Покажем им как надо танцевать, девчуля!

Зейн с сердитыми морщинками вокруг глаза отправился широким шагом к станции «Новый Вы» с очевидным намерением вернуть внешности потерянную деталь. Убивать-то себя не сильно хотелось. Но на удивление, автомат, способный представить окружающим разной близости естественного Зейна Флинта, не прибегающего к помощи имплантов, то есть с двумя глазами на месте, не смог «вылечить» зуб. Сбои в системе это или чья-то издёвка, времени проверить не было, но обращаться с стоматологу он не спешил, пеняя на страх и отвращение перед маленькими дрелями микроботов, бесчинствующих в чьей бы то ни было ротовой полости. Но иного выбора и не оставалось. Спустя час Флинт со сморщенным лицом беспрестанно трогая языком восстановленный из его же эмали зуб покинул медицинское крыло и присоединился к партии в карты с друзьями и знакомыми. — Я к той планете ни на дюйм не приближусь. З4ЛП выразил максимально правдивое сожаление потерей шанса исследовать то минеральное или каменное образование, поскольку был уверен, проведя связь между ним и неловкостью-невезучестью Флинта, что первое случилось исключительно благодаря второму. — Я приглашу тебя запрыгнуть назад в уютную шкирку Медведя, — кокетливо начала Моуз, указав большим пальцем за спину, — чтобы ты вообще по ней не ступал. Как тебе такое предложение? — Дорогуля, — приник к столу и снизил голос до полушёпота, — если ты имела в виду свою попку, то те не кажется, что стоило пождать момента наедине? Амара со свистом вдохнула и кашлянула, З4ЛП по-человечески осуждающе покачал головным модулем, а щёки Моуз приблизились к свекольному цвету. Почему-то Флинт, произнося отборные непристойности, вызывал смущение у кого угодно, но не у себя, и это можно было назвать одним из физических воплощений несправедливости. Спустя неловкие секунды они вернулись к игре в «трёшки», простенькую карточную игру, из названия которой можно предположить, что победа доставалась тому, кто первым соберёт три любые одинаковые, чтобы превратить все карты в своих руках в козыри и лишить их других. Но на том игра не заканчивалась, объединяла условных проигравших для свержения победителя. И Моуз, держащая в руках веер козырей, не в первый раз грустно бросала разочарованный взгляд на Зейна Флинта, пользующегося дежурными талантами общительности и непринуждённости, позволяющими, или лучше сказать зовущими, прильнуть бедром и локтём к Амаре, в тайне ото всех обсуждая тактику. Талантами, потому что Амара не то не заметила этого, не то была совсем не против. Их тандем выглядел на удивление гармоничным, и Моуз, принудив себя досидеть до конца партии, не в первый раз задумалась, а что, если ему претит быть с одной? А что, если ему претит быть с одной продолжительно? Лелея ненапрасные подозрения Моуз в ближайшее время не посчастливится увидеть и естественно замереть на месте с ёкнувшим сердцем. Как и обычно, скучая иногда по пороху, иногда по гари огня или электричества, навсегда в душе оставшейся стрелком первого класса медленно зашагает мимо пустовавшей каюты Маркуса, от кого остались только торговые автоматы, и наткнётся на полуголого Зейна на стуле в углу с буквально прилипшей к нему Амарой, внимательно рассматривающей завитки шрамов. Конкретно — спираль на правой лопатке, к которой сама Мозера питала особый интерес. — О-оу. Ох, — только и произнесла она, надеясь, что ответ получит сразу, а не с подозрительным промедлением, заставляющим ревнивицу выдумывать худшие из вариантов. Например, не хватало, чтобы в следующий раз, когда она зайдёт в общую душевую, увидеть их с Амарой голыми, намыливающими друг друга, и свободно без всякого стеснения зовущими присоединиться. Или того хуже, найти Амару на коленках с буквально набитым Зейном ртом. «О-оу, ох», ёкнет сердечко Моуз при подобной вероятности. Она не рассчитывала делить Зейна с кем-то другим, пусть он каждым миллиметром своего роскошного (и чуть изувеченного схватками) тела подразумевал, что он создан многолюбом, создан угождать многим, а не томиться в союзе немногим лучше одиночества. А с чего она вообще решила, что может соперничать с могучей и ослепительной сиреной? Кто вообще откажется наматывать на палец