--
Кто бы мог подумать, что на это понадобится три дня и три ночи. Хидан был вне себя, когда услышал об этом от Пейна, но ему хватило ума держать язык за зубами. Это показалось ему не так утомительно, как говорил Какузу, ведь он не чувствовал своего тела, не чувствовал усталости или холода, никаких физических ощущений, ведь все они в этот момент – лишь проекции, сосредоточенные на извлечении Хвостатого зверя. Но выйдя из своеобразного транса, вернувшись в свое тело, Хидан мгновенно почувствовал боль в затекших ногах, голод, холодную сырость и абсолютное, полное, невыносимое опустошение. Три дня без ритуала – его тело ныло, как при той же лихорадке, глаза слезились, а в душе бушевала злость и нестерпимое желание убить первого, попавшегося на глаза. Он обернулся, расфокусированным взглядом наблюдая, как Какузу снимает капюшон и проводит пальцами через волосы, и руки свело от напряжения. Он развернулся ловко и быстро, хватая Какузу за плечи и отбрасывая его на землю, а сам навис сверху, кривя рот в жутком оскале. Глаза бегали по его добыче, не способные остановиться на чем-то одном, а в голове ничего, кроме кровавой ярости. - Какого черта, Хидан? – Какузу хватает жреца за запястья и пытается оторвать его от себя, с удивлением обнаруживая, что хватка его стала прочнее стали и сдвинуть с места его не так-то просто, как могло показаться. - Мне… Жертва… - Хидан мотает головой, и среди красного полоумного бреда в голове мелькает светлая мысль, что перед ним не его жертва, и он обязан успокоиться. Ничто и никогда не было способно перебить жажду крови его бога, но сейчас что-то настойчиво ему мешало и отвлекало, приводя в чувство. Какузу догадывается сразу – хотя ему, казалось бы, какое дело до тонкостей больной религии – и запрокидывает голову, обозревая окрестности. Конечно, черт подери, ни одного человека в округе, разумеется, ведь до ближайшей деревни несколько дней пути пешком, но пешком, очевидно, Хидан туда не дойдет. Он не думал, что жрец, не проводя ритуалов, станет неуправляемым, но ведь они и не говорили об этом ни разу, хотя на месте Хидана не помешало бы о таком предупреждать. Жрец выглядел откровенно паршиво – он будто успел похудеть за эти три дня, на вид стал старше, а глаза впали, окруженными темными тенями. Он казался невероятно уставшим, в глазах виднелась глубокая печаль и тоска, но вместе с тем, они горели яростью и нестерпимой жаждой, будто измученный пустыней путник нуждался в капле воды, и на его глазах ее выливали в землю. Выходов из этого положения было немного, Какузу хотел было подозвать себе на помощь маски, но едва он собрался с силой взяться Хидану за руки, тот вдруг скривил жалобно брови и не удержался на руках, падая на Какузу. - …кузу, мне жертва нужна, пиздец, три дня… Сил нет, ща помру, - он говорит с трудом, слабо выдыхая Какузу в щеку, и трется о его скулу носом. Он уже давно проклял самого себя, и ждет от своего бога кары за неуместные чувства, но они помогли ему победить свою слепую ярость и не убить единственного, кто теперь стоит для него с Джашином наравне. За это, к слову, Хидан тоже ежеминутно ждет гнева божьего. - Не думаю, что ты от этого помрешь, - скептично замечает Какузу, слегка поворачиваясь и касаясь губами прохладного носа, - До селения день, если перемещаться. Дотянешь? - Не знаю, - Хидан тяжело вздыхает, утыкаясь носом Какузу в шею, - Но, если не хочешь отправиться к праотцам, стоит попробовать. - Мои праотцы не у твоего бога, - упрямо заявляет Какузу, и жрец тихо посмеивается, болезненно жмурясь. Удается, наконец, освободиться от крепкой Хидановой хватки и встать, поддерживая того под руку. Какузу вызывает маски, подзывает ближе маску воздуха и усаживает жреца на нее, как на лошадь. Кажется, будто на его сердце опустился груз, оно начинает биться немного быстрее и натужнее, но для него нет особого труда претерпеть такую временную вынужденную меру. Хидан запускает руки в черные нити, позволяя им опутать пальцы, и старается держаться ровно, хоть его и нестерпимо тянет вниз. Он склоняет голову и закрывает глаза – так легче – смиренно терпит осуждение за пропущенные молитвы и ритуалы, и не винит в этом никого, кроме себя. Маска может летать, и это несколько ускоряет их, позволяя преодолеть расстояние быстрее, чем пешком. Какузу прыгает с ветки на ветку, периодически оборачиваясь на Хидана, проверяя, чтобы тот не свалился со своего транспорта. Но маска, кажется, сама опутала его нитями, не позволяя съехать со спины, и Какузу на миг удивляется способностям своих сердец. Неужели они могут быть настолько самостоятельны? Или они выполняют то, что сделал бы он сам, даже не нуждаясь в приказе? Через несколько часов тропа превращается в небольшую дорогу со следами повозок, живности в лесу становится меньше. За холмом маленькое поселение, домов на двенадцать, даже на карте не обозначенное, и Какузу останавливается в тени деревьев, наблюдая за мирными жители с возвышения. Он думает, что стоит найти жертву самому, привести сюда и отдать Хидану на растерзание – так будет быстрее и проще всего, но, обернувшись к маске, жреца он на ней не обнаруживает. Маска выглядит виновато – если глиняное недвижимое лицо вообще может выглядеть виновато – и ложится на землю, подминая под себя лапы. По склону видна примятая трава, очевидно, почуяв запах «проклятых язычников», Хидан снова поймал волну энергичной ярости, придавшей ему сил, и ему не составило труда броситься вниз к селению с косой наголо. Какузу вздохнул, усаживаясь на землю рядом с маской и решил оставить все, как есть. Ни в его правилах мешать сумасшедшему жрецу вершить свое чертово религиозное безумство, особенно, если нечего предложить взамен. Спустя несколько минут слышится краткий вскрик – пала первая жертва, и эхом отозвались вопли других селян. Какузу поморщился, все же испытывая противоречивые чувства – конечно, он тоже убийца, и он жесток, но вырезать целую, пусть и такую маленькую, деревню просто так он бы не стал. Для Хидана это, само собой, не «просто так», а «во славу великого бога Джашина!», но тем не менее такая резня казалась Какузу чем-то диким и неуместным. Ему казалось, будто он спустил с поводка бешеную собаку, не предупредив об этом никого вокруг, и теперь сидит здесь, на живописном холме, наслаждаясь бесчинствами и кровавыми игрищами, которые она устроила. От этой мысли в сердце кольнуло, потому что он и правда испытывал что-то вроде гордости и необъяснимого удовольствия. Жреца нет уже довольно долго, а голоса затихли – над равниной повисла мертвенная тишина, земля впитывала пролитую кровь, готовясь на ее месте распустить в следующем сезоне прекрасные кроваво-красные цветы. Какузу спускается по холму не спеша, намереваясь найти в этой залитой кровью деревне Хидана. В некоторых домах двери снесены с петель, ставни покачиваются, поскрипывая на ветру, валяются брошенные вещи и корзины с фруктами. Жители не успели разбежаться далеко, коса достала каждого, рассекая им шеи и разрезая тела на части. Хидан нашелся посреди главной улицы, лежащим в кровью начерченном символе Джашина, в окружении нескольких мертвых тел. Он дышал спокойно, лежа с закрытыми глазами, с черной иглой в груди. - Доволен? – спрашивает Какузу, подходя к нему ближе. - Просто охуительно, - шепчет Хидан, приоткрывая глаза. Он смотрит внимательно, и жажда в его глазах никуда не делась, только теперь это жажда иного рода. Какузу не желает уделять ей внимания. Жрец приподнимается, достает иглу и взмахивает ею, стряхивая кровь. Он встает, оглядываясь вокруг довольно и гордо, приглаживает рукой волосы, пачкая их в крови, и подходит к Какузу ближе. И еще ближе. Совсем близко, прижимаясь к его груди своей и, протянув руку, снимает его маску. Он не сводит взгляда жадных малиновых глаз и выглядит как маньяк, которого накрыло блаженством от очередного убийства. Хидан выглядит до одури ненормально, весь в крови с головы до пят, на лице кровь растеклась красивыми дорожками, и кровью же от него несет за версту, как от телеги с мясом. Какузу думает, что все это до ужаса мерзко и отвратительно, и Хидан проклятое отродье, но резко хватает жреца за седые волосы на затылке и, оттянув их и