***
Перед завтраком Намджун заходит к Чонгуку. Тому не лучше, это видно даже по цвету его лица, землистому, болезненному. Рядом с ним сидит Уён, что за последние дни уже перестало удивлять. Никто не задает вопросов, в том числе и он сам, но он предполагает, что Уёну страшно. В самом деле страшно. Он не ожидал, что такое может произойти. Даже представить не мог, что их склокам с Чонгуком может прийти конец вот таким трагичным образом. Чонгук с ним не разговаривает, даже когда приходит в себя, но Уён все равно продолжает приходить, просто чтобы посидеть рядом. — Как дела? — дежурно интересуется Намджун у Уёна, присаживаясь рядом и смотря на спящего Чонгука. Услышав его голос, тот приоткрывает глаза. — Ты не спишь. — Пить хочу, — шепчет Чонгук. Намджун тянется за бутылкой, снимает крышку и помогает ему сделать несколько глотков. — Мог бы и попросить, — уязвленно говорит Уён, опуская взгляд и сжимая губы. И можно было бы подумать, что он злится, но Намджун видит, что тот расстроен. По-настоящему. Хочется улыбнуться на то, как продолжает вредничать Чонгук, но Намджун не может. Не получается даже выдавить из себя улыбку, видя его состояние. Они все стараются делать это для него, чтобы Чонгук не видел, в каком ужасе и страхе они все находятся, но у них не очень хорошо получается. Чонгук все прекрасно понимает. От этого еще тяжелее. Невыносимо больно это осознавать. Напившись, Чонгук прикрывает глаза снова, а они с Уёном продолжают сидеть рядом с ним. Намджун не может перестать рассматривать его, размышляя о том, что будет дальше. А дальше, очевидно, будет только хуже. Они смотрят на то, как Чонгук в мучениях умирает, и не могут сделать с этим ничего. И это понимает каждый. Тэхён ходит мрачнее тучи, почти не отходя от Чонгука. Только на сон прерывается. И то, когда его отправят почти силой. Минджи постоянно плачет. Ей страшно заходить к Чонгуку, видеть его. Даже Джин сам не свой: отстраненный, тихий. Можно даже сказать, что подавленный. Намджун его не узнает. Он и не думал, что произошедшее с Чонгуком так впечатлит Сокжина. — Уён, — вдруг зовет Чонгук. Тот, встрепенувшись, поднимает опущенную голову и смотрит на брата. — Что? — Отцовский нож. Взгляд Уёна растерянно бегает. Он даже на Намджуна оборачивается, как будто тот может перевести, что хочет сказать Чонгук. — Я выронил его. Там, — с трудом проговаривает он и снова замолкает. — Ты хочешь, чтобы я нашел нож? — понимает, наконец, Уён. — Да. — Хорошо. Я поищу. Чонгук едва заметно кивает. Медленно, словно даже шевеление головы доставляет ему муки. Уён отправляется на поиски сразу, — скорее, сбегает, как кажется Намджуну. Они остаются с Чонгуком вдвоем. Он подсаживается к нему поближе и меняет влажную салфетку на его лбу, который опять горячий. Утром Дахён сказала, что антибиотики заканчиваются, как и обезболивающее. Им скоро будет совсем нечем помочь Чонгуку, нечем облегчить его страдания. Он еще не сказал об этом Тэхёну. Представить не может, как произнести это вслух. Это как собственноручно поставить крест на выздоровлении Чонгука. В бунгало к этому времени возвращается Тэхён. Взъерошенный после сна, но с темными кругами под глазами, свидетельствующими о том, что выспаться ему особо не удается. Он усаживается по другую сторону от Чонгука и берет его за ладонь. — Тэхён? — слабо спрашивает он. — Да, это я. Ты как? — Холодно. — Тебе кажется, Чонгук. — Тэхён обреченно опускает веки. — Здесь тепло. Ты укрыт. Может, поешь? Чонгук едва различимо качает головой, отказываясь. Тэхён поднимает на Намджуна взгляд, полный отчаяния. Они не знают, что им делать. — Третий раз, — вновь хрипло шепчет Чонгук. — Что? Что третий раз? — Тэхён подается ближе, чтобы лучше его слышать. — Смерть рядом. Третий раз. — Он замолкает, пока в бунгало виснет тяжелая тишина, а потом добавляет еще тише: — Наверное, я просто должен умереть. Тэхён бледнеет, приоткрывает рот, будто хочет ответить, но отворачивается, так не произнеся ни слова. Падение самолета, утопление, теперь открытая рана. И правда, третий раз. — Не говори глупости, Чонгук. — Намджун гладит вторую его ладонь. — Ты выкарабкаешься. Мы тебе поможем. Намджун сам не верит в то, что говорит, и не думает, что поверил Чонгук. Но он не может промолчать. И даже если это последние дни Чонгука, он не хочет, чтобы тот думал, будто они в него не верят. Когда Тэхён поворачивается снова, Намджун видит, насколько красные у него глаза.***
