Toxine.

Джимми не обращал внимания на состояние своих рук. Казалось бы, нонсенс — кому, как не музыканту следить за их благосостоянием? Он вспомнил об этом только перепачкав гриф и струны своей кровью. Боли практически не было, лишь ее отголоски: пребывая в недоумении, Джимми спешно обработал образовавшиеся ранки — как оказалось, сразу на нескольких пальцах, — затем почистил гриф и спрятал несчастную гитару в чехол. Когда он успел так истерзать себя? Последние несколько часов прошли для него незаметно. Трудно запомнить, что ты делал, когда в твоих венах бурлят литры виски. Ежедневный сеанс практики затянулся — за окном гасли последние вечерние огни, им на замену приходили ночные. Громко смеялась компания молодых людей, свирепо проскрипели колеса машины где-то вдалеке. Вокруг постоянно все менялось, каждую секунду что-то происходило — мозг сломаешь. Лос-Анджелес — обитель зла в образе беззастенчивой девушки с выдающейся внешностью; торнадо, которое не заметишь, пока оно тебя не затянет. Здесь жизнь била ключом постоянно, из каждого угла звучала своя музыка, всюду светились вывески, двери в бары и пабы, как обычно, были настежь открыты, засасывая в себя приятный, ночной холодок и обитателей ночных улиц. Клубы — битком, и думать не нужно: все, что от тебя требуется, это нажраться как следует и отдаться ритму. …Джимми не без усилия оторвался от разглядывания потолка. Или пустоты, тут уже кому как будет угодно. Алкоголь давно так не ударял по мозгам, как было прежде — теперь он служил подобием антистресса. Один стакан — и настроение слегка поднимается, второй — по мышцам медленно расползается тепло, после третьего перед глазами все проясняется, и так далее. Было бы перед кем похвастаться, что ему удавалось четко переставлять пальцы на грифе после целой бутылки. Джеймс зря надеялся освободить сознание и дать волю воображению, чтобы его черновики, наконец-то, зазвучали, как полноценные демо-версии. Его не покидал трепет, какой он уже давно не испытывал. И у него есть все основания напиваться, как в последний раз, сбивать пальцы в кровь, пялиться в пустоту и наслаждаться моментом благоговейной тишины. Но возможно ли убежать от собственных ног? Обожаемый всем его сердцем вокалист незамедлительно принял его предложение. «Посочинять»… давно же это «сочинять» не использовалось в обиходе. Может, Джимми и погряз в грехах, но он никогда не останавливался. Он все время шел вперед, хоть прихрамывая, хоть ползком, но все равно двигался. Другой вопрос — куда идти? Что ждёт за поворотом? Когда к нему вернётся вдохновение, когда идея сразит громом? Крутить заученные приемы не то, чтобы наскучило. Ему хотелось, чтобы в какой-то момент он ударил по струнам, и от них по пальцам электрическим разрядом ударило в голову осенение — и творчество, стоящее на грани, чтобы впредь называться «бизнесом» и только, заиграло новыми оттенками. Но ничего не происходило, и Пейдж просто шел дальше. Снова и снова играл, словно от гибкости техники зависит его жизнь. Он вслепую шел дальше, вытянув руки, и продолжал надеяться, что скоро нащупает впереди что-то новое. У Джимми появилось предчувствие, словно должно что-то произойти. Момент, который все изменит, обязательно наступит, и очень скоро. Это волнительное чувство мешало спать, будило по ночам ни с чего, и Джимми понимал, что это в нем снова разгорается надежда. Прагматичный Пейдж. Пейдж-планировщик. Манерный аналитик. Перед ним распростерлись мириады возможностей, которые он долгое время в упор не замечал. Они вместе с Робертом окажутся наедине. Совсем одни в Хэйдли-Грэйндж, с которого однажды и начался обратный отсчёт их взрывной созависимости. И без того мистическая репутация того места становилась в глазах Пейджа ещё более правдоподобной. Здесь все началось — здесь все и закончится. Он был настроен как никогда решительно. Но он не знал, к чему именно все это приведет. Как благоприятно не прошел бы их разговор, будущее все так же окутывал густой туман. Слишком много раз его отбрасывало прочь, когда он пытался приблизиться к разгадке, рассеять чертов туман. Столько боли ему принесло принятие образа жизни Перси, что мечта о совместном будущем, зародившаяся с самого начала, была слишком далека; он был готов поверить, что осуществить эту мечту невозможно, ведь все дороги приводили в тупик. Он и правда подвергал Роберта психологическому и физическому контролю несколько скоротечных, темных месяцев подряд, и, сколько бы он не сокрушался, раскаяние не наступало. Для этого нужно извиниться. Настолько тактично, насколько это вообще возможно. Им не помешает разложить по полочкам все произошедшее, чтобы картина окончательно сложилась, и, может, туман рассеется, и у Джимми получится увидеть будущее, каким бы оно ни было.

***

Черный пикап маневрировал по влажной гальке, как корабль лавирует в море — плавно, уверенно. Лесной массив виднелся вдали, по правую сторону неровной линией располагались скромные фермерские участки. У кого огород побольше, у кого сад… В основном, разглядывать было нечего. Джимми это нисколько не смущало — он мог бы ещё вечность так же внимательно рассматривать однообразные пейзажи, мелькающие за окном. За прошедшие пять часов они остановились только один раз, на пустой заправке. Ещё закрывая входную дверь своей временной квартиры на ключ Джимми понимал, что сразу расслабиться у него не выйдет. Поездка прошла в тишине, на протяжении всего пути он и мускулом не шевельнул, а когда они остановились, то закономерно изъявил желание остаться в машине. Перед Робертом стояла бесспорно важная задача — смотреть на дорогу, но любопытство все равно неоднократно подбивало его отвлечься и втихую взглянуть на Джимми. Он был тихим и спокойным, прямо как это утро. Чтобы быть в состоянии доехать, Роберт поднялся за несколько часов до выхода. Планировал, конечно, встать попозже, но нервы не позволили. Одной пепельнице на балконе известно, сколько сигарет он успел выкурить после завтрака. Изнутри рвалась тревога, но Планту удавалось привести себя в норму, как только он фиксировал все свое внимание на дороге. На заправке и впрямь никого не было. По крыше пикапа еле слышно застучал мелкий дождик. Тучи то сгущались, то пропускали лучи солнца, позволяя им прикоснуться к земле — на кажущейся бесконечной луговой глади, разукрашенной тёплыми осенними тонами, это превращалось в настоящее световое шоу. Джимми увидел, как Роберт вышел из магазина, и, заметив дождик, остался под крышей с целью закурить. Издалека, сидя в машине, в пятнадцати метрах проодаль он наблюдал за этим процессом без толики страха. Так было всегда: стоило Роберту подойти ближе, как Джимми тут же обжигался — опускал глаза и с трудом мог скрыть волнение. Издалека привычней. Порой он отводил взгляд обратно на распростертый луг и обрамляющий его вдалеке лес, и ему казалось, будто Роберт так же смотрит на него. Внезапно дождь усилился. Плант втоптал бычок в мокрый асфальт и заторопился к машине. — Ебучий дождь, — с презрением бросил он, захлопывая дверь, — если такая погода будет неделю напролет, мне придется застрелиться. — Плохая идея, — улыбнулся Пейдж. — Там, куда мы едем, оружия нет. Машина тронулась с места.

***

Его съедало подспудное беспокойство. Казалось, будто все вокруг мигает красными лампочками — тут не наступи, это не скажи. Было много ограничений, но все равно недостаточно, чтобы остановить поток волнения, заструившийся в кровь, только он ступил на поросшую жухлой травой дорожку, увидел возвышающиеся стены Хейдли-Грейндж, взял чемодан и акустическую гитару в руки, пошел отпирать входную дверь, когда Роберт пообещал догнать… Странная, щемящая радость. От нее немного сводило мышцы, безболезненно — скорее приятно, как после хорошей пробежки. Джимми уже привык к внутренним противоречиям — но описать их все так же не мог. Как если бы ему пришлось сидеть за одним столом с людьми, бесцеремонно набивающимися ему в друзья, которых он видел раз в жизни. Он дёрнул резную дверную ручку, и дверь с небольшим затруднением поддалась. Взору предстала все та же деревянная лестница, все тот же плетёный ковер, та же арка полумесяцем, ведущая в гостиную, туда, где находятся камин и обеденный стол. И все тут такое уютное, знакомое, что Джимми обволакивает чувство, будто он приехал к себе домой, да и уезжал не на год, а на несколько дней. Это место если и имело что-то мистическое за собой, то мистической глубины комфорт. Он оставил вещи у кресла, и тут же в дверях показался Роберт. С собой у него был один скромный чемодан. Выглядел вокалист выспавшимся и вдохновленным. Всю дорогу их сопровождали осенние леса и переменчивая погода — неудивительно, что он был доволен. — Я уж думал, что больше не увижу это место. — Да… — бессмысленно добавил Джеймс и шагнул вглубь гостиной. Гитара нашла свое место у дивана, Роберта практически сразу занял отсыревший камин. Вокруг было не сказать что сухо — вероятно, все благодаря предпринятой здесь уборке. Зато не пыльно. Джимми недолго побродил по первому этажу, пока прямо так, в пальто, не опустился на стул у обеденного стола — хотел в кресло, но не стал, потому что Роберт рядом. Мысленно Джимми уже гулял по проселочным дорогам, ведущим к другим замершим во времени загородным домам и фермам. — Не скоро на улицу выйдем… — расстроенно констатировал Роберт, когда за окном вновь прогремел гром. Погода стремительно портилась. В последний раз всплеск солнца они видели несколько часов тому назад, все остальное время на небе царствовали плотные тучи. Сгущались сумерки; в Хэйдли-Грэйндж, впервые за несколько лет, вновь зажглись огни.

