I got you (я держу тебя)

*** Гроза не прекращается. Из страшной бури она перетекает в унылый осенний дождь, водой залиты уже все тротуары и дороги, машины ползут медленно, глохнут и образуют пробки в самих пробках. За два часа процессия сдвинулась на пять сотен метров. Давно вставшего солнца не видно за сырым навесом туч. Стайлз лежит на продавленном диване, размеренно дышит и иногда моргает. Последние два часа вся его физическая и умственная деятельность сведена к этому. Потолок совсем не изменился, но Стайлз продолжает тупо смотреть в него мутным взглядом. Он и не ждет, что там начнут показывать фильм. Он почти не прислушивается к негромким голосам в комнате, настолько огромной, с такими высокими потолками, что звуки тонут в ней, кажутся тише, чем есть. — Ох, дьявол… — Питер лежит на другом диване. — Скотт, ты хоть носки когда-нибудь штопал? Одно дело — штопать носки, а запихивать в брюхо кишки и зашивать — немного другое. Племянник, зачем ты его ко мне допустил? Твоя мстительность не знает границ. — Я делаю, как надо, не в первый раз же. Просто не отвлекай, — говорит Скотт. Стайлз уверен, что иглой и нитками Скотт действительно владеет отлично. Раньше он зашивал только псов да кошек, но с людьми даже проще — не надо выбривать шерсть, и они не так остервенело дергаются. Питер тоже не дергается. Стайлз думает, что Питер просто болтает, потому что его напрягает тишина. Раны на его животе кровоточат и практически не заживают. Лицо — серое и больное, как небо за окном. — Готово. Скотт перегрызает нитку и убирает свой швейный инвентарь в коробку. Питер выгибает шею, чтобы посмотреть на Айзека, стоящего у окна, спиной к комнате. — Эй, кудряшка, — сгорбленные плечи Айзека дергаются при звуке этого слова. Стайлз находит это забавным, но у него нет сил улыбнуться. — Иди-ка сюда, подлечи меня. Я сейчас коньки отброшу, представляешь, как Дерек обрадуется? Не могу этого допустить. Айзек, переминаясь с ноги на ногу, все-таки решает подойти к нему. Питер смотрит на него внимательным взглядом и слегка улыбается. Айзек не смотрит в ответ. Он кладет ладонь поверх засохшей крови и швов на животе Питера, и черными змейками вытягивает его боль. Судя по тому, как Айзек морщится, у Питера титаническая выдержка. — У-у… твои руки не для скуки, да, кудряшка? Айзек стискивает зубы и краснеет. Питер ржет. — Закрой рот, — говорит Дерек. Этот приказ можно принять за усталую просьбу. Стайлз переводит на него взгляд. Зря Дерек так. Если здесь будет шуметь только дождь, они все просто сдохнут от тишины и тоски. Стайлз думает, что шутки Питера — лишь попытки имитировать то, что было до битвы с альфами. Это, можно сказать, психологическая помощь. Как и сосредоточенность и спокойствие Скотта, и Айзек, закончивший с Хейлом и присевший на стол Дерека, болтая ногой. Детали, призванные скрасить нанесенный им удар. Кору похоронили утром. Дерек сперва хотел звонить в бюро и устроить нормальные похороны, но Питер отговорил его, сказав, что этой заботы и красивых жестов Кора не оценит, а стае это принесет одни хлопоты и разборки с полицией. Дерек не спорил и не соглашался. Он отложил телефон и ушел раскапывать яму за домом. Методично и быстро, не прерываясь и не прося помощи. Вся стая присоединилась к нему в течение двадцати минут. К вечеру Скотт уходит домой, собрать дорожную сумку и попрощаться с матерью. Бойд уходит по тем же причинам. Питер и Айзек растворяются где-то в доме. Завтра, сказал Дерек, они отправятся по разным маршрутам, разыскивать двоих выживших альф. Вечером Стайлз сидит на том же диване, ставшем ему уже родным. Наедине с Дереком, который уставился в ноутбук Питера, подпирая подбородок и слишком напряженно накрыв пальцами рот. Рядом с ноутбуком на столе стоит чашка кофе, словно призванная придать этому месту уюта. Но комната все равно выглядит пустой и страшной, а кофе холодный и покрытый пленкой — Дерек не прикоснулся к