Какузу никогда не видел ничего подобного. Слишком иррационально и необъяснимо, и казалось, будто даже в воздухе вокруг собирается какая-то неприятная незримая мгла, липкими пальцами забирается под кожу, заставляя паниковать и бояться. Какузу, конечно, не паниковал и не боялся. Но доля тревоги все равно пробралась в одно из сердец, оно сбивалось с ритма несколько раз, неприятно отдаваясь ударами в другие.
Это определенно не техника – Хидан не использовал ни печатей, ни свитков – так откуда же берется его бессмертие? За пару дней Какузу здорово наслушался про его религию и ни капли в нее не верил. Но сейчас, глядя на то, как Хидан упрямо не умирает от точечно пробитого насквозь сердца, волей не волей, он задавался вопросом – как, черт возьми, это работает. Будь у него шанс, стал бы он сам терпеть свою технику, или не отказался бы от подобных способностей? Должна же быть за это какая-то плата?
Закатывая глаза, Хидан изящно упал на спину, вытянул руку вверх и замер, беззвучно читая свои молитвы. Его жертва, по совместительству многомиллионная добыча для Какузу, умерла довольно быстро – шиноби совершенно не ожидал подобных выкрутасов. Отчасти, это было удобно – никакой мороки, можно атаковать в лоб кого угодно, Хидану плевать, он терпит любые повреждения и только сильнее злится, распаляясь и агрессивно бросаясь в бой. Но с другой стороны, ждать, пока чертов жрец нажрется чужой боли и агонии, прочитает все дурацкие молитвы и вернется в реальность из своей нирваны – нещадно бесило. Разговаривать на эту тему, впрочем, не хотелось. Разговаривать вообще не хотелось, тем более с полоумным верующим.
Тем не менее, Какузу обнаружил существенный плюс – после ритуала Хидан молчит, и довольно долго, очевидно, насыщенный религиозным экстазом – он идет, разглядывая пейзажи вокруг, глупо улыбается и насвистывает что-то. На самом деле, Какузу не мог видеть полной картины: хоть Хидан и молчал, он сверлил глазами спину идущего впереди напарника, его взгляд становился хищным и зловещим, будто он тщательно продумывал, как и когда вонзит в эту спину свою черную ритуальную иглу. Это временное помешательство выходило за границы его контроля, ему просто хотелось об этом думать, и он думал, не осознавая природы этих мыслей и не отдавая себе отчета.
Добравшись до пункта обмена, Какузу оставил Хидана ждать на улице, во избежание тонны глупых вопросов от всех сразу. Ему даже не пришлось торговаться, добыча из новых, цена стабильна, и приемщик только присвистнул, высказывая одобрение, что тело в полной сохранности и отлично узнаваемо. Выходя из двери на ярко освещенную солнцем улицу, пересчитывая полученные деньги, он краем уха слышит разговор. Хидан трындит с каким-то шиноби – его лицо Какузу знакомо, он один из сотрудников этого пункта – но внимательным взглядом Какузу замечает, что жрец медленно тянется рукой к косе. Какузу оказывается рядом предельно быстро и хватает Хидана за запястье, сжимая, возможно, слишком сильно.
- Не смей, - злобно шепчет он Хидану на ухо, и кивает удивленному шиноби. Тот залипает на полуслове, но Какузу многозначительно кивает ему снова, и до него, наконец, доходит – он поспешно кланяется и уходит в сторону двери.
Хидан дергает свою руку, вырывая из чужих пальцев, хмурится и поворачивается, звеня серебристой цепочкой амулета. Он не высказывает недовольства – вообще ничего не говорит – но в его глазах веселая издевка, будто ему совсем не обидно, что Какузу его остановил, напротив, в следующий раз он сделает так, что Какузу не успеет, и утрет ему нос своей выходкой.
Вместо долгих нравоучений Какузу просто решает добраться до убежища без остановок. Никаких лавок и еды, никаких привалов, и неважно, как сильно будет ныть Хидан, пусть останавливается, отстает, плевать совершенно. Нельзя сказать, что первое задание выдалось невыносимо тяжелым или затратным – Какузу думал, что все будет куда хуже, с таким-то напарником – но есть куда стремиться. Например, к благословенной и прекрасной тишине.