***

Окна были плотно закрыты, но сквозь дверной косяк все равно проскальзывал осенний ветер и радостно завывал. Свист сквозняка отгонял прочь желание спать, каким бы сильным оно ни было, а сопутствующий холод возвращал разум Джимми в более-менее рабочее состояние. Помимо последовательности аккордов, которые он слепо, ищуще наигрывал, его беспокоил периодически вырисовывающийся в мыслях сюжет: Он один на кухне, играет долго и безрезультатно, как вдруг под пальцами вызвучивается нечто новое. Оно получается все лучше и лучше с каждым таким проигрыванием, обретает лучшую форму, перерождается, и тут в голове все проясняется: вот она, идея. Вот оно, долгожданное озарение, эйфория — прямое доказательство, что долголетний труд на музыкальном поприще был не бесполезен. Сонная поволока застелила взор. Он сморгнул ее. Чистой воды фантазия на мгновение показалась слишком настоящей. Это наводило на мысли о предвидении. Сколько веры потребуется, чтобы осуществить мечту? Как долго ждать, пока твою скромную волю не исполнит высший разум? Ведь Джимми никогда не просил о многом — ему достаточно быть хорошим музыкантом, а все остальное можно приладить по ходу дела. Пейдж совсем отвык фантазировать — выработал у себя страх к рискам, и отлично справлялся с новопоставленными задачами: бояться, отступать, молчать. Пальцы его ловко перескакивали с первого лада на шестой, затем остановились на пятом и как-то совсем мимо внимания проскочил момент, когда пальцы оказались вновь у начала грифа. Иногда они бежали без указаний своего хозяина. Когда все идёт так ладно, то и пофантазировать захочется. Он заиграл ещё уверенней, как только услышал шаги на лестнице. — Ну что, как сочиняется? — Ты не спал? — Он проводил вошедшего в комнату Роберта взглядом, не позволяя ему задерживаться на слишком красивом лице. — Писал, — Плант со вздохом опустился на стул, — если это вообще можно так назвать… — И как? — спросил в свою очередь Пейдж. Ответ был в кислом выражении лица — Роберт сщурился на вопрос так, будто его спросили, готов ли он провести трепанацию черепа младенцу. — Будто дыра в затылке и в ней свистит ветер. Никаких идей. — Ты всегда так говоришь, — Джимми ответил на расстроенные речи улыбкой, — а потом у тебя все получается. — Мне не показалось? Я услышал… оптимизм? — Идиот. — Роберт усмехнулся вслед за Джимми. Ему нравилось его смешить, а ещё больше нравилось смотреть, как во время смеха в уголках его глаз собираются морщинки. — Просто… — он задумался прежде чем продолжить, — неожиданно слышать такое от тебя. Джимми поджал губы, а пальцы застучали по грифу ещё громче: Роберт обратил на это внимание, но счёл за совпадение. — Неужели я всегда настолько мрачный? — Честно сказать? Да. Но ты на правильном пути. Джимми не мог понять, какая доля сарказма прозвучала в этих словах. Хотелось верить, что его здесь вовсе не было. Он промолчал, позволяя сквозняку заполнить тишину между ними. Тихий свист перебивался глухими ударами пальцами по грифу. Роберт также посчитал, что их диалог исчерпал себя, и замолчал. Куда более уместным занятием было тихое созерцание творческих поисков гитариста. Подобное зрелище не нуждалось в комментариях. Роберт искренне верил, что его слова добрались до Джимми, преодолев барьер, который постепенно рассыпался. Наступило время перемен.

***

Чего только стоил поход за продуктами. Роберт был свеж и воодушевлен, будто вчера не просидел всю ночь до рассвета, слушая перебор струн, и заснул в кровати, а не в кресле, после которого ужасно болела шея. Прохлада туманного утра прогнала усталость одним махом. Он шел по дороге медленно, глазами бегая по пустым дорогам, милым пейзажам, простирающимся за рядами ещё спящих глубоким сном домов. Не спал только давно знакомый фермер. Ладони натирали ручки набитых доверху картонных пакетов, но Роберт почти не обращал на эту боль внимание. Впервые за долгое время он мог совсем не спешить, и поэтому брал от этого времени все без остатка. Он прилично потратился на зелень — Бонзо любил посмеяться над Джимми, ведь он вдруг бросился в вегетарианство, но Роберт, в свою очередь, его судить не собирался. Раз им выпал шанс провести несколько дней по своим правилам, то пусть оно будет так. У ворот Хэйдли-Грэйндж его встретила большая, черная собака, и он чуть не выпустил пакеты из рук. — Утра! — поздоровался он с собакой. Уже подумал было, что ее забили или ещё что, но она, как и несколько лет назад, появилась из ниоткуда, радостно размахивая хвостом. Ему удалось погладить ее, когда пришлось освободить одну руку чтобы открыть калитку. Ни один наркотик и никакой алкоголь не смог бы сделать его таким же счастливым. Джимми просыпался очень долго. Со вчерашней бессонной ночи у него в долгосрочной памяти остались обрывки переборов и гармоний, но ничего конкретного. Всё-таки вчерашний сеанс пренебрежения сном не принес никаких плодов… в музыке, по крайней мере. Они оба были уставшими, полусонными ещё с самого приезда — им пришлось весь оставшийся вечер просидеть в доме из-за ливня. Вокруг было так тихо и спокойно, совершенно непривычно. Джимми то и дело ловил себя на мысли, что ждёт, как в дверь постучатся и через секунду внутрь завалятся обгашеные Рич и Джон. Но этого не происходило. После недолгих скитаний по пустым комнатам он с облегчением выдохнул — Роберта нет. По вполне объяснимой причине он заторопился привести себя в порядок после сна. Он больше не испытывал ни болезненного волнения, ни страха. Будто войдя в Хэйдли-Грэйндж он ненадолго оставил позади все темное и жуткое, что его так мучало. Первое, что он почувствовал, пробудившись ото сна, была истома по всему телу — нечто здоровое, идеально вписывающееся в нынешнее положение дел. Джимми и не отрицал того, что просто пытается мысленно отсрочить заветный момент на неопределенный срок, дабы не сойти с ума. Тот заветный момент, когда он во всем признается. Какой будет почва для этого разговора? Что случится до и после него? Он не мог ответить себе на эти вопросы, но вот возникающий за ними «Смогу ли я?» резко отсекал. Нет, так не может продолжаться вечно. Поэтому он не думал о возможном финале. Он думал о том, что происходит здесь и сейчас. «А ведь люди так же думают перед смертной казнью…»

***

Насыщенный запах свежеприготовленного кофе, пряный — гвоздики с примесью чего-то ещё. Он лениво наблюдал, как облака медленно плывут по небу — а, точнее, растекаются по нему молоком. Они уже выяснили, что ждать хорошей погоды не придется, и лучше выйти на свежий воздух, не заглядывая лишний раз в небеса — а дальше действовать по факту. Джимми осмелел перед изменчивой погодой настолько, что прихватил с собой на улицу мандолину. Пусть до крыльца ему рукой подать — это все равно считается за риск. Эта черная собака никак не могла наиграться с ними. Что раньше, что сейчас, оба парня гадали, кому она принадлежит, а если никому, то чем питается и кто ей столь услужливо стрижет когти. Ответ так и не был найден, а собака все так же приносила уйму удовольствия. Роберт очень привязался к ней; кидал ей палку, а та ее приносила, и так по кругу пятнадцать минут подряд. Наблюдать за этим интересно лишь поначалу, но уже через несколько минут Джимми снова вернулся к мандолине. Ее плоский звук и яркий тембр сливались вместе в льющийся, подобно меду, звук, а с помощью своих умелых пальцев Джимми он ещё и заиграл различными оттенками. Планту действительно нравилась эта черная собака. Как любящий символизм человек, он сразу связал это животное со своей жизнью и всем, что в ней происходит, как символ удачи; так что каждый раз, когда собака была дружелюбна к нему, Роберт успокаивался — это значит, что он все делает правильно, что все на своих местах. Выпустив изо рта теплый пар, он сел на землю. За одежду не страшно — он может себе позволить ещё миллиард таких. Ему нравилась приятная слабость после хорошей встряски. Собака, разинув пасть, вертелась рядом, подмывая Роберта снова погладить ее счастливую морду. Такую идиллию невозможно выдумать — она была самой что ни на есть реальной, той, которую Роберт так ждал и надеялся испытать. Сравнимо с остановкой после стокилометрового марафона. Роберт ни разу таким не занимался, но мог примерно представить себе бешеную гонку: когда ты выскакиваешь на сцену буквально из машины, когда перед тобой открыты все двери и тебя запихивают силой во все разом; когда тело разрывает от сверхстимуляции, но этого все равно недостаточно; когда на утро в голове происходит локальное землетрясение. Да, он определенно знал, какого жить не задумываясь и не оглядываясь по сторонам. Природа всегда успокивала его нервы, направляла на правильный путь. Здесь он мог бесконечно медленно размышлять о своем опыте, о себе, о жизни в целом, и время обязательно замедлялось для него. И вот, по той же причине, здесь, за городом, в окружении осенних лесов, где время текло совсем иначе, он обнаружил себя разглядывающим Джимми издалека и совсем не помнящим, как долго это продолжалось. Минуту? А, может, секунд десять? Джимми выглядел умиротворённым. Если бы не руки, продолжающие вытворять чудеса с мандолиной, то его можно было бы принять за спящего. Давно же Роберт не видел его таким. Он будто лицезрел произведение искусства — оставаясь впечатленным и взбудораженным, он застыл и не отводил взгляд. Медленно проделал им долгий путь: от удивительно пышных, черных волос к закрытым глазам с чуть подрагивающими ресницами; затем перешел к чуть приоткрытым, розовым губам, тонким и нежным. Потом глаза его скользнули на белую шею, тудая где, которой проступали ключицы, дальше — к тонкой на вид белой рубашке, несколько верхних пуговиц которой были расстегнуты, а воротник небрежно смят; его мерное дыхание и редко вздымающаяся грудь, пальцы с шершавыми подушечками на одной и с самым нежными — на другой… Роберт наконец отвернулся. Что же, этого ему пока достаточно. Придется не иначе, как дозировать подобные занятия, правда, Роберт не был уверен, а выпадет ли ему шанс ещё раз так бесстыдно и незаметно разглядывать Джимми без его ведома. Знал бы он, как Роберт помешался на его тонких губах, на аккуратных ключицах и тонких пальцах, как он тщательно выискивал похожие губы, похожие руки и похожий смех, затаскивал этих незнакомцев в постель и не получал ничего, кроме привкуса горькой полыни во рту. Знал бы он. Роберт понимал, что за эти несколько дней, что у них есть, что-то должно произойти. Это неизбежно, и он сам согласился поехать. Но настоящий момент — эта непередаваемая словами идиллия и уют, эти вялотекущие минуты и чувство, будто в мире есть место чудесам — так привлекал его, что он переставал бояться. Если судьба распорядится, то так тому и быть. Он не будет с ней спорить. А пока небо снова стало светло-серым, воздух — влажным и тяжёлым, а собака убежала. Видимо, предчувствовала непогоду. Роберт поверил чуткости животного и неохотно поднялся на ноги. Тут же порыв ветра пробрал до самых костей. — Зайдём в дом?

