Твоя презренная душа, Твое прекрасное обличье. Я осознал - пришла беда. Ты стала мне небезразлична.
За дверями Мисаки ждала вполне себе обычная палата. Ни тебе телевизора, ни кондиционера, ни дорогой больничной койки. Словом, ничего такого, что было бы присуще больничным палам «богемы», коим по местным меркам считался ее обитатель. Внутри стояло шесть кроватей, пять из которых были пустыми, Игараши лежал на той, что стояла ближе к окну. Кровати обычные: ни старые, но и не вчера купленные, рядом с ними незамысловатые белые тумбочки. В углу раковина и зеркало, в другом небольшой холодильник. В целом довольно тепло, даже жарковато. В общем обычная среднестатистическая палата - ни больше, ни меньше. Именно это и удивило девушку, которая ожидала, что тут будет как минимум барная стойка, кожаные диваны, шоколадный фонтан, выход на вертолетную площадку и прочее, прочее, но нет – все было подозрительно скромно. Шутки, конечно, но правда – Мисаки казалось, что она попадет в VIP-палату, поэтому ей поначалу даже показалась, что она елементрано ошиблась дверью. Аюдзаве, конечно, врятли, могло прийти в голову, что это все просто происки верного цербера Маки, так заблаговременно побеспокоившегося о пиар-акции своего начальника и договорившегося на время перевести прокурора в палату менее пафосную, так как было задумано представить Игараши в глазах прессы, которую уже ждали, в образе не только героя, бросившегося на вооруженного бандита, но и «обычным не зажравшимся от власти человеком». Но вот только если журналистов, равно как и жителей города можно было легко обмануть, то старший офицер с малой долей вероятности могла бы купиться на подобный трюк. Эта обстановка приводила ее в замешательство. Возможно, она бы долго еще так и стояла в дверях палаты, удивляясь относительной скромности здешнего интерьера так и не решаясь зайти, если бы от сего занимательного действия ее не отвлек размеренный мужской голос: — Доброе утро, Аюдзава. Рад Вас видеть. Не стойте в дверях, проходите, - почти доброжелательно поздоровался прокурор и Мисаки, словно кукла на ниточках, приняла его приглашение и зашла в палату. — Доброе утро, господин Игараши. Как Вы себя чувствуете? – дежурно спросила девушка, ставя бумажный пакетик с гостинцами на прикроватную тумбочку. Ей показалось, что приветствие прокурора звучало подобно проклятию. Этот человек был настолько ужасен, что ей казалось, его могут выгнать даже из ада за всю его желчность и злобу, ну или уже выгнали, пусть и вид у этого мерзавца оставался напротив божественным. Не смотря на пережитое прошлой ночью, он выглядел по прежнему прекрасно, хоть был изрядно помят. Цвет его кожи практически сливался с его белокурыми слегка взъерошенными волосами, а бледные губы терялись на таком же бледном лице, что говорило ей, опытному врачу, о большой потери крови. Под светлыми от природы глазами залягли заметные синяки, ставшие единственным цветным пятном на голове, а губы пересохли от кислородной трубки, вставляемой в горло во время операции. Но все же Мисаки было приятно отметь для себя, что на нижней губе прокурора виднеется вчерашняя ссадина, оставленная ее другом. «Хорошо Шинтани ему врезал», - думала девушка рассматривая гематому и жалея, что адвокат не разбил этому человеку что-то еще. Все это в купе не только, почему-то, не портило его внешний вид, а наоборот – придавало ему некоторого мужества и брутальности. Но все эти моменты были сущими пустяками по сравнению с основной «проблемой», так и притягивавшей взгляд Мисаки к мужчине. Она отчаянно не хотела смотреть на Игараши, но непослушные глаза то и дело зыркали на него. Его прямо-таки до неприличия красивый и подтянутый торс был абсолютно голым, а из-за того, что Игараши лежал лишь наполовину укрытый одеялом, создавалось впечатление, будто бы плотно намотанные несколько слоев бинтов, поверх которых проступали розовато-красные пятна, были единственными кусками материи, прикрывавшими наготу мужчины, хотя за окном оставались все те же минус 20 и было бы неплохо предложить ему больничную рубашку. Правда, учитывая сколь тепло или даже жарко было в палате, подобный акт эксгибиционизма грозил скорее не здоровью пациента, а душевному спокойствию местных мед.