заставляя его повернуться, проводит языком по щеке до самого глаза, слизывая чужую теплую кровь. Чертовы низменные животные желания, от этого гадкого железного вкуса и судорожного вздоха Хидана что-то внутри ухает в самую бездну, так и не находя дна. Он сжимает пальцы в чужих волосах сильнее, жрец шипит и дергает головой вперед, впиваясь в губы Какузу с жадностью и остервенением, чувствует кровавый привкус, чувствует, как кружится голова, и он бросает иглу, освобождая руки, чтобы тут же оплести ими сильную шею. Он толкает Какузу, и ему приходится осторожно пятиться назад, пока он не упирается спиной в стену чьего-то дома, который уже не увидит своих жильцов. Какузу чувствует, что Хидан, не отрываясь от его губ, расстегивает ему плащ, и тянет за него за собой, внутрь дома. Сейчас бы услышать голос разума, холодного расчета и здравомыслия, но они почему-то предательски молчат. Хидан настойчив, но отрывается от чужих обкусанных губ лишь на миг, чтобы сделать глубокий вдох и рухнуть на кровать, утаскивая Какузу за собой. В доме темно – солнце светит с другой стороны – пыльно и безумно тихо, у двери покачивается звоночек, переливающийся нежной трелью от порывов ветра. Хидан сталкивает с кровати стопку свежей постиранной одежды и смеется Какузу в губы, пытаясь расстегнуть ему плащ до конца. Свой плащ и так расстегнут, и Хидан обхватывает Какузу ногами, не иллюзорно намекая, на что рассчитывает. Какузу нависает над ним, на секунду позволяя себе обдумать то, что собирается сделать – это все выглядит как чертов бред, безумие, и он в нем будто очередная жертва, которую Хидан поймал в свое проклятье. Мысль не встречает сопротивления – ни внутреннего спора, ни разумных аргументов, черт, да где это все?! Почему сейчас не возникает ни капли сомнений, что все, что они делают – правильно? Какузу вдруг чувствует, что его бока коснулось голое колено – бледное и холодное, и все размышления вылетают из головы. Хидан слишком красив и отвратительно восхитителен во всех этих кровавых пятнах и подтеках, одурманенный своими ритуалами. Рука неспешно ведет по бедру, Какузу подхватывает Хидана под колено и нагибается, чтобы провести языком по очередным росчеркам крови на крепкой груди. Жрец дышит тяжело и хрипло, он поднимается, потянувшись на руках за шею Какузу и садится ему на бедра, надевает Какузу маску и запускает руки ему под капюшон, царапая шею и путаясь пальцами в волосах. - Не снимай, - на выдохе произносит он. Завязки на брюках поддаются быстро, и Какузу на миг зависает, думая, что под рукой ничего-то и нет, так что он дает Хидану облизать два пальца, с чем тот успешно справляется, не сводя своих блядских глаз с чужого лица. Почему все это выглядит так закономерно? Будто вся вселенная строилась исключительно для этого момента, все чертовы звезды собирались в созвездия, и росли деревья, чтобы из них построили этот дом и в итоге в нем оказались эти двое, поддавшиеся единственно-сюрреалистичному в их положении желанию? Жрец выдыхает, закрывая глаза, старается не издавать ни звука, пока Какузу его растягивает – он этого ждал, и в его голове всегда сидела мысль, не подвергавшаяся сомнениям – либо он Какузу убьет, либо заберет себе его сердце. И в убийстве, судя по всему, нужда уже отпала. Он давно этого не чувствовал, честно говоря, он и не помнит, чувствовал ли вообще – Какузу заполняет его медленно, но настойчиво, едва сдерживаясь, и Хидану кажется, что его разрывает на части от чего-то непостижимо восхитительного. Ему не хватает терпения, и он насаживается сам, коротко вскрикивая и замирая, впивается ногтями Какузу в шею под тканью капюшона и дышит часто, даже не пытаясь совладать с бешено бьющимся сердцем. Красные пятна расходятся перед глазами, и он понимает, что нашел третий вид боли, от которой не хочется умирать, и которая не приносит досад и обид – этой боли хочется больше, и она заставляет смотреть на Какузу полными изумления глазами. От движений становится больнее, но добавляется что-то едва уловимое, от чего Хидан вспоминает мерно мерцающую звезду в пещере – он начинает двигаться сам, в такт ее мерцанию, видя ее отблески в зеленых глазах напротив. Все смешалось в голове, и звезда начинает казаться кроваво-красной, а трупы на улице окутаны синим сиянием, жрец поднимается на коленях выше и снова сам резко насаживается до основания, опять ловя искры и всполохи цвета. Он слышит дыхание Какузу, чувствует его руки у себя на боках, чувствует, что тот прижимает его к себе сильнее, и все цвета смешиваются в один, ослепляюще белый, заставляя не сдержать громкого стона.--