***

— Теперь я. — Валяй. Роберт наспех вымыл руки и направился на второй этаж, к проигрывателю. Здесь они хранили скромную коллекцию пластинок — ничего нового или актуального, в основном фолк и белый блюз. Музыка мягким эхом спускалась вниз по лестнице и вливалась в кухню нежными волнами, и это было самым что ни на есть идеальным вариантом. Джимми никогда и не планировал учиться готовить. Он повелся на импульс. Надо было чем-то занять руки, и он их занял. По большей части этим он оправдывался перед самим собой. Конечно, он мог оставить все на Роберта, но на самом деле заняться обедом вместе с ним было столь заманчивой идеей, что он напрочь забыл о том, что не стоял у кухонной стойки примерно года два. Впрочем, он почти не сомневался, что у Роберта та же история. …Музыка ненадолго остановилась — последние ноты растворились в стенах — а затем снова заиграла, осторожно и тихо, отчего Джимми пришлось прислушаться. Джони Митчелл. Интересный выбор. — Интересный выбор, — повторил он свои мысли, как только Роберт спустился неровной походкой. — Всегда пожалуйста. Не подашь перечницу? — Где? А, конечно. Он старательно нарезал мясо, которое все равно не будет есть. Глупые мысли имеют свойство трансформироваться в гениальные после трех-четырех бокалов крепкого вина — вот они и решили приготовить обед друг для друга. — Расскажи-ка, Джимми, — от одного тона, каким к нему обращался Роберт, хотелось неистово заржать, но Пейдж держался. — Какого это, жвачному животному готовить еду хищнику? Типо, ты же режешь мясо. — Идиот, — ответил Джимми, и тут же рассмеялся, прикрывая рукой обнажившиеся зубы. Сердце Роберта ёкнуло. — Кончай с этими оскорблениями! Просто признай, что тебе нравятся мои шутки. — Да ты олицетворение самой комедии! Они громко смеялись. Может, со стороны это и выглядело глупо, но все равно никого, кроме них в доме не было; некому судить, некому мешать — в таких условиях и язык развяжется, и напряжение уйдет с концами в воду. Точнее, в вино. Джимми был даже не наполовину настолько пьян, как Роберт. Его просто не брало после всего, что в нем уже успело побывать. Но это совсем не мешало ему смеяться, наслаждаться компанией Роберта и резать проклятущее мясо. На фоне все так же играли песни Митчелл. — Джони замечательная, — с удовольствием протянул Роберт. — Джони замечательная, — вторил ему же Джеймс, весь в процессе разделки куриного филе. — Наверное это единственная женщина в моей жизни, которой я восхищён, но не хочу выебать. Смех выбрался из самой груди, весь хриплый. — Очень интересно, — сбитый с толку пьяный Роберт и не сразу понял, что это был сарказм. Ему очень захотелось продолжить парировать, но он не нашел слов. Пришлось молча вернуться к рукколе в бальзамическом уксусе. А вот Джимми это нелепое заявление натолкнуло на определённые мысли. Он их определил как опасные и дважды обдумал своё желание их высказать. Всё-таки не выдержал. — Помню, в одной газете увидел… Слухи ходят, что ты закрутил роман с какой-то групи… — Джипси, — тут же поправил его Роберт. — С каких пор ты читаешь газеты? — Хороший вопрос, — куда проще было ответить так, пространно, чтобы сильно не углубляться в детали. Одна, личная деталь его особенно волновала — что эта Джипси такого сделала, чтобы Роберт был с ней, как об этом вещают газеты? Что есть у неё, чего нет у Пейджа? Он был готов мириться с чем угодно, но только Джипси вызывала у него острые, неприятные переживания, которые он с таким усилием запихивал себе поглубже в задницу последние несколько месяцев. Всё во благо! Роберт недолго догонял, к чему был задан этот вопрос. Он подумывал о том, чтобы оставить это в секрете, но атмосфера располагала к искренности. — Это все только слухи. Мы с ней, если честно, только отдыхали вместе. Однажды даже кофе пили. — Кофе… — скептически протянул Джимми. Чтобы Роберт, да просто пил кофе с девочкой, ничего не ожидая на вечер… Он и не представлял, что могло так сильно изменить его. Это был не тот Роберт, которого он знал два года назад. — Именно, что кофе. Мне она понравилась, но только как собеседница и подруга. После его слов с сердца Джимми свалился тяжёлый камень. Полегчало, будь здоров. Едкая, необъяснимая даже с помощью логики ревность напоминала о себе каждый раз, когда он выискивал новые подробности отношениий Роберта с Джипси в дешевых газетах. И ведь знал, что жёлтой прессе верят только дураки, но сам случайно обращался дураком, как только давал волю эмоциям. И он ощущал себя дураком до сих пор. — Ясно, — коротко ответил он, одним движением закинув нарезанное мясо в миску. Роберту тоже не захотелось дальше развивать эту тему. Воцарилась молчаливая солидарность — каждый сделал выводы: Джимми понял, что ревновать бессмысленно, Роберт дал понять Джимми, что он все ещё свободен. Тайне замыслы обоих сработали идеально, как единый механизм. Пока Роберт довершал салат душистой приправой, Джимми сел за стол и подлил себе вина. Мясу в миске предстояло хорошенько пропитаться маринадом. Он понадеялся на вновь наполненный бокал. В голову ещё и близко не дало, но должно же, в конце-концов, на пустой желудок? Долго он так сидеть не смог — на композиции 'My Old Man' шило в причинном месте подняло его со стула. — Пойду, включу чего поэнергичней, — сказал Джеймс, уже поднимаясь по ступенькам. — Давай, — кивнул ему Роберт. Ему все никак не удавалось вдоволь налюбоваться Джимми. Таким вдохновленным, и, что гораздо важнее — счастливым, — он его не видел уже очень давно. Ему привычнее было смотреть ему в глаза, будто в две бездонные дыры; теперь же они приобрели здоровый блеск, будто Пейдж наконец-то выспался, или, скорее, проснулся. Роберт чувствовал себя таким же счастливым — заражался, как простудой, и болел этим счастьем тоже полноценно, со всеми вытекающими симптомами. Смех Джимми был таким заразительным, что хотелось вновь и вновь заставлять его смеяться, чтобы насладиться его улыбкой… Много чего ещё хотелось сделать, и Роберт гадал, как долго он мог бы держать все это в себе, если бы они не уединились в Хэйдли-Грэйндж? Как долго ему пришлось бы проглатывать желание встретиться, чтобы увидеть, услышать, почувствовать, если бы Джимми не решился растопить лёд? Творожный сыр, лимон. Он досконально запомнил этот рецепт. За неимением новых занятий он глотнул ещё вина прямо из горла. Несколько глотков превратились в два захода по три жадных глотка, он заопрокинул голову, а когда выпрямился, то почувствовал, как в ней зашумело… Он доволен, пьян, а ещё чувствует себя, как дома. Лучше и быть не может. Джимми, наконец-то, соизволил поменять пластинку, и на кухне зазвучал рок-н-ролл во всей естественной красе. Уж кто-то, а Джимми не мог перенасытится Элвисом по определению. Всем своим слушателям Король позволял отправиться в свое личное прошлое, пользуясь его песнями, как порталом. Его музыка оказала влияние не только на музыку, но и на настроение людей повсемирно, и охватывала такой широкий спектр вещей, что диву даёшься. Ни Роберт, ни Джимми не смогли бы ответить, как именно на них повлиял Пресли. Никто не смог бы. В данный момент, этим вечером, с необходимым количеством ферментов алкоголя в крови — он был только рад услышать знакомый, глухой звук и характерный, дрожащий вокал, ударяющий по ушам. Джимми вернулся на кухню, сияя ярче прежнего. Он явно был очень доволен своим неизысканным выбором. Ему показалось, что именно эта музыка не даст им заскучать, а ему лично — не даст зарыться в мысли слишком глубоко. Его сердце замерло, когда он пересекая взглядом с Робертом. Его лицо украшало самое милое в мире ошеломление, и было не до конца понятно, что именно привело его в такой восторг. Джимми тут же почувствовал, как кровь приливает к бледным щекам — Плант словно пытался проглядеть его насквозь. Пейдж прервал зрительный контакт, и, превозмогая сковавшее тело смущение, проследовал к барной стойке. Он ещё раз бесцельно помыл руки и принялся обрабатывать мясо приправами. Роберт в свою очередь прикончил бутылку вина. В воздухе повисла неловкая пауза, перебиваемая лишь энергичным ритмом. Он манил за собой, но Роберт вдруг понял, что недостаточно пьян для танцев. И, когда у Джимми закончились идеи для новшеств по отношению к мясу, он принялся вспоминать, какой ещё алкоголь, помимо уже опустошенной бутылки, имеется в этом доме. Он неторопливо открыл деревянный ящик, в котором хранилось все доступное пойло, и выхватил одну бутылку наугад. За спиной послышалось вялое — — Хорошая идея. И Джеймс понял, что будет ещё долго рассматривать этикетку с искусно изображаемым интересом. Необходимо было успокоиться. — И какая она? Джипси? — Умеет слушать, — Плант отбивал глухую дробь пальцами по столу в такт распевному блюзу, что доносился со второго этажа. — Знает, когда задать вопрос, а когда оставить тему позади. Видит меня насквозь. Джимми нахмурился и поставил бутылку обратно. Необходимо было что покрепче. — Понятно… Как насчёт виски? — А у нас есть? — Ищу. Фразы, которыми они столь отчаянно перебрасывались, совсем не клеились друг с другом. Ползучей змеёй с головы до ног в нем пронеслось раздражение. — Может, лучше, ещё вина? — совсем неуверенно спросил Роберт, а голос его был сдавлен, совсем измученный попытками поговорить хоть о чем-нибудь. Внезапно у Джимми возникла мысль — что, если время настало? Именно сейчас все и случится? Вдруг судьба сейчас подбросила ему заветный шанс, когда у них обоих вот-вот с уст сорвутся откровения. По крайней мере Джимми надеялся, что он не один. Бытовые темы были все использованы, идеи исчерпаны. Будто единственное, что осталось сделать — это поговорить о самом главном. Джимми тяжело сглотнул. А затем ещё раз. Вязкое ощущение осушило горло в считанные секунды, и ему показалось, что он куда пьянее сейчас, чем есть на самом деле. — Слушай, — вырвалось у него. Будь его руки сейчас свободны, он бы точно зажал ими себе рот. Все вокруг вдруг затихло, притаилось в ожидании. Он не смотрел на Роберта, он не знал наверняка, но явственно чувствовал его взгляд на своем затылке. Он поставил закупоренную бутылку красного вина — точь-в-точь как ту, которую Роберт недавно прикончил, — и глубоко вздохнул. Этот стресс заставлял его внутренние словесные фильтры работать с удвоенной силой; так что если он думал над тем, что сказать, то в итоге наружу выползали три несчастных слова из гипотетических десяти, если не одно. Перебирая все возможные варианты того, что можно сказать — казалось, будто прошла целая вечность, — он, наконец-то, сказал: — Я скучал по тебе. Искренность между ними была надолго забыта, но сейчас Джимми стремительным рывком разрушил эту успевшую укрепиться догму. Он ее построил — ему же ее и ломать. Конечно, самым простым решением было бы сделать вид, что им и не надо ничего говорить, чтобы понять, как на самом деле изменились их отношения. Лицо Роберта вытянулось, а затем улыбка расцвела на его лице. Не желая признавать, что надеялся услышать нечто другое, он легко усмехнулся. — Я тоже. В теле Джимми стремительно разлилось обжигающее тепло. Подвижный рок-н-ролл сменила типичная баллада со своим подскакивающим, стаккатированым ритмом — он вернул Пейджа к мысли, что он все ещё недостаточно пьян, чтобы чувствовать это тепло внизу живота. Если оно так, то алкоголь тут не причем; и, осознав это, ему тоже захотелось улыбнуться. Не каждый день в нем главенствует именно это чувство — такое уверенное и ясное, что даже мир перед глазами становится красочней. Он был по уши влюблен, но не знал, как справиться с этим. Роберт понимал, что втрескался, и наслаждался каждой проведенной вместе минутой. Тем временем очередная порция вина была разлита по бокалам. — Мясо ждать полтора часа, — констатировал Джимми. Оба молча уставились на уже готовый салат. — Я не против начать с закуски, — сказал Роберт.