нему. Тишина сгущается и громыхает, и Стайлз в какой-то мере даже благодарен погоде, так и оставшейся дерьмовой. Мерный стук капель разбавляет молчание. Ночью Дерек увидел, как катится к его ногам голова его сестры. Он убил Девкалиона. Главаря стаи альф, демона-волка. Сделал то, что представлялось чуть ли не невозможным. Сила Девкалиона и убитых им членов его стаи прибавилась к силе Дерека — об этом никто не говорит, но это чувствуется. Питер теперь опасается спорить с ним. Дерек полон огромной энергии и силы, с которыми еще не сладил, к которым не готов, но он приручит своего нового волка, в этом не стоит сомневаться. Пара дней, и Дерек будет куда опаснее Девкалиона. Разговаривать с ним сейчас реально страшно. Но Стайлз должен, давно пора. — Дерек, — зовет он и кашляет, чтобы прогнать из голоса хрипотцу. Хейл быстро поднимает на него взгляд — пронизывающий и холодный. — Трудновато мне говорить, так что сразу к делу. Будут похороны отца, я хочу… я должен поехать. Вряд ли справлюсь без помощи, ты знаешь, — Стайлз мельком оглядывает свой забинтованный торс и очередное свежее пятно крови. — Может, подбросишь меня? — Ты не можешь ходить, — отвечает Дерек. — И не выйдешь из машины. — Ерунда, Скотт поддержит меня каких-нибудь сорок минут, будет немного по-гейски, но ничего, переживу. Я теперь все переживу, — Стайлз издает нервный, затравленный смешок. Хорошо, что со стороны он себя не может услышать. Дерек смотрит на него долго, не меняясь в лице: равнодушный и нечитаемый. Стайлза напрягает этот взгляд, но он слишком вымотан, чтобы отводить глаза, краснеть или хоть как-то реагировать. Он слишком устал. — Я тебя отвезу, — Дерек опускает взгляд обратно в экран. — И поддержу тоже. — Что, почему это ты?.. В волонтеры подался? — Стайлз даже находит в себе силы удивленно распахнуть слипающиеся глаза. — Скотт уезжает, Питер с Айзеком тоже. Нам сейчас нужно разделиться, чтобы найти Эниса и Итана как можно быстрее, — разъясняет Хейл то, что обсуждал со стаей, пока Стайлз в очередной раз проваливался в сон. — Они пытаются обращать людей, я хочу убить их раньше, чем бет окажется слишком много и придется вырезать полгорода. Стайлз замолкает, переваривая услышанное. Похоже, война не окончена. А он даже не поговорил со Скоттом наедине за это время. Он даже не позвонил… черт, да кому он мог позвонить? Стайлз вспоминает отца. Нет, он и не забывал его. Ему снова кажется, что он может вернуться домой и увидеть его там. В горле щиплет. Он гонит от себя эти мысли. Все, что он делает весь день — пытается не обращать внимания на ядовитый ком боли внутри себя. Не физической, нет. Физическую он действительно почти не замечает. — И долго я останусь с тобой? — спрашивает он. Стайлз усмехается. Ему ведь теперь некуда идти. Нечем платить за дом, который, скорее всего, заберут. Попечительский совет назначит ему какого-нибудь опекуна. Хотя кто за него возьмется? У него и родни-то нет. То есть, может, есть какая-нибудь тетушка из пригорода в Канаде, которой он нахрен не сдался. Стайлз видит один выход. Он сбежит раньше, чем за него возьмется государство, сбежит, привяжет себе камень к ноге и нырнет в то озеро. Будет неплохо утащить за собой одну из выживших тварей. Надо поработать над этим, когда он снова сможет ходить. Стайлз морщится от боли. Ушибленная грудная клетка ноет, начинается резь — это он задышал слишком глубоко и часто. Он знает, что ему нельзя особо дергаться и нервничать, потому что его собрали по кускам, он сам сейчас долбанный инвалид, хуже Питера, а внутренности Питера и правда валялись вокруг него еще часа в четыре утра. Дерек вытащил их обоих из лап смерти. — Сколько потребуется, — сухо говорит Дерек. — Ты пострадал из-за меня и находишься под моей ответственностью. Как-нибудь потерпишь мое общество, пока я сделаю все, что нужно — потом можешь катиться куда угодно. Стайлз чувствует рукой, лежащей на животе, горячее и