Асхель из дома удовольствий

      В первый раз Асхель и Камали проснулись под пение птиц и звон капели. И поняли — весна взяла свои права.       Первая встала с господских перин, вторая с голых досок, присыпанных соломой, из-под сшитого из множества кусочков, плохо греющего одеяла. Господин был навсегда потерян для Камали, поэтому она сама себя обрекла на затворничество в дальней, заброшенной части усадьбы.       Асхель, хоть и не сумела изжить обиду на былое, от души жалела Камали и считала, что танцовщица лишилась рассудка.       Они не больше, чем рабыни: захочет хозяин — приласкает, захочет — вышвырнет. Чего им делить? За что злиться друг на друга? И чего ради так себя мучить?       Со дня на день переступит порог дома невеста ваартана Кит’ни’дина.       Потому-то Камали всё бледнее и бледнее, оттого-то из глаз её не исчезало затравленное выражение. При виде неё Асхель представляла раненую лань, которую жестокий охотник не пожелал добивать и оставил медленно умирать на снегу.       Не так давно ваартан, будучи пьяным, обмолвился при Камали, что желает подарить Асхель жемчужное ожерелье. Камали тогда побледнела как смерть и убежала.       Асхель пристала к старшим слугам: что, почему да как.       На заре времён Богиня прогуливалась вдоль моря, омывающего южный берег нынешней тоарзараниз Кватар, и, любуясь красотой сотворённого Ею мира, обронила слёзы в пышную пену на гребешках волн. Слёзы смешались с пеной — так появился жемчуг, который и ныне добывают бесстрашные ныряльщики. Ни рубины, ни сапфиры, ни бирюзу, ни малахит винаийр не ценят так, как жемчуг, потому украшения из него дарят лишь любимейшим из любимых, без кого хоть сразу ложись в могилу. Порой даже какие-нибудь не самые бедные крестьяне — кровь из носу, в города на заработки собирались, чтобы хоть одну жемчужину суметь купить да подарить невесте.       Это дело одно. А тут знатный винаийр своей рабыне хотел ожерелье из жемчуга преподнести! То ли святотатство, то ли придурь, то ли правда великая любовь, кто поймёт?       Асхель не верила такой любви, после которой на плечах и бёдрах остаются синяки и следы зубов, а на подушке остаются вырванные волосы, за которые тебя хватают, когда ты, плача, пытаешься соскочить с ложа, чтобы бежать, куда глаза глядят, хоть в лес, к волкам на клыки.       Пусть ваартан Кит’ни’дин, если совесть позволит, своей невесте в дар преподнесёт жемчуга.       Камали и Асхель не знали, какой такой дар ваарта Ват’хари стребовала с их хозяина, раз Кит’ни’дин каждый день ходит хмурый, обдумывая, как бы всё устроить. Его усадьба на Севере, а подарок лучше всего искать на Юге. Неужели ему предстоит длительное путешествие? Или в ближайшем городе можно найти?       Уж не то самое жемчужное ожерелье ваарта Ват’хари попросила. Докажи, мол, жених, что любишь больше жизни, больше солнечных дней, столь же сильно, как родную землю.       Асхель наступила на чистый, вчера выпавший снег, а когда убрала ногу, то след затопила вода. Внизу жаждущая пробуждения земля, тугие завитки трав и стрелки подснежников.       Душу девушки переполняла радость: завтра ненавистный хозяин уезжает. Она ещё не знала, что ваартан возьмёт её с собой.

***

      Впервые за много седмиц Асхель заглянула в молельню, и увидела Камали, стоящую на коленях перед статуей Богини.       Почувствовав присутствие, Камали обернулась. На Асхель взглянули тёмные, полные отчаяния глаза. Губы танцовщицы дрожали, по щекам пролегали дорожки слёз.       Асхель ожидала поношения, но Камали прошептала:       — Мне дурно… Чувствую: не будет нашему ваартану от поездки добра…       Асхель осмелилась подойти к ней.       — Ты спишь хоть?       — Рада бы. Да сон нейдёт.       Асхель захотелось надавать Камали пощёчин, схватить за плечи и потрясти хорошенько: очнись, что ты с собой делаешь, он не стоит того! Вместо этого девушка спросила:       — А почему ты стоишь на коленях перед богиней винаийр? Ты богов своего народа помнишь, я знаю.       Камали вновь повернула лицо к статуе.       — Именно потому, что она — их божество. Пусть оградит одного из своих сыновей от беды.       Асхель недоверчиво усмехнулась.       Камали правда сошла с ума…       Шёл снег. Слипшиеся хлопья падали и падали с тёмно-серого неба.       — Как трудно её жалеть, — сказала Асхель небу. — Почему?       Не получилось из них подруг, и не получится.