***

В голове сама собой зазвучала мелодия. Роберт пока не знал ее предназначения, но все равно запомнил. Сейчас он был готов цепляться за любой возникающий в мыслях мотив. Не самые успешные попытки всегда можно соединить в одну неплохую, а из пары неплохих слепить одну хорошую. Вполне вероятно, что процесс сочинения мог бы приносить ему куда больше удовольствия. Конкретно сейчас оно, как бы Роберт не старался себя переубедить, не являлось его главным приоритетом. Он слышал бесконечный перебор струн, доносящийся из гостиной, и чувствовал себя глупым подростком, пока слишком молодым, чтобы понимать, что делать со своими эмоциями. Зависть пробирала до костей — у Джимми, в отличие от него, замечательно выходило сконцентрироваться на других вещах. Дом оказался слишком большим для двоих людей, но удобным, ведь они имели возможность разойтись по диаметрально противоположным углам и часами изображать спокойствие. Джимми, однако, многое выдавало: например, с утра Роберт заметил, как он весь напрягся, стоило ему зайти в комнату. Плечи слегка приподнялись, на лице застыло пустое выражение. Они ни разу не пересеклись взглядами за утро, хотя были более чем способны разговаривать. Странно, глупо, неловко. Особенно странно, глупо и неловко было делать вид, будто так и должно быть. И Роберт продолжал бояться, что его вопросы окажутся лишними и оттолкнут Джимми от него. Продолжал бояться, что они ничего не добьются за эти несколько дней, пока никто не может им помешать. Будто не хватало одного-единственного шага, какого-нибудь толчка, который поменяет ход событий, заставит игру перевернуться. Поэтому он решил показать ему исчерканный лист бумаги, на котором нетронутыми остались лишь несколько строчек. Как автору этих нескольких строчек, Роберту было немного стыдно, что он не написал больше; желание снова увидеть его, чтобы понаблюдать за ним и его языком тела, было сильнее. Он сразу выдал свое волнение. Бег пальцев остановился, в комнату хлынула потоком напряжённая тишина. Джимми будто ждал, что в комнату зайдут. В том, как он качал одной ногой и как испытывающе смотрел на исписанный листок — не на Роберта — выдавало ещё и нетерпение. Все эти маленькие знаки глаза Планта подмечали автоматически. Несметное количество «флажков» заставляло его сомневаться, а не надумывает ли он. — Слышал, что ты играл… Накидал тут по-быстрому. Пиздец. Ноги стали прямыми, как две деревянные палки, вросли в пол, а лицо тем временем ощутимо нагрелось. Полный пиздец. Джимми бережно взял лист с текстом у него из рук, глаза быстро побежали по имеющимся строкам. Длинные, пушистые ресницы замерли. Да что с ним происходит? — Ты об этом говоришь? — отложив бумагу на стол, Пейдж взял гитару и быстро наиграл последнюю им исполненную последовательность аккордов. Заворожённый, Роберт не сразу понял, что настало время отвечать. — Да! Именно это, — получилось нервно. Что ещё хуже, так это то, что Джимми, кажется, все отлично понимал, но не подавал виду. Почти. — Попробуем? — несмело предложил он. Роберт коротко кивнул, опустился в кресло напротив — и снова бой разорвал пустоту. Гоняя вот так по кругу несколько последовательностей и несколько строк, и Роберт, и Джеймс поняли, что наткнулись на что-то стоящее. Так же наугад Джимми, с молчаливого разрешения Планта, позволил мелодии литься дальше, преображаясь во фрактальном движении. Одно произрастает из другого — пользуясь тем же методом, Роберт дал мыслям волю, и новые слова стали проситься сами. Одновременно напевая, он принялся записывать все, что приходит в голову. Получалось не то, чтобы успешно. Но это уже что-то. Джимми сохранял басовый рисунок, при этом подвешивая на них, как гирлянду, преобразованные аккорды, внося в музыкальное полотно новые, мистические краски. У него всегда получалось создать ореол загадочности лучше всех. Роберт перестал петь. Джимми даже не заметил. Он позволил музыке нести себя дальше по морю идей. Он перестал замечать, что происходит вокруг, совсем отключился от реальности. Роберту казалось, что ещё секунда, и он взорвется. Он не мог урезонить это острое, сильное чувство. Гордость вперемешку с восхищением и лёгкая, ноющая боль под ребрами. Он так и вжался в диван, все тело казалось ему сейчас до невозможности тяжёлым. А душа, тем временем, рвалась навстречу. Прежде чем он открыл рот и позволил себе сказать то, о чем может пожалеть, Джимми замер, открыл глаза и с интересом посмотрел на Роберта, но будто сквозь него. — Ну, что думаешь? — Планту показалось, что у него появилась небольшая отдышка. Джеймс будто все ещё находился где-то не здесь: иначе он бы никогда не задал такой щекотливый вопрос. — …Просто великолепно. — Роберт поздно прикусил язык. Но это была правда. Взгляд Джимми прояснился, бледные щеки еле заметно приобрели более здоровый цвет. Пиздец, пиздец, пиздец, Роберт, что будешь делать? — Жаль, что не записывали, — гитарист косо, расслабленно улыбнулся. Пиздец. Биение сердца Роберта резко участилось. Пейдж сейчас выглядел таким довольным, даже счастливым — его приободрило то, что он смог оправдать все ожидания. Пока Джимми не заметил, насколько он на самом деле взволнован, Плант выпалил: — Странно. — Странно что? — его с опаской переспросили. — Обычно мы не хвалили друг друга, знаешь, — он накручивал на палец вьющийся локон. — Как тебе ощущения? Роберт увидел на лице Джимми замешательство, схожее с его собственным. Будто он только что забрался внутрь себя, чтобы покопаться и найти правильное определение тому, что сейчас чувствует. — Странно? — честный ответ сопровождался смешком. — А я о чем. — Понял… — он немного подумал, и, убрав волосы с лица, продолжил, — твой текст тоже неплох! — Там всего две строчки… — Ну, типо, когда мы начали музицировать, то, что ты напевал… что-то вроде, — он, тараторя, попытался восстановить по памяти то, что Роберт напевал чуть раньше, но безуспешно, — черт с ним, ты помнишь лучше меня. Это звучало хорошо. — Хорошая попытка, — щеки Джимми стали ещё розовее, или Роберту показалось, но то, как его сердце сладко сжалось от вида Пейджа, пытающегося придумать комплимент, невероятно воодушевляло. — Очень даже мило. — Блин, — Джимми тяжело выдохнул и улыбнулся уголками губ. Сама невинность. Нечто такое непривычное, но желанное — оно стоило того, чтобы пожертвовать комфортом. Кажется, очередная попытка помузицировать принесла какие-никаке, но плоды. — Не хочешь прерваться на чай? — Я бы предпочел что-нибудь покрепче… — слишком много честности, подумал про себя Роберт, но отказывать Джимми не стал. — У нас осталась бутылка вина.

***

Полуденный чай обернулся очередной попыткой Джимми напиться. Роберт заметил его тенденцию сбегать от потенциально неловких ситуаций с помощью алкоголя уже очень давно, и ее неоднократное возвращение портило настроение. Он имел полное право беспокоиться за него, но понятия не имел, а имеет ли право вступить в его с алкоголем отношения. Когда Джимми допил бутылку самостоятельно, не моргнув глазом, Роберт сделал несколько важных выводов: Джимми нервничает, а также Джимми некомфортно или у Джимми есть мысли и чувства, от которых он отчаянно пытается сбежать. Поэтому когда Джимми спросил, не осталось ли в ящике ещё вина, Роберт отрицательно мотнул головой. — Тебе хватит, — осторожно сказал он, пересиливая желание накрыть его лежащую на столе ладонь своей.