сестер, половина из которых по-любому уже успела захлебнуться слюной или даже затопить нижние этажи. Так вот почему, кроме подсказавшей номер палаты старушки постовой мед.сестры она так никого и не встретила в этом отделении. Бабулечка, наверняка, просто зрением стала слаба с возрастом, как еще можно объяснить, что с ней до сих пор не хватил сердечный приступ? Надо будет намекнуть ей, что пара заменить очки. А пока что пора спасать собственные глаза и слюнные железы, поэтому смущенная и покрасневшая до кончиков ушей Мисаки не раздумывая схватила стоящую на столе спасительную в ее ситуации вазу для цветов и побежала к раковине набрать воду. Но этот прикрытый бинтами пресс стал отвечать на ее вопрос, не давая ей и минуты перевести дух. — При виде Вас мне стало лучше, - то ли соврал, то ли нет прокурор о своем самочувствие. — Какая температура? Бок не тянет? – спросила девушка, набирая воду. Сознание старательно пыталось скрыться от угнетающей реальности и губы заговорили быстрее, чем мозг ей успел напомнить: «Алло, Мисаки, не врач ты уже, а это не твой пациент! Это вообще не тот человек (если человек), которому можно открывать свое прошлое, будущее и настоящее!». Ей настолько было некомфортно в этой ситуации. Она настолько хотела сбежать, что ее защитной реакцией стало невольное включение режима врача – такого привычного и обыденного когда-то для нее состояния, когда она, будучи ответственна за жизнь пациентов, отключала эмоции и действовала на автомате, поэтому в таком своем образе она вовсе не смущалась никаких мужских тел, пусть даже таких привлекательных. Румянец с щек девушки сошел как ни в чем не бывало. Мисаки мысленно поругала себя и в порыве самобичевания даже не заметила, что прокурор затих, и так ничего и не ответил ей, молча отметив про себя, что она внезапно вышла из привычного для него за сутки их знакомства образа. Страж (не)порядка в этом городе понял – сейчас его жертва не готова к нападению и самое время устроить допрос с пристрастиями и попробовать выяснить для себя все интересующие его моменты. Делать это было бы крайне неудобно в положении лежа, да и недостойная это поза для такого важного человека как он. Оперевшись на локти прокурор предпринял попытку сесть, в связи с чем был внезапно остановлен мягким, но уверенным толчком женских рук и он послушно поддался этому едва ощутимому давлению, вернувшись обратно в горизонтальное положение: — Вам нельзя так быстро и резко вставать после спленэктомии, швы могут райтись и начнется кровотечение! – оторвавшись от расправления в вазе цветов, командовала Мисаки снова забывая, что она уже не врач. Очнулась девушка лишь от осознания того, что встретившись глазами с Игараши лишь на долю секунды, вдруг, утонула них. Они выражали… Ненависть? Удивление? Азарт? Или … Что? Она знала его не больше чем сутки, но ей казалось, что она уже хорошо успела понять, что это за человек. Но он смотрел на нее сейчас по-другому. Не так как до этого в своем кабинете или в ресторане во время танца. Этот взгляд был абсолютно другой и было неприятно признавать, что от него по коже пробегали мурашки. Витать в мыслях ей пришлось не долго, вернутся к реальности ей помогла оскалившаяся улыбка Игараши и связь с Землей была наконец-то восстановлена. Аюдзава внезапно осознала в какой неоднозначной позе зависла над ним, ее руки упирались о голые широкие плечи Игараши, очи зачем-то непослушно резко скользнули вниз, наверное, чтобы без разрешение хозяйки успеть оценить в близи великолепный торс мужчины, прежде чем она, густо покраснев от сложившейся ситуации не отпрянула от прокурора и, сама не понимая как, не пошатнулась в следующую секунду назад, падая на стул у кровати, предназначенный для посетителей. Тора остался определенно доволен этой сценой: сейчас Мисаки была очень уязвима. Он немного помурыжил ее неловким молчанием, повисшим в палате в этот