I got you (я держу тебя)

*** Еще утром Стайлз понимает, что ехать на кладбище — плохая идея. И дело не только в том, что его словно вкатали в асфальт, стоило ему открыть глаза. Он вдруг вспоминает, что ему нечего сказать полиции насчет того, почему он похож на выходца Бухенвальда и как это связано с убийством его отца. Переднее пассажирское сидение в «Камаро» опущено так, чтобы на нем можно было свободно разлечься. Стайлз одет в байку с капюшоном, похожую на ту, которую он снял с себя в лесу. Дерек говорит, что сейчас она под фальшивым дном в багажнике «Камаро». Айзек забрал толстовку, Бойд нашел кроссовок Стайлза, слетевший с него где-то между аварией и битвой с альфами, Дерек нашел людей, которые на тросе вытянули джип из леса и собрали все обломки в округе. Доказательств присутствия Стайлза на месте происшествия у копов не будет. Его кровь, как и кровь Стаи, дождь давно смыл. Стайлз молча пялится в окно на несвежий утренний пейзаж и пытается представить, что его ждет. «Я могу это сделать. Отец одобрит, если я просто все сделаю и уйду». С каждой секундой ему все сильнее хочется открыть дверцу и вывалиться из машины. Желательно, под колеса едущей сзади. Дерек тормозит возле «Старбакса», глушит двигатель и, ни слова не говоря, выходит из машины. «Камаро» подмигивает владельцу фарами, и щелкают замки. Предусмотрительно. Стайлз наблюдает, как Дерек исчезает в дверях кафе, и через пять минут появляется с пластиковым стаканом и бумажным пакетом. Похоже, он единственный, кто заметил, что Стайлз уже два дня ничего не ест. — Меня вывернет, — обещает Стайлз, когда Дерек протягивает ему пакет со стаканом. Хейл не двигается. Стайлз забирает все. — Меня вывернет прямо на шикарное сидение твоей шикарной тачки. И заметь, виновата будет твоя совесть. Я не просил мне ничего покупать. — Заткнись и жуй, — это первое, что Дерек сегодня говорит ему. Стайлз пожимает плечами и роется в шуршащем пакете. Там какой-то упитанный овощной бургер и все еще горячая картошка. Учуяв запах, желудок неожиданно реанимируется и угрожающе рычит. Стайлз ест, еле двигая челюстями и не чувствуя вкуса. Как галошу жевать. Но все-таки он чувствует себя лучше, похоже, сам факт, что он заполняет иссохший желудок, немного бодрит. — Не знаю, какой сорт лапши выбрать, — Стайлз снимает крышку с кофе, — для копов. — Скажешь, что тебя переехал бетоноукладчик. Раз пять подряд. В другом штате. — Была такая мысль, но она, знаешь, вызовет подозрения. Думаю, скажу, что меня избили бритоголовые. Приняли за фаната другой команды по футболу. Бутылку о лицо разбили, ногами отмудохали. Должно сойти за правду. Дерек напрягается. Не отвечает и не кивает. Стайлз пьет кофе, теперь чувствуя, что его и правда тошнит. Но зато он разбирает вкус, а это уже что-то. Кофе несладкий, крепкий, с молоком, похож на тот, который пьет отец, хотя Стайлз не разбирается в сортах и производителях. Стайлз мельком отмечает, что думает об отце в настоящем времени. Они уже на подъезде к кладбищу. У него что-то замыкается в мозгу, он аккуратно отставляет стакан и сосредотачивается на том, как бы не заблевать кожаные сидения. Дерек помогает ему вылезти из машины. Погода все никак не уймется: дождя нет, но задувает ветер, шумят изможденные деревья. Дерек захлопывает дверь, обхватывает Стайлза за пояс, снова взваливая большую часть его веса на себя. Он особо не осторожничает, как мог бы Скотт, но Стайлз не жалуется. Он просто пытается вообразить, как они выглядят со стороны — крепкий мужик в кожанке и избитый пацан в спортивных штанах и белых кроссовках. Он неловко натягивает на голову капюшон. — Не поможет, — говорит Дерек, когда с другой стороны машины сверкает первая фотовспышка. На парковке много машин. Кладбище окольцовывает ажурная металлическая ограда, в углу прямо за ней несколько огромных ив, между ними — столпотворение людей, доносится чей-то плач. Стайлз не смотрит туда. Кругом не меньше десятка журналистов и, кажется, полгорода зевак. У Стайлза разбегаются глаза и начинает холодеть в груди. Он переживает ту стадию панической атаки, когда происходящее кажется сном, потому что такое дерьмо просто не может происходить на самом деле. Похороны отца. Не могут быть на самом деле. Дерек держит его крепко и ведет, не задерживаясь и игнорируя оклики, прямо к входу, туда, откуда Стайлз сможет увидеть гроб. — Смотри, вон он. Это его сын. — Что это с ним?.. — А вон Хейл. Да, тот самый. От скольких убийств его отмазали?.. — Сэр, есть