***

— Завязывай лясы точить. Ходить пойдем. — Звучит, как угроза, — Джимми будто назло вжался в диван, достигнув высшей точки комфорта. — Ты будешь бездушным монстром, если заставишь меня встать. — Ты здесь единственный, кто продал душу дьяволу, Пейджи, — остро подметил Плант. Пейджу никогда не нравилось, когда в его трепетные отношения с идеями Алистера кто-то лез, но Роберт был исключением. — Не боишься, что прокляну? — он сщурился. — Твое проклятие меня не догонит. Все равно в аду встретимся! Совсем как мальчишка, молодой и юный. Пейджу казалось, что время, проведенное в бесконечных, стрессовых турах, состарило его, но Роберт одним своим присутствием мог излечить его от сомнений, улыбкой озарить темноту, в которую он был погружен. Джимми улыбнулся. В кой-то веки, смотря на Роберта, он чувствовал тепло, а не боль. — Тогда советую тебе бежать как можно быстрее. Холодный декабрь. Холод трезвил, прояснял все перед глазами. В темных, вечерних сумерках, ступая по земле, по которой несколько часов назад прошёлся грибной дождик, они вдвоем направились в сторону лесополосы, располагая лишь двумя керосиновыми фонарями. Рвению Роберта погулять на природе можно было только позавидовать. Была у него с ней мистическая связь, которую даже Джимми с трудом понимал. Ему больше претило посидеть в теплом доме, когда как Плант часто пренебрегал комфортом ради высокой цели — найти умиротворение и покой в окружении выцветающих осенних дверевьев и мокрой травы. Джимми думал, когда он в последний раз искренне любовался окружающим миром? Возможно, когда он оказался посреди ничего, в Аризонской пустыне. Когда он все ещё питал надежду, что резкая смена обстановки поможет ему поймать вдохновение за хвост. Сразу после он на всю ночь закрылся в студии, дорабатывать третий альбом, вычищая звук до совершенства, и никакой мотивации так и не появилось. Только ответственность сдавливала шею. …Сухой шелест листвы заполнял тишину, где-то вдалеке кричали птицы. Общее впечатление от окружающей их обстановки — мистическое, то, что нужно. — Видишь? Не зря выбрались, — улыбнулся Роберт, укутываясь в широкое пальто. — Если я по пути сломаюсь пополам, то это твоя вина. — Ага, черта с два. Джимми шел за Робертом, внимательно смотря себе под ноги. Протоптанная дорожка постепенно исчезала за высокой, колючей травой — они выходили в лес. В темноте Роберт практически не узнавал эти места, хотя, скорее всего, где-то здесь он и разгуливал однажды, пытаясь обуздать собственные эмоции. То был тяжёлый период, когда каждый новый разговор с Джимми порождал лишь новые вопросы. То был период, когда Плант впервые задумался над тем, что предчувствия его не обманывают: его жизнь и вправду перевернулась с ног на голову, когда в ней появился Джимми Пейдж. Извилистые, еле заметные тропинки заросли за то время, которое группа провела влюбляя в себя людей по всему миру. Деревья, редкие кустарники, трава — все изменилось, и, рассматривая окружение, Роберт неизбежно чувствовал внутри лёгкую грусть. Все в жизни однажды изменится. Они шли молча, и не было похоже, что у Роберта есть хоть какое-то представление, куда их ведёт его сердце. Царила неуловимая атмосфера тайны и загадки всего происходящего; Джимми обуяло ощущение, будто они с Робертом — единственные живые люди на этой планете, и даже их путь имеет некий таинственный, магический смысл… В одно мгновение его сознание словно озарило ярким светом, осветивших сгущающиеся декабрьские сумерки. Он почувствовал, как внутри разгорается пламя. Ему стало так легко, как никогда прежде. Боль в ногах отошла на второй план, и вскоре Пейдж забыл и про нее. Все, о чем он мог думать, все, что его волновало сейчас, был человек, идущий впереди него. Уверенной поступью он шагал, куда глаза глядят, иногда поднимая взгляд ввысь, заслышав пение птицы. Его лицо было ясным, как при свете дня, глаза блестели от нескрываемого восторга и восхищения. Джимми был уверен — никто, кроме него никогда не видел такого Роберта. Домашнего, одухотворенного, меланхоличного, трогательного. Сердце заныло, и эта боль отнюдь не была ему мучительна. Ночная прогулка уже не казалась такой плохой идеей. Не позволяя себе разчувствоваться ещё сильнее, Джимми обратил свой взгляд на то, что их окружало — на вечерний лес. — Надо было гитару взять. — Брось, — фыркнул Роберт недовольно. — Здесь… невероятно красиво, — признался Джимми, неловко запнувшись, — подумал, может… — Давай не будем сейчас думать об этом. Можно в принципе не думать, — перебил его Роберт; по голосу было ясно, что он настроен весьма серьезно. — Когда ещё мы почувствуем нечто… такое же. Такое же? Джимми тяжело сглотнул. На их этапе близости недопонимания могли возникнуть с пустого места… Конечно, Роберт говорил о природе. Природа, впечатления. Пейджу хотелось дать самому себе подзатыльник. «Ну ты и дурак!» Прогулка продолжалась, шаг замедлился. Джимми поравнялся с Робертом и следуя его примеру стал разглядывать окружающий их пейзаж. Темные, устрашающие кроны многолетних деревьев смыкались над их головами, как крыша, ветер гулял между ветками, и они, как змеи, шумели и извивались. Уже совсем стемнело, приходилось выставлять фонарь чуть подальше от себя и внимательней смотреть под ноги, чтобы не упасть. Прогулка все больше походила на спонтанное приключение, которые Роберт так любил; Джимми, несмотря на все неудобства, хотел пройти с ним столько, сколько он захочет. Вокруг — ни души, но чувства одиночества примерно столько же, сколько в переполненном Болеварде субботней ночью. Всё вокруг дышит, движется, живёт, несмотря на лёгкую изморозь. Колючий холод пробирал Джимми до дрожи — может, силы природы пытаются выгнать их отсюда, два инородных тела, прибывших из бетонных джунглей, пахнущих дорогим парфюмом? Но Роберт не сдавался. Он остановился вдруг и опустил веки; хочет не хочет, а природе придется принять его компанию. Это единение, очевидно, многое для него значит. Он так и замер. Ни поздний час, ни холод ему не мешали. Ветер поднялся словно из ниоткуда, взвыл меж полуголых ветвей, что они аж синхронно задрожали. Джимми прижал фонарь к себе, чтобы сохранить горение огонька внутри. Он также не сдвинулся с места и ни сказал ни слова — его взору предстала удивительная картина, лицезрение которой и заняло все его внимание. Роберт был похож на лесное божество; на отшельника, чья крыша над головой — это звёздное небо, чьи собеседники — резвые птицы, чей дух — могущественный и великий. Лицо его украсила блаженная, расслабленная улыбка. Определенно, он достиг того, чего хотел — пришел к согласию и гармонии с природой. Джимми глубоко вздохнул; нет, единение с природой его волновало в последнюю очередь. Эти несколько дней произвели на него неизгладимое впечатление. С самого начала до нынешней секунды все внутри него активно очищалось. Словно душу достали из тела и омыли святой водой. Высвободились из оков, задышали мысли, идеи, чувства. Ему не было тревожно, он смотрел вперёд с уверенностью восемнадцатилетнего себя и так заигрывался, что забывал оглядываться назад. Так и случилось — время пролетело стремительно и незаметно, но разве оно закончилось, и закончится ли вообще? Если рассматривать жизнь, как череду взаимосвязанных событий, то он тем более ничего не понимал. Джимми не сделал буквально ничего, чтобы заслужить компанию Роберта. Ничего. Несмотря на всё — попытки скрыться, опасные аддикции, невменямое поведение — Плант оставался рядом. И сейчас они стоят вдвоем посреди ночного леса, располагая лишь двумя керосиновыми фонарями, продуваемые ледяным ветром, но его обволакивает безмятежность и покой. Это то самое успокоение, от которого хочется плакать. То самое счастье, бурное и яркое, бьющее наружу фонтаном, от которого сводит лёгкие и губы искривляет мученическая улыбка. Это чувство окрыляет, хочется пуститься в пляс или закричать в приступе безумного счастья. Пусть временно, но Джимми чувствует себя кем-то важным, значимым, нужным — только потому, что находится рядом с Робертом. Только потому, что хоть косвенно, но принимает участие в его жизни. Глупо улыбаясь, он молчал, но губы его дрогнули. В глубине души вновь заискрился давно забытый огонек. — Спасибо. Он неуклюже привалился боком к дереву, сырая кора слаба хрустнула и вцепилась в пальто. Роберт немедленно открыл глаза и посмотрел на него растерянно, и Джимми захотелось спрятать глаза. — Спасибо, — повторил он ещё раз, ненамеренно громче, чем в первый. Недоумение на лице Роберта исчезло и он улыбнулся. — Ты чего это? — Так по-будничному, просто сказал он. Неслышно усмехнувшись — а иллюзорно дрогнули только плечи — Джимми ответил дрожащим от перевозбуждения голосом: — Как же я тебя всё-таки люблю. Вот так просто, вот так быстро. Словно его устами говорил не он, а кто-то другой — высшие силы, если угодно. Как гром среди ясного неба, шаг в неизвестность; в момент тяжёлая, глухая стена была разбита вдребезги. Роберту потребовалось немного времени, чтобы досконально обмозговать то, что он услышал. Внутри — словно весь организм перекрутило вверх тормашками и вернуло на место в том же виде. Что-то похожее на затянувшееся чувство падения. Он ещё раз обдумал услышанное — вдруг ему показалось? — и снова сердце ухнуло вниз. Это правда то, что он думает? С трудом оторвав глаза от фонаря, Роберт заметил, как смущенная, нервная, неуверенная полуулыбка начинает медленно сползать с лица Джимми, как краска, обличая ту реакцию, что обычно следует после спонтанного признания — ужас. Мало будет сказать, что Роберт был ошеломлён или удивлен. Все в голове перемешалось — до чего же глупая ситуация! Внутри все ещё не выветрилось чувство гармонии и покоя, а теперь оно яростно конфликтовало с актуальными, свежими эмоциями — замешательством, в основном. В каком-то смысле он мечтал услышать эти слова, но представить себе не мог, как страшно будет их услышать по-настоящему. По выражению лица Джимми было понятно, что воцарившаяся тишина раздавила его, как таракана. Он весь поник, так, будто совершил ужасную ошибку. О чем бы он не думал в этот момент, Роберту становилось физически больно от одного его вида. — Мне кажется, нам надо вернуться, — потускневшим тоном сказал он. Поворотный момент вот-вот наступит. Пейдж собрал волю в кулак — некогда ему раскисать. Нужно следовать плану. — Ты прав, — заключил Джимми с лёгкой улыбкой. Внутри нарастал клокочущий страх, и он упорно игнорировал его, больше концентрируясь на дороге. — Дома поговорим. Плант напрягся, но не подал виду. Вымученная улыбка сказала всё за него: в страхе, который они делили на двоих, не было ничего удивительного или неожиданного. Под ногами тихо хрустела листва, подвывал осенний ветер. Где-то в глубине леса, от которого они медленно отдалялись, ухал филин. Янтарный свет фонаря разрезал туман, постепенно поднимающийся от земли. Вдали виднелись окна Хэйдли-Грейндж: они так спешили навстречу внутреннему зову, что оставили свет включенным, а двери открытыми. Такая глупость, а Джимми она показалась чертовски романтичной.