До убежища осталось совсем немного, но Какузу чувствует что-то странное. Пейн, конечно, позаботился об огромном количестве защитных печатей и барьеров, невидимых неподготовленному глазу, но прямо сейчас, где-то в глубине леса, этот барьер пытались снять. Неизвестно, есть ли в убежище кто-нибудь, чувствует ли кто-то это кроме него, но он не раздумывая прыгает в чащу леса, намереваясь найти непрошенных гостей. Если они нашли печать от барьера - они, ожидаемо, весьма сильны и подготовлены, так что расслабляться не стоит.
Хидан не сразу замечает, что остался на тропе один – так сильно задумался, что упустил момент. Он слышит треск ветвей, шорох листьев, и следует на звук, зовя Какузу что есть сил. Тот внезапно оказывается рядом и зажимает Хидану рот рукой. В нос ударяет запах чего-то едва уловимого, но смутно знакомого – кажется, так пахнут сургучные печати для писем и свитков – смолой и древесиной.
- Группа шиноби пытается снять наш барьер, - тихо объясняет Какузу, убирая руку, - Так что прекрати орать и приготовься, застанем их врасплох.
Хотя Хидан своим криком уже наверняка навел шороху и врасплох уже не получится. Какузу недовольно цокает языком и косится на Хидана, чувствуя всплески чакры – значит, об их присутствии уже знают.
Они приближаются, слышат голоса и чувствуют чужую чакру – около шести шиноби песка – и что они здесь забыли, так далеко от своей страны? Какузу оценивает обстановку, сидя на ветке высокого густого дерева, Хидан сопит рядом, поглаживая рукоять косы. Его глаза приковывают взгляд – Хидан выглядит ни на шутку серьезным и собранным, глаза как звериные, следят и рассматривают, сейчас он и правда похож на хладнокровного убийцу, каким его и могло бы рисовать воображение. В какой-то момент Хидан чувствует на себе внимание Какузу и поворачивается, наклоняя голову – взгляд моментально меняется, и он смотрит вопросительно и слегка наивно, будто его поймали за каким-то неподходящим ему занятием.
- Я могу убить их всех сам, - губы кривятся в хитрой улыбке, - Ты прикрой просто, лады?
Он даже не дожидается ответа, раскручивает косу в руке и прыгает вниз, прямо за спины шиноби, которые, в целом, знали, что им грозит опасность, но совсем не ждали, что она свалится им практически на голову. Какузу вздыхает, но решает дать этому неугомонному волю – заодно посмотрит, на что он способен в бою не с одним, а с несколькими противниками. И первое время это его не разочаровало, даже загипнотизировало – Хидан ловко и изящно уворачивается, управляясь с тяжелой косой, будто та не тяжелее тонкой веточки. Пользуясь внезапностью своего появления, он убивает сразу двоих, наотмашь снося им головы, улыбается и радуется, словно это приносит ему такое искреннее удовольствие, как праздник в честь дня рождения. Какузу даже расслабляется, думая, что его помощь не пригодится вовсе, но ситуация быстро выходит из-под контроля, расстановка сил меняется моментально – шиноби группируются, оставляя одного из них на растерзание, как приманку, и проводят быструю атаку, путая Хидана в песке и, подобно его любимому приему, так же отрубают ему голову острым лезвием длинного меча. Их осталось трое, и справиться с ними для Какузу не представляет особых проблем – они не знают о его присутствии – но на миг сосредоточенность теряется, потому что рефлекторное чувство потери внезапно всплывает в горле мерзким горьким привкусом.
Не желая тратить лишнее время, Какузу выпускает маску, молния быстро испепеляет их всех, не успевших даже понять, что за ворох черных нитей обрушился на них сверху. Слепящая глаза вспышка на долю секунды освещает все вокруг и наступает вязкая тишина, пропитанная дымом и гадким запахом горелой плоти.
Какузу смотрит на лежащее на земле тело Хидана, вслушивается в тишину, и думает, что, неужели, вот оно – слабое место? Ведь бессмертия не бывает, у всего есть предел. Он уже собирается уйти, бросив незадачливого – очередного – погибшего напарника здесь, но тело поднимается, садясь, и тянет к нему руки. Какузу теряется, не понимая, что должен сделать и что вообще думать по этому поводу. Он протягивает руку, не совсем отдавая себе отчета в том, что делает, подцепляет длинные пальцы, позволяя им ощупывать его ладонь, и замирает. Мысль, быстрая, что та молния, мелькает в сознании – без головы Хидан абсолютно прекрасен и молчалив, а кожа его такая странно мягкая, будто и не держит он в руках тяжелую грубую косу, своей рукоятью стирающую подушечки пальцев до крови.
