Асхель из дома удовольствий

      Ват’хари, как и её сёстры, не могла быть беззаботной бабочкой, порхающей с цветка на цветок. Хоть она была родом из знатной семьи — и ей находились дела с утра до вечера.       К примеру, бисером вышивать.       Мать это дело жаловала, и дочерей приучила творить красоту.       Но сегодня у Ват’хари всё валилось из рук. Она потянулась к резной деревянной шкатулке, взять тёмно-синий бисер для стрекозиного крыла, и рука замерла у края.       У винаийр старшая дочь наследовала имущество, титулы, ремесло, земли, рабов и не могла выйти замуж. Ей предписывалось обычаем брать мужа, обычно одного из младших сыновей семейства, и с его помощью беречь и умножать достаток и честь своего рода. Вторая дочь детство и юность стояла на распутье: её берегли на случай, если со старшей что-то случится и, если не случалось, она была свободна в выборе — брать мужа или выходить замуж.       Третьи дочери часто замуж выходили. Иногда, как в сказках, за братьев и сыновей тоарзаран. Но чаще за соседей, у которых подрастали младшие сыновья. Ничего дурного в этом не было, тем более Кит’ни’дин Ват’хари давно полюбился, но девушка грустила.       Наступит весна — и она проститься с родным домом.       — Всё развлекаешься?       Ват’хари подняла глаза от шкатулки, из которой так и не взяла бисер, и наткнулась на насмешливый взгляд старшей сестры. Ват’хари вспыхнула, что спичка. Когда-то, в далёком детстве, она и сестра неплохо ладили, но сейчас… Айя’бай возгордилась, как только осознала свою роль. И часто обращалась с Ват’хари как со служанкой — то принеси, это принеси, туда пойди, слушайся меня.       Невыносимо.       — Чего тебе нужно?       Годков пять назад Айя’бай за такую дерзость взяла бы сестру за ухо, но сейчас ограничилась нахмуренными бровями и сложенными на груди руками.       — Ты как со мной разговариваешь? Ну да ладно. Я вот спросить у тебя хочу: каково тебе думать, что ты замуж выходишь?       — А что, — безмятежно отозвалась Ват’хари, — в этом есть что-то дурное?       Айя’бай сморщила тонкий нос.       — Ничуть. Но есть же разница, за кого выходить замуж.       Тут Ват’хари рассердилась:       — Чем тебе плох ваартан Кит’ни’дин? Если вздумала его передо мной оскорбить, то лучше не начинай. Он… приятен мне. Не желаю слышать о нём вздор.       Вздохнув, Айя’бай села на кровать сестры.       — Встань!       — Прекрати. Ты уже не девочка. Тебе семнадцать, моя милая. Пора бы повзрослеть. И твоего драгоценного если кто и оскорбляет, то это он сам.       Ват’хари раздражённо отбросила вышивку.       — Что ты такое говоришь?       — Видела его служанку, которую он с собой привёз?       — Видела. Ну и что с того?       — А то, что вчера вечером он с этой служанкой обжимался в тёмном углу! А потом в комнату для него выделенную повёл.       Ват’хари открыла рот да так и застыла. Когда же до неё дошёл смысл сказанного Айя’бай…       Если мужчине удавалось заделаться хозяином, он редко упускал возможность зажить на широкую ногу. Не торопился брать жену. А довольствовался наложницами и служанок в постель таскал. У того же ваартана Кит’ни’дина наложниц с десяток наберётся, как говорят. Однако ещё никто не возил за собой постельную рабыню, собираясь присвататься.       — Врёшь… — выдохнула Ват’хари.       — Мне нет нужды врать. Твоему положению я не завидую.       Если сестра ждёт её слёз, то ни за что.       Ват’хари снова взяла вышивку.       — Буду женой — отучу. Он всех забудет, когда познает меня. Спасибо, сестра, за предупреждение. А подарок на свадьбу я с него такой стребую, что он разорится.       В ответ Айя’бай только рукой махнула.       Она не поняла, что в душе младшей сестры поселилась тёмная ночь.