***

— Бренди? Коньяк? — Ты пить собрался? — А как ещё. Роберт вдаваться в подробности не стал. Не нужны они. Если Джимми так удобней, то пусть пьет. Роберт лишь проследит, чтобы он не успел напиться в говно, ведь Пейдж мог. Они много не разговаривали — не получалось, вдвоем слушали пронзительное пение сквозняка и молчали. — Может, дождь скоро… — Наверное. Роберт наблюдал, как он наливает себе целый стакан чистого травяного ликера, а потом осушает в пару нескромных заходов. Видимо, совсем свыкся. Резкие, нервные движения показывали, что вся его уверенность напускная, а на самом деле он до невозможности напряжён. Впрочем, как и сам Роберт. В такой ситуации просто невозможно оставаться спокойным. Плант крутил в голове по кругу основные тезисы, то, что Джимми важно будет знать. Трудно догадаться, куда завернет разговор — он предчувствовал, что ему жизненно необходимо не поддаваться страху и без промедления выложить все карты на стол. Пейдж сидел напротив него, на вид весь уязвимый перед судьбой. Что бы он не хотел сказать дальше, это будет очень тяжело для него. Роберт всеми силами подавлял желание прикоснуться к нему. Оно было сильным. Ему бы тоже не помешало утешение, но в утешении Джимми он бы тоже нашел непосредственный покой. Джимми наливал себе второй стакан, когда Роберт, тяжело вздохнув, сказал: — И мне тоже давай. Теперь они были на одной волне. Разве что Роберт пил медленнее Пейджа. Ему был не так важен вкус — просто каждый глоток давался с трудом. В конце концов ему так обожгло горло, что он возмутился: — Как ты это хлещешь? — Годы практики, — Джимми пожал плечами. — На игристом или мартини такому не научиться. — Ещё поумничай мне, — беззлобно фыркнул вокалист, — мне не претит перспектива поравняться с Бонзо в алкоголизме. — Никто с ним не сравнится. — А то. Буду рад видеть тебя в своем клубе любителей чего полегче, если честно, — тут же Роберт отпил ядреного ликера, чудом не скривившись. — Загляну как-нибудь, — коротко ответил Джимми, чуть подумал и снова потянулся к бутылке. Неожиданно Роберт подался вперёд и схватил того за кисть. — Это последний. Ладно? Джимми неожиданно смутился. Ему в жизни не хватит трёх стаканов, чтобы осмелеть! Однако просьба Роберта на него безоговорочно подействовала. — Конечно, — как можно мягче и убедительней ответил он, и Роберт его отпустил. Сам же смутился и опустил очаровательные, голубые глаза в свой стакан. — Извини. — Смешинка пропала, и он снова выглядел уставшим и растерянным. — Не то, чтобы я был сильно против… Помнишь, как мы пытались поговорить? Несколько раз. Это плохо. Роберт уже принялся ворошить гнилое прошлое, а Джимми ещё даже не ударило в голову. — Каждый раз ты был где-то не здесь, и что-либо выяснить не получалось, — Роберта вмиг опустошили эти воспоминания, тяжёлыми камнями свалились на сердце и придавили его. Джимми помрачнел. Захотелось выпить ещё, но нарушить обещание ему не позволила бы совесть. Нахмурив брови, он откинулся на стуле и уставился в потолок. — Может, мы бы смогли понять что происходит гораздо раньше, если бы не… все это дерьмо. — Плант горько выплевывал слова, пока клапан не перегорит и не захочется снова все умолчать. Звучало обидно, а ещё обиженно. Сердце Джимми совершило кульбит. Опять начала подкатывать гадкая тошнота. Как долго они ещё будут притворяться, что прошлого не было? Этот метафизический мир, построенный за пару дней, был лучшим из миров, который Джимми довелось посетить за последние несколько лет, но в затылок все время дышали сомнения. Они стояли у порога, они заглядывали в окна теплого дома, проползали на кухню, пока не добирались до его тела, впиваясь в плоть сотней игл. Это было лучшее время. А теперь им необходимо все выложить и рассказать. Может быть, после этого они больше не смогут со спокойной душой находиться в Хэйдли-Грэйндж, но и черт с ним. — Что ты имеешь в виду под «всем этим дерьмом»? — сщурившись спросил Джимми. Такое выражение явно его задело. — Алкоголь, Джимми. Наркотики, — твердо отвечал Роберт. Его голос стал на толику громче, почти незаметно, но ощутимо. — Может, мы бы смогли поговорить раньше, чем несколько лет спустя и… — У меня была тысяча и одна причина запихивать в себя все это, черт возьми. Он молча осушил стакан, и тот звякнул об стол, разрушив комфортную тишину. — Мы могли поговорить. Могли решить все на месте. Но ты сам меня не слушал. Может, не хотел? — Роберт упорно держал себя в руках, но что-то не клеилось. Он хотел услышать хоть что-нибудь в ответ, и, к своему ужасу, чувствовал, как между ними, только-только настроившими связь, вырастает бетонная стена. — Ты ничего не понимаешь, Роб, — пробормотал Пейдж. Он стремительно терял самообладание. Язык не поворачивался сказать напрямую, как есть — Мне страшно. До того страшно, что я не могу унять дрожь во всем теле. До того противно от себя прошлого и настоящего, что хочется забиться в угол и никогда больше ни с кем не разговаривать. До того сильно я люблю тебя, что таю́ от тебя всю ту чернь, которая отпугнёт и отнимет даже то, что у нас есть сейчас. До того страшно мне тебя потерять… Губы Роберта дрогнули в безмолвии, прежде чем он нашел в себе силы ответить. — Я хотел, правда хотел узнать, в чем же проблема. Всегда хотел! Но ты скрываешься. Ты убегаешь, — он утвердительно кивнул, когда Джимми бросил на него гневный взгляд. — Если ты продолжишь убегать, то ничего не выйдет. — Я не убегаю, — он сказал это настолько ровно и спокойно, насколько вообще было возможно, а по спине в этот момент пробежал табун мурашек. Настал час истины, подумал он про себя. Сколько он к нему шел, как долго терпел? Так долго они находились рядом! Они бок о бок прошли сквозь огонь и воду, угар алкогольный и наркотический, через полицию, через ограбления, вместе пробирались к машинам сквозь толпу фанатов, ловили попутку; вместе готовились к выступлениям, вместе писали песни, вместе колесили везде, где можно и где нельзя, побывали в самых разных уголках мира; прошли через внезапную близость, взрывы эмпатии, затем — через синяки и царапины, любовную ненависть, ревность и слезы. Столько всего случилось за это время, и они ещё ни разу нормально не поговорили! Как тяжёлый груз он носил с собой все те слова, которые должен высказать сейчас, но, внезапно, в горле пересыхает, и у него складывается ощущение, что он рассыпал эти слова, как крупу. Голова опустела, страх разросся по телу. Он… — Ладно. Знаешь что, Роберт, — прозвучало сухо и напуганно, — ты можешь говорить что угодно, но твой образ жизни говорит сам за себя; чтобы удовлетворить свое эго, ты спишь со многими… женщинами и мужчинами, — он начал осторожно и неуверенно, подбирая слова на ходу. Страх не позволял ему поднять глаза на того, кому он собирается сказать все самое важное. — И я готов понять это. Готов принять. Но мне с самого начала хотелось… большего, чем просто секса, и… Джимми запнулся, почувствовав, как ком подкатывает к горлу. Как невовремя. На самом деле его уже трясло, как лихорадочного, но необходимо было договорить. Никто не обещал, что озвучить то, над чем ты ломал голову несколько лет, будет легко. Роберт молча наблюдал за его метаморфозами, попытками собрать себя по частям, чтобы продолжить говорить, и как-то подсознательно понимал, несмотря на затяжные паузы, что прерывать этот поток ни в коем случае нельзя. Одно неловкое движение — и он опять закроется, спрячет себя и свою правду от его глаз. — И поэтому я… я не знаю! — отчаянно воскликнул он, взмахнув рукой. — Роберт, мы находимся в одной комнате, но при этом будто в параллельных мирах! — Сердце его нещадно забилось в груди. — Честно, это невыносимо, смотреть, как ты… каждый раз уходишь. Роберт вспомнил то, что вспоминать хотел меньше всего — а именно взгляд, которым Джимми провожал его по ночам. Он мог быть изнеможден, мог быть помятым или невыспавшимся, но сквозь любую маску сочилась правда, которая казалась ему тогда только флером послевкусия. Корни мыслей Джимми уходили в сравнительно недалёкое прошлое, только вот мир Роберта начал перестраиваться примерно в то же время, но никто об этом знать не знал. Тем более Пейдж не знал, как последние месяцы он провел, выискивая партнёров и партнёрш, отдаленно напоминающих его: манерами, поведением, внешностью, комплекцией; такие постыдные детали и под дулом пистолета вслух не выдашь. Но это была искренняя боль. Искренняя растерянность и искренние побуждения, и от них Роберта нещадно заколотило. Постепенно паззл, не дающий ему покоя, складывался воедино, и все больше Планту хотелось податься вперёд и… сделать хоть что-нибудь. Может, обнять, или просто взять его бледную руку в свою. Тем временем Джимми продолжал. Он делал большие паузы между предложениями — видимо, так давалось проще — но ежесекундно утекала сила в его голосе. — Всегда было больно. Это похоже на ужасный, зверский голод, который я не могу утолить из-за того, что живу одними мечтами. Я идиот. Джимми пронзительно смотрел в пустоту, как если бы смотрел человеку в глаза. Но он все равно выбрал первое, потому что стена не посмотрит на него в ответ. — Я натворил дел. Я так проебался, почему ты все ещё здесь, со мной? Удивительно! Не находишь? — Джимми. Судя по всему, Джимми дошел до края. Единственным известным ему способом — выражением эмпатии — Роберт добился того, чтобы Пейдж перевел дыхание. Осторожно и медленно поглаживая его ладонь большим пальцем, Роберт ужасался — этот разговор довел Пейджа до нервной дрожи. Неужели все настолько серьезно? Множественные внешние факторы подсказывали, что дело не просто серьезно, а очень серьезно. Важно для Джимми, как вопрос жизни и смерти, или это он и был… Роберт не понимал, тепло внутри разрослось или от алкоголя, или из-за другого, теплого чувства, о котором ему только предстояло поведать. — Я испортил тебе жизнь, сам того не желая, — глухо сказал Джеймс. — Нет, — осторожно начал Плант. — Мою жизнь не сможет испортить никто, кроме меня самого. Я совру, если скажу, что тогда меня не преследовали сомнения… — Я тебя бил. — А я тебя кусал. — У тебя оставались синяки. — Слушай, — Роберт тяжело вздохнул. Господи, неужели