- Какузу, ты чего там завис? – откуда-то из-за деревьев доносится взволнованный голос, и Какузу отмирает, отдергивая руку. Надо же, Хидан не потерял способность мыслить и говорить, несмотря на отсеченную голову.
Приходится лезть в густой кустарник, чтобы найти болтливую голову, ориентируясь по голосу. Какузу поднимает ее, обхватив по обе стороны лица, и держит на вытянутых руках перед собой, хмуро глядя в малиновые глаза.
- Просто верни меня на тело, надо будет подождать, пока голова прирастет, - просит Хидан, подмигивая.
А как Хидан справлялся, когда был один? Или ему никогда не отрубали головы? У Какузу, конечно, есть способ получше, но он молчит, и идет к телу, снова умильно тянущему к нему руки. Выравнивает голову на шее, и выпускает из руки черную нить, бесцеремонно начинающую пришивать оторванную часть к телу, пронизывая кожу и ткани весьма болезненно. Хидан от боли кривится, но чувствует, что происходит, и округляет удивленно глаза.
- Чувак! Боже, это же идеально, – Хидан даже дергается, не в силах сдержать восторга, но тут же болезненно шипит, когда Какузу прикладывает усилия, чтобы удержать его беспокойную голову на месте, - Так я буду заживать быстрее, только не мог бы ты пришивать чуток аккуратнее, чтоб не так больно–
- Не мог. Радуйся тому, что имеешь, - ворчит Какузу, мысленно, впрочем, с Хиданом соглашаясь – дуэт получается и правда идеальный.
- Лады, радуюсь тому, что имею тебя, - серьезно отвечает Хидан, но тут же начинает ржать, заставляя птиц вспорхнуть с веток от резкого звука. Какузу сжимает руку, чуть не выдирая седые волосы с затылка, останавливает нить и смотрит в глаза напротив так злобно, что если б мог, точно прожег дыру во лбу.
- Давай проясним раз и навсегда. С технической стороны наши способности сочетаются идеально, но на этом – всё. Мне не нужны твои разговоры, твое мнение и глупые шуточки. Мне плевать на тебя, и твои просьбы. И больше никогда не бросайся вперед без четкого плана – сшивать твое чертово тело мне может однажды надоесть.
Хидан заткнулся моментально, внимательно глядя в ответ. И можно подумать, что он осмысливает сказанное, что злится или обижается, но нет – он все-таки совсем не такой дурак, каким кажется – он не спеша анализирует и понимает, что Какузу говорит не совсем то, что думает. Какузу намеренно строит вокруг себя стены, окружая их колючим кустарником из обидных слов и холодных взглядов – что-то в нем не так, что-то он скрывает и пытается избавиться от назойливого внимания. Хидан хмыкает от сделанного вывода, но для Какузу это выглядит как согласие с его словами.
Какузу обводит глазами сделанную работу – шов получился аккуратный, хотя он не особенно старался. Ворот Хиданова плаща оборван, придется заменить, и Какузу трет рукой глаза от неоднозначных чувств, бурлящих где-то в глубине груди.
В убежище никого не оказалось – никто еще не вернулся со своих заданий, так что становится ясно, почему никто не реагировал на такую грубую попытку снять барьер. Какузу тащится к своей комнате, ему еще нужно составить отчет, пересчитать средства, все зафиксировать, а он уже чувствует себя странно уставшим. Это все Хидан, думает он, чертов энергетический вампир.
