***
Осень свалилась неожиданно, дождями и мокрым снегом. Последний день лета выдался необычайно жарким, и ничто не предвещало столь резкой перемены. Разве что самые старые служанки и слуги жаловались на боли в суставах, но кто и когда их слушал? Молодые наложницы снова стали проводить всё время в сэнти-хуурвир. В их числе Камали. Асхель не желала ничего, кроме одиночества. После последнего разговора с танцовщицей они виделись от силы пару раз. Асхель больше не могла смотреть Камали в глаза. Та, похоже, испытывала некое подобие облегчения, не видя соперницу, которую нет сил ни возненавидеть, ни сделать подругой по несчастью. В небольшую молельную комнату намело опавшую листву, а маленькая статуя Создательницы покрылась грязью после дождя. Асхель осторожно протирала её, вспоминая рассказы отца о трёх братьях-богах: земле, воде и небе. В степях Никабаахэ не молились женским божествам. Почему люди и винаийр, по словам последних, дети одной Матери, но между ними бездна неравенства? «Богиня-мать сотворила первую пару винаийр из гордо стоящих тополей, а людей из покорно клонящихся ив» - так начиналась легенда о сотворении мира. Разве так матери поступают? А много ли справедливости в легендах твоего народа, Асхель? Сперва был создан ребёнок мужского пола, потом отец, а после всех – женщина, чтобы ухаживать за одним и подчиняться другому. Асхель подняла уставшие глаза на арку, служившую входом в молельную. Оттуда дул ветер, по-зимнему ледяной, колющий щёки и нос, и мелкие частицы то ли дождя, то ли снежной крошки. Девушке померещилось какое-то движение, будто кто-то встал снаружи. Но нет. Это всего лишь игра теней. - Камали? – на всякий случай позвала Асхель. Тишина. Только вой ветра где-то вдали... Как никогда Асхель почувствовала своё одиночество. Девушке захотелось свалить статую несправедливой Богини, бросить тряпку, пролить таз с водой – и бежать, куда глаза глядят. И, если её путь завершится в волчьих зубах в лесу или в пучине болота, то так тому и быть. Неизвестно, когда вернётся ваартан, неизвестно, ЧТО он будет делать с ней, когда вернётся, одно ясно – в этой усадьбе ей жизни нет. Асхель заплакала, упав на колени, кляня свою душевную слабость. - Махи-гай… - шептала девушка сквозь рыдания. Как же ей не хватало силы и жизнелюбия подруги!.. Однако горе горем, но дела за неё никто делать не будет. Кое-как успокоившись, Асхель встала и взялась за тряпку. Когда статуэтка Богини засверкала как новенькая, Асхель смогла передохнуть. В углу стояла метла. Выразительный намёк. Асхель посмотрела на то, сколько было в молельной листьев, и мысленно застонала. «Труд убивает тоску» - любила говорить хозяйка их дома удовольствий, посылая вместо рабыни какую-либо девку мыть полы, чистить овощи или таскать воду: лишь бы дерзкая или слишком печальная умаялась да отвлеклась от своих бед. Асхель схватила метлу чуть ли не со злобой. На руках уже начали появляться мозоли – едва ли это обрадует ваартана. Тоску и боль сменила ярость. Так было легче. Гнев даёт хотя бы видимость силы, а страх и горе отнимают всё. За аркой темнело, ветер становился злей, но девушка мела и мела, радуясь уже тому, что листья, видимо, кончились, и ветер гнал в молельню только мелкую пыль. Зачем управляющая приказала ей мести молельню в такую погоду? Из тех же соображений, что ваарта Гал’эри?.. И не спросишь, потому что получишь нагоняй. Пока нет ваартана – Асхель такая же прислужница. Потом будешь ему постель греть. Асхель выдохнула сквозь стиснутые зубы и смахнула со лба пот. Жемчужное ожерелье Кит’ни’дин подарил ей после первой же ночи в усадьбе. С тех пор Асхель ни разу его не надела. Асхель накинула старый, видавший виды плащ, и, плотно укутавшись в него, вышла наружу. Оказывается, стало совсем темно, хотя по подсчётам девушки было где-то пять часов пополудни. Ветер стих, но будто хищный зверь, наевшийся, но всё равно алчущий добычи. Асхель пожалела, что не взяла с собой фонарь. Пойми, однако, утро на дворе или вечер, когда круглыми сутками небо затянуто тёмно-серой пеленой. Когда погнали из постели — тогда и утро. Как загнали спать — значит, наступила ночь. Кое-как минуя лужи, девушка понеслась к уютным огням усадьбы. - Эй! Куда так спешишь? Замёрзла? Асхель обернулась и ойкнула. За нею шёл высокий широкоплечий парень. Асхель знала его — это был слуга по имени Иквар. Ему сопутствовала дурная слава драчуна и обидчика девушек — не мудрено, что Асхель испугалась. Но её до сего вечера Иквар едва замечал, хотя порой она ловила его сальный взгляд. - Проводить? Или вот что — могу на руках тебя донести. - Не надо... - пискнула Асхель. - Я знаю дорогу. Иквар захихикал. - Да полно тебе. Не задирай нос. Мы тут все одним мазаны дерьмом. Асхель плотнее закуталась в плащ и ускорила шаг. Едва ли Иквар осмелится тронуть её, любимицу ваартана Кит’ни’дина, но Асхель хватало мерзких слов слуги, чтобы обмирать от страха: - Я согреть тебя могу. Не беги. Дай тебя обниму. Уже это тебе понравится. А там и в мою каморку заглянешь. Вот разложу тебя там — ух как станет тепло. Буду всю ночь тебя греть, и так, и эдак, и по-всякому. Что скажешь, а? Ваартан не узнает — кто ему скажет? Асхель зажала уши ладонями. Даже в краю, которым повелевали женщины, она оставалась бесправной добычей.***