момент, после чего, так же как и вчера на танцполе, дал понять – ведет он. И прокурор сделал свой первый шаг: — Спасибо за беспокойство, Аюдзава. Говорят именно вы оказали мне первую помощь до приезда скорой. Я просто обязан Вас отблагодарить. Как на счет ужина в «Колизее»? Говорят, там отличная паста. Заодно посмотрите на ресторан конкурентов. — Ну что Вы, господин Игараши, так бы поступил каждый на моем месте, - продолжала краснеть Мисаки старательно игнорируя его предложение об ужине, от которого сердце начало колотится где-то в горле. Она судорожно старалась придумать о чем бы таком поговорить, чтобы она сама, как и их персоны вместе не встречались в одном предложении, но в голову ничего не приходило. — Не скромничайте, Мисаки. Доктор Аой был в восторге. Он сказал, что Вы сделали все так профессионально, что практически спасли мне жизнь. Меня бы просто не довезли к нему в операционную, если бы не Вы. Где Вы так научились оказывать первую помощь? Вы тоже врач? — Нет, конечно, - старалась убедительно соврать Мисаки, - я просто хорошо учила в школе ОБЖ. — А такое умное название операции Вы тоже на ОБЖ выучили? Как там его… слено-что-то. Его, наверняка, даже прочитать сложно, не то, что запомнить и выговорить? - ехидничал прокурор, стараясь заглянуть в глаза бесстыдной врушке, которые она старательно прятала, что-то увлеченно рассматривая на своих коленях. — Просто у моей подруги была такая операция, вот и запомнила, - продолжала свою «легенду» Мисаки, искренне надеялась, что звучит это все убедительно. — В нее тоже стреляли? – продолжал издеваться прокурор — Нет. — Хм … Какое совпадение, не находите? Так грамотно оказываете первую помощь, владеете сложной терминологией, интересуетесь есть ли температура, откуда-то узнали, что мне удалили селезёнку, хотя в газетах об этом ни слова, а мед.персонал … - он хотел было сказать, что те хранят врачебную тайну, но Мисаки резко перебила его. — Заболтала я Вас. Вы, наверное, устали после операции. Оставлю Вас отдохнуть. До свидания, - протараторила девушка, подрываясь со стула, как внезапно была пригвоздена к нему обратно – прокурор схатил ее руку и больно сжав толкнул вперед, заставляя ее вернуться на место, сам оставаясь при этом лежа: — Куда это мы собрались? — Вы с ума сошли! Швы могут разойтись! – кричала Мисаки. «Кто тут из нас еще беспомощный. Только недавно с реанимации перевели, а он уже на людей кидается. Еще одну (руку) мне хочет сломать?», - думала Мисаки, предпринимая жалкие попытки освободиться от крепкого захвата, но поняв всю бесполезность этого, затихла, и опасаясь, что вторую руку, от ей таки сломает перестала пытаться вырваться. — Ну куда же Вы, Аюдзава? - попытался как можно вежливее процедить Игараши, все еще держа уже успевшую побелеть от сильного захвата руку Мисаки, - Я не хотел Вас смутить вопросами. Просто в этой палате так скучно и тоскливо. Побудьте со мной еще немного. Не оставляйте меня одно в этой унылой комнате. — К Вам будут наведываться мед.сестры. — Да что мне те мед.сестры, с Вами куда интереснее. – продолжал издеваться прокуорор «Супер, я у него уже в роли шута, развлекать его должна?», - подумала девушка. — Не хотите говорить о своем прошлом. Вам есть, что скрывать Аюдзава? Да вы опасный человек, - попытался пошутить мужчина, в надежде, что девушка выдаст ему больше информации о себе, в попытках оправдаться, но было глупо на это рассчитывать. — Ничего, я не скрываю. Извините, господин Игараши, мне нужно спешить. В ресторане много дел. —Сейчас там идут следственные мероприятия. Будте уверенны, мои подчиненные очень, - это слово он выделил, - тщательно все проверят. Ведь речь идет о Вашей безопасности. Вдруг этот сумасшедший еще и взрывчатку заложил. Поверьте, это займет много времени, будьте уверенны – открыться Вы сможете не скоро, как и начать ремонт. – добивал хозяйку ресторана чиновник. — Насколько не скоро, Господин Игараши? - попыталась спросить девушка, понимая, что врятли услышит вразумительный ответ. — Учитывая, что с утра было 26 декабря, то в следующем