липкое. Приподнимает тяжелую голову. Ну, прекрасно. По бинтам стремительно расползается багряное пятно. Перенервничал, видимо. Усилилось кровообращение, открылось кровотечение. Стайлз беспомощно глядит по сторонам, словно надеясь, что где-нибудь в углу обнаружится доктор. Ему не справиться с перевязкой. — Дерек… у меня тут… — Стайлз запинается. Не хочется обращаться к Хейлу за помощью. Смешно, но отношения с ним остались такие же, как раньше. Это даже немного греет — толика постоянства в вывернутом мире. — Чувак, не хочу тебя отвлекать, но кажется, я сейчас истеку кровью и сдохну. Захлопнув ноутбук, Дерек снимается со стула и быстро подходит к нему, уже на ходу внимательно изучая рану. Стайлз машинально осматривает его в ответ — вот уж кто выглядит здоровым и свежим. В целой чистой одежде, без единой царапины, со здоровым цветом лица. — Твоя регенерация сильно повысилась, — говорит Стайлз в пространство. — Из корейской отбивной в Брэда Питта. — Заткни одну ноздрю, — отвечает ему Дерек, коротко посмотрев в глаза, — рот тоже закрой. — Что?.. — Ты задыхаешься. Заткни одну ноздрю и успокаивайся. Постарайся думать о хорошем. Я принесу бинты. Думать о хорошем?.. Да этот ублюдок издевается. За корейскую отбивную, надо полагать. Стайлз приподнимается и ерзает, пытаясь уследить за стремительно удаляющимся Хейлом больными и уставшими глазами. — Ты что, будешь меня сам перевязывать? Ты — меня? Вопрос адресован пустоте, и потому остается без ответа. Из кухни доносится шум выдвигаемого ящика стола и стук каких-то склянок. Стайлз вспоминает, что Хейл сказал ему: «пострадал из-за меня». «Под моей ответственностью». Видимо, забота о раненом Стилински и даже собственноручная перевязка — это наказание, которое для Дерека выбрала его совесть. Это кажется ненужным и странным. Раньше Дерек сбагрил бы его в больницу или матери Скотта. Что стряслось сейчас — непонятно, но в вину Стайлз не верит. В смысле, надо быть идиотом или иметь комплекс вины за все дерьмо, которое случается в мире, чтобы пытаться оправдать Стайлза за свой счет в сложившейся ситуации. Стилински виноват во всем сам, и он знает это. Это он не спас отца, облажался, как всегда, несмотря на отчаянные попытки. Он по жизни прослыл неудачником, хотя и совершал много каких-то лишних движений, пытаясь делать все наилучшим образом. Скотт не пытается, но его судьба милует. Альфы пришли из-за него, но его мать почему-то цела, в то время как части тела отца Стайлза копы находили на расстоянии десяти метров друг от друга… Когда Дерек возвращается с картонным ящиком медикаментов в руках, Стайлза трясет. Несмотря на треснутые ребра, он скрутился почти в позу эмбриона. Дышать одной ноздрей больше не помогает. Кровь течет по кожаной обивке и капает на пол. Дерек раздраженно шипит, ругается, и Стайлзу стыдно и мерзко, но он ничего не может сделать, только чувствует опасную грань своего состояния — он будто горит изнутри, снаружи еще не понимая толком, что происходит. Его организм словно пытается отречься от реальности. Его сердце вот-вот остановится. — Выпей, — Дерек кладет ему ладонь на затылок и приподнимает, поднося ко рту ложку с чем-то остро пахнущим. Вроде не валерьянка, но тоже что-то спиртосодержащее. Стайлз бездумно раскрывает губы и позволяет влить в себя эту гадкую смесь. Ощущение такое, будто внутри все вспыхивает и пузырится ожогами. — Бля, — Стайлз давится, физически чувствуя, как кровь приливает к лицу. Он уже готов согласиться на лошадиную дозу снотворного, только бы вырубиться и прекратить это все, но Дерек пичкает его еще чем-то и дает запить водой из стакана. Стайлз видит открытую упаковку «Аддералла». — Откуда у тебя? — выговаривает Стайлз. — Скотт сходил в аптеку. Горько? — негромко спрашивает Хейл, убирая лекарства и доставая из коробки чистые рулоны бинтов. — Сладко от твоей заботы, — шипит Стайлз. Распаковывая бинты, Дерек бросает на него один спокойный