Хидан медленно идет за Какузу, и вовремя останавливается, чтобы вспомнить, где же дверь в его комнату. Не помешало бы от крови отмыться, грязи и зелени травы, и он бросает на пол косу, сбрасывает плащ и надеется, что теплая вода хоть немного позволит отвлечься от боли в ране. Ему, честно говоря, боль не приносила такого уж большого удовольствия вне ритуалов, как в их процессе. Одно дело, когда, связываясь с жертвой, делишь ее агонию на двоих, чувствуешь боль и панику чужого сердца, но знаешь, что она не твоя, знаешь, что не умрешь и лишь кровь зальет глаза, как чужие слезы. Но если боль приходит извне, если тело страдает от чужих рук, от оружия или стихии – ощущения совсем другие, близкие к ощущениям обычных людей, но приправленные скупой тоской по невозможности отдаться этой боли целиком, закрыть глаза и никогда не открывать. Он уже забыл, сколько он живет – его никто никогда не спрашивал, а он не имел необходимости считать дни и годы. Воспоминания свежи в памяти, будто только вчера он ушел из родной деревни, ни оставив там камня на камне, а сколько на самом деле прошло времени, он не имел представления. Иногда это давило, особенно в то время затворнического одиночества, зато сейчас он думает об этом все реже. Потому что больше не один.
Какузу сидит за бумагами, сосредоточенно ведет подсчеты, наслаждается тишиной и любимым занятием, теребя пальцами пачку драгоценных бумажек. Его слух улавливает шум воды, и он вспоминает, что не один в убежище, как раньше. Это непривычное и неуместное ощущение, будто завел собаку, но не успел еще к ней привыкнуть.
Ветер дует из окна, шуршит бумагами и задувает свечу на столе, Какузу чувствует какую-то совершенно дикую усталость, сосредоточиться становится все труднее, цифры бегают по строчкам, не давая себя посчитать. Он откидывается на спинку стула и снимает капюшон с маской, трет виски, пытаясь привести себя в чувство, но глаза неумолимо закрываются, и он решает сдаться, подремать немного, чтобы вернуться к своему занятию чуть позже.
Хидан шлепает босыми мокрыми ногами по холодному полу, выходя из душа. Накидывает грязный плащ, не заботясь о нелепости подобного поступка, и выходит из комнаты. До возвращения Пейна заняться нечем, а в пустом убежище до ужаса скучно. Это одно из убежищ в стране Травы, удобно расположенное не так уж далеко от основного, в стране Дождя, но опасно, из-за границы со страной Огня. И здесь невероятно скучно – до ближайшего поселения полдня пути пешком, и Хидан было подумал дойти до него, в поисках хоть какого-то развлечения, но в голове само по себе рисовалось недовольное лицо Какузу, который – нечего и сомневаться – не сдвинется с места без четких указаний Пейна и его никуда не пустит.
Вспоминая о Какузу, Хидан направляется к нему. Он прекрасно помнит о его словах, осознает, что, пытаясь победить свою скуку, он только разозлит вредного напарника, но ничего не может с собой поделать. В конце концов, это его хотя бы веселит. Он осторожно открывает дверь, уже ожидая недовольного ворчания, но ничего не слышит. Тишина, только ветер сквозняком врывается в коридор из-за открытой двери. Хидан видит Какузу, откинувшегося на спинку стула и сложившего на груди руки, очевидно, спящего, и подходит ближе, заглядывая в журнал и бумаги на столе. Какузу добрался только до половины отчета, и, судя по всему, поддался своей усталости, не закончив начатое. Хидан переводит взгляд на его лицо – такое хмурое даже сейчас, когда он спит – брови сводятся к переносице, на носу едва заметные морщинки пересекают его от глаза до глаза, и все равно он выглядит хоть немного спокойнее, чем всегда. Волосы спутанно спадают на плечи и за спину, открывая взгляду шрамы, и Хидан даже немного нагибается, чтобы рассмотреть их получше. Они идеально ровные, симметрично пронизанные черными нитями, подобными тем, которыми пришита сейчас его голова. Снова зудит в кончиках пальцев желание дотронуться до нитей, но Хидан борется с ним, касаясь тех, что в его шее. Ощущение чего-то строго секретного так и маячит перед глазами, будто мелкие мушки, ему кажется, что он наблюдает за каким-то редким явлением, которого никто никогда не видел, и, боясь спугнуть, отворачивается, слегка мотнув головой.
Его взгляд снова падает на бумаги на столе, он берет журнал в руки, вчитываясь в строки и цифры на них. Ему понятна логика вычислений – он сам не знает, почему – но он знает, что делал Какузу, и мог бы доделать отчет за него. В голове совсем не возникает мысли, как Какузу к этому отнесется, но, за неимением лучшего занятия, Хидан берет перо и начинает быстро вписывать цифры, считая и складывая их в уме. Его этому никто не учил, он просто понимает сам, и сейчас кажется, будто он делает что-то полезное, позволяя напарнику отдохнуть. Может, надеется на какую-то благодарность, еще не до конца понимая, с каким человеком связала его судьба.