— Ему хуже, да? — спрашивает Минджи у Тэхёна. Он только вышел от Чонгука и обнаружил, что все уже собрались у вечернего костра. Он и не заметил, как пролетел еще один день. У постели Чонгука странным образом дни тянутся как жвачка, но вместе с тем пролетают слишком быстро. Он не знает, как объяснить этот феномен. Будто время тягучее оттого, сколько должен вытерпеть Чонгук, но слишком стремительно, отсчитывая его вдохи. Они не знают, сколько еще их будет. — Да. Хуже, — бесцветно отвечает он ей, не смотря в глаза. О том, что Чонгуку значительно хуже, догадались уже все, даже те, кто к нему сегодня не заходил. С утра он не приходит в себя, только стонет. Тэхён боялся отойти и на шаг. Не ел, не пил, не ходил в туалет, только лежал рядом, на соседнем кресле, и слушал мучительные стоны Чонгука, по лицу которого постоянно катился пот. Ему кажется, что он сам скоро будет шататься, если продолжит в таком режиме. — Он умрет? — прямо спрашивает Минджи. Тэхён оставляет ее вопрос без ответа. У него язык не повернется сказать. А обнадежить он не может. От него ничего не зависит. Минджи шмыгает носом и утыкается ему в грудь. Ее плечи начинают содрогаться в плаче. Он мягко приобнимает ее, гладя по спине, стараясь держаться изо всех сил. — Побудь с ним. Я отлучусь ненадолго, — просит он, ощущая, как мочевой пузырь уже давит, а желудок воет от голода. — Я не могу, я не могу, — качает она головой. — Я посижу, — вызывается Дахён. — Передохни, Тэхён. Ты уже сутки вообще не отходишь от него. — Я просто боюсь. Боюсь, что он… — Иди. Все будет в порядке. Мы все рядом с ним. Грудь разрывает от звука стонущего Чонгука, когда он удаляется от его бунгало. Кажется, будто он уходит от него, бросает одного, хоть это вовсе не так. Ему и правда тревожно. Так сильно, что ноги сопротивляются, не идут. Приходится заставлять себя по-быстрому сходить в туалет да зайти в их с Минджи бунгало, чтобы переодеться в чистое. Его вещи уже насквозь пропахли потом. Возвращаясь, он думает, не остановиться ли у костра, чтобы хоть что-то в себя закинуть, но понимает, что, несмотря на урчащий желудок, ему и кусок в глотку не полезет. Он просто не сможет ничего съесть. Тэхён слышит стоны Чонгука еще до того, как подходит близко, и мысленно спрашивает сам себя, как ему все это вынести. Он еще никогда никого не терял. Никогда никто не умирал на его глазах. Что они будут делать, если Чонгука и правда не станет? Сколько они просидят рядом с его телом? Кто первый скажет, что пора хоронить? Кто будет это делать? У кого поднимется рука? Тэхёна мутит от этих мыслей. Глаза застилает пелена накатывающих слез, с которыми он так отчаянно пытается справиться. Он не может сейчас быть слабым. Это все потом. Ему нужно стараться держаться. Он замечает Ёнгука сначала только боковым зрением. Тот идет решительно, прямо в направлении бунгало Чонгука. Что-то держит в ладони. Тэхён поворачивает голову и как в замедленной съемке видит, как Ёнгук перезаряжает пистолет: нажимает на спусковой крючок магазина, проверяет патроны, вставляет магазин обратно, пока не раздается характерный щелчок. Его рука ложится сверху на затвор, раздается еще один щелчок. В висках Тэхёна начинает стучать. Перед глазами все плывет от ярости и страха. Чонгук. Дахён. Они набрасываются на Ёнгука сразу втроем: Тэхён, Чимин и Намджун. С разных сторон. Не дают ему даже приблизиться к бунгало. Тэхён слышит крики девочек, испуганные и отчаянные. Слышит крик Минджи, такой громкий, что ему грудь словно