***

      В это время другая девушка, которой от жизни не перепадёт ни счастливого замужества, ни богатства, терпела прикосновения к своим бёдрам потных мужских ладоней и влажное дыхание на ухо.       Потом Махитебенге тряпочкой стёрла со своего живота семя и встала, стараясь не смотреть на того, с кем согласилась скоротать ночь.       Звякнули монеты, которые юноша бросил ей под ноги.       — Спасибо за услуги. Теперь уходи. Не хочу, чтобы меня застали абы с кем.       Махитебенге должна была почувствовать удовлетворение, ведь среди монет посверкивало серебро, но на душе кошки скребли. Если в доме удовольствий откажешься обслуживать посетителя, хозяйка прикажет три шкуры с тебя содрать, и ты утешаешь себя тем, что добровольно ты бы не согласилась на такой позор. Сейчас иное дело: Махитебенге сама решала продавать себя.       На улице стоял трескучий мороз. Хуже всего был ветер. Он дул прямо в лицо, а Махитебенге нечем было от него защититься. Если она простудиться, никто не будет её выхаживать. Тот же Эвгах махнёт рукой и скажет, что проще другую девку найти, и ерунда, что второй такой чернявой не найдётся.       Страшный беспощадный волк грыз душу Махитибенге. Отчаяние.       Теперь она думала, стоит ли трудиться. Она слишком приметна. Ей никак не подобраться к усадьбе ваартана Кит’ни’дина. Тем не менее с упорством сумасшедшей девушка собирала деньги, уже не боясь расправы товарищей. Не друзья они ей. Выха и тот смеялся, когда за мелкую провинность Эвхаг приказал раздеть её по пояс и бить палками. Убьют однажды? Что же. Всё лучше, чем ложится под всякого встречного и тосковать при том о любви.       Махитебенге врезалась в кого-то и этот кто-то облил её отборной бранью, но девушка была как глухая.       От правого ботинка начала отрываться подошва, и снег жалил ступню, обёрнутую тряпицей.       Боги, она даже обувь новую не может себе купить, не возбудив подозрений. Видимо, пришла пора рыться на помойках: может, какая привередливая женщина выкинула сапоги.       Деньги нужны для путешествия, которое едва ли состоится.       Свернув на узкую полутёмную улочку, девушка привалилась к стене. Хотелось плакать, кричать, сыпать проклятьями. Из-под ног прыснула мышь. Шевельнулась куча тряпья неподалёку — Махитебенге не хотела знать, кто там находился.

***

      Пока Асхель металась в бреду, не могло быть и речи о дороге обратно.       Кит’ни’дин, хмурый и злой, сидел у кровати рабыни.       Всё-то ему портит эта девка. А оторвать её от сердца нет сил. Даже Камали в лучшие годы не была столь хороша. Кто бы мог подумать, что послушание и обожание приедаются? И вот ты хочешь видеть после себя непокорную необъезженную лошадку, будто вылепленную из снега, которая и улыбается тебе лишь тогда, когда палку занесёшь. Есть у тебя и красота, и сила, и земли с рабами, и красавица-невеста, а тебе мало. Хочешь, чтобы какая-то жалкая рабыня с тебя сапоги с охотой снимала и по своему почину приходила к тебе на ложе.       Кит’ни’дин пробовал целовать Асхель и бесчувственную — всё не то!       Выйдя прогуляться, он никого не застал. Метель выла в кронах, хрипло каркали вороны и синицы клевали рябину.       Рябина и калина — горькие, унылые. Белоснежный их цвет — цвет смерти и забвения, но никак не вечности.       По весне зацветут черёмуха и сирень. Вот они означают жизнь, свет, чистоту… Весной принято брать мужей и жён.       — Хочу восславить эту женщину… Чтобы она признала меня.       На пол, усыпанный цветочными лепестками, падает сперва одна туфля, затем вторая.       Пение рабынь доносится вроде бы издалека, хотя они всего лишь по ту сторону двери. Мужчине, склонившимся над женщиной, не до них.       На полу в хрустальной чаше стынет кровь матери и отца невесты, над которой мужчина клялся в любви к их дочери.       В каштановых, нет, почти белых волосах белые ленты.       У женщины, лежащей на белой простыне, лицо Асхель.       Размечтавшись, Кит’ни’дин не заметил приближения Ват’хари.       — О чём задумался, мой жених?       Кит’ни’дин опомнился лишь тогда, когда невеста взяла его под руку.       — А, это ты. Извини.       — Прогуляемся? — спросила девушка, прижимаясь к его плечу и умильно заглядывая в глаза.       — Отчего бы нет?       Ват’хари крепче стиснула его локоть.       — Может, тебе скорей надо вернуться к своей рабыне. Болеет же, бедная, как она там без своего господина…       Кит’ни’дину стало тоскливо. Что, если невеста знает обо всём?       Знает… О небеса, за что? Откуда женщинам всё становится известно?       — Я с ней оставил одну из ваших служанок.       — Хорошо, что ты заботливый и рассудительный хозяин. Имущество требует догляда да ухода, а живое — тем более. С таким мужем, как ты, я не буду знать бед.       Ват’хари желает, чтобы он застыдился.       Не выйдет.

***

      К концу следующей седмицы все разговоры в городе были только о предстоящей женитьбе ваартана Кит’ни’дина, который славился тем, что всем девушкам и женщинам отказывал год за годом.       Единственный ребёнок у матери, он унаследовал земли и состояние. Разве удивительно, что он не хотел жениться?       Да вот женится по весне.       От этой новости у Махитебенге сладко заныло в животе. Теперь ей не обязательно ехать к ненавистному в глушь. Он приедет сам — искать подарок невесте. В своих лесах он разве что медвежьи да волчьи шкуры добудет.       Если судьба будет благосклонна, то их пути пересекутся, и Махитебенге не станет мешкать.