-то сидел, Джонси часто звонил жене и воздерживался от алкоголя совсем. Единственным, почти негласным правилом было ограничение в употреблении наркотиков. И, что закономерно, это вызвало проблемы уже через неделю. Ссора на этой почве случилась, когда вскрылось, что Ричард и Джон употребляли напару чуть ли не каждый раз, когда выезжали в бар. Дух всей компании был тут же подорван; даже на природе, вдали от города и его обитателей, наркотики наступали им на пятки. Вечное недовольство Роберта относительно Коула укрепилось вдвойне, дело чуть не дошло до драки; пока миротворец Джонси, по совместительству единственный, кто полностью контролировал себя, отдувался за всех, Джимми грустно смотрел в пустоту и покидал комнату с Фендером в руке. Лидер группы больше не участвовал в разборках, когда в этом для него не было никакой пользы. Песни создавались медленно и вялотекуще, так же медленно, как шло время в «Хэйдли Грейндж». Порой Джимми восторгался этим чувством, признавался, что так работа идёт заметно лучше, а порой, в противовес восторгу, жаловался, что не может усидеть на месте от колючего чувства внутри. Поток проходящих перед носом минут он свободно высчитывал, и не сильно беспокоился, что что-то потеряет. Впереди ещё слишком много времени. Резкое похолодание вынудило музыкантов сократить время прогулок на свежем воздухе, все чаще они находились не только в одном помещении, но и в одной комнате; «Главная Ферма» имела свои неопровержимые достоинства, но вот уютных, обустроенных комнат было не так много. По ним и кочевали. В какой-то момент каждый из них явственно почувствовал, что больше всего на свете они хотят записать альбом — чтобы, соответственно, поскорее свалить из прекрасного, но ужасного «Хэйдли Грейндж», где по утрам назойливо запевают птицы, днём стекла нагревает солнце, а по вечерам уютно трещит камин.

***

Роберт ступал по лестнице осторожно, прислушиваясь. Тишину прерывал нежный перебор струн, он то появлялся вдруг, скромно и неуверенно, то снова куда-то пропадал. Звуки доносились из гостиной — впрочем, больше нигде в такое позднее время свет не горел — поэтому Плант уверенно направился туда. Глупо было бы ошибиться; Пейдж сидел на скандинавского стиля ковре, сложив ноги по-турецки и водрузив на них акустическую гитару. Его задумчивый взгляд, сконцентрированные движения, но при этом совершенный расфокус идеи выглядели в совокупности неординарно. Роберт любил наблюдать за Джимми, пока он работает. Он очень часто погружался в процесс настолько, что выпадал из «здесь и сейчас», перебираясь в «что было и что будет, и, может, что могло бы быть» — эти незримые трансформации его мышления Роберт чутко подмечал и не мог ими налюбоваться; всегда было мало того, что уже есть. В целом, это ощущение следовало за ним по жизни. Роберт не хотел верить, что та химия, во всех смыслах уникальная и даже пугающая, так просто развалилась только потому, что их тур подошёл к концу. Все не могло быть так просто. Плант часто ловил себя на мысли, что только рядом с Джимми он чувствует себя в своей тарелке. Только рядом с ним он ощущает, как все внимание направлено только на него и ни на кого другого. Но нельзя торопиться с выводами, тем более в ситуации, когда гитарист так стремительно от него отдаляется. Что-то случилось. В какой момент произошел судьбоносный «перелом» Роберт не заметил; сомнения закрались в голову, он стал чаще засиживаться за, казалось бы, бесполезным делом — вспоминал, что и когда Джимми рассказывал и что они вместе делали. Большинство воспоминаний из тура затерялось в алкогольном мареве; отгадать, что, где и когда было непосильной задачей. На его памяти не было ни одной конкретной ссоры или разногласия, которое могло так сильно изменить отношение Пейджа к нему. А образовавшаяся между ними метафорическая бездонная дыра ощущалась вполне себе на физической основе, в сердце ежеминутно кололо, а душу трясло от недомогания. Джимми будто перекрыл живительный источник внутри него — место, откуда он черпал вдохновение для песен, хорошее настроение, да и все прочее, что делало его настоящим Робертом Плантом. «Без Джимми тяжело,» признавался он сам себе, и не раз. Однако ситуация от этого не улучшалась, а правда заставляла сердце изнывать от неясной боли. Он врал друзьям, что уходит гулять по близлежащей лесополосе, чтобы выследить вдохновение. На деле же он стирал ноги в неудобных, крепких ботинках, не отдавая себе отчёта о том, по какой извилистой дорожке он идёт и куда вообще простирается его бесцельный путь, и все думал, что и когда у них с Джимми могло пойти не так. Где случился слом, чего такого страшного он мог сказать, чтобы его задеть. Роберт знал Пейджа лучше всех, но теперь ему казалось, что это далеко не так; его грустное выражение лица, которое и без того было сложно поймать, посылало Роберту пустые, невнятные сообщения без четкого содержания — а по ощущениям это что-то вроде ядовитых стрел. Они ещё не практиковали разговоры о чувствах друг друга, как это называется, «по душам» — Джимми куда больше нравилось сидеть вот так, как сейчас, в гордом одиночестве, возле камина поздней ночью, игнорируя присутствие вошедшего в комнату Роберта. Либо он был слишком сосредоточен, либо осознавал, что все равно прогнать Планта не сможет, поэтому продолжал делать вид, что все в порядке. Может, ему и спокойно, но точно не Роберту. Подсаживаясь напротив, он чувствовал, как мышцы медленно