***
Асхель смотрела на колеблющееся пламя свечи и считала мгновения. За окном шумел ливень и царила непроглядная темнота. Этой ночью не появятся ни звёзды, ни луна. А ведь сегодня полнолуние! Тоска… Асхель приложила ладонь к ноющему животу. Оказывается, то ли Кит’ни’дин, то ли Них’эй’рат сумел поселить внутри неё зачаток жизни. Старая лекарка дала ей особый отвар, и чрево Асхель в неописуемой муке исторгло эту не успевшую утвердиться жизнь. - После него ты можешь никогда не затяжелеть, - сказала злая старая сова, когда девушка перестала кричать. - Но тебе ни к чему рожать детей. Теперь где-то там глубоко болело, если Асхель поднимала тяжести или же менялась погода. Болело так, будто внутри должно порваться. - Можешь истечь кровью, - сказала лекарка. - Но какая у нас ваарта сама знаешь. Так что придётся тебе, девчонка, крепиться. Асхель крепилась три дня кряду, потому что дождь лил не переставая. Свеча догорела. Дверь открыла лёгкая рука, и в комнатушку скользнула тень, сверкнув белками глаз. - Махи-гай! - вскрикнула Асхель. - Да, это я... Махитебенге быстро и бесшумно, как кошка, приблизилась к кровати. Асхель схватила подругу за руки и не сумела сдержать слёз. Две седмицы Махитебенге приходила лишь днём и лишь затем, чтобы принести еды и поделиться новостями. Уткнувшись лбом в её тёплую грудь под тонкой тканью ночной рубахи, Асхель заплакала отчаянней. Махитебенге гладила её по голове. - Я так скучала по тебе, - простонала Асхель. - Ночь слишком темна — а тебя, думаю, снова нет… Больше я не хочу боятся. Обними меня. Обними и приласкай. - Я пришла. И до утра не уйду. Махитебенге крепче прижала Асхель к себе и, прежде чем их уста слились, прошептала: - Всё будет. Махитебенге сдержала обещание. Проснувшись, Асхель обнаружила, что лежит у неё на груди. В животе больше не болело. Лишь при воспоминании о прошедшей ночи в лоне разлилось томительное тепло.***
Кит’ни’дин стоял на коленях перед статуей Создательницы и складывал к Её ногам цветы: розы, лилии, гвоздики… Цветы ложились с едва слышным шелестом. В храме царила тишина. Из маленьких круглых оконец лился солнечный свет, блики ложились на натёртый до блеска пол из розового камня. Справа от Создательницы располагался стол для принесения даров. Сейчас на нём лежали фрукты, грибы и ягоды. Стояли миски с кровью куриц и коров. - А это за мою мать, вернувшуюся к Тебе. Кит’ни’дин положил последнюю, самую красивую лилию — белую, как тело женщины, которую желаешь. Пока он помнил ореол золотых волос и бездонность чёрных глаз матери, из памяти уходило видение бесчувственной девушки, лежащей в разорванном платье на грязных плитах, избитой и залитой семенем двоих мужчин. Кит’ни’дин не должен был чувствовать угрызений совести из-за того, что он с приятелем так поступил с Асхель, но чувствовал – как неприятное покалывание в груди и горле. В вишнёвом саду Асхель не выглядела шлюхой-полукровкой. Она напомнила Кит’ни’дину храмовых жриц. Кит’ни’дин встал. Что сделано, то сделано. Богиня смотрела на него каменными, но внимательными глазами. «Асхель тоже женщина» - будто говорил её взгляд. Женщина, да не та. Прости, Создательница. Когда Кит’ни’дин вышел из храма, его опалил послеполуденный зной. Он пришёл ранним утром, когда солнце только-только высунулось из-за горизонта. Неужели прошло столько времени? Две жрицы неслышно скользнули вверх по лестнице ему навстречу. Одна старая, с лицом, изрезанным морщинами, другая в расцвете сладкой юности. Старая была одета в алое платье, а молодая в белое. В руках они несли букеты лилий и роз. - Приветствуем тебя, брат, - жрицы поздоровались единовременно. Кит’ни’дин поклонился им. Вот это – женщины. Служительницы Богини и сами почти