простреливает ее страхом. — Ему же будет легче! Пристрелить его и не мучать! — орет Ёнгук, сопротивляясь, когда они валят его на песок. — Придурки, мать вашу, он все равно умрет! Мы долго еще будем это слушать?! — Заткнись! Заткнись! — Тэхён как в тумане бьет его по лицу, не понимая, что делает, пока Намджун и Чимин пытаются вырвать у него пистолет из рук и обезвредить. Лицо Ёнгука наливается ссадинами и гематомами практически на глазах, но он продолжает отчаянную борьбу за оружие. Тэхён получает в ответ: нос прошивает тупой болью. Даже втроем им справиться с Ёнгуком непросто. Тот уворачивается так профессионально, что нет даже сомнений, что он этому учился. Только раздавшийся выстрел и всполошившиеся Кёнсу и Джексон, бегущие разнимать драку, их успокаивают. Намджун выбивает выстреливший в воздух пистолет из руки Ёнгука, Чимин наваливается на него сверху и последний удар остается за ним — он бьет Ёнгука в челюсть, от чего его губа трескается или рвется о зубы и по подбородку течет кровь. Тэхён выпрямляется, вытирая разбитый нос тыльной стороной ладони, на которой остаются кровавые разводы. — Никто не пострадал? — Отдышавшись, он оборачивается, находя глазами остальных ребят, полегших на песок, закрывая девочек собой. Он находит взглядом Минджи, которую собой накрыл Хосок, прижав их с Ноа обоих к земле. От сердца немного отлегает. Никто не ранен. Минджи цела. — Ублюдок, — выплевывает Чимин, поднимаясь с Ёнгука, когда Намджун хватает пистолет с песка и высыпает себе в ладонь патроны. — Тебя самого за это надо было пристрелить. Не смей даже приближаться к Чонгуку, понял? — Намджун прожигает его взглядом, полным ненависти. Из бунгало Чонгука, едва приоткрыв портьеру, выглядывает перепуганная Дахён, и Чимин бросается к ней, оставляя Ёнгука на песке. Тот, поднявшись, отряхивается и сплевывает кровь. — Что произошло? Это был выстрел? — лепечет Дахён, держа ладонь на животе. — Ничего не случилось, не волнуйся. Уже все нормально, — успокаивает ее Чимин, подойдя и крепко обняв. — Тэхён, ты останешься с Чонгуком? — интересуется он, обернувшись. — Да, конечно. — Тэхён прижимает к носу футболку и кивает. — Спасибо, что посидела, Дахён. Кровь, кажется, не идет, и Тэхён, вытерев еще раз нос своей футболкой, заходит в бунгало. Чонгук все так же лежит, бледный и безжизненный, и только его страшные стоны и испарина на лице свидетельствуют о том, что он жив. Тэхён не выдерживает, опускается рядом с ним, и впервые за эти дни позволяет себе беззвучно разрыдаться.***
Возвращаясь в бунгало Сокджина, Намджун валится с ног от усталости. Вроде бы физически он не так много сегодня сделал, из чего делает вывод, что просто вымотан морально, а тело всего-навсего считывает его ментальное состояние. Это не удивительно после того, что устроил Ёнгук. Скорее всего, примерно так чувствуют себя этим вечером все. Потерянно, разбито, в немом ужасе. Он сжимает в ладони пистолет, который боится теперь выпустить из виду, чтобы он ненароком не попал в чужие руки, и думает, где бы его припрятать. Он искренне надеется, что тот им не понадобится. Будь он чуть более кровожадным и жестоким, он пустил бы пулю в Ёнгука, но признается сам себе, что слишком слаб для этого. Он с таким потом не справится. Его окликает Уён, и Намджун останавливается. — Слушай, — говорит он. — Я хотел показать тебе вот это. Уён разворачивает ткань, показывая лежащий на ней камень. — Что это? — вскидывает брови Намджун. — Чонгук вчера попросил меня найти отцовский нож. Я там все обшарил в округе и нашел вот это. На нем кровь Чонгука. — Уён немного поворачивает камень, где виднеются следы засохшей крови. Совсем немного. — Я подумал, что если Чонгука ударили этим камнем? У него ведь на затылке рана. А если так, то на камне могли бы остаться отпечатки того, кто это сделал. Понятно, что тут нам это ничем не поможет. Но если нас когда-нибудь заберут… — Как ты его вообще увидел? — удивленно хмурится Намджун. — Я обыскал каждый