ли у вас предположения о том, кто совершил убийство шерифа города? — Пусть они отъебутся, — громким шепотом говорит Стайлз, вжимая голову в плечи. Он не хочет этого всего. Он, блядь, не может. Увидеть — значит поверить. Значит смириться — и каждая клетка Стайлза требует от него развернуться и броситься бежать к машине, прочь от кладбища, от назойливых людей. Если бы мог бегать, он бы так и сделал. — Мистер Стилински? Пара слов для «Morningtown»… — Он не отвечает на вопросы, ни сейчас, ни потом. Прочь с дороги. Дерек говорит холодно и жестко. Журналюги извиняются, некоторые замолкают, другие продолжают спрашивать. На входе пара копов — Стайлз даже знает их лица — начинают разгонять особо настырных. Стайлз силой заставляет себя идти. Каждый шаг, каждый вдох требуют усилия воли. Они заходят в распахнутую калитку. Кладбище пахнет дождевыми червями и сырой землей, под ногами мягко и рыхло, и Стайлз больше не может оторвать глаз от эпицентра своей боли. Вырытая могила. Дубовый гроб и люди вокруг него. Военные, полицейские, друзья семьи, друзья друзей семьи. Их не меньше сорока человек. Какое там, гораздо больше. Здесь полгорода. Они пялятся на Стайлза. Их пропускают, пропускают, заставляя идти все дальше, шагать все медленнее. Стайлз больше не идет сам. Ноги несут его. Боль исчезает, спина выпрямляется. У самого гроба кто-то говорит Дереку, что Стайлз должен подойти к подножию. Дерек представляется другом семьи, люди сочувствующе кивают. Он ведет Стайлза дальше и останавливает у самого гроба. Каменная стена ограждает их от всех, кто здесь присутствует, даже от тех, кто едва ли не дышит в затылок. Губы пересохли. Стайлз поднимает взгляд. Тот, кто должен быть в эту минуту с ним, чтобы поддержать, хлопнуть по плечу, сказать что-то сухо, но так, чтобы стало легче; тот, кого Стайлз больше не увидит ни дома, ни в участке, потому что не спас, не вытащил, хотя клялся. Тот, кто должен был жить еще много-много лет — лежит под матовым покрывалом, его руки на груди под манжетами рубашки перевязаны резинкой, впивающейся в желтоватую кожу. Он почти неузнаваем из-за слоя штукатурки, кое-как скрывающей раны, из-за того, что тело в слишком плохом состоянии для открытого гроба, для красивого костюма, для глаз Стайлза. Боль в ногах, в ребрах, жжение в глазах — ничего этого нет. Пальцы лежащей на плече Дерека руки сжимаются, скребнув по кожаной куртке. Дерек опускает голову, переступая с ноги на ногу и плотнее обхватывая Стайлза за пояс. Десятки взглядов волк воспринимает, как прицелы. Некомфортно. Комфортно было бы стоять перед Стайлзом, лицом к нему. Но Дерек не двигается. Спустя какое-то время Стайлз стоит один у гроба, и говорит. У него нет никакой заготовленной речи, но он не запинается, голос не дрожит. Он вслух вспоминает отца, прощается с ним, говорит кое-что из того, что отец обязательно должен знать. Стайлз говорит, что о лучшем отце он не мог мечтать. Ничего особенного — то, что принято. Люди почти не слушают его. Они смотрят на его шрамы и синяки, им будет, что обсудить вечером во время рекламы. Слушает только кто-то один, Стайлз иногда чувствует его взгляд. Под конец Стайлз чувствует легкую нехватку воздуха. Глаза по-прежнему сухие. Он коротко улыбается, отворачиваясь от гроба, касается носка ботинка отца. Это не его ботинки, конечно. Все это неправда. Все, кроме сукровицы, тянущейся по лицу шерифа из носа. Какая-то женщина постоянно подходит утирать ее, портя пятую, пятнадцатую салфетку. Один раз это делает Стайлз. В груди напоминают о себе треснутые ребра. Его ведет в сторону, кто-то пытается поддержать его, но он отказывается. Дожидается, пока Дерек вернется от копов. Знакомый запах, знакомое движение — рука Стайлза на его плечах, рука Дерека на спине Стайлза. Последние два дня это его способ ходить. Он привык, на поверку оказалось не так уж сложно, и не так уж стыдно. Пусть люди делают фото и вешают в твиттер, если хотят. Пусть мир полощет столько перемазанного белья, сколько хочет. Чужие грязные развлечения не волнуют Стайлза. — Остаемся или уходим? — Валим. Погоди, отведи меня к копам. Они не отъебутся, будут названивать. — Не будут. Я все уладил. — Да ладно?.. Ты не представляешь, как я тебе… за все это… точнее, твоей совести. — Да. Смотри под ноги. Всю дорогу Стайлз прижимает ко рту сжатый кулак, делая вид, что подпирает голову, и смотрит в окно. Иногда делает глоток остывшего кофе. Напиток не такой уж противный даже холодным. Дерек везет