что божества. А не шлюха из дома удовольствий. Шлюха, которая… Воин подумал мгновение и остановил старую жрицу. И спросил: - Скажи, почтенная, должен ли я чтить женщину, если она человек. Или же полукровка? Жрица округлила глаза. - Тебе, брат, нужно наше мнение? Сам решай, кого чтить. Ты обязан поклоняться только Ей. Остальное – на твоё усмотрение. - В древности перед ликом Её замаливали грехи… Через старейших и мудрейших жриц и жрецов… - Тебе нужно отпущение грехов? Что же ты сделал? Кит’ни’дин не мог себе позволить поддаться слабости. Поэтому он не медлил с ответом: - Я надругался над одной девушкой. И поделил её тело с другим мужчиной. Девушка эта – полукровка. Жрица нахмурилась. Она, может, и не понимала, в чём тут грех: от века винаийр смотрели на женщин людей как на добычу и усладу ложа. Кит’ни’дин догадывался, каким будет ответ. - Девушка осталась жива? - Да. - Девушка не стала калекой? - Нет. Жрица слегка улыбнулась и провела ладонью по лбу воина. - Тогда она будет жить дальше. Ей придётся. Как и тебе. Кит’ни’дин глухо промолвил: - Она тоже женщина. Жрица повела плечами. - Женщины бывают разные. Иди с миром, брат. Если считаешь свой поступок грехом – искупай его сам как хочешь. Юная жрица взяла старуху за руку, поклонилась Кит’ни’дину и сказала: - Мы опаздываем, брат. Мир тебе. Кит’ни’дин долго смотрел им вслед. Ему хотелось и ругаться, и смеяться, и плакать, и всё на свете.***
- Я не пойду к нему! – кричала Асхель. – Убивайте меня, не пойду! Ваарта Гал’эри ударила её по щеке. - Наши гости не для того платят, чтобы слышать плач и видеть непослушание! Ваартан Шан’ри’нуз скоро потеряет терпение. Он ждёт. Не смей разочаровывать его и меня! Асхель разрыдалась. Ваарта Гал’эри схватила её за волосы и поволокла из своей спальни. Наглая девчонка окажет услуги самому щедрому гостю их дома, хочет она того или нет. - Я не могу больше! Мне страшно! Я умру! – кричала Асхель, и из комнатушек высовывались не ушедшие к посетителям шлюхи. – Я не хочу мужчин, не хочу! Асхель охрипла от рыданий и оглохла от слёз, когда ваарта Гал’эри приволокла её в комнату, где в нетерпении расхаживал ваартан Шан’ри’нуз. Обычно он был добродушен, но долгое ожидание вывело его из себя. Схватив Асхель за руку, он так сжал её, что на коже тут же появились синяки. - Простите, мой ваартан. В последнее время она несносна, - сказала ваарта Гал’эри, выходя. Асхель завыла, будто дикий зверь. - На кровать. На колени и локти. Я тебя сейчас накажу. Асхель посмотрела на ваартана Шан’ри’нуза. Его и без того всегда красное лицо уже было бордовым, он сжимал кулаки, а жирное брюхо тряслось. Он так уродлив, стар и мерзок… Вдруг девушка ощутила, что ей уже всё равно. Медленно, как во сне, она взобралась на кровать и принялась разоблачаться. Ваартан Шан’ри’нуз смотрел на неё, скрестив руки на груди. Асхель закрыла глаза. Раздевшись полностью, она встала на колени и локти. И тут же почувствовала, как просела кровать под весом Шан’ри’нуза. - Сейчас я тебе покажу, что бывает с непослушными шлюшками, - пропыхтел он, устраиваясь поудобнее и кладя потные ладони на талию Асхель.***
Махитибенге, которую приставили помогать поварихам, точила нож. Медленно, прикрыв пылающие огнём глаза. Её тонкие, нежные руки, отрада Асхель, чуть подрагивали. Тем не менее она делала свою работу хорошо. Как всегда. Ночью Махитибенге слышала крики Асхель. Сперва когда хозяйка устроила Асхель трёпку, и потом, когда ваартан Шан’ри’нуз взял то, что считал своим. Махитибенге не бросилась подруге на помощь лишь потому, что над ней самой пыхтел крепкий мужчина, держа её за запястья и засовывая язык ей в рот. Махитибенге точила нож, и чувства в её сердце были кровавыми и чёрными.