сантиметр, наверное. — Нож-то нашел? — Да, — с невеселой улыбкой отвечает Уён. — Нашел. Положил рядом с Чонгуком. — Ты молодец, Уён. — Намджун кивает. — Я заберу это на всякий случай, ладно? — Он указывает на камень, Уён без вопросов заворачивает его обратно в ткань и отдает ему. Намджуну хотелось бы верить, что такая улика и правда однажды им пригодится. Джин сидит на углу своего кресла в бунгало, когда он возвращается. Портьера плотно зашторена и не пропускает через себя свет от еще горящего неподалеку факела. Сокджин наблюдает, как Намджун прячет пистолет и сверток с камнем, а после принимается переодеваться. Надо бы помыться, но нет никакого желания куда-то идти в ночь. Да и если быть совсем уж честным, он попросту боится, что в его отсутствие что-нибудь произойдет. — Давай спать. — Намджун устало оборачивается, отбрасывая грязную после драки футболку в сторону, но Сокджин, не шелохнувшись, продолжает сидеть, сжимая что-то в руках. — Джин? — Мне нужно тебе сказать кое-что, — тихо произносит он. — Пожалуйста, обещай, что выслушаешь и никому не расскажешь. На последних словах голос Джина начинает дрожать. Намджун растерянно пытается рассмотреть его лицо, но видит только блеск застывших в глазах слез. — Скажи сначала, что случилось, — хмурится он. Джин нервничает настолько, что Намджуну кажется, будто он весь дрожит. Он его не торопит, ждет, но оторвать взгляда не может. В голове ни одной идеи, о чем таком страшном и волнительном может поведать ему Джин. Тот собирается с мыслями еще несколько долгих мгновений, после чего опускает взгляд на свернутую в руках ткань — по виду, футболку. Он медленно начинает разворачивать ее подрагивающими руками, пока Намджун не видит то, что Джин держит в руках. Видит, но не может поверить своим глазам. Трансивер. Намджун обескураженно подходит ближе, вглядывается в него, пытаясь переварить в голове тот факт, что трансивер и правда перед ним. Целый и невредимый. В руках Сокджина. Его Сокджина. — Что… где ты его… — не понимает он и не может подобрать слов для всех вопросов, которые назойливым роем начинают кружиться у него в голове. — Он все это время был у меня, — шепотом отвечает Джин и сглатывает, не поднимая взгляда. По его щекам скатываются несколько слезинок. — Что? О чем ты вообще говоришь? Ты шутишь сейчас? Сокджин кусает влажные от слез губы. Нет, он не шутит. Намджун, не веря, качает головой. — Какого черта? Какого черта, Джин? — хрипит он. — Прости… Прости, пожалуйста, — так же тихо продолжает Джин. — Ответь, какого хрена! — От негодования начинает прошивать гневом. Он хватает Джина за плечи и встряхивает, требуя ответов. — Какого, блять, хрена! — Не кричи, кто-нибудь услышит! — умоляет его Джин. — Я все объясню. Я объясню тебе… — Так давай, я жду! Уму непостижимо… Я поверить не могу… — Я просто… просто хотел остаться здесь дольше. Я не хотел, чтобы нас забрали быстро, — едва слышно лепечет он. — Я хотел, чтобы у нас было больше времени. — Ты ненормальный, Джин? Скажи, ты ненормальный?! Потому что ты звучишь как чертов псих! Намджун оседает на край разложенного кресла и берется за голову руками. Трансивер все это время был у Джина. Все это время у них был шанс подать сигнал. Все это время он спал с человеком, который искусно играл свою роль, лгал в глаза и искал трансивер вместе с ними. И искренне недоумевал, какой подонок мог его украсть. — Ты не понимаешь… Я… я просто хотел хоть немного пожить. Пожить как обычный человек. С тобой. Я не хотел возвращаться туда, где тебя у меня может и не быть. Я никогда никого так сильно… — То есть я во всем этом виноват? Я? — Намджун истерично усмехается. — Пожалуйста, Намджун… — Джин садится ему в ноги и утыкается лбом в его колени, продолжая глотать слезы. — Я не хотел никому навредить… — Ты вообще понимаешь, что ты натворил? Ты понимаешь, что если Чонгук… — Сидел бы я у тебя в ногах, если бы не понимал?.. — горько усмехается Сокджин и размазывает слезы по лицу. — Но я клянусь