О неправильной любви, вреде сигарет и уроках музыки

      Тоска изнутри скребется, сворачиваясь вокруг сердца, тяжелой цепью. Тоска по кому-то далекому, нездешнему. Этот кто-то так далеко, до тошноты. Этот кто-то так нужен, что воздуха не хватает.       Тоска роется в голове, выцарапывая череп изнутри, — чужими словами, улыбками, привычками. Царапает, навсегда запечатлев под веками, знакомо-чужой образ. И касания горят огнем на коже создавая причудливый узор, полный отчаянья.       Вечер наступает, влажным холодным духом, проникая в дом через углы, в которых собираются маслянистые тени. Кажется, что кто-то вот-вот зайдет, и оставит на холодной коже теплые поцелуи. И не спать по ночам, чтобы бессмысленно ждать, — никогда не приходящего. И по утрам слепо шарить ладонью по кровати, в поисках, — всегда уходящего, сквозь пелену полусна, исчезая с появлением первых лучей.       Тоска сидит псом под дверью. Тоска подрывается на каждое движение вне дома. Тоска рвется из груди, выламывая ребра, едва раздается стук. И там всегда сплошные незнакомцы. Там всегда кто-то знакомый, только не важный. Там все, кто угодно, кроме нужного. И зубы скрипят в бессильной злобе, пока сердце болезненно стучит по грудине, вызывая практически детское разочарование.       Тоска молчит, забиваясь в укромный уголок, только глаза сверкают, — диким зверем, в собственном взгляде. Тоска, проклятая тоска сворачивается под легкими, прячась от всех, за решеткой ребер. В людском окружении всегда легко. Среди толпы боль притупляется, становясь практически незаметной. Так легче пережидать особо хреновые дни. Так проще притворятся, что ничем не отличаешься от всех вокруг.       Миры сталкиваются с грохотом и острыми осколками. Миры сталкиваются, сплавляясь в один единственный, — слишком правильный чтобы доставать скальпель. Слишком неправильный чтобы просто стоять на месте. И мутный образ обрастает плотью, нарастает историей и носит имя. И тоска верещит, закладывая уши. И тоска рвется вперед, тянет туда, где другая. Туда, где другая: близкая, родная, знакомая до мельчайшего жеста, теплая до дрожи в обледенелых руках.       Миры наконец сталкиваются, приводя их друг к друг. И страх впервые проникает в сознание, едким, опасным змеем. Как идиоты стоят и смотрят, боясь даже слово сказать. Решиться бы сделать хоть что-то, но сложно. Сложно, когда счастье вот оно — на расстоянии вытянутой руки, только шаг и больше никогда не оставаться одной. На секунду глаза прикрыть, забыть, что вся жизнь только что разделилась на обезличенное до и правильное после. Всего на секунду ощутить собственное тело, теплый ветер, землю под ногами. И наконец сделать последний шаг.       Глаза в глаза и дышать тяжело, от распирающего счастья на грани коллапса. И прижаться так близко, чтобы навсегда вплавиться в самые кости, чтобы больше никогда. Никогда ни тоски, ни одиночества. Не позволят, не допустят. Не больно, только счастье обжигающе горячее — огнем непослушных прядей. Нет тоски, только медь влюбленных глаз, — вечно близкая. И рядом наконец кто-то есть. Тоска мурчит, сворачиваясь далеко в глубине души. Знает, что теперь, никто не расцепит.       — Ида.       Смущенно улыбается женщина с золотым, обжигающим взглядом.       — Луз.              Только ближе прижимается девчонка с короткими темными вихрами.       А поцелуи и правда — теплые.