году. — А быстрее никак? – закипала Мисаки — Никак. — И все же, мне следует быть там, - грозно настаивала девушка, попытавшись надавить свободной загипсованной конечностью на руку Игараши, чтобы тот отпустил ее, но, к сожалению, это не только не помогло ей высвободиться, а только вызвало новые вопросы – прокурор наконец-то заметил ее перебинтованную руку. — Что с Вашей рукой, Аюдзава? – спросил прокурор, продолжая держать свою посетительницу. Он и без того догадывался о причине травмы и даже о том, что ему скажет эта кипевшая от злости бестия, но все же ему было очень интересно, что ответит Мисаки. Что-то ему подсказывало – случилось это не без его участия, из-за чего ему на мгновение стало даже немного … Немного стыдно? И он сразу же попытался оправдаться перед самим собой: «Нееет, чего это я должен чего-то стыдится? Она не девушка, чтобы мне было стыдно ее ударить, она шалава. И за это ей должно быть стыдно! За то, коим способом она «заработала» на МОЙ ресторан». — Да так, ударилась вчера о что-то. Сами знаете - была такая суматоха. Уже и не помню где... – внезапно тихо, почти шепотом сказала взявшая себя под контроль вновь побледневшая Мисаки, глядя прямо в глаза Игараши. Она вдруг резко поникла, окончательно оставив все свои попытки сбежать и прокурор, вдруг, перестал ее узнавать. Перед ним сидела бледная тень, не имеющая ничего общего со вчерашней черноволосой красавицей, блистающей с ним посреди танцпола. Вместо красивого пикатного красного платье, сегодня на ней был надет скромный зеленый наряд, с длинным подолом, почти достигавшим щиколоток. Верх платья был так же консервативен и прикрывал опущенные ныне плечи. Узкие кстати. И надо же… с этой «чертовой Мисаки» у них было общим что-то еще, кроме взаимного презрения: она тоже могла «похвастаться» внушительными синяками под глазами и обескровленным губами, которые сливались с таким же бесцветным лицом. Но ее очи… Сегодня они были другими. Вчера эти янтарные омуты пылали огнем, что страшно были обжечься, а сейчас в них не было даже малой доли доселе горящей ненависти, будто они пылали всю ночь, освещая собой все вокруг, а под утро с рассветом были потушены слезами, которые вот –вот уже грозились вырваться наружу и омыть безжизненно бледные щеки. Удивленный ее ответом, он неожиданно почувствовал, как внутри него что-то безвозвратно сломалось, но он так и не понял что. Ему стало ясно только одно: как бы не пытался он упираться и как бы не старался отрицать очевидного: она стала ему небезразлична, он, кажется, даже стал ее немного жалеть и поэтому ему как можно скорее следует избавится от этой дряни, пока она окончательно не выпотрошила наружу его нервную систему, мозг и, возможно, даже сердце, в наличии которого он, вдруг, стал сомневался меньше. Но какой была эта дрянь… Разве это достойный противник, едва достававший макушкой его подбородка? Стало так невыносимо смотреть на нее, захотелось вышвырнуть ее сейчас же куда-то как можно дальше из палаты: в коридор, из больницы, города, да что там из города, на другой на другой континент лишь бы успокоить клокочущую в груди злобу, смешанную с каким-то мерзким колющим чувством, но его рука отчего-то продолжала крепко ее держать, а непослушные глаза тонуть в янтарных озерах. Они сидели вот так, как солдаты после поле боя, думая что же им делать дальше, пока тишину этого хлипкого почти перемирья, не разрушил звук открывающейся двери и в палату внезапно не ворвалась неистовая толпа журналистов, чья автоматная очередь щелчков фотоаппаратов, расстреливала их в упор, внезапно настигнув врасплох. Осознав совершенное нападение третей стороны, они сразу же одернули руки. Игараши отпустил Мисаки и та стыдливо стала прятать затекшую от крепкой хватки мужчины руку в складках своего темно-зеленого платья. На голову тут же посыпались тысячу и один вопрос: «Как Ваше самочувствие, прокурор Игараши?», «Уже известно, кто стрелявший», «У Вас отношение с Аюдзавой? Почему Вы держали ее за руку» и так далее и тому подобное. От услышанного оба немного выпали в осадок и, если