тебе, я собирался сказать. — Когда? Когда ты собирался? — Я не знаю. Я думал, просто его подкинуть, но… из-за Чонгука… Намджун ничего не отвечает, наблюдая, как содрогается спина Джина в рыданиях, и чувствуя, как собственная грудь ноет так, будто к ней раскаленное железо приложили. Ярость постепенно сменяется отчаянием. Болью, что ему приходится злиться и ненавидеть человека, засевшего в его голове настолько, что он и впрямь был уверен, что это любовь. Был? Нет, он и сейчас уверен, что его чувства настоящие. Только что ему делать с признанием Джина, он не понимает. Да и не знает, есть ли у него вообще право на него злиться, если учесть то, что он о себе ему тоже ничего не рассказывал. Сокджин точно так же не знает, что он из себя представляет и на что способен. — Мы должны сейчас же рассказать всем и пытаться снова ловить сигнал. Если трансивер вообще еще рабочий, — пытается включить разум он, когда всхлипывания Джина начинают понемногу стихать. — Нет, Намджун, я умоляю тебя. — Сокджин, отложив трансивер, снова скрытый футболкой, забирается Намджуну на колени и обхватывает ладонями его лицо. — Пожалуйста. Не говори никому. Они меня растерзают. Они убьют меня, Намджун. Он опускает голову и вздыхает. Знает, что Джин прав. Они места живого на нем не оставят, если узнают, что он один из тех, из-за кого они уже бессчетное количество времени на острове, с минимальными шансами на скорейшее спасение. — Чонгук умирает, Джин. Ты что, не понимаешь? Нам нужно что-то делать немедленно. — Мы можем сделать это вдвоем. Я все обдумал. Нам не нужно говорить остальным. Трансивер работает, я пробовал его включать. Там есть еще заряд. Мы можем попробовать подать сигнал сами. Только не говори никому. Пожалуйста. Я прошу тебя, Намджун. Намджун молчит. Им действительно не нужны люди, чтобы это сделать. Он справился бы с этим и сам, в одиночку. Найти бы только точку повыше, и сигнал вполне может быть пойман. — Бери сменную одежду, пошли, — говорит он после долгих минут размышлений. — Искать сигнал? — Джин сползает с его бедер и встает напротив. — Да. Сделаем вид, что идем на водопад. Если кого-то встретим по пути. Собирайся. — Ночью? — Какая разница, Джин? Подумают, что мы трахаться пошли, — раздражается он, подхватывая с пола трансивер и заворачивая его в ткань получше, накинув сверху своих вещей. Сокджин поджимает губы, но собираться начинает. Берет сменную чистую одежду, выходит из их бунгало и оборачивается, чтобы проверить, следует ли Намджун за ним. Они идут в глубь леса молча. Джин то и дело бросает на него взгляды, на которые нет ни сил, ни желания отвечать. Намджун не понимает, что он чувствует, и оттого его мерзкое настроение ощущается еще более отчаянным, чем было совсем недавно. Одно лишь немного успокаивает: замаячил шанс на спасение. Совсем маленький, призрачный, но за который так сильно хочется зацепиться. В голове мысли — одна тяжелее другой. Страх за Чонгука, злость на Сокджина. Он перестал понимать, как себя вести. Перестал понимать, на какие чувства имеет право, а на какие — нет. Они поднимаются выше и выше, куда обычно ходят нечасто, только если хотят обобрать очередное дерево с фруктами, ведь чем ближе к солнцу, тем плодовых деревьев больше. Намджун останавливается, когда они оказываются достаточно высоко над уровнем моря, и дает себе несколько секунд, чтобы отдышаться. — Попробуем, — первое, что он произносит за весь их путь. Джин оборачивается, будто убеждаясь, что за ними нет «хвоста». Намджун разворачивает ткань и быстро тыкает в трансивер, включая его. Тот загорается зеленым, показывая одно оставшееся деление заряда. — Давай же, ну, — шепчет Намджун, смотря на антенну в углу дисплея. — Пожалуйста, давай. Джин, как и он, смотрит на трансивер неотрывно и затаив дыхание. Он вздрагивает, когда одно деление антенны появляется, и опускает плечи, когда оно так же быстро исчезает, даже не успев пискнуть. — Нужно выше. — Намджун оглядывается, смотря, где