Кит’ни’дин пришёл в храм, чтобы очиститься перед обратной дорогой, а получилось, как всегда. И теперь, обнимая молодую жрицу, он шептал ей на ушко ласковые слова. Жрица царапала ноготками его спину и сдавленно охала. В полутьме Кит’ни’дин видел только её волосы, рыжие, будто пламя. Потом они ели яблоки и груши, смеялись, болтали о том о сём. Она была хороша, Эйн’тиз, по-настоящему хороша. Под утро Эйн’тиз оседлала его, и он любовался тем, как подпрыгивали её груди. Уснул Кит’ни’дин в объятиях жрицы тогда, когда другие уже приступили к делам. На юге осень не столь заметна. Только чуть-чуть пожелтели да покраснели листья. Ещё не налетели ветра, не начались дожди. Оборачиваясь, Кит’ни’дин ещё долго видел рыжекудрую жрицу. Эйн’тиз улыбалась ему и махала рукой, посылала воздушные поцелуи. Знала бы она, гордая и уверенная в себе, что сейчас он скучает по своей рабыне?.. Грустно улыбнувшись, Кит’ни’дин покачал головой. Но тут же воспрял духом, выпрямился в седле, расправил плечи. Менее чем через полторы седмицы он вернётся в свои владения. Кто ему там откажет?***
- Не надо! Только не снова, нет! Мужчина надсадно дышал Асхель прямо в ухо, пытаясь протиснуться между её сведённых судорогой бёдер. У него было лицо то Кит’ни’дина, то Них’эй’рата, то Иквара. - Разожми ноги, проклятая сука, - шипел он голосом то одного, то другого, то третьего. - Разожми, а то я их тебе сломаю. Тяжело дыша, девушка постепенно осознала, что находится в безопасности, под замком, что никакой мужчина не пытается её изнасиловать. Подобные сны посещали Асхель всё чаще и чаще. После вечернего случая с Икваром сон был так явственен, что на бёдрах ощущались чужие пальцы. Заплакав, Асхель достала из-под подушки большой носовой платок и принялась обтираться. Нужна была вода, но где её взять в середине ночи? Рубаха промокла от пота, но снять её, чтобы повесить сушиться, Асхель не могла, потому что не могла оказаться обнажённой. Возможно, наутро её свалит жестокий озноб, но она потерпит. Потерпит… В дверь постучали. - Эй, красавица, - донёсся приглушённый голос Иквара, - впустишь? Судя по голосу, он был до безобразия пьян. Асхель закричала.***
- Сколько можно?! Хватит! Хватит! Я больше не могу так жить! Камали обнимала рыдающую Асхель, напрасно пытаясь утешить. Плечистые слуги из старших увели Иквара, и правда пьяного в хлам. Тот ещё сопротивлялся, орал, что хочет отведать юного женского тельца, что Асхель он давно заприметил и тут же захотел с ней поразвлечься. Кричал, что не оставит её в покое. - Пусть кричит, - спокойно заметила тогда Камали. - Чем больше наговорит, тем хуже ему будет, когда вернётся ваартан Кит’ни’дин. Асхель выпила из её рук уже три чашечки с каплями валерьяновой настойки, и всё не могла успокоиться. - Тише… Чего ты орёшь? Его сейчас на конюшню да высекут. А потом вернётся хозяин — и конец Иквару, будто и не было никогда такого человека. Ну же, не ори! На Камали уставились безумные глаза. - Я почти каждую ночь… Я вижу их… И хозяина твоего, которого ты так любишь, и его дружка! Ты хочешь, чтобы я не орала? А я не могу не кричать, не могу не плакать! Мне теперь не отмыться до конца дней, ты понимаешь?! Танцовщица подумала, что прекратить это может только одно. - Ну что ты, девочка, - прошептала она, привлекая Асхель себе на грудь, - я тебе не враг, я тебя понимаю. Поцеловав Асхель в макушку, Камали принялась развязывать тесёмки её рубахи. - Ты вся мокрая. Сними это. Ты видишь тут мужчин? Нет? Вот и славно. Раздевайся. Асхель безвольно подняла руки, и танцовщица стянула с неё рубаху, явив на свет небольшие острые грудки и тонкий стан. - Надо кормить тебя лучше, - проворковала Камали. - Кости видать. Всхлипнув, Асхель повалилась на кровать. Камали легла рядом, успокаивающе поглаживая девушку по голове и плечам. Укрыв их обеих одеялом, танцовщица прильнула к обнажённому телу Асхель и тут же почувствовала, как та напряглась. Это был не страх. Камали победно улыбнулась Асхель в плечо, потом осмелилась поцеловать. - Я понимаю тебя,- повторила она, положив ладонь на впалый живот Асхель. - Мужчины порой так жестоки… - Я хочу спать… - Конечно, хочешь, - проворковала Камали, переворачивая Асхель на бок спиной к себе. - И скоро ты будешь спать. Асхель прижала колени к груди. - Ты — не Махи-гай, - сказала она неожиданно рассудочно, даже холодно. - Не пытайся. Камали так и отпрянула. Ну и девчонка! Наивная — а поняла, что… Прикусив губу с досады, Камали отодвинулась подальше. Несколько мгновений спустя Асхель уже мирно спала.