--
За окном уже стемнело, и у входа в убежище послышался шум. Хидан, сидящий в столовой и потягивающий уже третью чашку чая, вытягивает шею, прислушиваясь. Наконец-то, видимо кто-то еще вернулся. В коридоре гремит брошенный на пол мешок с чем-то металлическим, один голос не прекращая ворчит с нотками недовольства, по полу будто что-то с заметным усилием тащится, шурша и громыхая.
В дверном проеме показывается недовольный блондин, с ходу направляющийся к полкам со съестным, совершенно на Хидана не обращая внимания. Точнее, он вообще не заметил, что здесь кто-то есть, настолько был занят своим ворчанием.
- Йо, - зовет его Хидан, развалившись на столе.
- О твою-то мать, - блондин чуть не подпрыгивает на месте, роняя пачку сушеных водорослей, - Че ж ты так пугаешь, м!
Хидан усмехается, вспоминая, что парня, кажется, зовут Дейдара – ему Кисаме говорил – и он тоже довольно взбалмошный тип. И уж точно очень громкий, не в пример своему тихому и спокойному напарнику Сасори. Что-то это напоминает…
- Чего недовольный такой? – спрашивает Хидан, чтобы просто хоть что-то спросить, потому что от скуки уже мухи дохнут.
- Сасори опять завел свою шарманку про вечное искусство, чтоб его, м, - бубнит Дейдара и усаживается рядом, открывает пачку и начинает хрустеть пластинками сушеной морской капусты, - Знает же, что я бешусь от этой херни, а все равно каждый раз одно и тоже.
- Он хотя бы с тобой разговаривает… - Хидан кладет голову на вытянутые по столу руки, вдруг ловя какую-то волну банальной тоски.
- М. Ну с Какузу-то да, о чем говорить, о бабле только, - соглашается Дейдара, кивая.
- Он меня вообще ненавидит походу, постоянно как не–
- ХИДАН! – громкий крик набатом прокатывается по стенам, и оба вздрагивают на своих местах от неожиданности.
- Ну почему же, вот это просто наполнено любовью и обожанием, м, - издевается Дейдара и смеется, рискуя подавиться горстью морской капусты. Он кивает головой на дверь и хлопает Хидана по плечу, мол, иди давай, не накликай беду.
Причина, за которую Хидан рискует огрести, ему вполне известна. Он правда надеялся на благодарность? Он что, пятилетний? Что за наивность – он проводит рукой по лицу и заходит в комнату Какузу, выжидающе пялясь на него.
- Это что? – Какузу держит в руке заполненный журнал, закипая от злости. Ну чистая мегера – волосы растрепались, глаза готовы испепелить взглядом, только пикни.
- Ну ты уснул, - Хидан проводит по волосам пальцами, зарываясь в них, - Я просто помочь хотел.
- На проверку я потрачу больше времени, чем делал бы это сам! – Какузу бросает журнал на стол, бумаги разлетаются в стороны, свеча падает, и он резко выбрасывает на нитях руку вперед, хватая Хидана за горло. Тот цепляется за чужую руку пальцами, и ему больно – рана еще не зажила окончательно, кожа кое-где начинает рваться снова, и хочется скулить от такой необоснованной агрессии.
Какузу подходит, возвращая руку на место, но не разжимает сильных пальцев на бледной шее. Он видит и чувствует, что рана снова начала кровить, и он рискует испортить собственную работу – а переделывать он ненавидит больше всего на свете, так что предпочитает Хидана все-таки отпустить.
- Если я найду хоть одну ошибку, я разорву тебя на части, идиот, - рычит он, подходя вплотную. Хидан не реагирует – он знает, что ошибок нет – но ему все равно немного обидно, он смотрит молча, досадливо кусая щеку изнутри и сдвигает сердито брови.
- Если не найдешь ни одной – с тебя жратва в любой ближайшей забегаловке, - твердо заявляет Хидан, не боясь снова получить за свою наглость. Между ними снова скачет напряжение – еще немного, и заискрит – Какузу устало прикрывает глаза и вздыхает, молча уходя к столу. Стоит понимать, он согласился? Хидан выдыхает облегченно и уходит, громко захлопывая за собой дверь.