есть подходящее дерево, на которое можно забраться. Выбрав взглядом одно, по виду наиболее надежное, он идет к нему, на ходу засовывая трансивер в карман шортов. Забираясь на дерево, уже привычно за эти месяцы перебирая ногами и хватаясь руками, он поднимается достаточно высоко, думая о том, что это, должно быть, последний шанс связаться с сушей. Если ничего не выйдет сейчас, то им придется дальше просто ждать. Только они-то ждать могут, а Чонгук, увы, нет. Усевшись на крепкую ветку, уперевшись ногой в ствол, он достает трансивер из кармана и снова выжидающе в него всматривается. — Ничего? — спрашивает снизу Джин. — Ничего, — обреченно отвечает Намджун. — Подождем. И они ждут. Джин усаживается под дерево на траву, успевшую просохнуть после недавних дождей, и откидывается на него спиной. Намджун продолжает сидеть наверху и неустанно смотреть на экран трансивера. Он думает о том, на сколько хватит его заряда и есть ли в этом всем вообще смысл. Цепляется за надежду, как за ненадежную ветку, но если в этом всем и правда нет смысла? Как с этим справляться? Как будет справляться Джин, если сердце Чонгука остановится? Он опускает на него взгляд и принимается рассматривать сутулые плечи, сгорбленную спину. Ему становится его жаль. Джин словно человек, которого не научили выживать в реальном мире, где у других людей тоже есть чувства, есть собственные жизни, которыми он не имеет права распоряжаться. Не объяснили, что можно, а что нельзя. Не рассказали о том, что другие люди иногда в сотни раз важнее, чем личные прихоти. — Где ты прятал его? — спрашивает Намджун, поняв, что от изумления даже не задал самых главных вопросов. — В лесу, за самолетом. Он усмехается. А они прочесывали лагерь. В каждый угол, в каждую сумку залезли. Дважды. А может даже трижды, кидая друг на друга подозрительные взгляды. — И как ты собирался подстроить его обнаружение? — Не знаю. Подкинул бы обратно в самолет, может быть. — Ты сумасшедший, Джин. — Хорошо. Пусть так. И что, ты больше не подойдешь ко мне? Больше не хочешь меня знать? — вскидывает он голову. Намджун ничего не отвечает на его вопрос. Подойдет ли? Он вряд ли способен сейчас об этом думать. Все мысли забиты умирающим на их глазах Чонгуком и… и предательством. Он не знает, как еще назвать то, что Джин сделал. Он ведь на кого только ни думал за это время. На Ёнгука, на Кёнсу. А все оказалось куда сложнее. Все это время предателем был Сокджин. — Я сделал это, потому что люблю тебя, — тихо произносит он. — Не все в этом мире можно оправдать любовью, Джин. Трансивер вдруг издает тихий писк, затем еще один, нарушая возникшую тишину и показывая установление сигнала. Намджун, встрепенувшись, принимается клацать по кнопкам. Сигнал устойчивый. — Поймал. Он поймал! — Намджун быстро откашливается, затем зажимает кнопку передачи и подносит трансивер динамиком к губам: — Рейс 205. Это рейс 205. Выживших пятнадцать. Среди нас тяжело раненный и… — Запищав, трансивер выключается. — И беременная девушка, — тише добавляет он, глядя в темный дисплей. — Намджун?.. — окликает его вскочивший на ноги Джин. — Получилось? Сигнал отправился? — Я не знаю. Я не уверен, — вздыхает он, пробуя включить трансивер снова, но без толку. Намджун спускается вниз и, подержав трансивер в руках еще немного, бросает его в траву под деревом. — Что ты делаешь? — хмурит лоб Джин. — Трансивер сдох. Не нести же его обратно. Мало ли кому придет в голову еще раз перетрясти все вещи в лагере. Оставим его здесь. Джин, снова глянув на выброшенный трансивер, молча кивает. Они вдвоем переодеваются, поддерживая легенду, что и правда были на водопаде, затем выдвигаются обратно и так же не разговаривают. Намджуну нечего больше сказать, да и словно уже не до того. Все мысли о другом. Каков шанс, что их сигнал кто-нибудь поймал? Не хочется обнадеживать даже самого себя. То, что действительно заставляет его сейчас впадать в уныние — это тот факт, что если у них ничего не вышло, то