наливаются свинцом от незримой, темной ауры Пейджа. Он очень не рад его видеть, но напрямую, конечно, так не скажет. «Лучше бы подрались и помирились, ей богу. Так в тысячу раз лучше.» Придется Джимми признать поражение — Роберт тот ещё упертый козел, поэтому никуда уходить не будет. Каким бы сильным не было его желание развернуться ещё в самом начале, он собирался выяснить, в чем же здесь проблема. — Иди спать, Роб, — Джимми, внезапно, опередил его. Тяжёлый вздох перед речью сигнализировал о его раздраженности, но голос был мягкий и тихий, будто бы он боится, что кто-то их услышит. — Ты теперь, что, укладывать меня будешь? — усмехнувшись, Роберт почувствовал себя крайне глупо и замялся. Смотреть Джимми в глаза снова стало неудобно. — Я, на самом деле, не просто так сюда спустился. Джеймс бросает в его сторону холодный, пустой взгляд — как булыжник бросил — и снова упирается в пустоту. Нелицеприятная картина, от такой у Роберта моментально бегут мурашки по коже. Но отступать он не намерен. — Дело в том, что… Ну, мы с тобой, понимаешь… Мне кажется, что-то не так. — Кажется? — Что? — Ничего. Такой односложный, пустой ответ выводит его из себя, поджигает моментально. — Ты специально это делаешь? — Джимми лишь иронично поднимает брови. Его слишком ровный перебор струн раздражает. — Я серьёзно. Что случилось? — Какие проблемы, Роберт? — он ворвался в разговор с враждебным тоном, предварительно хлопнув открытой ладонью по струнам. Переливы гармонии останавливаются. — Что конкретно тебя не устраивает? То, что я перестал вестись на твой бесконечный флирт? Тебя удивляет, что меня сейчас больше волнует музыка? Плант даже воздухом подавился, настолько не ожидал услышать это. И в мыслях не было! — он оставил свою жгучую нужду где-то в первых числах мая, сконцентрировавшись на поиске вдохновения и творчестве. Вернуться в опасно-привлекательную рутину хотелось всем одинаково, и подобные выводы были весьма… противоречивы. Вызывали когнитивный диссонанс, пугали. Будто напротив сидит совсем не Джимми, а некто, нелепо пародирующий его. — Ты… надеюсь, понимаешь, о чем говоришь? Я не собирался сейчас флиртовать с тобой, — его голос предательски вздрагивает, когда Джимми опускает голову и вздыхает. Почему-то этот жест выглядит угрожающе. — Я знаю, какой ты, когда погружаешься в работу. Что-то случилось? Ты знаешь, что всегда можешь рассказать мне… Эти слова даются ему с трудом, кажутся чужими, запихнутыми ему в рот. Это слишком нетипично для них, затрагивать такую щепетильную тему как «отношения», но как же стоять в стороне, когда крепкая связь вдруг расклеивается? К превеликому разочарованию Роберта, Джимми и не собирался идти навстречу. Его хватка на деревянном грифе стала крепче. — Мне нечего рассказывать. Я в порядке. От его слов Роберту резко, как по щелчку, становится невыносимо тяжело. «Неправда.» Плант в ужасе прикидывает, как сильно может поменяться и его жизнь, и атмосфера группы в целом, если Пейдж, следуя за своими тайными принципами, решит закрыться насовсем. Его уютная, теплая компания, светлые улыбки, с тем же флёр ещё совсем незрелого, подросткового счастья — без всего этого Роберт чувствовал себя, как без земли под ногами. Ему необходимо это обволакивающее чувство безопасности. Ему всегда нравились долгие, пусть и невнятные, но диалоги где-то в уединении на балконах или по углам помещений, где можно было бесстрашно рассказать Джимми обо всем интересном, и не сомневаться, что он разделит твой восторг. Эти незначительные, но такие приятные вещи вдруг стали большой частью его повседневной жизни, и без них он был словно голым на морозе. Он открыл рот и снова закрыл. Слишком тяжело. «Ты же врешь. Пожалуйста, не ври, не поступай так.» Столько отчаянных мыслей, и все растоптаны где-то в глубине души. — Ты ведёшь себя странно. Ему уже хочется хлопнуть себя по голове изо всей силы, может, той же гитарой, которая сейчас на коленях у Пейджа; это все, что он смог спросить, и реакция, воцарившаяся на лице Джимми, не предвещала ничего хорошего. — Я? Веду себя странно? — он озлобленно фыркнул, будто его это оскорбило. Будто бы он согласен с Робертом и одновременно возмущен самим же собой. Намеки на сомнение в его глазах быстро сменяются нечитаемой, звенящей пустотой. — Умоляю тебя. Это все… — он снова замялся, что дало Роберту надежду. На его замешательство было физически больно смотреть. На похудевшем, бледном лице перемешались все возможные эмоции — от печали, тоски и глубокого разочарования до гнева, раздражения и ошеломления. Было видно, как в ясный день, что внутри него переворачивается все живое и неживое, перерождается нечто ядовитое и пугающее его самого — Роберт встретился с ним взглядом и вновь по спине побежали мурашки. Вдруг это стало столь очевидно, что ему показалось, что ему хватит сил и смелости встать, пойти навстречу, крепко обнять, и… Джимми вскочил на ноги — гитара упёрлась в пол, пока он крепко сжимал ее гриф. Роберту показалось, что у него появилась одышка. Слишком много эмоций, которые не обрамить во вразумительную речь. — Ты даёшь своему сраному недотраху взять над тобой верх, — выплевывает он, ядовито и брезгливо. Удар. Роберт вновь на пару секунд выпадает из этой реальности. В голову лезет слишком много вопросов. — С чего ты взял… Я интересуюсь твоим состоянием не для этого! — его руки затряслись от чувства безысходности. Кажется, будто Джимми, такой же перепуганный, давит