Какузу стоит, прислонившись к стене дома спиной, и смотрит немигающим взглядом на лежащий у символа Джашина труп. Он уже несколько минут не может сосредоточиться ни на чем, и тупо пялится на перерезанное горло, из которого даже кровь уже не течет. - Ты чего? – Хидан выходит из дома, проводит обеими руками по волосам и облизывается, снова взглянув на свою работу по истреблению несчастной деревеньки. - Как это случилось? - Просто я хотел тебя, ты хотел меня, вот и случилось, - серьезно отвечает Хидан и подходит сбоку, приближаясь губами к уху Какузу, - Только не пизди, что не понравилось. Вздох получается усталым, но Какузу не злится – а что он вообще ожидал услышать? – он поворачивается и строго смотрит в малиновые глаза. "Случилось". В устах жреца все так просто. Просто убил, просто не заметил, просто случилось. Так просто, что Какузу начинает ощущать это, соглашаясь, что иногда что-то просто случается. Молчаливая договоренность зреет сама, и он усмехается, отворачиваясь, запахивает плащ и подает Хидану косу, припертую к стене.--
Через пол дня они добираются до Убежища и Какузу, осторожно оглядевшись, собирается зайти в проход, но Хидан вдруг оказывается рядом так близко, что приходится рефлекторно прижать его к себе, чтобы зайти в дверь одновременно. - Ты чего ломишься, - бубнит недовольно Какузу, не находя видимых причин для такой спешки. - Да просто так, - пожимает Хидан плечами, впрочем, далеко не отходя. Подцепляет пальцами чужую руку и делает шаг по коридору. Отдергивать руку Какузу уже отучился, но сейчас, в Убежище, это может выглядеть неуместно. Он хочет спрятать руки в рукава, высказать Хидану свои мысли по поводу его поведения при других, но не успевает – тишину разрезает такой чужеродный горький вопль, что по телу пробегают мурашки. Хидан округляет глаза, все еще глядя на Какузу, и тянется свободной рукой за косой, весь подбирается, приседает, как готовая прыгнуть на свою добычу кошка. Какузу осторожно движется вперед, слыша впереди знакомые голоса, но они не вызывают тревоги. Они одновременно выходят из-за угла, готовые к чему угодно, но видят в коридоре сидящего на полу Дейдару, прислонившегося к стене щекой. Рядом с ним на корточках сидит Кисаме, поблизости стоит Итачи и Конан, синхронно взглянувшие на появившихся в коридоре Хидана и Какузу. Итачи едва заметно покачивает головой и опускает глаза. - Ну почему! Где я был?! Почему я не смог помочь, я что, вообще идиот, м? – на повышенных тонах говорит Дейдара, взмахивая длинными слипшимися волосами. Он выглядит потрепанным, грязным и уставшим, тут и там на коже кровавые подтеки, синяки и раны, но его это совсем не заботит. Кажется, из накрашенного подводкой глаза показалась скорбная слеза, и вместе с чернилами стекла по щеке. - Нельзя быть везде одновременно, Дейдара. В этом нет твоей вины, - спокойно отвечает ему Кисаме, излучая спокойствие буддийского монаха. Он держит Дейдару за плечо, и не сводит с него взгляда. - Ну как нет-то! Я с ним спорил как идиот! Что я сказал ему? Я просто его выбесил, черт, выбесил и свалил! Посмотри на меня! Безрукий идиот, во всех смыслах! - Нужно его успокоить, Итачи, - тихо шепчет Конан, наклонившись к Учихе, - Усыпи его что ли, ему надо проспаться. Красные глаза мелькают в полутьме коридора, Дейдара замолкает на полуслове, обмякая в руках Кисаме, приготовившегося его поймать. Конан кивает и, проведя рукой по чужим светлым волосам, опускает голову с тяжелым вздохом и уходит. Хидан наблюдает за происходящим молча, чувствует, что здесь не нужны комментарии и вопросы, он понимает без слов, только