шёлк кучерявых волос, осыпать комплиментами или поцелуями, поглаживать рельефные мышцы или переливающиеся тату?! Которые к тому же светились в темноте, облегчая задачу найти её даже одноглазому. Сходу у неё насчиталось так много преимуществ перед обычными людьми, перед самой Моуз, что ей стало ещё более скверно. — Любопытства ради зашёл на стрельбище глянуть, как тренируются сиреночки и зашёл в оч неудачный момент. — Потёр в доказательство плечо со сшитыми краями раны. — Я совершенствовала свои навыки с метанием колющего оружия, а Зейн сунул свой любопытный нос слишком близко, — невинно поддержала Амара и уставилась на Моуз, приостановив былое интересное занятие. «А как же?! Им ведь помешали». Резко передумав утолять голод по сражениям Моуз живенько потопала в свою каюту заваривать ароматный чай, завязывать платок на шее хитрым тройным узлом и натягивать унылую гримасу, отражающую саднящую пустоту в груди. Ощущение паршивое и знакомое, но ранее подавляемое ввиду кажущихся несерьёзными причин: то Зейн задержится помочь округлой постоянно смеющейся кухарке, то скажет что-то крайне забавное алой налётчице, из-за чего та ещё с полминуты будет провожать пристальным взглядом его задницу. Даже янтарные глазища Лилит сверкали при разговорах с ним, а она, как известно, любила мужчин потемнее. Кажется, он всегда был нарасхват, просто Моуз подослепла. Или, лучше сказать, нарочно закрывала слезившиеся глаза, когда видела, как нередко Мокси под видом рутинной прогулки заглядывала в личную каюту к важному кое кому виляя бёдрами, прикрытые кажется только стыдом и похотью. За их тихой беседой, перемежающейся частым хихиканьем (а может и стонами, кто знает, по её вялой речи возбуждённой самки не поймёшь, кончает она или предлагает убить парочку хулиганов?) за закрывшейся дверью Моуз переставала подпиливать ногти дрожащими руками и воображала, как они вспоминали свои явно более захватывающие на деле, чем на словах, выходные в казино. Безусловно ей было сложно поверить в невинность их времяпровождения в особенности перед тем фактом, что наряд на Мокси снял бы даже старичок с дрожательным параличом парой движений (да простят меня за предсказуемые топорные аллюзии)! Поглядите сами на её корсет, еле сдерживающий готовые выпрыгнуть грудища (Моуз всё же малец ей завидовала) или на голубую полосу ткани, несправедливо зовущуюся трусами, которые видел каждый, когда она эротично танцевала только перед — совсем не почему-то — польщённым Зейном Флинтом. С пониманием того, что с Мокси в общем-то экономишь уйму времени на раздевании и можешь сразу приступить к волнующему нутро делу, слёзы у Моуз всё же брызнули, вынудив её спрятаться от лишних свидетелей. Не прошло и пары минут, в течение которых она, таращась в скучный иллюминатор, надумала продуктивно использовать своё подавленное настроение и прихорошиться, уйдя чуть дальше привычной боевой раскраски, как дверь за спиной с механическим свистящим звуком донесла до Моуз, что заявился нежданный гость. Он тихо и довольно скоро дошёл до её табурета, придвинул рядом стоящий и сел, обняв Моуз бёдрами и предплечьями. Она, выпучив глаза, так и застыла в одной руке с кружкой чая, а в другой — с жевательной конфетой. Тёплые руки отодвинули шарфик, обнажив чувствительную кожу на шее, ставшую птичьей от успокаивающего шёпота: — Я принадлежу те. Забыв добавить нечто вроде «на текущий момент», однако в нём взыграло то ли чувство такта, то ли уважения, то ли даже совести, мешающее грубить или рушить надежды тех, кто был ему хотя бы немного дорог. По чести он мог произнести: «Налей и мне кружечку» или «Раздевайся, и я тебя выпорю», что угодно, воздействие своим хрипло-сахарным тоном он бы произвёл идентичное. Тело Мозеры дёрнулось, словно от слабого разряда электричества (читай: от нежных прикосновений). Флинт настолько не был силён в признаниях, извинениях и всяком сокровенном, что держал при себе, придавая им очевидной ценности как в своих ушах, так и — окружающих. Что честным образом следовало относить к положительным чертам его характера. Вполне возможно, тем самым он выделял её среди других своих партнёрш, по меньшей мере, так хотелось думать Моуз. — Почему только