И откуда только столько упорства, зачем он постоянно и так неосознанно нарывается? Вопрос не находит в душе отклика, никаких ответов, только сомнение в собственном здравомыслии – ему никогда не было дела до других людей, но теперь ему не дает покоя по крайней мере один.
--
Руки обхватывают голову, глаза неверяще замерли, вглядываясь в строчки, выведенные аккуратным почерком. Ни одной чертовой ошибки. Какузу не понимает, как это возможно, и абсолютно не понимает, как ему это теперь признать. Он убил кучу времени на дотошную проверку, стараясь не отвлекаться на болтовню и смех, доносящиеся из столовой, и теперь чувствовал себя совершенно разбитым.
В расчетах нет ошибок.
Кроме одной – его личной ошибки. Недооценил, настолько разучился контактировать с людьми, что ожидает от них только лишь глупости и разочарований. Он не привык давать вторых шансов, не привык извиняться и признавать собственные огрехи, но этот чертов жрец вынуждает его жить иначе, рушит стены и врывается со своей обезоруживающей непредсказуемостью. Никакой тактики и стратегии поведения, одни эмоции и инстинкты, и это так глупо. Какузу опускает голову на сложенные на столе руки, без сомнения бессильный в попытках как-то рационализировать происходящее. В голову лезут воспоминания тех времен, когда он и сам был таким же – живым, чувствующим, умеющим творить что-то неразумное и безответственное, но те времена давно позади, и возвращать их не было никакого желания. Но они возвращались сами, воплощаясь в этом нелепом жреце, полной его противоположности, вечно живом и полным громких слов, как хлопушка с бесконечным конфетти.
Какузу сжал зубы от безысходности – нужно встать, позвать Хидана и признать свои обвинения беспочвенными. Нужно. Ноги и руки двигаются, как засохший от старости механизм, покрытый ржавчиной, и Какузу не удивился бы, услышав мерзкий скрип металла. Он открывает дверь и зовет Хидана снова, уже не так громко и требовательно, надеясь, что в этот раз тот его вообще не услышит. Но слух у жреца чуткий, он быстро откликается и возникает напротив, и ему бы выглядеть самодовольно и гордо, но его лицо не выражает практически никаких эмоций, а глаза спокойны, как море в штиль.
- Пойдем, - только и произносит Какузу, так и не сумев подобрать слова. Хидан и так все понимает, закрывает глаза и улыбается, поднимая руки вверх.
Чтобы не тащиться до поселения пешком пол ночи, Какузу даже решается использовать перемещение к одной из группировочных точек на окраине леса у деревни. Хочется быстрее разобраться с этой досадной ситуацией и больше к ней не возвращаться, забыв, как страшный сон. У жителей сегодня выходной, на улицах горят яркие разноцветные фонарики, в деревню, судя по всему, приехала небольшая кочующая ярмарка – народу много, все рады отвлечься от трудовых будней и поглазеть на диковинные товары и странные блюда из других стран.
Хидан вертит головой, стараясь не встречаться ни с кем взглядом – он знает и видел подобные ярмарки, в его родной деревне такое происходило почти каждый день, чтобы развлекать чертовых туристов. Это напоминает ему о его «прошлой жизни», и он прячет взгляд, глядя себе под ноги. Знал бы, что здесь такая шумиха сегодня, ни за что бы не решился сюда идти – все раздражало, эти голоса и улыбки, гам торгующихся купцов, снующие туда-сюда дети. Он замечает краем глаза не особо выразительную вывеску небольшой кафешки, решает, что там наверняка не будет таких толп, и тянет Какузу за рукав, открывая дверь. Перед глазами небольшой скудно освещенный зал, всего пара человек сидит за столами, не обращая на них совершенно никакого внимания, а за стойкой невысокий сухой старик протирает стаканы. Пахнет, впрочем, необычайно вкусно, а для Хидана кроме этого сейчас ничто не имеет особого значения.
Замечая, что официантов здесь не предполагается, он подходит к старикану за стойкой и начинает расспрашивать, чем тут можно поживиться. Какузу залипает взглядом в седую макушку – происходящее кажется ему какой-то нелепицей, но на самом деле все не так плохо, как могло бы быть. Он совсем не ожидал, что Хидану тоже неприятна вся эта толкотня на улице, и он выберет такое маленькое камерное заведение, вместо крупного ресторана с красавицами-официантками и болтливым хозяином.