они действительно решили поговорить об этом? Не снится ли ему все случаем? — не делай из себя единственного виноватого… Я и сам не золотой. Ловил кайф от того, что ты вёлся на мои… провокации. Но даже после слов Роберта особо ничего вспомнить не вышло. Воспоминания размылись, смешались и стали больше походить на пейзаж периода позднего импрессионизма, нежели на ясную, временную прямую. Он вспоминал, как пьет что-то неясно где, снюхивает нечто непонятно как, приваливается к стене и ждёт черт пойми чего. Потом видит, как Роберт с кем-то увлеченно флиртует, то и дело украдкой поглядывая на него — или это было в другой день, на другой вечеринке, по другому поводу? Может, этого вовсе не было? Но Джимми хорошо запомнил чувства, которые испытывал в этот момент — едкие, больные, всецело одержимые. Две страшные зависимости срослись друг с другом и жили в нездоровом союзе долгие несколько месяцев, пока разрушительные последствия этой связи их не настигли. — Много чего случилось, но, раз мы говорим… честно, то и я буду честен. Я тоже не безгрешный, пойми это, — Плант зря пытался разрядить напряжение. Джимми выглядел не лучше, ведь он безвозвратно погрузился в свои проблемы. — Я не могу контролировать эти чувства, - бесцветно, но при этом взволнованно продолжал он. - Как бы я не пытался избавиться от них, они никогда не покидали меня. Это больно. Я никогда не чувствовал ничего подобного в своей жизни. Джимми не видел, как лицо Роберта просияло. Он сидел с открытым ртом, ожидая, когда Джимми продолжит говорить. Если, конечно, продолжит. Силой слов Джимми разгонял перед глазами Роберта туман, хоть пока и не знал ничего об этом. — Я успел наделать ошибок, и до сих пор не могу простить себя за это. Сомневаюсь, что когда-либо смогу. — Джимми отчаянно сжимал кулаки. Как же больно, страшно, невыносимо было вытягивать из себя эти слова. — Но эти чувства… они, блять, сводят меня с ума. «Я не могу спокойно заснуть. Я не могу есть, пить, выступать без мыслей о тебе. С каждым днём становится все хуже, так что…» — Так что, прошу тебя… — Глаза щипало, дышать было трудно, он все ещё не силился посмотреть на него. — Прошу, помоги мне. Я сам завел себя в центр лабиринта и не могу найти из него выход. У меня нет решения этой проблемы. Мне… мне правда жаль. Его тихая, но внятная речь медленно перерастала в ещё более тихое бормотание. В его голове, конечно, эта речь звучала куда более лаконично. Совсем скоро Джимми слышал только гулкое биение собственного сердца. «Возможно ли расслышать его в такой тишине?» Его рука дернулась к начатому пузырю — вот оно, решение всех его проблем. Всегда им было… Меньше всего он ожидал, что Роберт ударит его по этой руке. — Даже не думай. Тебе хватит, — добавил он со вздохом, а на ответ и не рассчитывал. Он прозвучал так, словно Джимми своими действиями вывел его из глубоких раздумий, за что моментально стало стыдно. В комнате сохранялась мертвая тишина. Джимми вспомнил, как каждый раз после бурной ночи Роберт первым растворялся в темноте: очевидно, чтобы получить ещё больше. Он неизбежно вспоминал, как больно было наблюдать за этим, как волнение отзывалось в теле тремором, а ненависть к себе росла в геометрической прогрессии. Потом, Джимми всеми силами изматывал себя и Роберта, чтобы впоследствии уйти первым самому. Хотя, он никогда не был уверен, что Плант так же сильно сокрушается по этому поводу. Он вспомнил, как впервые застукал Роберта с тем парнем из звукозаписывающей студии; вспомнил тот ужас, который он испытал, который поделил его жизнь на до и после, который оставил неизлечимый шрам на сердце… Или же его жизнь перевернулась начиная с самой первой встречи…? — Джимми. Пейдж вздрогнул, посмотрел на Роберта. Он был настроен очень серьезно. — Я тоже много думал… обо всем, что случилось. Ещё думал о том, что случится. Успокоит ли тебя тот факт, что я тоже напуган? Джимми промолчал. Он был готов слушать дальше. — Как сказать… Понимаешь, раньше я не рассуждал об этом вслух, тем более не обсуждал эту тему с посторонними людьми, и… — Плант прокашлялся и опустил глаза. Его лицо потемнело. — Я бы не сказал, что ебаться с кем попало это то, что мне необходимо… Это, скорее, вопрос выживания. — О чем ты? — Трудно сказать. Как можно спокойно жить, если ты вынужден каждый божий день по новой поднимать свое самоуважение с пола и закидывать в поднебесье? — Джимми хотелось съязвить, чтобы Роберт кончил валять дурака и сказал все прямо, но сдержался. Ему тоже непросто открыться вновь. — Эти беспорядочные контакты вселяли в меня надежду. Веру в то, что я хоть чего-то стою. Понимаешь? Странный вопрос. Сам Джимми занимался сексом с групи лишь по одной, простой причине — гормоны сдавали и молили своего владельца поскорее избавиться от лишнего напряжения. Это никогда ничего не значило — впрочем, как могло быть иначе, если все его мысли были заняты Робертом? — Но это же не настоящие чувства, — проговорил он, и сразу пожалел о своем недалеком выводе. — Да. Это как питаться мусором и убеждать себя, что это королевское фуа-гра. Как же глупо… — Роберт был в одном шаге от того, чтобы дать волю тремору. Размышлять об этом молча оказалось тяжелее, чем высказывать вслух в большей степени потому, что в разговоре с самим собой он обязательно себя оскорблял. — Я знаю, что ты не в восторге от моих умственных способностей после всего того, что я тебе рассказал… Это же глупо. Это все страх. Вдох, выдох. — Это страх, что никто не способен… полюбить меня по-настоящему. Господи, я правда это говорю? Что за бред… Он был раздавлен стыдом: принялся бормотать себе под нос ругательства, погрузив лицо в ладони. Он слишком долго притворялся, что его стиль жизни его устраивает, слишком долго врал себе и окружающим. Роберт вспоминал Морин, ее планы на будущее и сотни лиц, которые он, как назло, помнил, как и их слова. Похвала, восхищение — имело ли все это хоть какой-то смысл? Была ли в их словах хоть толика искренности, или это было лишь непреодолимое желание залезть к нему в штаны? Сильная сторона обернулась в слабую. Его главная уязвимость оказалась снаружи, он сам выставил ее на обозрение. Такой шквал эмоций он еще не испытывал. Джимми подозрительно долго молчал. Ни слова не проронил. Тишина начинала давить на барабанные перепонки. — Скажи же хоть что-нибудь, — совсем отчаянно произнес Плант. Но черта с два Джимми был готов говорить. Его словно окатили холодной водой. Вытащили на мороз, а затем бросили в печь. Будто тяжелые цепи, сковывающее его нутро, со звоном разорвались, и он смог вздохнуть по-настоящему. Вдох, выдох. Вдох. Черта с два. Черта с два он придумает, что сказать на этот счет. Что ему делать, когда он получил ответ на вопрос, мучающий его больше года? Что ему сказать, если он впервые за несколько лет чувствует себя живым? Это было похоже на один из его давних снов. — Я тоже. Он с трудом выдавил из себя эти слова. Сразу после он обнаружил, что снова не может дышать, — Я тоже боюсь. Ты не один. Роберт посмотрел на него. Изумрудные глаза заблестели, веки заметно покраснели. Он заметил, как его плечи дрогнули, и тянущая боль наполнила тело. Хотелось обнять, успокоить, сказать — Все хорошо. Теперь все хорошо. Теперь ты знаешь, и знаю я. — Роберт. Я так долго молчал, я… Он обхватил себя за плечи и со всех сил сжал легкую ткань рубашки. Его шокировало давно забытое чувство облегчения. Слова застревали в горле, и больше всего на свете он хотел сейчас не плакать. Было бы унизительно — так он думал, пока не посмотрел на Планта. — Мне надо было рассказать раньше. Я не знаю, я не знаю, зачем я заставил нас пройти через все это. Я… — Джимми, хватит. — Роберту было больно это слышать. Все, чего ему хотелось, это дотянуться до него. И он это сделал. В одно мгновение он оказался так близко, что Джимми почувствовал его дыхание на своем лице. В следующее мгновение он уже схватил его в самые крепкие объятия, на которые только был способен. — Все закончилось. Соленые слезы как по команде хлынули у него из глаз. Он вцепился в джинсовую куртку, и почувствовал, как Роберт всем телом вздрогнул. И правда. Всё, наконец-то, закончилось. Роберт, наконец-то, чувствует его тепло. От его мягких, черных кудрей пахнет хвоей и шалфеем — он соскучился по этому запаху. Роберт бессознательно водил ладонью по его спине, и все никак не мог поверить, что в этот раз в его руках настоящий Джимми. Все закончилось. Закончились его смутные волнения, больше не будет бессонных ночей и самоуничижительных мыслей. Все будет в порядке. — Я правда люблю тебя. Правда, — эти слова Джимми сказал прижавшись лбом к шее Роберта, но его сиплый голос все равно был слышен. — Я люблю тебя, Роберт. — Спасибо, Джимми, — он шептал так же быстро, словно боялся, что этот счастливый момент закончится раньше, чем он успеет договорить. — Спасибо, я тоже. Я тоже люблю тебя. Теперь все будет хорошо. Мы можем больше не бояться, мы не должны убегать… Он продолжал шептать, уверяя в реальности происходящего и себя, и Джимми, хоть в этом и не было особой необходимости. Джимми не знал, сколько еще раз он произнес слово «люблю» и как взволнованно это звучало. Мгновение абсолютного счастья растянулось на необозримую вечность; Они лишь молча прижимались друг к другу, пытаясь утихомирить внутренний шторм. Ведь теперь все будет хорошо. Кажется, алкоголь ударил только сейчас — стало безумно жарко в этих объятиях. Джимми, удостоверившись, что Роберт больше не дрожит, осторожно отстранил его от себя. Его голубые глаза сверкали от недавно высохших слез, а темные ресницы блестели от влаги. Недолго думая, он обнял его лицо руками и вытер уже высыхающие дорожки большими пальцами. Роберт смотрел на него выжидающе, с такой любовью, какую Джимми и представить себе не мог. Это было непривычно: по спине побежали мурашки, внизу живота что-то болезненно закололо. Роберт одним взглядом, как и всегда умел, пробудил в душе Джимми всеобъемлющее чувство тепла и комфорта. И он поцеловал его. Пейдж не был так уверен в своих действиях, пока не почувствовал, как Роберт потянулся навстречу чтобы ответить. Еще одна волна мурашек прошла по телу.