на него одним своим присутствием. — Это не то, о чем ты подумал! Ты не в себе?! Его всего потряхивает от столь неадекватной ситуации. Джимми будто напрочь забыл про ту крепкую дружественную связь, которая между ними была и, по идее, все ещё есть — и все это с таким высокомерным выражением лица, будто это Роберт — тот, кто должен у него в ногах ползать и извиняться. Взгляд Джимми снова бегает по комнате, выискивая что-то. Надолго его не хватило — характерно ссутулившись, он вдруг метнулся в сторону лестницы. Не зная, что ещё в такой ситуации можно предпринять, Роберт потянулся за ним и схватил за руку. — Джимми! — Отъебись! Он мновенно одернул себя. Снова в его сиплом голосе неприкрытое омерзение, отвращение, если даже не страх. Ненависть. Страшно даже представить, о чем он сейчас думает. Перед глазами Роберта пролетели все яркие, согревающие душу моменты, когда компания друг друга у них была вещью естественной и нужной для них обоих; не только разговоры, но и те несколько ярких моментов, когда они ненадолго становились чуть больше, чем друзьями. Он вспомнил искреннюю нужду в слезящихся светлых глазах, жадное внимание и согревающее изнутри желание, а после — смущённые взгляды и вновь долгие беседы о пространных идеях. В это мгновение он понял, что эти воспоминания ему придется сохранить ещё глубже в себе, где их не тронет печаль от утраты. Он не понимал, где упустил момент, когда провинился и что сделал, но Джимми, вечно прагматичный и никогда не ошибающийся Джимми, кажется, затаил на него ужаснейшую обиду. «Как ребенок. Взрослый ребенок.» — Кретин, — слетает с языка само собой, Плант давит подкативший ком и сглатывает. Словцо звучит достаточно громко, и он слышит, как уверенный, тяжёлый шаг Пейджа на пару секунд замедляется. А затем тишина. Лишь треск огня в камине напоминает Роберту о том, что он не спит, что это — страшная реальность, и вся произошедшая ситуация — стечение обстоятельств, на которое он не знает, как повлиять.

***

Один дубль. Второй, третий. Пятый. Десятый дубль. На двенадцатом у кого угодно нервы сдадут. Тринадцатый — сил больше нет. Запланированный черновик песни «Friends will be Friends» выходил из рук вон плохо. Несмотря на то, что звучание никому не нравилось, Джимми тихо и сухо командовал «ещё раз, ещё раз, от начала и до конца», и цикл страданий возобновлялся. Так как партию перкуссии было решено записать после и отдельно, Джон уехал на приключениям с Ричардом по местным барам, а оставшиеся члены группы отсиживались в подвале, прокуривая помещение настолько, что дым не успевал окончательно рассеяться и медленно плавал в спертом воздухе. Неоднократно звучало предложение попробовать записать песню на свежем воздухе, и так же неоднократно оно игнорировалось. Джимми был немногословен, а у Роберта и Джонси не хватало смелости и желания пойти против его замысла. В конце концов под его дирижерским руководством были записаны и успешно продавались два первых альбома — в третий раз его предприимчивый взгляд не ошибётся, так ведь? Энтузиазм истощился к пятому дублю. К восьмому даже Джонси начал материться — правда беззвучно. Напряжение было невыносимым — Роберт надеялся поймать удачный момент и свалить куда подальше, но, в очередной раз, его удерживала на месте страшная, неведомая сила, вероятно, источаемая главным дирижёром этого цирка. Ощущение от работы в таких условиях было больше похоже на каторгу вместе с нескончаемым потоком психологического давления — настоящее испытание. После девятого дубля, когда Джимми, как загнанный в угол, но все ещё не сломленный до конца зверь закурил, даже не выключив запись, Роберт случайно прокусил сигарету. Столько негатива человеческое тело не сможет вынести без последствий. Они почти не разговаривали. Все в комнате будто стали друг другу чужими людьми, и, тем более, работали над музыкой, которая никому не нравилась. «Ну к черту.» Тринадцатый дубль Джонси даже не доиграл толком — несколько нот неприятно задребезжали под его пальцами. Широким шагом он преодолел расстояние от микрофонной стойки до импровизированного пульта управления и остановил запись. Отложив гитару в сторону, Джимми резко отклонился назад, упёрся руками в бедра и опустил голову. Затем принялся расхаживать по студии пружинистым шагом. Все остальные молчали, не менее разочарованно глядя перед собой. Напряжённая тишина давила на уши. — Джим… — Роберт только открыл рот, как его перебили. Пейдж будто поджидал момент для этого. — Я же говорил, надо сыграть это на банджо! — не выдержав, отчаянно вскрикнул он. Его руки опустились, а плечи оставались напряжёнными. Он застыл. — Вообще-то, я предлагал это ещё два дня назад… Джимми резко развернулся к Джонси всем корпусом. Его взгляд потемнел от гнева, однако Пола это совсем не испугало — только больше расстроило. — Джонси… — Что? Скажешь, что мне лучше заткнуться? — спросил он, чуть повысив голос. — Угадал! — Джимми агрессивно всплеснул руками. — Лучше заткнись, Джонси. Все присутствующие напряглись. Воздух стал каким-то вязким, таким дышать не захочется, а мышцы налились свинцом. На одну секунду Джимми даже нелепо растерялся — поздно осмыслив, что сказал, он подумывал тут же извиниться, дабы избежать последующих конфликтов. Однако жуткая, страшная, темная сила внутри него растерла это желание в порошок, и он так и застыл на одном месте, с мертвецки бледным лицом и гневным, холодным взглядом. — С каких пор ты всех вокруг затыкаешь, Пейдж? — тут уже Роберт взмылся, встал из удобного кресла и подошел к Джимми. Он встал прямо напротив, из своих прекрасных, голубых глаз стреляя молниями. «Как всегда прекрасен.» «Не мой.» Джимми крепко сжал кулаки, костяшки побелели от напряжения. В секунду все тело будто обледенело и одновременно взлетело в воздух — прилив адреналина и больного энтузиазма, такого непривычного и такого знакомого. — С каких пор ты считаешь, что умеешь писать песни? Он процедил каждое слово сквозь зубы, четко и ясно, чтобы его кислый яд обязательно добрался до уязвимого, чувствительного нутра и отравил его. У него действительно получилось; Роберт был ошеломлён. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но ничего, кроме пустых оскорблений не приходило на ум. Хотя, почему он должен сдерживаться, когда Пейдж позволяет себе такое? — Ты скотина, Джимми… — можно было услышать, как его голос слабо дрогнул в самом конце, когда от напряжения ему пришлось ещё раз тяжело сглотнуть. «Это то, к чему мы пришли?» «Это то, чего ты хотел?» Джимми первым разорвал зрительный контакт, фыркнул себе под нос; на его лице снова появилось это самое выражение, которое Роберт никак не мог расшифровать. Какая-то боль, запертая глубоко внутри. До того глубоко, что меняла своим присутствием не только поведение человека, но и его сущность. Несколько тяжёлых секунд прошли в напряжённом молчании. Роберт обрушился в кресло безвольной куклой, Джонси уставился в никуда с пустым лицом, а Джимми, схватив покрепче свой дражайший Фендер, скрылся из студии. Кажется, запись «Friends will be Friends» откладывается ещё на несколько дней, опять.

***

Оказавшись в пустой, холодной комнате, он первым делом поставил гитару в отдаленный угол. Сейчас совсем не до нее. Сейчас необходимо что-то сделать с тремором в рукам и дрожью на губах. Конечно, Пейдж понимал, что даже если заплачет, то слезы не пойдут. Да и выглядеть это наверняка будет очень жалко. Вызывать у самого себя чувства просто надоело. Он ещё недолго мерял комнату широкими шагами, все пытался унять сбившееся дыхание. Царапая руки, он хотел отвлечь нахлынувшее на него желание — сейчас опасно, нельзя, они могут что-нибудь заподозрить. Его выдаст слишком много вещей сразу, скорее всего, после этой дозы он не сможет дальше работать. Об инциденте узнают абсолютно все, даже те, кого в «Хэйдли Грейндж» сейчас нет. Он сам направил всех против себя, даже Роберта. Положиться не на кого, кроме как на самого себя. Его внимание привлекло узкое зеркало в пол. Его силуэт промелькнул в нем на какую-то долю секунды, и показался Джимми незнакомым. Словно в отражении — кто-то, с натяжкой пародирующий его. «Как ты мог? Как ты мог? Тебе не стыдно?» «Нахуй.» Где-то Джимми слышал, что, мол, красота и ясность кроются в простоте. Что ж, послать все случившееся, и то, что ещё случится, на три буквы его устроило. Он уже не знал, чего ему ждать от самого себя — руки казались чужими, когда в них зашуршал припрятанный пластиковый пакетик. Обычно он употреблял по ночам — сон как рукой снимало, и он мог продуктивно работать вплоть до утра. Никто не знал о нычке, и он никому о ней не рассказывал, упаси боже, это же единственная вещь сейчас, которая удерживает его на плаву! Серия коротких вдохов. Сначала боль, а потом все перед глазами проясняется и наполняется красками. «Не мой.» Сперва он, опустив голову, упирается руками в столешницу, и медленно дышит с закрытыми глазами, затем — резко выпрямляется и на деревянных ногах добирается до кресла. Время ползет — минута, вторая, третья, пятая. Он уже чётче слышит и даже лучше видит, но голова никак не пустеет. В ней всё суетятся тошнотворные мысли об одиночестве. Не о том, гордом, а о разъедающем все внутри, подобно ядовитой кислоте. Вздох дался ему с неимоверным трудом — с каждой секундой в груди все больше тяжелело, воздух вокруг стал теплым и неприятным. Снова и снова, с каждым новым вдохом, он сжимал внутри себя нарастающую истерику, опасно граничащую с паникой. Возможно ли чувствовать к себе ещё больше омерзения и ненависти? Если это так, то его человеческая оболочка, очевидно, долго не протянет. Кокаин никогда не влиял на него таким образом. «Просто Джимми Пейдж теперь — скот, животное, не умеющее сдержать свои порывы в узде.» Достаточно было заметить, как Роберт волнительно кусал губы во время этой неудачной записи. Достаточно было того, что он встал напротив, на вид разозленный, но на деле глубоко обиженный. Достаточно было посмотреть в его глаза, чтобы ещё раз вспомнить: «Он. Не. Мой.» Можно только смотреть, как в музее, или, скорее, в ювелирном магазине. Красота, которая, сколько к ней не прикасайся, никогда не станет твоей навечно. Сладость, которую сколько не ешь, все равно не насытишься. «Как отличить простое влечение от влюбленности…?» «Может, это оно?» «Нет, ты заблуждаешься. У тебя нет ни шанса.» «Хватит надеяться.» «Убожество.» Он понимает, что даже если сейчас закроет уши, то эти гадкие мысли никуда не пропадут. Они продолжат вбивать гвозди в мягкие ткани, продолжат ломать кости. Внезапно возникшее возбуждение так никуда и не пропало; его не смогло исцелить даже его крайне подавленное состояние. Вцепившись пальцами в подлокотники, он принялся считать. Будто бы это поможет. «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…» Такое помогает, когда хочешь, например, успокоиться. Или проснуться от