мне? Чем я особенная? — спросила она разочарованно и потерянно на выдохе, сбросив с себя гладкие мужские руки. Ответ просился следующий: «Милая девчуля, взгляни на мня внимательно, я уже немного стар, чтоб гоняться за многими, а если и нет, то ублажать их». Только вот был не уверен, что при имеющем выборе и возможностях среди искательниц и Алых налётчиц стоило останавливаться на одной. И Моуз эту мысль как будто подхватила, огорчённо вытянув лицо. Они точно шпёхнутся с Амарой, не сейчас, так позже. Он глодно на неё смотрит, мысленно облизывается на её бедрища, ручища и рельефный животище, но больше всего его привлекает сияние татуировок, а точнее, силы, скрывающиеся за ними. О, эта решает все проблемы — и не только — с помощью своих кулаков, сверх того, нельзя сказать, чтобы она когда-то пренебрегала ими. Так что, какой бы интерес Зейн ни питал к Амаре, её кулачкам найдётся место. К слову, Моуз и сама не против поизучать или даже покататься в них, потому что только однажды во время боя столкнулась с ними и ощутила переполняющий уют, а потом в Убежище попросила Амару вновь их призвать, чтобы проверить наверняка. Так вот если Моуз они показались притягательными, что говорить про старого развратника, который придавливал к кроватям многих симпатичных бабёнок, но точно не сирен. Он захочет Амару в свою коллекцию. Моуз только надеялась, что той хватит сил отказать. — Чесно?.. Хотел б я знать. У тя столь много положительных качеств. — «И всё же?», надавил прищурившийся недовольно взгляд золотистых радужек. — Хотя б твоя посредственность, из-за к`торой я оч выгодно смотрюсь рядом. Она точно не знала, но догадывалась, что Амаре давеча он сказал нечто пакостное подобное, если та вылила на него пивко и врезала по лицу множеством кулаков одновременно. Мозера так поступать не намеревалась, понимая, что шутки-прибаутки и прочие издёвки в большей степени составляли характер Остроумного Зейна Флинта, не ставившего целью обидеть. Порадовать, потянуть улыбки и только. Теперь вы понимаете, ответы в духе выразительного взгляда больших глаз, стеснительности и в меру восторженного голоса, у которого весьма сложно было поначалу вырвать стоны удовольствия, не казались хотя бы отчасти смешными или двусмысленными. Не казались подходящими Зейну Флинту. Он тяготел играть и втягивать других, постепенно посвящая в — для кого хитрые, для кого бесхитростные — правила. Те же, кому они давались сложнее всего, естественно влекли его сильнее. Величина сложности в его мировоззрении строго соответствовала питаемому интересу. Не было ничего, что бы он не постиг, не было никого, кого бы он ни покорил. По большей части. — Чесно? — спародировала неумело произношение возмущённо, — я ждала другой ответ. — А я ждал `ного поведения, — с заметной строгостью парировал он и встал с табурета. — Ты огульно дала се свободу сомневаться в мне. Я настолько возмущён, что посвящу ближайший час раздумьям над твоим наказанием. Ищи мня в штабе `единения, — тоном, не терпящим отказа, бросил на выходе, исчезнув в створе закрывающейся двери. При этом не уточнив, в каком именно: в наблюдательном или отсеке немедленного сброса «Кевинов» в открытый космос, в баре Мокси или личной каюте. В перечисленных местах всегда царила относительная ценимая стариками тишина. Не утруждая себя догадками, Моуз набралась сил и настроения, чтобы встать и добраться до тира, изрешетив последние на складе мишени из неперерабатываемого пластика в форме Красавчика Джека, вызывающего у нынешних искателей только недоумение и равнодушие. Включила программу тира «бывалый», не успев поразить всего пару мишеней. Проводила взглядом опалённые стихиями края и разноцветные лужицы на металлическом покрытии, подняв уровень приятного живительного эпинефрина, и сразу поняла, кто поможет ей разделаться с переизбытком энергии. Только сперва потеряла её медвежью долю наткнувшись на легкомысленно улыбающуюся Амару, почему-то не сомневаясь, откуда та шла. Верный словам Зейн наслаждался своим обществом и с сосредоточением, свойственным ему в ходе различных починок, жал на кнопки ЭХО. Правда, тут же его положил на стол, стоило Моуз перейти порог штабара, и причиной тому могли быть только