Странно. Непривычно. Приятно.

Ему стало стыдно. Нормально ли чувствовать это вновь? Он не знал. Он позволял Роберту вести его, пока по телу разрасталось вязкое, давно забытое тепло. Мягкие ладони переместились со спины на плечи. Стало сложнее дышать, страх растворялся в наступающем тумане. Но он все еще сомневался. Тяжелый вздох — и он отклонился, накрывая губы тыльной стороной ладони. Роберт дышит тяжело, смотрит прямо на него, щеки зарделись. Они оба не верят, что испытывают одинаковые эмоции. Они ожидают друг от друга хоть какого-то знака, после которого все закончится, но никто никого не останавливает. Никто не возражает, отчего сердцебиение лишь учащается. — Роберт, — Плант сосредоточил остаток своего внимания на том, как Джимми медленно закусил нижнюю губу, — это правильно? Ты тоже…? Его мимолетная неуверенность лишь больше убедила Планта в том, что все происходящее реально, и ему не кажется. Все и правда закончилось. — О чем мы, черт возьми, только что говорили? — проговорил он, потянув Пейджа на себя. Они оказались на ногах. — Нам больше не нужно бояться. Не бойся. Он осторожно взял его за кисть. Биение сердца звучало у него в ушах, Джимми казалось, что еще немного — и он оглохнет. Дом, в котором они находились, лестничный пролет, узкий коридор — все казалось ему незнакомым. Единственное, что его волновало — это осторожная, надежная рука, не дающая сойти с правильного пути. Темно-зеленая, лёгкая рубашка с мягким воротом чуть не затрещала под напором чужих рук. Она полетела к черту сразу же. Самому Джимми было на нее также все равно. Все, чем было занято его внимание, так это пуговицами на рубашке Роберта, слишком скользкими для его дрожащих пальцев. Плант тихо выругался, наконец-то стянув с себя джинсовую ткань, и почувствовал, как Джимми с усилием тянет его на себя. Затем снова жадно целует. Роберт не сдерживает судорожного стона. Происходящее кружило голову посильнее ликера. Он будто погрузился в теплую воду — единственным отвлекающим от наслаждения фактором являлось давно забытое покалывание внизу живота. Оно становилось все агрессивней, не давало забыть о себе ни на секунду. Он провел большим пальцем по его губам, бережно вычерчивая им тонкие контуры, и все никак не мог оторвать от них взгляд. Как же он скучал по этим губам, как же хотел до них дотронуться. Сердце Джимми бешено колотилось под ребрами, грозилось выскочить в любой момент — поэтому он цеплялся за каждую прошедшую секунду, как за последнюю в своей жизни. Он вслепую касался торса и явственно ощущал, как же сильно нагрета под его пальцами чужая кожа. Ладони остановились на груди, которая, как и его, содрогалась от слишком частого биения сердца. Это единение, это экстаз. Джимми не знал, куда себя деть. Прикосновения обжигали, но он все равно тянулся навстречу любимым губам, старательно целуя и вылизывая их. Горячие, учащенное вздохи говорили о многом, но спешить никому не хотелось. Происходящее походило на пытку, но ни боли не было, ни страха. Так хорошо, что даже плохо. Невыносимая, тягучая жажда растекалась по телу невыносимо сладким медом; Джимми взметнулся как ошпаренный от поцелуя в шею. Чувства обострились до предела, заставляя его несдержанно и открыто реагировать на любое прикосновение. Роберт с трепетом вслушивался в неровное дыхание, грозился упасть на Джимми сверху, ведь его тонкие, изящные пальцы касались того самого места, о котором не знал никто, кроме него, и колени сами подкашивались, а руки совсем не держали. Возбужденно зарычав, он снова принялся кусать манящие его губы, и Джимми, недолго помедлив, впускал его язык внутрь. Не разрывая поцелуй, он несильно царапал чужую спину, вычерчивая путь от копчика к лопаткам, и оттуда к рёбрам. Следом за его ногтями змеями ползли белые следы. Влажный, раскаленный язык оказался на ключицах, резко сменился на зубы. Роберт не выдержал, выпустив наружу довольный стон. Он скучал, они оба. Он позволил Джимми несложный маневр — подхватив под руку поменяться местами. Пейдж одной рукой откинул завесу черных, как воронье крыло, волнистых волос, и это было уже слишком много для обработки. Руками Роберт жадно вцепился в худые бедра и прижал к себе, усиливая фрикцию. Тогда Джимми разомкнул губы и тихо, нежно застонал. — Блять, блять, блять, — сквозь зубы скандировал Плант. Ему было жизненнно необходимо поделиться своими впечатлениями — они уже не умещались в голове, — ты бы себя видел сейчас… — Помолчи, — высоким голосом приказал (скорее, попросил) Пейдж, сомкнув веки. — Просто п-помолчи. — Я не могу, — искренне признался Роберт, и уже мгновение спустя запустил ладони под кромку узких джинс, сминая мягкую, нежную кожу. Теперь он имел честь наблюдать, как Джимми выгибается в позвоночнике, безуспешно пытаясь выровнять дыхание, и позволяет Роберту управлять его бедрами. — Иди сюда. Они вновь жадно впились в губы друг друга, да с таким рвением, что стукнулись передними зубами. Легкий смешок пробежался дрожью по губам. Чем дальше, тем выше по горлу поднимались неконтролируемые, сладкие звуки. Не выдержав больше пытки нежностью, Джимми дрожащими пальцами принялся распускать ремень, а Роберт, подхватив инициативу, стал дергать свою ширинку. ...Он просканировал пальцами крепкие ноги, поджарые бедра, и чем выше он поднимался, тем теплее становилось. Красноречивый бугор на боксерах так и просился к нему в руки. Джимми не заметил, как его рот сам собой наполнился слюной. Снова стало стыдно, что он с усердием игнорировал. Пейдж так долго хранил в себе это желание, что теперь оно било нескончаемым фонтаном, и останавливать такое он не собирался. Слишком горячо. Его взгляд фиксируется на влажных, припухших губах Роберта, которые он безостановочно кусает от нетерпения. Чертовски льстит. Он позволил Роберту скрестить ноги у него на спине, как только с боксерами было покончено. Горячее дыхание обожгло открытую плоть. Роберт бессознательно качнул бедрами навстречу, почувствовал мягкие губы, всего на секунду и не без стыда заскулил. Он ещё никогда не желал прикосновений так сильно. Единственным утешением было то, как Джимми на него смотрел снизу вверх. Горячим языком он обвел покрасневшую головку, одним кончиком опустился ниже, к самому чувствительному месту, о котором знал только Джимми. Роберт задрожал. Немного помедлив, гитарист пальцами обогнул его член у основания, ещё раз дразняще подул. Своими нежными, мягкими до невозможности губами он, на пробу, пососал головку, а затем погрузил член в рот ровно наполовину. — Я сейчас свихнусь, — Роберт откинул голову на диван, выгибая спину. — О, твою ж мать… Джимми тут же взял умеренный темп, плотно обхватив его губами и помогая себе рукой. Лишив Планта дара речи, он наслаждался сладкими стонами, выползающими из его часто вздымающейся груди. Будь у него шесть рук, он бы сейчас касался Роберта везде, где можно и нельзя. Будь у него больше времени, он бы заставлял Планта кончать до тех пор, пока он не будет выжат до капли. Впрочем, у них и так есть все время этого мира. Он никогда намеренно не практиковался, но Роберту был готов показать все, на что способен. Сжимая и разжимая импровизированное кольцо, он погружался все глубже и глубже, стараясь прятать зубы и использовать язык. Все, что умел он смело вымещал на Перси единым потоком, заставляя его метаться по дивану и захлёбываться собственными стонами. — П-подожди, Джим… — Плант поперхнулся воздухом и уже силой оттащил Джимми от себя; тот освободил его с пошлым, влажным звуком, и вокалист с трудом проглотил рвущийся стон. — Блять, чуть не кончил. Джимми слишком красиво утер подбородок тыльной стороной ладони. За этот же подбородок Роберт притянул его к себе за новым поцелуем. Он заставлял все внутри него гореть, а пылающее тело Роберта вынуждало Джимми поверить, что это не сон. Может, они сходили с ума от похоти, но они делали это вместе, и это убаюкивало все возможные сомнения. — Хочу, — он с содроганием выдохнул, — хочу сделать тебе приятно, Джимми. Дай мне… Джимми расслабился и позволил Планту вновь уложить его на лопатки. Воздух вышел из лёгких вместе со смехом. Возобновился поток жгучих, «на-грани-чтобы-укусить» поцелуев. Не останавливаясь ни на секунду, Роберт проследовал к его груди, нащупал пальцами выступающие ребра. Джимми чуть не заскулил, когда зубы несильно сомкнулись на внутренней стороне бедра. — Блять, Роб, прошу тебя… — изнеможденно прошептал Джеймс. Размеренный темп, который они взяли, жутко измотал его. Он чувствовал, как вслед за руками Планта по его телу бежали множественные электрические разряды. Где-то совсем недалеко маячил заветный предел, и Джимми боялся представить, что его ждёт, если он уже сейчас находится в раю. Беззвучным шепотом Пейдж звал Роберта, не открывая глаз. Он вслепую тянулся к нему руками, уже не смея просить о продолжении. Своими медленными, нежными движениями рук Плант медленно, но верно превращал его мысли в путаницу. Наконец-то он услышал его голос, осипший от возбуждения: — Ты хочешь дойти до конца? И окончательно обезоруженный Джеймс сбивчиво отвечал: — Идиот, конечно я хочу! Он ожидал чего угодно — приступа страха, боли, может, внезапного пробуждения стыда и совести, но ни она догадка не претворилась в реальность. На деле он стремительно терял остатки самообладания. Все плыло перед глазами; он был уверен, что это алкоголь, хотя ему никогда в жизни не хватило бы выпитого, чтобы достичь такой нирваны. Воздух в комнате так нагрелся, что с каждым новым вдохом Джимми все больше убеждался, что легче вовсе не дышать. Но все попытки осуществить это были обречены на провал. Вдох, выдох. Фаланга за фалангой, пальцы Роберта погружались в него все глубже. Он даже не заметил, насколько холодным был лубрикант по сравнению с температурой его тела. Все, что было действительно важно — это Роберт и его чертовски умелые пальцы внутри. Были бы силы, то он бы смутился. В глазах нещадно кололо от очевидной сверхстимуляции, грудную клетку разрывало изнутри, и ему оставалось только гадать, каким на самом деле громким был его голос. Вдох. Выдох. Роберт говорил ему что-то. Звучало восторженно, но Джеймс не разобрал ни слова. Так и не разобравшись в сказанном, он выдохнул: — Быстрее. Быстрее же! Плант восхищался тем, как его пальцы затягивают и яростно сжимают раскаленные мышцы, его начинало мутить от предвкушения. Он видел такого Джимми в своих мечтах: открытого и удивительно бесстрашного. Его нетерпение заражало. Вдох, выдох. Пейдж широко распахнул глаза, открыв рот в немом крике. Роберт, в отличие от него, не сдержался и протяжно проголосил. Вопреки ожиданиям, ему было слишком непривычно безотлагательно начинать движение. Джимми весь напрягся, вцепился в плечи Роберта и тяжело задышал. Вся их разгоряченная спешка теперь выглядела, как подростковая ошибка. И чувства, что не удивительно, Джимми переживал как по новой. Они были такие же яркие, животрепещущие, желанные, как однажды. Он уже не помнил, как они оказались в отдельном номере тогда, впервые. Все, что ему удалось запомнить, это свою нечеловеческую неловкость, стыд за каждый сделанный шаг — все то, что покинет его на несколько лет, как только он позволит круговороту из крепкого алкоголя и наркотиков взять над ним верх. Да. Это явно не лучший момент для подобных воспоминаний. Он сморгнул появившуюся из ниоткуда влагу, и только тогда понял, что все это время находился с закрытыми глазами. Роберт встревоженно смотрел ему в глаза, воздушно коснулся точеной скулы. — Я сделал тебе больно? — Черт, нет. Ни в коем случае, — ответил поспешно Пейдж, хотя продолжал вздрагивать, — я просто… снова чувствую. Это непривычно. Каким-то образом Роберту удавалось выбивать из Джимми звуки, о существовании которых он до этого самого момента ничего не знал. Его бросает в холодный пот от волновых ощущений, возникающих что внутри, что снаружи: каждый «отлив» он сопровождает расслабленным выдохом, а к «приливу» готовится, сжимая челюсти изо всех сил. Каждый толчок сдерживаться не выходит, и в конце концов Джеймс плюет на чертов контроль. Они оба имеют полное право потерять голову, и он чувствует, как это уже происходит. Роберт так занят их совместным удовольствием, что, кажется, совсем не замечает, как руки вновь обвивают его шею. Это — жест утопающего в море страсти. Энергия вспыхивает в нем огненными фейверками. Перси держится, не хочет срываться, но не может, когда Джимми стонет так громко. Когда Джимми жмурится от того, насколько ему приятно. Когда он беззвучно шепчет слово «люблю» снова и снова, успокаивая себя и отгоняя остатки дискомфорта. Сердце разрывается от одного его вида. Плант хочет обладать им так сильно, что боится потерять себя. Что-то меняется: наступает новая волна. Лёгкие сжимает от нехватки воздуха, хотя они оба часто и громко дышат. Спина Планта саднит от вонзившихся в нее ногтей. Они вместе проверяют, возможно ли быть ещё ближе, чем сейчас. Ему хочется втереться в Джимми, подобно маслу, впитаться в него. Проникнуть под кожу. Стать его частью. Эти мысли сводят с ума. Протяжные стоны сводят его с ума. Рассудок утопает в блаженстве и любви. В ушах Джимми звучит отдаленно-знакомая музыка, и сердце ухает вниз. Роберт внутри него ощущается так знакомо и так правильно, что Пейдж уже не видит смысла в самоконтроле. Он двигается навстречу так, словно хочет получить травму. А он хотел бы. Пусть Роберт хоть кинжалом его пронзит — он будет счастлив. Он готов принять все, что угодно. Погрузиться во что угодно. Почувствовать что угодно. Если Плант держит его за руку, если Джимми слышит его голос — ни боль, ни страх уже не имеют значения. С ним он снова может дышать, с ним он вспоминает ценность человечности. Он способен на любовь. Они — люди, красивые в своей несовершенности, но вместе они способны создавать искусство, сплетая вместе свои идеи, сердца, души. Джимми прижимает его к себе, пока чувства освобождения и лёгкости растекаются по сосудам и нервам. Соленые слезы стекают по щекам напоминанием о невероятном оргазме. Взрыв — и откуда-то снова дует холодный, осенний ветер. Джимми вновь ощущает свое тело, и понимает, насколько они оба потные, как часто дышат, как быстро и полиритмично бьются их сердца. Места на диване слишком мало для двух человек, но они не осознают этого. Все так, как должно быть, они устраиваются поудобней и долго смотрят друг другу в глаза. Роберт не определился, что именно хочет высмотреть в двух блестящих изумрудах. Джимми позволял ему любоваться, а сам вновь провел пальцами по мягким, золотым кудряшкам. «Все ещё шёлковые.» Плант не задаёт вопросов, только ловит ладонь Джимми своей и чуть сжимает. Улыбка сияет на его лице. Внутри бушует такая буря, что глаз не сомкнуть. Он не противится его рукам, обнимающим за талию, как бы сообщая «я тоже это чувствую». Джимми кажется, что он вновь слышит музыку. Она звучит где-то вдалеке, до него доносится чуть слышное эхо. Нежные и ласковые звуки. Он наслаждается моментом. У него есть время всего мира на то, чтобы запомнить эти звуки. У него есть все время мира, чтобы насладиться сладким, как патока, спокойствием.