кошмара. «Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…» — Джимми? «Двадцать один, двадцать один, двадцать один -» Роберт стоял в дверном проёме. Прекрасный, как всегда. «Двадцать…» — Ты невовремя, — по спине Джимми побежали мурашки. Его застали в компрометирующем положении, как он сам и предсказывал, но на деле оказалось дочерта неудобно. Он быстро закинул ногу на ногу и отвернулся, а глазами принялся искать пакетик. Куда он его выкинул, где оставил…? Хлопнула дверь, раздались гулкие шаги. Роберт проигнорировал Джимми. — Перси, уйди. «Неужели подраться захотел?» Плант не остановился; он с подозрением окинул взглядом всю комнату, а затем подошёл к креслу, где Джимми сидел и мечтал остаться незамеченным. Не прокатило. Периферическим зрением Пейдж увидел волнение на его идеально сложенном лице — даже беспокойство было ему к лицу. — Ты чем-то закинулся? — Тебя ебет…? — Я хотел с тобой очень серьезно поговорить, с глазу на глаз, — он бросил рассеянный взгляд через плечо, — Джонси уехал за Джоном и Коулом, мы с тобой в доме одни. — Скажу тебе так, — выдавил Джимми сквозь стиснутые зубы, — я под кокаином, и мне сейчас не до задушевных разговоров. — «Задушевных»?! Снова вязкое молчание. Роберт никогда не был силен в спонтанных, дерзких оскорблениях, и даже сейчас на язык не просилось ничего сверхестественного. Впрочем, он и не хотел начинать ругаться сейчас. Его мотало от злости и раздражения до отчаяния — прошлый Джимми таял у него на глазах и по неясной ему причине замыкался в себе настолько, что ничего, кроме пустого выражения лица он прочитать не мог. — Роберт, я… — он прочистил горло, — я сейчас правда не в кондиции. — Трудно не заметить, — Плант практически беззлобно усмехнулся, сложив руки на груди. — Бросаешься на всех, плюешься ядом. Нарушаешь сраные правила! — Почему ты нихера не предъявлял Джону? Или Коулу? Они первые сорвались! — Ты сам знаешь, что они те ещё долбаебы. В отличии от тебя! Я, блять, тебя не узнаю! В чем проблема?! Он сжал кулаки, хотя сил на это было совсем мало. Роберт действительно пришел разбираться, именно сейчас, именно тогда, когда он два плюс два сложить не может от беспросветного пиздеца, не только в голове, но и во всем теле! Прямой вопрос прилично испугал его — раскрыть все карты так скоро он был не готов. «Не здесь, не сейчас. Пожалуйста, уйди.» Несколько мгновений тому назад он чувствовал себя королем положения, а теперь стыдливо опускал глаза, не понимая, что делать — ждать, когда Роберт сам все заметит или сообщить заранее? …То, что Роберт вдруг замолк и произнес только еле слышное «блять» указало Джимми на то, что ему делать ничего не придется. Осторожно, исподлобья посмотрев на греческого бога Роберта, он ещё раз удостоверился, что ему очень плохо. Желание отравляло, вызывало жаркую волну боли и нужды одновременно, да такой силы, что не каждый устоит. «Животное. Псих. Ненормальный. Держи себя в руках.» Самоунижения помогали лишь с натяжкой — секунды тянулись медленно, а Плант стоял на месте, прямо напротив, словно чего-то ждал. Или Пейджу так показалось, и несчастного парня просто сковал стыд. На деле Роберт попал в сети сложной дилеммы, и запутался в них настолько, что забыл, зачем пришел и почему хотел уйти. Снова заглянув Джимми в глаза, ровно в то мгновение, когда они пересеклись взглядами, он почувствовал, как мурашки бегут по спине. Снова этот взгляд, наполненный плотоядной страстью. Он узнавал его — с таким же желанием Джимми смотрел на него тогда, в первый раз, когда обстоятельства привели их к обжиманиям, а затем к быстрому, горячему минету прямо в самолёте. Этот взгляд чувствуется на коже, как крепкая хватка, под ним Роберт чувствует себя чуть ли не голым. Но в этот раз он ещё и мрачный, перепуганный чем-то. Возможно, самим желанием и его силой. Роберт сможет это понять, ведь по телу, как по щелчку, проходит волна жара, его бросает в пот. Почти месячное воздержание, кажется, совсем их довело. Такое внимание ему чертовски льстит. «Может, в этом причина?» Вопрос о том, что же, всё-таки, случилось, казалось, что разрешился сам собой для Роберта. Вдруг из его лёгких со свистом вышел весь лишний воздух — Роберта крепко схватили за рубашку и потянули к себе. Он вовремя выставил руки вперёд и с гулким стуком упёрся ими в подлокотники. Их с Джимми разделяли жалкие сантиметры, Роберт почувствовал, какой силы жар на самом деле исходит от Пейджа. — Полегче! Мог бы просто сказать, раз так хочется, — торопливо сказал Плант, стараясь не улыбаться. Такое внимание к нему вызывало сладкий тремор по всему телу, и, наконец-то, ощущение, будто с ним снова все в порядке. — Никаких поцелуев. — Это что, правило какое-то? — Джимми выглядел сбитым с толку и слегка смущенным собственной неуклюжестью. Но большей маневренности в таком состоянии он достичь не мог. — Именно. — Ладно, забились, — на его покрасневшем лице промелькнула соблазнительная улыбка, — тогда займи свой рот кое-чем другим. Его низкий, слегка поломанный голос заставлял Роберта трястись в предвкушении. Однако это он — тот, кто ещё не обдолбан, и должен беспокоиться. — Вдруг Джонси вернется, пока мы… — Расслабься, — звучит как приказ. — Это ведь то, что делают друзья с привилегиями, м? Помогают друг другу расслабиться? Что-то в его интонации смутило Роберта, но он не успел разобраться в этом. Крепкой, невероятно теплой рукой Джимми сжал его плечо и надавил вниз, сразу указывая, что нужно делать; в первую