Игараши был уже морально готов к подобному, после увиденной с утра газеты, то для Мисаки такая постановка вопросов стала самым настоящим культурным шоком. Она явно не дошла в своей стопке корреспонденции до издания, которое выставило на первую полосу фото их с Игараши танца, поэтому даже представить себе не могла, что их двоих подозревают в тайном романе. В этот момент ей стало настолько неловко, что захотелось просто провалиться сквозь землю. Но вот встать и сбежать было бы глупо и вызвало бы еще больше вопросов, да и сидеть, выслушивая их бред, был просто невыносимо. Ситуация набирала слишком крутые обороты, она еще не успела отойти от разговора с Игараши, голова просто раскалывалась от боли и в нее никак не приходили идеи, что же такого сказать и как отсюда так уйти, чтобы все потом нормально закончилось. А вот Игараши, в отличии от нее, нашелся довольно быстро. Он вернулся в привычное и комфортное для себя амплуа. Это был его звездный час и он собирался использовать его по полной. Игнорируя все советы Мисаки, он сел на свою кровать и пафосно откинув волосы рукой назад, а вместе с ними и связь с Землей некоторых журналисток, начал вещать о своих бравых подвигах: — Доброе утро, спасибо, чувствую себя намного лучше. Информация о личности преступника мне не известна, Вам лучше спросить об этом пресс-центр Главного городского управления местной полиции. – отвечал он, игнорируя вопрос интрижки и слова его лились звонким чарующим водопадом. «Не думала, что у него бывает такое выражение лица». – подумала Мисаки, глядя на прокурора и тоже наконец-то придумала как ей быть. Она тихонько взяла свой клатч с тумбочки и, встав со стула, попыталась выйти. — Почему Вы сбегаете, Аюдзава? Ответьте нам на несколько вопросов. - спрашивали журналисты, не давая ей возможности пройти. — Прошу со всеми интересующими Вас вопросами обраться к моему управляющему. Мне пора идти. Я должна еще успеть перечислить в банке средства пострадавшим и закупить на вырученные за вечер деньги подарки для детей-сирот, а также пациентам и работникам детской реанимации. К тому же, прокурор ранен и нам следует всем дать ему отдохнуть. – сказала Мисаки и снова предприняла попытку протиснутся сквозь толпу, но та не собиралась ее отпускать, пока она не скажет им то, что их интересовало сейчас больше всего: — Аюдзава, у Вас роман с прокурором? Вы поэтому держались за руки? - обеспокоено спросила рыженькая журналистка, которая еще часа два назад пыталась ее упрекнуть в недостаточном обеспечении безопасности на открытии, и Мисаки вдруг показалось, что этому рыжику тоже нужно выйти из палаты. Только через окно. — Нет, нас прокурором не связывают романтические отношения. – отчеканила Мисаки и, удовлетворенная ответом на интимный вопрос публика, наконец-то дала ей возможность пройти, после чего журналисты, опьяненные возможностью допросить прокурора, который точно не сможет сбежать со своей больничной койки, кинулись к нему: — Господин Игараши, считаете ли Вы себя героем? — Нет, что Вы. Это моя работа. Я уверен, что любой бы правоохранитель, оказавшись тогда на моем месте, сделал бы тоже самое. — У Вас роман с хозяйкой «Пристанища Зевса»? — Нет. – ответил Игараши выдержав многозначительную паузу, глядя в сторону выхода, где еще секунду назад мелькнул ее силуэт. — Почему Вы тогда держали ее за руку? — Я хотел ее подбодрить. Она была очень расстроена, ей, как и всем присутствовавшим вчера в ресторане, пришлось многое пережить, она и сама немного пострадала, - отвечал прокурор, имея ввиду ее травмированные его виной пальцы. Но журналистам было этого мало, они стали сыпать еще какие-то вопросы, перекрикивая друг друга, пока на пороге наконец-то не появился возмущенный доктор Аой. Ругаясь чуть ли не матом на журналистов, он выгнал тех, дабы они не смели тревожить отдых его пациента и с чувством выполненного долга, осмотрев Игараши, сам покинул палату.***