у Чонгука шансов нет. Лагерь спит, когда они оказываются на берегу. Намджуну же спать совсем не хочется. Он опускается на песок у самого края, где вода скользит к голым стопам, и смотрит вдаль, вгрызаясь взглядом в линию горизонта, на которой еще ни разу никто не появлялся. Джин бесшумно опускается рядом. Намджун лишь чувствует, как его лоб упирается ему в плечо. Вздохнув, он притягивает его к себе, обнимая. Глупого, дурного, просто ненормального. Сумасшедшего. Но он уже въелся под кожу. — Прости меня, — шепчет Джин, утыкаясь губами в его шею. — Попросишь прощения у Чонгука, если он выживет, — отвечает он. Джина прорывает новой порцией тихих рыданий. — Я не хотел. Я не хотел, чтобы так получилось. Я не желал ему зла. — Иди спать, Джин. Ты сейчас уже ничего не исправишь. — Я посижу тут с тобой. Если позволишь. Намджун ничего не отвечает, не прогоняет. Джин, качнув головой и оставив еще один поцелуй на его шее, укладывается ему на колени и тоже смотрит на океан, тихий и спокойный. По привычке Намджун перебирает его волосы, уже загрязнившиеся, но никакого значения это не имеет. Он чувствует, что Джин продолжает беззвучно плакать. Наверное, нет смысла срывать на нем свою злость, ведь он уже наказал себя сам. Чувство вины — наказание похуже, чем чье-то осуждение. Кому, как не Намджуну, это знакомо? Он проживает это каждый день. Каждый день думает о том, правильно ли поступил и достаточно ли сделал. Мог ли что-то исправить и поступить иначе. Намджун даже находит что-то болезненно-забавное в том, насколько он, оказывается, не разбирается в людях. Покупается на обертку, совершенно не допуская мысли о том, что может находиться под ней. Мог ли он подумать, что Джин способен на такое сумасшествие? Мог ли представить, что Ноа — не тот, за кого себя выдает? Что способен совершить покушение на жизнь человека? Да и на какого? На ребенка, по своей сути. Чонгук среди них — все еще ребенок. Одинокий, потерянный, переживший катастрофу и смерть родителя. И их обязанностью было его защитить и уберечь. Они не сделали ни того, ни другого. Как Намджун посмотрит в глаза его матери, если когда-нибудь такой момент настанет? Если прислушаться, можно различить стоны Чонгука, смешивающиеся с шумом прибоя. От этих звуков у Намджуна кровь холодеет в венах, но он продолжает жадно в них вслушиваться, чтобы знать, что Чонгук все еще с ними. Иногда он задумывается, как это произойдет. Кто будет рядом с ним в этот момент? Что им делать? И у Намджуна стынущий ужас встает поперек глотки. Ночь все тянется, а у него сна ни в одном глазу. Сокджин, успокоившись, уснул на его коленях под убаюкивающее поглаживание Намджуном его спины. Сам Намджун все продолжает смотреть. Наблюдает, как, знаменуя рассвет, появляется оранжевая полоска на горизонте, как ее край желтеет, а небо из черничного превращается в джинсово-синее. Смотрит, как появляется краешек солнечного диска и как он медленно поднимается вверх, превращая небо в апельсиновый сок. Затем становится совсем светло. Лагерь вот-вот начнет просыпаться. Они пережили еще одну ночь. Намджун думает о том, сколько еще таких до боли прекрасных рассветов суждено увидеть Чонгуку, и мысленно просит, чтобы ответ был «много, бесконечно много». Он видит вдали птиц, больших, словно орланы, и не припомнит, видел ли он здесь хоть раз птиц размером больше его ладони. Он наблюдает, как две темные фигуры летят параллельно друг другу, не отклоняясь и не сходя с маршрута. Целенаправленно вперед. Намджун выпрямляется, когда они оказываются ближе и к нему приходит осознание, что две черные продолговатые точки в небе — это вовсе не птицы. Это вертолеты. Он смотрит на них, затаив дыхание. Видит их кили, тонкие линии лопастей. Пытается поверить, что глаза его не обманывают и они действительно летят в сторону их острова. Они приближаются. Они их нашли. — Джин, — трясет Намджун его за плечи, не отрывая взгляда от вертолетов. — Джин, проснись. Они прилетели. Прилетели…