очередь, конечно, не стоять столбом с открытым ртом. Плант посчитал, что они оба достаточно сошли с ума, чтобы заниматься этим посреди дня, в гостевой комнате с открытым окном, и не думать о возможности, что их разоблачат. Его уже вовсю поедала знакомая ему жадность; в эту минуту ничего, кроме удовлетворения желания Джимми, ему не было важно. И так из раза в раз. «Однажды твоя нимфомания тебя погубит,» пронеслось в голове и тут же исчезло. Заплетающимися от волнения пальцами он расстегнул ширинку и несколько медных пуговиц, и уже медленне стянул нижнее белье вниз. Вид ему открылся впечатляющий. Джимми на самом деле уже давно был на грани, но только сейчас позволил себе вдохнуть полной грудью. Теперь нет страха разоблачения, есть только потребность в Роберте; и Плант с удовольствием впитывал ее в себя, как солнечный свет. Получив некое подобие молчаливого согласия, Роберт уверенно наклонился, вобрав стояк Джимми в рот ровно наполовину. В его волосах в мгновение ока оказалась пятерня Пейджа, пальцы грубовато и неумело массировали кожу головы — это значит одобрение. Он вдохнул побольше воздуха и ещё раз мотнул головой, принимая ещё глубже и стараясь хорошо смочить его слюной. Гитарист запрокидывает голову, при этом подаётся бедрами вперёд. Высшая похвала. Он задерживает дыхание, пока Роберт усердно обрабатывает его и тихо постанывает от удовольствия. Ещё год назад он бы постыдился вести себя настолько вызывающе и открыто. Но какое имеют значение все эти предрассудки, когда Джимми так сильно хочет его, что сходит с ума? Ещё никто до Джимми так не хотел его. Никто. Кажется, для эго Роберта наступил звездный час. Он понимал, что если бы энергия, которая вырабатывается в организме от возбуждения, к примеру, могла светиться, то всю комнату вместе с ними давно бы уже испепелило. Его крыло, как от хорошей травы, все тело подрагивало от того, насколько сильно Джимми напряжён, насколько сильно он взволнован и какое нечеловеческое усилие он прикладывает, чтобы сдержаться. Все это провоцирует Роберта продолжать с ещё большим усердием и отдачей, и в это время правой рукой помогать самому себе избавиться от лишнего напряжения. Его слишком много, пальцы не слушаются и он долго не справляется с ремнем, и лишь немного его расслабив он смог, наконец-то, прикоснуться к собственной, изнывающей без внимания плоти. Его окатило теплой волной, он выпустил горячий член изо рта и, равно вздохнув, опустил голову на бедро Джимми. До ушей донеслось: — Продолжай. Холодное, спокойное. Плант тут же поднял голову, вглядываясь в лицо Пейджа, а там ничего нового не нашел. Очевидно, что-то не так, но до того жутко спросить, что… — Перси? Роберт всегда считал это обращение к себе очень милым. Так его называли в кругу друзей и партнёров, и если это и слетало с чьих-то губ, то только из нежных чувств. Иногда Плант просил называть его так во время секса — ведь это чертовски возбуждает, дарит иллюзию близости и взаимопонимания. Каждый раз работало, и сейчас сработало. По спине, как по команде, побежали мурашки, он неосознанно сжал кулак на собственном стояке и снова взял член в рот. Это было даже слишком, голова закружилась, а из лёгких будто насильно вытянули весь воздух. По какой-то причине Джимми, зовущий его так, вызывал у него тяжёлое, терпкое возбуждение, наполняющее каждую клеточку в организме и лишающее силы воли. Что-то было в его голосе. Что-то было в его прикосновениях — сначала неловких, а затем настойчивых и честных. Роберт сжал кулак посильнее синхронно с Пейджем, который в свою очередь намотал на кулак золотые волосы и надавил на затылок, заставляя взять глубже. Но Плант и здесь был подкован: как бы сложно не было ему соображать, он среагировал, расслабив горло и позволив головке члена упереться в горячую стенку. Что-то было в его взгляде, в его зеленющих от вожделения глазах, когда он, крепко сжимая челюсти, прижимал Роберта ещё ближе, чтобы вызвать надрывный кашель и слезы. Что-то безумное, готовое к самоуничтожению. Тяжёлый стон сорвался с уст Джимми, и для Роберта это точно был конец — с членом во рту не так-то просто кончить, но это совершенно уникальная ситуация. Он излился себе в руку с гортанным стоном, продолжая испытывать на себе кислородное голодание; он мог бы оттолкнуть Джимми, мог бы ударить его за такие опасные проделки, но попросту не хотел. Паники не было, страха — тоже, лишь не поддающийся объяснениям транс. Стон Роберта спровоцировал вибрацию, которая послала миллиард мурашек по телу Джимми снизу вверх, и перед тем, как кончить, он додумался ослабить свою железную хватку на затылке Роберта. Взрыв, болезненное наслаждение — и тут же слабость, гордая и одинокая. Как сквозь толстый слой ваты он услышал тяжёлый вдох Роберта, затем то, как он поперхнулся и продолжил кашлять. Прошлый Джимми, наверное, уже давно бы сам себя закопал или повесился после таких извращённых издевательств. Прошлый Джимми так бы сделал. Вместо этого, он открыл рот, и из него, как треск белого шума, вылетел сиплый смешок. — Как хорошо, что мне не нужно за это платить… Роберт хотел было посмеяться, но ком застрял в горле и помешал это сделать. Шутка совсем не смешная, она горькая и противная, оседает гарью на сердце и вызывает слишком много вопросов. Пелена возбуждения сошла с его глаз, липкость в собственных штанах и на руке вызывали теперь только отвращение. Солнечный свет из окна теперь кажется ему чертовским холодным.