***

      Лес был владением ваартана Кит’ни’дина, четыре человеческих деревни и плодородные поля. В городе же он был только гостем. Тем не менее, многие знали его в лицо, что не могло не льстить, да жила родня: двухродная сестра со своей семьёй — владелица всех книжных домов.       У неё он и гостил.       Но не наслаждался, а голову ломал, думая, где искать невесте подарок.       Отдохнуть, а после отправиться на Юг, в столицу?       Любой знатный винаийр, прибывая в столицу, обязан был навещать тоарзаран, чтобы заверить своё почтение и преданность. Вот у кого можно попросить помощи. Не он ли, Кит’ни’дин, пронзал сердца мятежников и предателей, не он ли послужил своим мечом владычице Эдир’хан, себя не жалея? Он! Тоарзаран не откажет своему верному слуге.       Но для начала стоит поискать подарок здесь. Всякое бывает.       Хотя двухродная сестра покачала головой и сказала, что едва ли.       Задала ему задачу Ват’хари, нечего сказать. Понятное дело, из мести. Она ли сама увидела его с Асхель или кто другой доложил — теперь голова болит. А казалась готовой простить всё влюблённой простачкой. Не ласку получавший от матери, а поношения и побои, Кит’ни’дин недолюбливал женщин и сторонился их, понимать не желал. А понимал бы, небось всего этого не случилось.       Пока дни были один другого хуже: пасмурно, и то снег, то дождь, то дождь со снегом. И краешка солнца Кит’ни’дин не видал.       Но вот распогодилось.       Когда на лицо проснувшегося Кит’ни’дина лёг солнечный луч, он решил — пора!       Ему, воину, не доставляло удовольствия трястись в овилене. Кит’ни’дин предпочитал коня. И останавливаться возле всякой лавки, открывать дверцу, спускаться по ступенькам ему не нравилось.       Ещё меньше ему бы понравилось узнать, что сейчас происходит в усадьбе.       Там, в своей комнатушке, Камали металась из угла в угол, сжираемая дурным предчувствием. И плакалась, что не имела права даже упрашивать своего господина не уезжать.       Кит’ни’дин посмеялся бы. Назвал бы страдания Камали рабскими предрассудками. Девичьей придурью. А даже если и поверил бы… Он любую опасность встретит грудью.       Но Кит’ни’дин искал подарок своей невесте, ничего не боясь.       Кто здесь может захотеть причинить ему вред? Разве что Асхель, улыбавшаяся ещё меньше обычного.

***

      Ради пользы дела Махитебенге снова подружилась с Вихой. Шустрый мальчишка крыской или тараканом проникал везде, ловко воровал, любовно собирал сплетни — и за бесплатно, удовольствия ради, но если пообещать ему денежку, так покажется, что он само солнце достанет.       Трогая покрасневшее, опухшее ухо, Виха поминал Эвхага последними словами.       — Видишь? Вот как радоваться чужим бедам, — ввернула Махитебенге. — Сперва ты смеёшься, глядя, как другого бьют, потом другой смеётся, глядя, как бьют тебя.       — Ты ещё… — Виха обиженно надулся.       Махитебенге швырнула ему монетку. Мелкую, но серебряную.       — Что узнал? — спросила вроде бы спокойно, однако перехватило дыхание и щекам сделалось жарко.       Виха поймал монетку и на его грязном лице отразился бешеный восторг.       — Завидую я тебе, Махи. Умеешь деньги добывать.       — Что узнал? — повторила Махитебенге.       Дай Вихе волю, и он до ночи будет болтать о чём угодно, но не о деле.       — Во-первых, твой дорогой дружок-вражок остановился у родственницы. Слушай… Вот ты умеешь читать?       — Нет! — раздражённо ответила Махитебенге.       — Я тоже нет! Так вот, родственница его всеми книжными домами, всеми книжными лавками владеет.       Девушка закатила глаза.       — Чем мне это поможет?       — Ничем, — удивился мальчишка. — Просто говорю. Так вот: живёт он у неё и носа не кажет. Я болтовню-то всю слышу: страсть как хотят его видеть. Тоарзаран, мол, ему признательна за рвение и доблесть, как на такого не посмотреть.       — Да, как… — процедила сквозь зубы Махитебенге.       — Не волнуйся ты. Узнаю, что он куда-то собирается — тотчас доложу тебе! Только… это. Ещё одна серебряная монетка тогда будет?       Махитебенге оскалилась.       — Две будет! Только одну доставать будешь из…       Выха принял её слова за удачную шутку, и визгливо рассмеялся.       Солнечный день, тот самый, когда Кит’ни’дин решил искать невесте подарок, наступил, и Виха, задыхаясь, кинулся Махитебенге мало ли не в ноги.       — Такое было! — закричал мальчишка. — Ну такое!       Махитебенге не дала ему упасть и расшибить нос.       — Что такое? Говори!       Увидя выражение её лица, Виха даже испугался.       — Ну ты чего… Будто живого мертвеца увидела.       — Ты говори… — уже спокойней попросила девушка. — Чего там?       — Я его видел! Видел! Из дома родственницы выезжающего в овилене. И по бокам два телохранителя скакали. При мечах и кинжалах, ух!       Махитебенге схватилась за стену, потому что перестали держать ноги.       — Он на рынок, наверное, — пролепетала она. — Да, точно, сперва туда — там все диковинки есть… Веди меня, Виха!       Мальчик замялся.       — Как ты собираешься к нему подобраться? Говорю же: телохранители при нём! Вооружённые!       Махитебенге схватилась за голову.       — Это уж дело моё.       В первый раз на её памяти Виха стал серьёзным.       — Смерти ищешь?       Девушка не ответила.