Evanescence — Bring me to life
Беги от прошлого сколько захочешь — сквозь лабиринты собственного разума, сквозь воспоминания, что остались в памяти, сквозь само время, — но оно все равно настигнет тебя в самый неподходящий момент, и, сколько бы мы — люди — ни противились этому, все оплошности, просчеты и даже грехи прошлого рано или поздно всплывут на поверхность. Старые раны, что с трудом затянулись, вновь начинают кровоточить, ноя от боли, а внутри скребут кошки, раздирая душу в клочья. Каждая возведенная стена, которую ты отстраиваешь годами, подобно самому хрупкому хрусталю, разбивается в мгновение ока на тысячи осколков, обнажая израненное сердце. Независимо от того, сколько раз ты будешь пытаться убежать от прошлого, ты не сможешь избавиться от мысли, что был его частью. Говорят, время лечит. Но разве это так? Со временем боль лишь забывается: люди взрослеют, делают выводы и учатся на ошибках, — но это не лекарство от всех невзгод. Стоит ране открыться по новой, как все прошедшее время забывается, сменяясь новой волной отчаяния, которая накрывает с головой, топит в бездонном океане ледяной воды, где в глубинах обитают самые страшные чудовища, готовые сожрать в один укус. Раненую душу невозможно излечить. Ее можно скрыть, спрятать, но излечить — никогда. Как бы мы ни старались, шрамы останутся навеки, словно напоминание об ошибках прошлого. И оно ранит сильнее настоящего, а память о нем живет вечно, медленно убивая, уничтожая изнутри, подобно яду отравляя разум, оставляя после себя лишь живой труп, который только и ждет возможности оборвать свои мучения. Поэтому пытаться бежать бессмысленно, ведь прошлое навеки живет в нас самих. Мы сами являемся творением нашего прошлого. Настоящее — это лишь последствие прошлого, а будущее — жалкая иллюзия, в которую мы верим. Оставшись наедине с самим собой, Джисон пролежал на грязном и влажном кафельному полу туалета еще примерно полчаса, после чего, невзирая на сильную боль в районе ребер, поднялся на ноги, облокотившись о стену позади. Он мгновенно зашипел, о чем тут же пожалел, ведь рана на губах стала неприятно саднить, а в глазах — мутнеть от усталости. Несладко ему пришлось, но и жаловаться он не смел. За несколько недель подобных издевательств он успел привыкнуть, что домой возвращался с парой тумаков, еле-еле перебирая ногами. Так уж получилось, что Джисон родился наделенным удивительным умом — гений столетия, так его называли в младшей школе, — но обделенным мышечной массой, вынужденным терпеть все побои, не давая отпора. Да, он был достаточно умен и мог придумать сверхгениальный план, как наказать обидчиков, но смысла в этом не было. Уж лучше он продолжит носить свою маску смущенной и раненой белки, нежели действительно даст отпор Минхо. «Рванул как пуля, ничего не объяснив, — подумал он, смотря на затоптанную картонную пачку сигарет, что лежала у подоконника. — Впрочем, это в стиле Минхо…» Еще какое-то время постояв у стены, приходя в себя, Джисон двинулся на выход из туалета, а затем вовсе покинул здание университета. Пары уже закончились, а оставаться дольше там не хотелось, тем более у него еще были дела, которые требовали решения как можно скорее. Несмотря на свой великий ум, студент жил в маленькой квартире неподалеку от кампуса. Миленькая, уютная, но дорогая до неприличия. Старик, сдававший ему такие хоромы, в последнее время совсем обнаглел, беря все большую и большую квартплату, совсем не обращая внимания на то, что Джисон вообще-то прилежный ученик, который сам пока что не зарабатывал. И как назло вся стипендия, которую он получал, ушла как раз таки за оплату места жительства, а на посторонние расходы денег вовсе не осталось. Отворив двери своей обители, Джисон поспешил в ванную комнату доставать аптечку из тайников, чтобы обработать раны. На этот раз все было не так уж и плохо; видно, что Минхо не особо-то и старался, но все же пара фиолетовых гематом останется и будет напоминать о себе следующие две недели. С губой повезло меньше всего, ведь запекшаяся кровь не совсем подходила имиджу прилежного студента, которого он придерживался, дабы скрыть свою настоящую натуру. Хан Джисон тоже бежал от прошлого, и хоть оно не казалось столь мрачным и травмирующим, как у