***

Его снова вывернуло. Все внутри болезненно дрожало, лёгкие сжимались с каждым новым вдохом, а горло отвратительно жгло. Не было сил ни подняться, ни продолжать сидеть; он чувствовал себя настолько уставшим, что ему казалось, что только рвотный рефлекс, сотрясающий весь организм каждую минуту, заставляет его оставаться в сознании. Это тяжёлое чувство безысходности, моральной пустоты и гниения изнутри вызывало слезы на глазах, но Джимми быстро вытирал их, ссылаясь на изнеможение. Прошло целых две недели с того момента, как они с Робертом негласно решили вступить в свободные отношения. «На то ведь они и свободные, что мы ничего не обсуждали, ведь так оно должно работать?» Один раз это случилось прямо во время сессии. Джимми снова трясло, он нервно, бесцельно перебирал в руках листы, расписанные обрывками идей, качался на стуле и тихо, будто мстительно бросался колкостями. Так делает Джонси, когда встает не с той ноги — но ему это всегда прощают, ведь он никогда и не выходил из себя толком — но это совсем нехарактерно для Джимми. В тот день бездумные, глупые идеи запрягали лучшие колеса, которые только смог раздобыть Коул, и ему так и не терпелось отшутиться на темы проституции и свободного секса. Роберт все сильнее сжимал кулаки, отлично понимал, что его провоцируют, и держался. Но когда Пейдж сам вышел из студии, незамедлительно последовал за ним. Комната для стаффа наполнилась тяжёлым дыханием. Джимми нравилось кусаться, а Роберт, как вампир, облизывал образовавшиеся на губах ранки с улыбкой одержимого. Смех был колючим, прикосновения — обжигающими. Гулкое «нагнись», недолгие разборки, ругательства и почти драка, и Джимми ударяется щекой в отбеленную стену, а внутри чувствует острую боль, граничащую с безумным наслаждением. Его ноги быстро устают от напряжения, дрожат и не выдерживают вес горячего, бьющегося в агонии тела, и Роберт с недовольным рычанием разворачивает Джимми к себе лицом, а затем резким, даже чересчур болезненным движением впечатывает в пыльный стол, вдавливает его поверхность. Ногти Джимми впиваются в бедра, движения которых сводят его с ума, он шипит, стонет, проглатывает слезы и крики, но никуда не уходит. Он заслужил. Чувство заполненности — это все, о чем он мечтал в тот день, и в прямом смысле пролитая кровь стоила того. Разве что потом пришлось заживлять разорванные мягкие мышцы. В другой раз это было после интервью. Долгое, утомительное, бесполезное — пустая трата времени. У Джимми буквально зубы скрипели от объективов камер, слепящих софитов по углам, микрофонов и фальшивых улыбок тех желторотых, что топили группу и ее репутацию с самого ее основания, наверное, с такой же широкой, довольной улыбкой. Он ненавидел буквально все, что происходило на тот момент, и ему требовалась разрядка. Долго спорить Плант не стал, бросил несколько рядовых «пошел нахуй» и «чтоб у тебя член отсох», опустился, и, о боги, все, о чем Пейдж мог думать, это о том, как хочет увидеть ссадины на его коленях после всего этого. Надсадный кашель, умоляющее выражение лица и соленые слезы нисколько не смущали — внутренняя чернота становилась сильнее и сгущалась, пожирая все до остатка, смакуя и радуясь. В третий раз никто ни о чем не договаривался. Все произошло спонтанно. В тот раз Пейдж был сверх того ещё и пьян, сокрушался по этому поводу недолго, а как закончил, то осы́пал Роберта с головы до ног красивыми словами, как будто дешёвую проститутку задабривал. Но это же Плант, и он до дрожи в коленях любил, когда его хотят, и ему нравится, когда его улещают, даже если это не совсем правда. Конечно, Джимми намеренно возносил его на пьедестал, чтобы потом разбить вдребезги всю его самоуверенность парой жестов, значащими короткое и ясное для всех «служить», как последней псине без прав, но с четкими обязательствами. Роберт глотал слезы, прятал тускнеющие глаза за дрожащими ресницами, совсем затихал и делал все, о чем его попросят. Впервые войдя в него, Джимми почувствовал себя по-настоящему удовлетворённым настоящим моментом. Опыт был больше, чем просто волшебным и незабываемым. Крики, которые Роберт отчаянно давил, чтобы никто их не услышал, его напряжение, читающееся на языке тела как на страницах книги крупным шрифтом, его податливое, теплое нутро, заметно более открытое, чем его обладатель. Жуткой или неправильной ситуацию назвать язык не поворачивался. Только нагнув Роберта возле стенки, Джимми почувствовал, будто тяжесть на сердце слегка ослабла. Это было больше похоже на галлюцинации, которые приходят к людям, испытывающим горную болезнь. Как будто решение проблемы пришло к нему само — словно вот он, путь избавления от черной грязи, что копится и копится, но все никак не заканчивается. Джимми не из тех людей, кто будет сваливать свои проблемы или внутренние переживания на окружающих, но когда внутренняя проблема возникла из-за определенной личности в его окружении, он понял, как будет от нее избавляться. Если Роберт в разгар вечеринки уходил с кем-то, Пейдж закипал. Боль возвращалась, накатывала волнами — он ушел, его нет рядом, он бросил его здесь. Снова приходилось ждать, снова приходилось терпеть, только теперь за подобное Планту хорошо