Прокурор был верен своим обещаниям – открыться вновь «Пристанищу Зевса» грозило не раньше, чем в следующем году. Следственные действия в ресторане продолжились и на следующий день и после него. Весь персонал от Шеф-повара до уборщицы по десять раз на дню вызывали на допросы. Даже саму Мисаки приглашали туда пару раз, но благодаря присутствию Шинтани прошли эти беседы довольно гладко и быстро. Более того, адвокату каким-то чудом удалось отстоять кабинет Мисаки, где находился сейф с деньгами и документами, и уберечь его от обыска правоохранителей. Все остальные помещения были безбожно перевернутыми с ног на голову самими же полицейскими и сотрудниками прокуратуры, которые не только навели бедлам в уцелевших после «кровавого побоища» комнатах, но и нанесли едва ли не больший финансовый ущерб, чем виновник трагедии. Описывая в отчете потери, Юкимура то и дело упоминал об украденных правоохранителями вещах: ящиках дорогого шампанского, фруктов, 72-процентное сливочного масла, устриц, икры, кораллов, рыбок и черепашках из разбитого аквариума (вот за них Мисаки их вообще не простит), да что там – даже, мать его, обычные елочные игрушки были бессовестно сворованы стражами порядка. Даже эксперт из оперативной группы, выковыривавший из колоны пулю, умудрился существенно раскрошить беднягу. Сердце жаждало справедливости. Хотелось наказать всех негодяев. Было бы здорово, конечно, взять материалы с камер видеонаблюдения и подать в суд на этих оборотней в погонах, но эти недопрофессионалы добрались до записей быстрее, чем персонал ресторана. Это было, в принципе, первое что они сделали, переступив порог, а ночью бежать и искать носители для камер было просто невозможно. Кажется, эти падлы даже умудрились повредить одну из них!, А несчастный Шинтани, увы, не мог одновременно спасать кабинет, и камеры, и бутылки французго полусладкого. В связи со всем этим Аюдзаве предстояло немало вложиться в восстановление «Пристанища Зевса»: стеклянный потолок, разбитое панорамное окно, аквариум, колонки, софиты и еще много всего. Сама только мысль о длине чека и количества цифр в нем бесила девушку почти так же сильно, как прокурор Игараши. Но она не собирается сдаваться так просто. Она проделала такой немалый путь, чтобы обзавестись своей мечтой, что потерпев такие потери сдаваться было бы просто глупо! Он хочет войны и он получит ее! Да и к тому же… Ее маленький племянник, частичка ее родной сестры - Ранма, наконец-то, вернувшись в родную страну стал снова себя вести как обычный пятилетний мальчик, не замыкаясь в себя и не прячась от всех и вся. У него даже появились друзья в садике и хотя бы ради него она сделает все, чтобы остаться в этом городе. С прессой дела обстояли дела так же не лучшим образом. Журналисты уже успели напечатать во всех газетах и соц.сетях о ее предположительном романе с прокурором. Это абсурдное вранье светилось даже в новостях национальных каналов. Всюду обсасывались подробности их воображаемых отношений, что выводило из себя Шинтани еще больше, чем саму девушку. Увидев как-то утром в кабинете Мисаки утреннею стопку корреспонденции, на верху которой лежала местная газета, снова поставившая новость об Аюдзаве на первую полосу, адвокат едва ли не разнес в дребезги все, что стояло вокруг, воспользовавшись отсутствием хозяйки кабинета. На фото был запечатлен тот самый момент, когда прокурор держал руку девушки в больничной палате, пока глаза блестели, наполненные слезами, что вот-вот должны были вылиться водопадом. Эту сцену приняли за горькие переживания влюбленной за здоровье своего благоверного, а его жесткий и грубый захват – за милое держание за ручки. Как эта сволочь посмела прикоснуться к ЕГО Мисаки? Шинтани был просто вне себя от ревности! Он рычал на весь персонал в ресторане, наводившем порядок после случившегося и постоянно кидался на ни в чем не повинного Юкимуру, так что несчастный управляющий с нетерпением ждал и молился о скорейшем появления своей всегда доброй и милой начальницы, в присутствии которой этот зверь Шинтани становился почти ручным. Ситуация с нападавшим, в свою очередь, тоже не осталась позади всей этой волны абсурда и сумасшествия. Поначалу, якобы в интересах