взгляд, и этого хватает, чтобы Стайлзу под ним захотелось сквозь землю провалиться. — Сядь. Стайлз пытается выполнить приказ. Он действительно хочет спокойно сесть, чтобы не выставить себя беспомощным и жалким под пристальным взглядом Хейла. Опирается позади себя локтями, закусывая губу от несносной боли — два или три (или все) треснутых ребра на память от Кали — немного подтягивается, чувствуя, как начинает кружиться голова. И сорвано выдыхает, скрывая в выдохе стон. До чего же плохо. И внутри, и снаружи. Он сам как сломанное ребро. Беспомощный и жалкий. — Почему ты не укусил меня? — глухо спрашивает Стайлз. По вискам катится пот. — Побоялся, что в зубах застрянешь, — Дерек откладывает бинты и вдруг подхватывает Стайлза под мышки, поднимая и усаживая. Стайлз жмурится от боли. — Я сам… — сипит он, чувствуя, как щетина Дерека колет шею. Нужно на что-то отвлечься. Вот на эту самую гребаную щетину, иначе Стайлз сейчас просто ослепнет от звезд в глазах. Как же плохо. От Дерека пахнет дождем и каким-то гелем для душа. Стайлз удивляется этой гамме — ему почему-то раньше казалось, что от Дерека непременно должно разить псиной. Его фразу Хейл игнорирует. Он разворачивает Стайлза, усаживая спиной к спинке дивана, и медленно отпускает, позволяя прислониться и тяжело отдышаться. В этот раз Стайлз не язвит. Ему кажется, что его только что переехал трактор. — Ты мог бы вызвать врача, — чуть кривясь от боли, произносит он. Дерек берет внушительного размера ножницы и опускается на колени перед низким диваном, притягивает Стайлза к себе и быстро, ловко разрезает бинты. Когда он снимает их, в некоторых местах они отдираются с кусочками засохшей крови, но Стайлз почти не чувствует этого. Он остается в одних джинсах, без бинтов почему-то резко становится холодно, а еще иррационально чудится, будто ребра вот-вот проткнут кожу и полезут наружу. Дерек оборачивает его бинтом первый раз, снова оказываясь чертовски близко. — Чувак, ты так вкусно пахнешь, придвинься посильнее, я занюхаю тобой эту пиздоебическую боль, — мозг Стайлза отказывается соображать. Язык урывает свою минуту славы. Дерек на секунду замирает, а потом затягивает кольцо бинта потуже. Стайлз охает. — А ты пахнешь так себе, — отвечает Хейл. Слова щекочут Стайлзу ухо теплым дыханием. — Душ бы не помешал. — Я немного в состоянии нестояния, — огрызается Стайлз. — Не будешь же ты меня и мыть? — Могу. На заднем дворе есть шланг. — Спасибо, обойдусь. — Тогда заткнись. Стайлз без лишних споров следует совету. На самом деле, он пахнет кровью и землей. Немного — потом. Он пахнет сегодняшней ночью, и ему кажется, что Дерека отталкивает это, дело не в брезгливости. Его, Стайлза, это тоже отталкивает. Если бы у него была такая возможность, он выпрыгнул бы из своего тела, может, это притупило бы чувства. — Подними руки, мешаешь. Стайлз приподнимает, осторожно, ровно настолько, чтобы Дерек мог обвести его руками и завязать бинты за его спиной. Он смотрит вверх и старается не фокусироваться на ровном тепле, исходящем от Хейла. На том, каким здоровьем от него веет. На легкости движений, требовавших бы усилий от обычного человека. Имей Стайлз треть этой силы, в жизни не было бы проблем. С перевязкой закончили, осталось лечь. Вот только есть еще кое-что… Стайлз пытается прикинуть, сможет ли он как-нибудь доползти до туалета и обратно, пока Дерек понесет аптечку назад в кухню. И понимает, что это исключено, потому что, во-первых, он не знает, где чертов туалет, а во-вторых, он и сесть на диване сам не смог — а тут надо пройти через несколько комнат. Прекрасно. И что делать? Просить Хейла провести его?.. Ну, допустим, до двери доведет, а что дальше, трусы поможет снять? От одной мысли хочется немедленно сдохнуть. Дерек смотрит на него, явно понимая, что Стайлз что-то хочет сказать, но не решается. И, наверное, даже догадывается, что. Стайлз не знает, может ли ему сейчас быть более