других, зато было полно скелетов, которые он задвинул в самые дальние углы своего шкафа, чтобы никому не показывать. Это та часть жизни, о которой никто не должен был знать. Никто и никогда не должен был узнать о том, чем Хан Джисон зарабатывал на проживание, ведь это ставило под угрозу не только его обучение в университете, но и всю его жизнь. Он вышел из ванной комнаты, закрыв за собой дверь, после чего направился в спальню, где стоял шкаф с одеждой. Точнее, где стоял пустой шкаф и полная разбросанной одежды кровать. Он вытащил из одной такой горы чёрные джинсы, белую футболку, которая казалась более-менее чистой, и сверху решил накинуть еще какую-нибудь кофту, чтобы уж наверняка не замерзнуть в прохладе сумерек. — Это вынужденная мера… — пробубнил он себе под нос, выходя из квартиры, прежде прихватив черную маску, которая будет прикрывать его лицо в ходе этого вечера. Он ненавидел обратную сторону своей жизни. Ненавидел и проклинал, но не мог от нее избавиться, будто это уже была неотъемлемая часть его самого, словно он сам заточил себя в клетку, теперь оказавшись запертым в ней на веки веков. Еще будучи маленьким ребенком, который лишился родителей в возрасте тринадцати лет, Джисону пришлось несладко. Казалось, гений мог выжить только своим умом, но на деле это оказалось совершенно не так. Еще в первый год переезда к бабушке в шумный и кипящий жизнью Сеул Джисон убедился в том, что может полагаться только на себя и собственные способности. Денег первое время было критически мало, но со временем он стал сам приносить пользу тому, что осталось от его семьи. А бабушка, души не чая во внуке, даже спрашивать не стала, откуда взялись деньги у маленького мальчика, тем самым не остановив его преступлений. Идя по темнеющим улицам, наполненными людей, которые все потерялись в вечерней суматохе, Джисон думал о том, как провернуть свои деяния в этот раз. Автопарк был слишком мелким, да и в час пик, когда работа заканчивалась, попасться там было легче всего. Заправка тоже не являлась выходом за счет камер наблюдения, войти в обзор которых было крайне нежелательно. Оставался лишь один выход — уличные гонки. Полные шума и рева дорогих автомобилей, людей, что поддались адреналину и азарту. Они являлись идеальной целью. Заворачивая за угол, к подземной парковке какого-то торгового центра, Джисон стал выискивать возможных автогонщиков взглядом, и, к его облегчению, с нижних этажей действительно доносилась громкая музыка вперемешку с визгом шин. Сегодня ему определенно везет. Оказавшись в нужном месте и в нужное время, он нацепил на лицо маску, смешиваясь с буйной толпой, которая наблюдала за дрифтом какого-то Ниссана. Было шумно, а громкие басы, исходящие из привезенных кем-то колонок, оглушили даже визг шин, все больше нагоняя желание в тотчас оглохнуть. Джисон скривился, шагая между разгоряченными людьми. Со всех сторон можно было увидеть тех, кто принимал ставки на ту или иную машину. Похоже вскоре намечалась очередная гонка, а это лучшее время, ведь все внимание будет отведено в сторону. Проходя между рядами, он выискивал взглядом гиперкар подороже. Сначала его привлек серый Порш, но стоило пройти чуть дальше, как он увидел красную Кенигсегг Агеру Р, что стояла поодаль от всех. Глаза Джисона вмиг заискрились, а он сам начал читать всевозможные молитвы, которые знал (а он знал довольно-таки много!), чтобы машина оказалась незапертой. Подойдя совсем вплотную, он огладил рукой плавные изгибы, замечая знакомые царапины в нижней части корпуса. На мгновение он остановился, смотря на номер гиперкара, но тот оказался незнакомым, поэтому, не придав этому значения, он присел на корточки, нащупывая кончиками пальцев кнопку, открывающую дверь, что в следующую секунду взмыла вверх подобно крылу ангела. Все было даже слишком хорошо. Джисон поднял взгляд, собираясь сесть в машину, чтобы пошаманить над панелью управления, но тут же замер, выпав из пространства. Машина не была пуста. Он осмотрел владельца, который, по всей видимости, дремал, несмотря на громкий шум на фоне, поэтому решил рискнуть и продолжить свою работу, наклоняясь через парня, чтобы достать до панели управления. Однако стоило ему протянуть руку дальше, как ее схватили, крепко сжав. За