Заказав все, что ему хотелось, Хидан направился к столику в самом углу. Только сейчас Какузу заметил, что Хидан даже косу с собой не взял – наверно уверен, что случись какая неприятность, Какузу сможет справиться со всем самостоятельно. Опрометчиво, но, все же, немного льстило.
- Блядская ярмарка, - ворчит Хидан, усевшись на диванчик и глядя в окно, - Толпа придурков, язычники, все как один.
- Я думал, тебе нравятся подобные развлечения, - ненавязчиво отвечает Какузу, удобно усаживаясь напротив и откидываясь спиной на спинку.
- Нихрена мне не нравится. Ты вообще не можешь знать, что мне нравится, - Хидан, похоже, прибывал в довольно поганом настроении, не смотря на свою победу в споре с Какузу и ожидавшую его награду.
Какузу хотел ответить, что Хидан мог бы ему и сам рассказать, но прикусил язык, не желая показывать интереса. Хидан наверняка к этому прицепится, а учитывая его дурной настрой, всю душу вытянет своими язвительными высказываниями. Пришлось отвернуться и тоже уставиться в окно на, тут Какузу согласился, «блядскую ярмарку».
Они так и просидели молча, каждый погруженный в свои ворчливые недовольные мысли, пока, оказавшийся довольно шустрым, хозяин не принес поднос с тарелками. И неизменными бутылками саке. Хидан дорвался до вредной и самой вкусной, по его мнению, еды – всего жареного, масляного и жирного, конечно, с большим содержанием мяса, точнее, преобладающим. Но даже теперь к нему не вернулось праздного настроения, он вяло ковырял палочками тарелку, медленно грыз ребрышки, складывая кости на столе.
Бросив кислый взгляд на Какузу, он придвинул к нему одну из бутылок саке. Какузу покачал головой.
- Пей, - твердо сказал Хидан, делая смачный глоток прямо из горла своей бутылки.
Приказ был настолько безапелляционным и обезоруживающим, что Какузу озадаченно задал сам себе вопрос, почему он еще не сломал нос этой наглой морде, позволяющей себе такие интонации. За последние дни он задавал себе слишком много вопросов, и уже, если быть честным, здорово от этого устал, так что просто налил себе саке, мысленно благодаря Хидана за то, что тот обходится без своих издевок уже который час.
Саке пошло неплохо – будто только того и надо было – пустые бутылки множились на столе, и Какузу уловил эту пьянящую волну, которую не чувствовал уже так давно. Из-за его техники, из-за нескольких сердец, кровь бежала быстрее, ему требовалось гораздо больше выпивки, чем раньше, но тем и лучше – он медленно пьянел, держа себя в руках. Казалось, что Хидан напьется быстро, как в прошлый раз, но, судя по всему, все было куда сложнее – Хидан себя контролировал и сам решал, сколько ему нужно выпить, чтобы себя потерять. И сейчас он пил много, заливая свое мерзкое настроение и только ему понятные причины, этому настроению способствовавшие.
Какузу окончательно отстегнул маску, опустил капюшон, оставляя висеть на шее, и сидел, уперевшись локтями в стол, покусывая губу. Ему впервые захотелось спросить о чем-нибудь самому, настолько чужой гнетущий облик раздражал взгляд. Он никак не мог выбрать из многообразия вопросов один, и хотел уже открыть рот, едва собравшись с мыслями, как Хидан закрыл лицо рукой и вздохнул.
- Ты знаешь, насколько меня бесит это все. Я когда-то жил в деревне, в которой каждый день – ебучий праздник. Слепые, тупые идиоты, готовые развлекать богатых ублюдков за подачки, невыносимое, блядь, проклятье.
Какузу выразительно поднял брови, удивляясь такому резкому высказыванию, но предпочел промолчать.
- Я ненавижу деньги. Из-за них люди теряют свою гордость, готовы пресмыкаться ради брошенной им монеты, будто объедки собаке кинули, - Хидан смотрит открыто и серьезно, и Какузу понимает намек. Но все равно молчит.