следствия, его имя держали в секрете. Игараши все-таки сильно приложился кулаком по его голове и удар оказался смертельным. Что ж, не в первой ему отбирать чью-то жизнь. Но до этого он никогда не делал этого с людьми, которые могут ему понадобится. Зам. руководителя местной налоговой инспекции сейчас был очень нужным человеком для Торы, ибо именно с помощью этого органа он собирался давить на бизнес Мисаки. К счастью, для прокурора и для самой, собственно, налоговой в той полутьме захмелевшие и напуганные до смерти гости ресторана не смогли идентифицировать еще не успевшего со всеми раззнакомиться нового зам.руководителя местного отдела налоговой инспекции, а трясущаяся от ужаса девушка, которую схватил преступник, не могла вспомнить ничего кроме: «среднего роста и телосложения, в черном костюме и с пистолетом в руках». Ищейкам прокурора уже даже удалось найти человека, внешне похожего на нападавшего и они собирались представить его фото в СМИ. Но кое-кто успел их опередить…. Официальный сайт местного городского совета был снова взломан, было опубликовано видео инцидента с приближением к лицу стрелявшего. А рядом, на той же странице расположили фото с официального сайта инспекции с указанием имени, фамилии и должности преступника. Хакер так же писал, что правоохранители намеренно замалчивают имя злодея, ведь он такой же как и они – взяточник, вор и беспредельщик и, как доказательства своих слов, разместил на той же странице видео, как новоявленный чиновник требовал взятку за то, что «не заметит» неуплату государственных сборов. Этот Робин Гуд в сей раз даже решил представиться. В прошлый раз пресса окрестила его «Пришельцем, взявшегося из ниоткуда, словно из космоса, и тайно заснявшего требования взятки начальником местного порта». Поэтому в этот раз он решил назваться сам: «Приешлец-извращенец, тайно снимающий преступления» и большой улыбающийся смайлик. Новость о взломе сайта сразу же растащили все СМИ, как горячие пирожки на вокзале, и это событие наконец-то помогло Игараши и Аюдзаве сойти с первых полос газет. Аюдзаву обелили, говоря, что она не виновата в том, что не обеспечила защиту гостям, во всем обвиняя бессовестных чиновников. Ну а больше всего, конечно, воспевали оды смелому и ловкому – «Пришельцу-извращенцу», настолько смешным и забавным показался всем этот псевдоним. Прокурор, конечно, был в ярости. Он приказал маки предоставить ему список всем гостей, которые были в тот вечер в «Пристанище Зевса». Его безупречная репутация была спасена тем фактом, что это не он умалчивал имя преступника, так как находился в это время в больнице, после своего подвига в ресторане и не работал. А вот и на счет самого ресторана. Восстановить поврежденную стеклянную секцию на крыше, а также разбитое пулей окно удалось уже в канун нового года. Это было крайне необходимо сделать для спасения от холода ремонта и уменьшения тарифов за накрученное отопление, с последним и так проблемы. До этого отверстия были тщательно прикрыты несколькими слоями плотного полиэтилена, что, конечно, не могло заметь полноценного стекла. Полиция даже убрала ради этого свои желтые ограничительные ленточки. Понятное дело – прокурор тоже не хочет, чтобы морозный воздух и сырой снег подпортили ремонт в ЕГО ресторане в случае, если с полиэтиленом что-то случится, пока никого не будет в помещении. Вот и приказал своим церберам не мешать восстанавливать там все. Кстати, эксперт, не нарочно повредивший колону, когда доставал оттуда пулю, тоже получил выговор. Игараши очень понравился интерьер внутри и он переживал, что краска и другие материалы для восстановления колоны из другой партии могут немного отличаться. Те, кто когда-то сталкивался с ремонтом знают какой это ужас, когда сделал все, предположим цветом М-3142, а потом, когда пришлось что-то докрасить та же самая краска того же производителя с тем же цветом М-3142, но из другой партии, непростительно отличается оттенком, от предыдущей. Прокурора же полностью устраивал цвет колон в ЕГО ресторане и он очень переживал, что с ЕГО интерьером могла бы случится подобная трагедия. Тогда бы пришлось перекрашивать все колоны в краску из новой партии. Кстати, о прокуроре, эта сволочь быстро восстановилась после операции. Не прошло и недели, как доктор Аой выписал своего уже успевшего стать звездой пациента. После аудиенции с журналистами Его Прокуроршество снова вернулись в VIP-палату и таки свели с ума парочку мед.