сильнее сжимает руку Какузу в своей. Из столовой доносится тихий звон стаканов и запах чая, и Хидан спешит туда, находя там одного лишь Итачи. - Сасори? – спрашивает он, подходя к Учихе поближе. - Не вернулся. Сразу после извлечения Однохвостого они напоролись на Коноху, - в голосе Итачи досада и печаль, и он не хотел бы такого исходя ни для кого из его окружения. - Какого… - Хидан замолкает, чувствуя, что Какузу отпускает его руку и смотрит на него предостерегающе, - И что теперь? Планы не меняются? - Нет, - Учиха пожимает плечами, - Все миссии в силе. Только надо быть осторожнее, чем раньше… Девятихвостый очень на нас разозлился. - Пф, блядь, смертное отродье, все они, - фыркает Хидан, направляясь к выходу. Навстречу ему попался Кисаме, невесело улыбнувшийся, и хлопнул его по плечу увесистой рукой. Нужно было отправляться за очередным хвостатым, и это как нельзя кстати – у Хидана кипело желание кого-нибудь прирезать, но раз уж они здесь, в Убежище, значит можно хотя бы провести здесь ночь, не утруждая себя дорогой в потемках. Хидан чувствует присутствие и оборачивается – Какузу следует за ним, но проходит дальше, к двери своей комнаты, ненавязчиво проведя пальцами по шее жреца, вороша волосы на затылке. Хидан вздрагивает и, украдкой оглядевшись, идет за ним, проскальзывая в комнату и закрывая за собой дверь. Его тут же прижимают к ней спиной, и он выдыхает, лениво жмурясь от попадающего на него из окна вечернего солнца. - Не отходи от меня, - грозно говорит Какузу, опасно щуря глаза и кладет руки Хидану на шею. - Боишься, что наши последние слова друг другу тоже будут хуевыми? – издевается Хидан, но прекрасно понимает, что Какузу имеет в виду. - Ты бросаешься как безумный на всех подряд, меня может не оказаться рядом. - Мне-то что бояться, меня не убьют. А вот тебя да, так что лучше бойся, чтобы я оказался рядом, когда надо будет, - обиженно ворчит Хидан в ответ, склоняя голову. - И это тоже. А то потом будешь так же сопли на кулак наматывать, - голос Какузу звучит значительно мягче, и он Хидана отпускает, отходя к столу с бумагами. Сейчас нет смысла в отчетах и пересчитывании денег, но его тянет туда рефлекторно. Он проводит рукой по бумагам, сдвигает их с края стола, чтобы не упали, и засматривается в окно, на сидящую на подоконнике стрекозу. - Жаль Дейдару, - тихо говорит Хидан, подходит к Какузу и обхватывает его сзади руками, прислоняясь грудью к маскам на спине. Какузу не отвечает, понимая в глубине души, что ему тоже его жаль, но, конечно, он не скажет об этом. Он прослыл черствым сухарем, и совершенно не намерен менять свой образ и привычки, это ведь совсем не обязательно – все и так понимают, что ему не все равно, и его молчание иной раз тоже можно принять вместо слов поддержки. Хочется верить, что, если Хидана убьют, он и бровью не поведет, но что-то подсказывает, что так уже не получится. Это его бремя, его личное – желанное и уже неотъемлемое – и, если с ним что-то случится, из бездны с запертыми на замок воспоминаниями обязательно вылезут те, от которых возникает мерзко-горькое чувство потери и неизбежной скорби. Он переживал это уже однажды, и нет никакого желания делать это снова. Одно лишь преимущество – Хидан бессмертен, и, пока их враги не найдут способа окончить его существование иными способами, можно ничего не бояться. Мысли тяжелые, Какузу чувствует, что устал. Устал от всего, что успело произойти сегодня, и ему не помешало бы как следует выспаться, чтобы выдвинуться в путь как можно раньше. Он аккуратно вешает плащ на спинку стула, валится со вздохом на кровать и тянется за покрывалом, но Хидан вдруг падает на него сверху, выбивая из легких воздух. - Иди спать, Хидан, - замерев, ворчит Какузу, и пытается сдуть свои волосы с лица. Хидан осторожно убирает их, невесомо проводя по лицу пальцами. - Я и пришел спать, - беззаботно отвечает он и устраивается поудобнее, положив голову Какузу на грудь. Тому ничего не остается, кроме как накрыть его и себя покрывалом, молча радуясь, что у него пять сердец и он способен проспать всю ночь с таким грузом.