- Но ты не такой, ты не подумай. Ты-то, конечно, гордость не потерял, нет, наоборот – ты ею скоро блевать начнешь. Думаешь, у тебя есть какое-то особое право относиться ко мне, как к идиоту? Думаешь, я – идиот?
Становится понятно, к чему Хидан клонит, и это справедливо звучит, но сейчас не время для ответа.
- С первых минут ты решил, что я не достоин твоего внимания. А кто дал тебе такое право?
Хидан смотрит выжидающе, и сейчас он ждет ответа, но Какузу нечем крыть. Ему никогда не задавали подобного вопроса, да и если б задали – он бы не счел нужным отвечать. Сейчас в уме крутилось упрямое отрицание, сознание убеждало, что ему всегда было плевать на других, и на Хидана ему плевать – просто выскажи все, как есть. Только вот что-то не хотело позволять резким словам быть высказанными, нерациональная мысль одолевала все сильнее – ты же не хочешь его обидеть?
- Сказать нечего? Я и не сомневался, - Хидан отпивает из бутылки и с громким стуком ставит ее на стол, - Все люди одинаковы. Жестокие твари, превозносящие сами себя, и жалкие мудаки, трущиеся у них в ногах. Джашину плевать, кого из них он получит в жертву – все орут и умоляют одинаково, и мне нравится, что я делаю их равными на пороге смерти.
- И что еще тебе нравится? – вопрос звучит так глупо и неосознанно, но Какузу кажется, что сейчас он невероятно к месту. Хидан сбивается, смотрит ему в глаза, ища в них подвох или сарказм, но находит только интерес.
- Когда тихо, и я слышу, как бьется мое сердце. В тишине я чувствую Джашина, чувствую его волю. Да, мне нравится тишина.
- Тогда почему ты ее постоянно нарушаешь, хотя я прошу тебя замолчать?
- Потому что не тебе решать, когда мне молчать, а когда нет.
Хидан опускает взгляд, глядя на свои руки. Он ловит себя на мысли, что разговаривает слишком дерзко, но ему ведь нечего бояться – как бы Какузу не злился, он разве что может сделать невероятно больно, но не убить, как прошлых своих напарников. Но он ведь может от него отказаться, может снова решить выполнять миссии в одиночку, ему-то что, и от этой мысли становится некомфортно, будто совсем не хочется подобного допускать. Он слышит шумный выдох, шуршание плаща – Какузу садится на диванчике боком, вытягивая ноги, упирается спиной в стену, и складывает руки на груди. Выглядит задумчиво и спокойно, и Хидану кажется, что он не злится.
- Мне уже очень много лет, - тихо говорит он в ворот плаща, - Мне давно не попадались такие придурки, как ты. Возможно, мне стоит быть терпимее. Но будь уверен, если понадобится – я найду способ от тебя избавиться, не смотря на твое бессмертие.
- Не надо мне твоих подачек, - фыркает Хидан, отворачиваясь к окну, - Ты снова строишь из себя важного типа́, будто от тебя что-то зависит.
- Хидан. Ты боишься одиночества и ненавидишь людей. Это самое идиотское сочетание, которое может быть у человека в голове. Так чего ты ждешь от меня?
«Просто будь рядом.»
- Просто не будь таким высокомерным мудаком.
«Просто будь рядом? Это еще что?»
- Не могу обещать.
Это не отказ, и становится легче – Хидан вздыхает, будто отпуская свои обиды. Он требует от чужого человека внимания, хотя они знакомы-то всего несколько дней. От долгого одиночества он и сам забыл, что это – сотрудничать с кем-то, пытаться сойтись характерами, общаться и искать компромиссы. Но изголодавшаяся душа тянется беспомощно, не желая снова оставаться одна, тянется к единственному человеку рядом, не желая отпускать его ни при каких обстоятельствах. Как это называется? Как это называлось когда-то давно, когда Хидан еще не забыл, что такое близкие люди? Ему становится неуютно от собственных мыслей, как-то нелепо и стыдно, он наивно смотрит на суровый профиль напротив – Какузу закрыл глаза, волосы убраны за ухо, и он выглядит вполне умиротворенно. Что за неподконтрольная ерунда заставляет Хидана смотреть неотрывно, и суетливо стучать пальцами по столу, стараясь скрыть свое волнение?
Он совсем не помнит, как это называется.