его домой. Стайлз открывает дверь своим ключом, ему в нос ударяет родной запах. Здесь был обыск, копы перерыли все, разве что полы не поднимали, хотя заметны признаки попыток быть аккуратными. Но они наследили, всюду подсохшие грязные следы вчерашней грозы. Стайлз просит отвести его в ванную. На батарее висит футболка с надписью «Egypt 2009». Отец никогда не был в Египте, эту футболку ему дал рекламщик на автомобильной заправке во время какой-то акции, и он толком не носил ее до последнего времени. Стайлз сдергивает ее с батареи, тяжело дыша, врубает воду. Организм не нужно упрашивать. Он садится на край ванны, упершись в колени локтями, и утыкается лбом в ткань футболки. Его скручивает так, что он не слышит собственных задыхающихся всхлипов. Не чувствует, как горят ребра, как болит разбитая голова. Он плачет несколько минут или часов. *** Скотт выходит на балкон своего номера, который только что оплатил и, кажется, конкретно проебал деньги. Он набирает Дерека. Улавливает момент, когда гудки прерываются, и первым делом спрашивает: — Как он? Альфа говорит устало и раздраженно. — Нормально. — Как может быть «нормально» сейчас? Дерек, я серьезно. Как он перенес это все? Полиция доебывалась? — Какой вопрос, такой ответ. Сбагрил на меня своего друга — не жди подробных отчетов, у меня нет на них времени. С ним все нормально. Настолько, насколько это возможно в сложившемся дерьме. С копами разобрались, по официальной версии Стайлз попал в плохую компанию и поплатился здоровьем. — Ты хотя бы поддержи его… — Скотт. — Передай, что я звонил. Что я беспокоюсь. Нет, не говори, скажи, что все хорошо, я приеду и мы с ним сходим куда-нибудь. Я возьму билеты на матч, отведу его в боулинг и еще куда-нибудь, куда он захочет. — На расстоянии сотни километров ты очень участлив. Позвони ему сам. — Он угробил оба телефона позавчера. Я приеду и возьму его на себя, поверь, в отличие от тебя, я переживаю. Передай. — Обязательно. Что-нибудь нашел? — Итан два часа как выселился. Ему нужно будет где-то переночевать. Пройдусь по ближайшим гостиницам, надеюсь, он пока не сменил имя, а если сменит, не знаю, что делать… — Иди на запах, ты же, вроде бы, оборотень. Отправить к тебе Бойда? — Да, неплохо бы. — Проверь, нет ли в округе других. Если что-то пойдет не так — звони. — Окей. Что у Питера с Айзеком? — Энис съебался. Ни запаха, ни следов. — Хреново. А если он кого-то обратит? Если я найду обращенных? — Я бы сказал, что возьму их к себе, но уверен, что Энис с Итаном прожаривают им мозги и первым делом настраивают против нас. По возможности, приводи их сюда, в подвал. Если нет — убивай. — Но… — Ты меня хорошо слышал, Скотт? — Как насчет подумать о невинных людях, которых эти уроды лишают семей и нормальной жизни, чтобы создать себе псевдо-армию? Нельзя их мочить, надо хотя бы подумать, как спасти их… — Если тебе будет легче, подумай. Придумаешь, как сделать оборотня человеком без убийства укусившего — сообщи. Мне очень интересно. А пока выполняй приказ. — Ладно, ладно. *** Дерек запрягает Бойда ехать в другой конец города на помощь к МакКоллу и откладывает телефон. Прислушивается. Из ванной не доносится никаких звуков, кроме шума воды. Волка не проведешь. Он чувствует запах слез. Чует боль и отчаяние, как кровь из ран хозяина. Волк хочет вмешаться, он скулит, дерет когтями Дереку нутро. Хейл наливает в стакан коньяка из открытой бутылки и залпом выпивает. Он надеется заткнуть пса, за последние дни привязавшегося к Стайлзу так, что его настроение зависит от настроения этого парня. Такое бывает. Дерек делал так миллион раз с разными людьми. «Знаешь, со своим стремлением никого собой не обидеть ты проебешь всех, к кому испытываешь хоть каплю симпатии, — сказал этим утром Питер, заваривая им кофе. — А учитывая, что симпатию ты испытываешь раз в никогда, ты рискуешь так и не познать прелесть любви. Я, например, кидаюсь на каждого, к кому просится волк. И люблю его до посинения, пока не надоест. Я счастливый человек, племянник. Правда, подаю тебе кофе, как секретарша, но, учитывая твои новообретенные способности Терминатора, готов с этим мириться… сахарку?» Кейт была не лучшим примером, что случается, когда отпускаешь волка. Ко всем остальным женщинам Дерека волк ничего не испытывал. Дерек знает, что сначала чувства рождаются в его голове, и только потом ими становится одержим волк. Он может приручить зверя, меняя собственное отношение к вещам. И к людям. Вопрос в том, хочет ли.