отменный усиленный техникой слух или зрение, считывающее видеосигналы дронов, населявших корабль словно отдельная категория экипажа. Притом слежка за границами его пространства была самой безобидной из их целей, так как малозаметные дроны занимали потолки, углы и ниши всех отсеков коридоров и даже, к ужасу Мозеры, спальных кают, лишая личной жизни всех, кроме Нахального Зейна Флинта. Она пробовала дотянуться хотя бы до одного, поскольку, ясное дело, аргументы и просьбы не оказывали влияния на убеждённого в необходимости наблюдения и предотвращения ЧС различной тяжести, но уворачиваться ото всех любопытных конечностей стояло второй по важности программой в дронах. И их было слишком много для того, кто терял их каждое тяжёлое сражение. Разгадкой тому обидному факту служило поступление в грузовой отсек каждые две декады знакомых стильных ящиков цветом серый металлик, адресованных некоему «неутомимому негоднику». В общем, личная жизнь только этого сукина сына оставалась личной, хотя Мозере очень хотелось взглянуть хотя бы глазком на его ЭХО. И надеяться не найти там ничего такого, что причинит боль её сердцу. — Знаю, как сменить эт напряжение с твоего лица на `скрящуюся `лыбку и вскружить г`лову. Если тольк позволишь, — вкрадчиво предложил и притянул к себе, в пространство, в котором что противники, что друзья, теряли всякую защиту и гибли либо от его сноровки, либо — обаяния соответственно. В последнем случае, разумеется, не буквально. Изучающий взгляд подкреплялся скользящими тёплыми ладонями, обволакивал ласковый полушёпот, а аромат тела или одеколона пленил окончательно, польщая, смущая и внушая чувствовать себя особенным рядом с ним, внушая пойти на что угодно, лишь бы услужить за подобную честь, отплатить ответной услугой. — Хотела бы и я знать, как воздействовать на тебя подобным образом. В ответ ей довольно хмыкнули в ушную раковину. В переводе с Флинтского это значило что-то вроде: «кнечно хотела б, ведь ты провинилась» или «с этого стоило начинать». Его длинные ноги с грацией переместились к столику подальше, где очевидно дожидался открытия знакомый стильный ящик, и Моуз неумело пряча сомнение искоса поглядывала на него, одновременно представляя, какое ещё наказание ей устроит издевательский СТР4Ж. Внутри ящика технодрочера-зачёркнуто технофила ожидаемо доверху лежали устройства, но совершенно иного назначения. Их даже называли игрушками, но на родной планете распространялись исключительно среди людей, отвергнувших традиционные связи, среди извращенцев. Моуз неумело пряча стыд бегала взглядом по содержимому. Флинт широко растянув губы запустил руки в явно не одно лето собираемую коллекцию и пошкрёб. На его искажённом плутоватой хитрецой лице так и читалось: «Мне нраица не только мягко и романтично, но грубо и жёстко — тоже. Мне нраица по-всякому. Я же Зейн По-всякому Флинт». — Выб`решь ли ты энергоремни или продолговатые штучки с мотором, — ладони выхватили пошарпанное озвученное; — мне всё равно, как и на отверстия, которые ты предпочтешь заткнуть, я пойду на поводу у твоих желаний. Но, вне зависимости от твоего выбора я настаиваю `статься здесь. — Использовал зажатую в ладони «продолговатую штучку с мотором» вместо назидательного пальца и с пониманием, что смутил сильнее и без того смутившуюся, отложил на стол. — Предвосхищая твой вопрос — попасться кому-нить на глаза и показать, что штаб `единения создан `сключительно для нас иль в редких случаях для мня и никого больше. — Мозера, как бы ни пыталась, не нашла в засохшем горле слов. Только опёрлась о спинку сидения, унять начавшуюся дрожь в ногах точно не от предвкушения. Флинт нахально и грациозно приобнял её. — Партнёра, дорогуля, стоит не бояться, а — исследовать. Эт как захватывающая игра, испробуй. Очень похожее он сказал во время отпуска на Эосе после того, как раздел, умыл и повалил на гелевый матрац, почувствовав вибрацию, кроватью непредусмотренной. В для обоих непривычной ситуации он выкрутился немедля: «Не волнуйся, я те покажу. От тя требуется молчать, от мня — читать язык тела. Любимое чтиво! Стонать не просто разрешается, а приветствуется… Тольк погромче, а то я могу не `слышать». Надо ли говорить, что сразу