сестер. Одна из них, та, что была невысокой, с черными как смоль волосами, даже успела оценить потолки в его палате люкс класса, а также широкую комфортную койку VIP- пациента. И как только у этого мерзавца швы не разошлись? Вот узнает доктор Аой – голову ему оторвет и пусть даже Игараши будет президентом Всея Планеты, в своем отделении он, Аой Хедо, царь, Бог и закон и все будут выполнять здесь больничные правила!!! Хирурга и так уже порядком достало нарушение порядка прокурором: то его утром с чашкой кофе поймает, то курит в обход запрету, то заседание оперативников собирает в палате, а еще вся женская половина персонала в его отделения перестала нормально работать, то и дело шастая в коротких халатиках с каравеллами из волос мимо палаты Игараши. Возможно, именно это и стало причиной столь скорой выписки и уже 29 числа прокурор восседал в своем любимом дорогом кабинете, с увлечением строча постановления, запросы и другие документы. И вот… 31 декабря, задержавшись на своем рабочем месте до победных 22:00 он устало распахнул дверь своего шикарного по меркам этого небольшого городка особняка. Он был так пуст внутри и речь была не о мебели. Мужчина кинул пакет с продуктами на огромный диван у домашнего кинотеатра, включил новогоднее шоу и отправился в душ. А после, выйдя оттуда в одном полотенце, взял с кухни низкий бокал и налил туда 47-градусный австрийский шнапс, не разбавляя тоником. Пить свой любимый виски или коньяк он не мог. Их янтарный оттенок напоминали ему то, что он пытался как можно скорее забыть. Вернувшись в гостиную чиновник уселся на диван, встречать новый год под шутки-прибатки новогодних шоу и концертов. Он достал из пакета, валявшегося рядом, какой-то дешевый бургер, который было просто неприлично есть вместе с таким дорогим не за одну сотню долларов напитком. Но ему было все равно. Ему и не такое приходилось есть. Когда-то купить такой бургер для него было верхом расточительства и мог позволить себе его лишь в особых случаях, поэтому его ватный вкус стал невольно ассоциироваться у него с праздником. И даже набитые в холодильник деликатесы меркли в сравнении с этим дешевым приторным фаст-фудом, стоимостью чуть больше доллара, с которым они опять вдвоем встретят следующий тридцать-какой-то новый год в его жизни. На счет празднования Нового Года главной причины головной боли прокурора, то тут, кажется, все и так предельно понятно. Его она встретит вместе со своим маленьким светлоглазым племянником и верным другом Шинтани, который планировал еще неделю побыть на родине, а после вернуться к работе в Чикаго. Он был счастлив сегодня. Счастлив как никогда ранее, ведь это будет его первый новый год, проведенный с любимой женщиной. Адвокат было приятно осознавать, что все они выглядят сейчас как настоящая семья. Эти двое решили покрестить Ранму после трагедии и стали ему крестными родителями. Мальчик в силу возраста еще не совсем понимал всех тонкостей христианства, и поэтому, когда ему объяснили, что теперь они его крестные мама и папа, Ранма стал называл их «папа-Шинтани» и «Мама-Миса». «Мама»… Как же идет это слово Мисаки. Как бы Шинтани хотел, чтобы их имена стояли в соседних строчках в одном свидетельстве о рождении. Он заберет ее отсюда. Он сделает это сегодня. Поэтому, дождавшись пока крестник крепко уснет, наливая одной рукой шампанское за десять минут до боя курантов, он другой проверял в кармане наличие той самой заветной бархатной красной коробочки, которая поможет ему наконец-то з увести с собой маленькую, но такую смелую янтарноглазую принцессу в свое королевство. Вот он, бой курантов, цоканье бокалов шампанского и: — Мисаки... – начал Шинтани.