паршиво. — Справишься с позором, или подождешь, пока мочевой пузырь лопнет? — спрашивает Хейл. Ровно, с тенью любопытной улыбки, и Стайлз вспоминает Питера. Все-таки эти два уебка неспроста носят одну фамилию. — А что, хочешь подержать? Дерек выгибает бровь и распрямляется. — Стой… ладно. Помоги встать. Дерек помогает. Стайлз чувствует себя каким-то гребаным узником концлагеря, стискивая зубы и пытаясь не орать от боли, когда Хейл осторожно поднимает его на ноги и кладет его руку себе на плечи, подхватывая за талию. Стайлз дышит то тяжело, то вообще задерживает дыхание, когда ему кажется, что ребро вот-вот проткнет легкое. Там, возле озера, шок и адреналин все-таки порядочно притупили его чувства. Он ведь тогда совсем не чувствовал этой страшной боли в груди и в животе. И ноги — ноги по-прежнему не хотят слушаться. Дерек ведет его медленно и молча. Стайлза опаляет стыдом, когда они заходят в туалет, и Дерек останавливается рядом с унитазом. Стайлз ждет, что он выйдет, и говорит: — Все, я могу стоять. Спасибо, что подбросил. Хейл придирчиво проверяет, как он держится, и, к огромному облегчению Стилински, уходит. — Позовешь, — бросает он, закрывая дверь. Стайлз глубоко вздыхает. Чертов сортир вдруг кажется ему самым прекрасным местом на планете только потому, что он находится тут один. Он не без труда расстегивает джинсы, чтобы отлить, по стенке доходит до умывальника и моет руки, а потом, рискнув, осторожно наклоняется и умывает лицо. Из зеркала над умывальником на него глядит настолько больная морда, что вода и мыло явно не смогут это исправить, но он хотя бы избавляется от засохшей крови на висках и кое-где на лице. Веки даже не открываются полностью, настолько сильно отекли. Он почему-то кажется себе старше, чем был всего пару дней назад. Эта изможденность и болезненность могут появляться только на лицах стариков. Как у его отца, когда умерла мать. Тяжелые были дни, отец тогда много пил, но оставался трезвым, и часто касался сына — клал руку на плечо, трепал по волосам. То ли пытался подбодрить и напомнить, что он рядом, то ли сам себя успокаивал, ведь Стайлз был последним, что оставила ему жена. Стайлз смотрит на свои бинты и ссадины, покрывающие лицо, шею и руки, и понимает, что от них останутся шрамы. Будет теперь уродом всю жизнь. В сущности, какая теперь разница — Лидия его не любила и когда он был без шрамов. Да и он уже не любит Лидию. Все, что он сейчас способен чувствовать — задавившую его невидимую гробовую плиту. Ничего, если он пробудет тут еще пару минут. Он медленно садится на холодный кафель, прислонившись к стене, и закрывает глаза. Искусственный свет слегка дребезжит и раздражает их — что угодно сейчас раздражало бы, он весь как оголенный нерв, улитка без панциря. Стайлз просыпается, когда чувствует, как его поднимают на руки. Похоже, он заснул на полу в туалете. А Дерек не стал его будить. Он хочет что-то сказать, вроде: «Бля, прости», или «Не поднимай меня, мать твою, я тяжелый, и это слишком по-гейски», или спросить, намного ли уродливее он стал со своими шрамами, но вместо этого утыкается щекой в его плечо и закрывает глаза. От Дерека не пахнет псиной. От него действительно исходит смутный приятный запах и мерно веет энергией, и дотрагивается он почти не больно. Может ведь, если захочет. Наверное, Стайлз должен был стать почти инвалидом, чтобы им перестали считать ступеньки и прикладывать о рули. Стайлз чувствует иррациональную смесь благодарности со стыдом, когда Хейл укладывает его на кровать и укрывает одеялом, как отец делал в те дни, когда умерла мама, и маленький Стайлз привыкал жить без нее. Дерек не задерживается ни на секунду дольше, чем требует ситуация. Стайлз успевает пробормотать сквозь сон: — Куда? На что получает исчерпывающий ответ: — Спи, — и дверь за Хейлом закрывается, а с ней закрываются глаза Стайлза, и организм отказывается функционировать ближайшие часов десять.