после Моуз рассмеялась, и со смехом этим рассталась со всеми волнующими тело волнениями? Разве нынешняя ситуация заслужила право называться сложной или даже исключительной? Определённо нет, кажется. «Нашла о чём беспокоиться! Я же рисковая, как никто!» Осмелюсь напомнить, она одной из первых втянулась в серию поручений проклятых жителей Гавани, не имея представления, чем это сулит; готова на спор съесть что угодно, лишь бы хорошо прожаренное; и, наконец, ослушалась воли родителей, променяв жизнь безропотной служки у сводного мужа на нескончаемую череду сражений одно другого смертоноснее. Это если упустить недавнюю — почти что межгалактическую — войну с наёмниками Катагавы и последователями близнецов. «Из-за чего бы мне переживать? Из-за каких-то игрушек?» Из-за вторжения в личное пространство, границы у которого всегда были чётко очерчены для всех, даже для многочисленных родных и почти не оставшихся друзей, окромя неоспоримо верного Железного Медведя. Недавече и для некоего Флинта они стёрлись, да и то не везде. Сиречь, одна здоровенная преграда-проблема в виде надоедливых вопросов «что если?» с массой вариантов никак не хотела исчезать. Что если ей не понравится, что если их отношения зайдут в тупик, а что если их отношения, наоборот, перейдут на следующий уровень, к которому она не готова?! Было непохоже, чтобы её любовник переживал о чём-нибудь подобном. От него ожидаешь разве что огорчение утратой семейного рецепта чили и ничего более. Впрочем, он не давал поводов грустить никому из окружающих. Вдумайтесь, он тот человек, кто предложил истекающему кровью наёмнику, пришедшему по его душу, пинту пива при следующей встрече! Зейн Флинт своего рода художник и превосходно владел кистью, раскрашивающей блёклую рутину по первому требованию, а жизнь на Убежище как нельзя лучше воплощала эту рутину. Иногда. Моуз была совсем не против избавиться от её загребущих цепких сонных хваталок. К тому же она привыкла жить сегодняшним днём и, пожалуй, немного будущим, не более, и согласилась. Таким образом, все «что если?» померкли перед вопросом «а почему бы и нет?» — Агасеньки. Зейн Флинт прищурился и расцвёл привлекательной чуть зубастой улыбкой. — Ты тольк сбегай за шлемом. Согласно моим `птимистичным прогнозам и вопреки твоим опасениям, те должно понравиться. Она раньше не относила себя к Зейноголикам и сейчас с трудом могла, однако мягкость, тепло и нежность внимания, какое в изобилии дарил её избранник, тянуло держаться рядом… почти без всякого сопротивления. — Амара… — произнесла и выдохнула с грустью снова, даже не повернувшись в сторону порога. Хотя мысленно летела по лестнице за любимым убором. — Что ты… думаешь о ней? Их отношения точно перешли на следующий уровень, если ревность стала не просто шептать о собственничестве, но горланить, подкрепившись недавним откровением. Не новое для неё состояние, ведь Мозера задолго до сегодняшнего дня отказывалась делиться с кем-либо как минимум едой, одеждой и тем более Железным Медведем. В семье Хаюссиниан Ян-Лунь за ней отродясь закрепилось несколько вещей, которыми она могла распоряжаться по своему усмотрению. Разумеется, распоряжаться человеком, в частности Флинтом, было не столько сложно, сколько безнравственно, но Моуз, самой младшей и соответственно располагающей меньшим имуществом, хотелось большего. — Я думаю о ней много, дорогуля. Мног чего х`рошего, если конкретить, таить не буду. Но мне не даёт покоя твоя самооценка. Позволь покажу те вместо тыщи слов, в чём ты превосходишь её. И он показал, какая она беззащитная, лёгкая и гибкая в его руках, как её гладкость топорщится мурашками, как её бледность цветёт малюсенькими фиалками сыпи и гематомами от засосов. Он показывал ей разное, но кроме того — дал послушать. Точнее прислушаться: к своему телу, к издаваемым звукам, а именно своим и его разной частоты дыханию, своим и его разной страстности стонам. И наконец распахнуть двери своей сексуальности, живущей отшельником в запертом доме и прежде лишь ненадолго выглядывающей из приоткрытого окна. Она раньше не относила себя к Зейноголикам и сейчас с трудом могла, однако коротать время с Выдумщиком Флинтом было увлекательнее и приятнее всего.