доставалось. Похотливая улыбка не сходила с его лица даже после того, как Джимми сомкнул руки на его шее. Ведь ему льстит, когда его так сильно хотят. Огонь в голубых глазах разгорался сильнее, и только тогда Пейдж понимал, что это была манипуляция. Стабильно через раз Роберт целенаправленно провоцировал у Джимми вспышки неконтролируемой ревности, страшной и всепоглощающей, чтобы в очередной раз погрузиться в ту иллюзию, в которой он нуждался. Иллюзия, что все не просто так. Иллюзия, что он хоть кому-то нужен. Иллюзия, что все хорошо. …Его в очередной раз располовинило над унитазом, в очередной раз он дрожащими пальцами ухватился за ручку и все смыл. Поморщился, сплюнул, понял, что бесполезно сейчас пытаться встать на ноги, и осел рядом, уткнувшись затылком в холодную стену. В доме не было слышно ничего, кроме шума воды в сливном бачке. Голодное, клыкастое одиночество впивалось в израненное сердце, открывая старые раны и наполняя его жуткой чернотой. Он устал просто так страдать — забиваться в углу, поджимая под себя ноги, стараться отвлечься, заранее зная, что ничего не выйдет. Если удача никак ему не даётся, а взамен на терпеливое ожидание он получает ничего из раза в раз — то теперь он сам пойдет и достанет ее. …И в это время, где-то глубоко внутри, в этой опасной, страшной черноте, затерялось, как в ночном лесу, невинное, безгрешное чувство, мучающееся от голода и страха.

***

Холод заставил его проснуться. В голове звенело, и он сначала даже не решился оторвать голову от подушки. В отельном номере было жутко холодно. Роберт совсем скоро понял, что это из-за кондиционера, который никто из них так и не удосужился выключить. Он не помнил, когда успел выпасть из реальности. Запах табачного дыма и еле слышное дыхание дали ему понять, что Джимми точно не спит. Он никогда не спит после. Роберт вообще забыл, когда в последний раз видел его спящим. Перевернуться на спину оказалось невероятно трудно — все тело ныло и болело. По другому быть не может, после того, чем они занимались… Плант не нашел в себе сил скривиться от мерзкого чувства липкости в нижней части тела, хотя очень хотелось. Джимми скорее всего не одобрил бы такую реакцию. Пытаясь не вызывать у себя резкие всплески головной боли, он осторожно повернул голову в сторону, и увидел спину Джимми. Вся в ссадинах. Он выглядит неживым, его грудная клетка почти не двигается, за исключением тех моментов, когда он делает короткие затяжки, не имеющие никакого смысла. Роберту хотелось дотронуться до этих шрамов, и спросить, насколько это больно. Или, скорее, хотелось, чтобы Пейдж спросил у него, насколько ему больно. «Когда у нас все пошло не так…?» Когда тебя хотят, тебе становится лучше. Роберт следовал своим принципам долгие годы, и никогда не чувствовал себя настолько одиноким, как сейчас. Собственная фантазия обманула его. Если поначалу цепляться за Джимми и его безграничную страсть было чертовски увлекательно, то теперь это все больше походило на пытку. Темная, пугающая Роберта сторона брала свое, и он просыпался с багровыми засосами и синяками по всему телу. Так и раздеться стыдно будет. Не стыдно только перед Джимми, ведь это он его пометил. Как вещь. «Хорошо было бы закончить тот разговор, начатый ещё в «Хэйдли Грейндж».» Только вот подходящий момент для этого никак не представлялся. Или же он игнорировался, и вместо этого они снова удалялись подальше ото всех и трахались. Даже после разрядки Роберт не чувствовал полного удовлетворения. Возбуждение быстро иссякало, как только он вспоминал, что спит с некогда лучшим другом, и, казалось бы, они должны понимать друг друга, как никто другой, но все совсем наоборот. Плант не понимает Джимми. Совсем. Он смотрит на него — и видит человека, который когда-то был его хорошим другом, а теперь выстроил вокруг себя непробиваемые стены. Он говорит с ним — и слышит его приятный, теплый голос, а по спине бегут мурашки, ведь он зависим, он знает, каким сексуальным бывает этот тембр, когда его обладатель осыпает его похвалой. Чем ближе они становились, тем меньше Роберт о нем знал. Его темный образ обрастал тайнами и загадками, в которых никому не сознавался. Он бы спросил у него, все ли в порядке, да только вот знал, что ему не ответят. «А он у тебя спросил ли хоть раз, как ты себя чувствуешь?» Односложный ответ наводил на определенные мысли. Его послать бы, на все четыре стороны. Ударить посильнее, плюнуть в лицо, чего там мелочиться, сломать пару ребер. «Ведь так поступают, когда уже ничего не понимают и не контролируют?» Очередная затяжка, но поглубже. Роберт не хотел вслушиваться, но других звуков в комнате попросту не было. Затем он прокашлялся. — Я запрещаю тебе ебаться с кем-либо ещё. Роберт почувствовал, как все внутри леденеет. Его обуял непередаваемый страх, и он приложил титанические усилия, чтобы не запаниковать. Руки тряслись, так и хотелось подорваться, вцепиться в эти узкие плечи и растрясти как следует. Спросить у него — Почему? За что? Из-за чего? Как мы дошли до этого? Но вместо этого он сжал тонкое одеяло в кулаках. Джимми зажёг новую сигарету и продолжал курить. Продолжал шуметь кондиционер. Никто его так и не выключил. Мир словно замер.