долю секунды Джисон оказался припечатанным к сиденьям машины с заведенными над головой руками, а над ним нависал разъяренный владелец машины, готовый подправить личико наглому вору. Он в мгновение ока сорвал с него маску, обнажая прикрытое лицо. В тот самый момент его сердце замерло, и Джисон, казалось, перестал дышать. Настолько благоговейный ужас и волнение его охватили, что он и слова вымолвить не смог. Настолько сильно он еще никогда в своей жизни не просчитывался. Казалось, страху не было конца — он заполз в разум, в вены, в самую душу, заставляя замереть на месте, забыть обо всем происходящем, ведь все это перестало иметь значение. Он попал. — Какого черта, Хан Джисон?! — рявкнул Минхо, смотря на лицо своего знакомого, что пытался пробраться к нему в машину. — Какого черта ты творишь?! Ты меня преследуешь, или что? — с каждой секундой Минхо выходил из себя все сильнее и сильнее, словно животное, которому помахали перед глазами красным платком. — Я не… — промямлил Джисон, не способный выйти из шокового состояния. Ему действительно наступил конец. Если Минхо хоть кому-то скажет о его тайных пристрастиях к кражам дорогих автомобилей, он очень быстро загремит за решетку. Оказаться там ему хотелось меньше всего. — Ох, так ты не преследуешь меня? — наигранно спокойно процедил старший. — И уж точно совершенно не пытался угнать у меня тачку? Ну да, мне показалось. Только ответь, как много я еще о тебе не знаю? Неужели у тебя еще есть, чем меня позабавить? Эти слова словно вернули Джисона к реальности, холодным водопадом обрушившись на него. Сейчас, когда Минхо узнал о его секрете, он мог больше не сдерживаться, не притворяться глупой и пугливой белкой — хотя пугливым он все же был, — а наоборот: показать настоящего себя, который, вероятнее всего, повергнет старшего в еще большую злость, но терять уже было нечего. У Минхо уже появился новый козырь в рукаве, который он, скорее всего, использует, чтобы избавиться от бельма на глазу в виде Джисона. Ему остается лишь отплатить той же монетой. — Да неужели? Интересно, кому больше поверит полиция: мне, простому прохожему, или тебе с ключами от тачки, которая уже давно объявлена в угон, — ухмыльнулся он, даже не стараясь выбраться из крепкой хватки на миг застывшего Минхо, который явно не ожидал таких слов от него. — Не я один, видимо, занимаюсь кражами. — Молчи, — тут же цокнул старший. Он ослабил хватку на руках Джисона, позволяя тому нормально сесть на пассажирское сиденье. — Я эту крошку выиграл в честной гонке. — Да ты что? — наигранно удивился он, потирая разболевшиеся запястья и наблюдая, как Минхо хлопнул дверцей водительского сиденья, закрыв их в машине. — Клубничные презики тоже твои? — рассмеялся Джисон, слегка успокоившись. — Что… — Сам взгляни, — Джисон потянулся рукой к небольшой полке на месте бардачка, доставая оттуда пару пачек презервативов со вкусом клубники и показывая их хмурому Минхо. — Это не твоя тачка, Минхо, и лучше бы ты ее уничтожил прежде, чем хозяин обнаружит, что она у тебя. — Фу, ну и мерзкий у него вкус, — он выхватил презервативы из рук младшего, осмотрев их, после чего бросил упаковки на колени Хану. — Дарю за молчание. — Это у тебя вкус отвратительный, — брезгливо пискнул младший, засовывая подаренный презерватив в карман кофты, чем заставил старшего рассмеяться и ухмыльнуться. — Выкладывай, почему у тебя тачка Рицио? — В душе не ебу, кто это, — фыркнул Минхо, поворачиваясь к Джисону. — И это тебе стоит объяснить, какого хрена ты пытался меня ограбить. — Ну уж нет, либо правда за правду, либо я сдам тебя полиции, — нахмурился он, по-детски надувая щеки. — Ненавижу тебя, — нахмурился он. После этих уже привычных слов страх Джисона полностью улетучился, словно его не было, словно он не сидел в одной краденой машине вместе со своим врагом, словно все так и должно быть. Ничего не могло предвещать беды, однако его все еще мучил вопрос, который вертелся в его голове с самого полудня, и сейчас, когда Минхо уже не казался таким злым и нервным, Джисон решился его озвучить. — Почему ты сегодня так взбесился и ушел? — осторожно спросил тот, получая нечитаемый взгляд старшего в ответ. — Если ответишь, я расскажу, почему пытался тебя обокрасть, — тут же добавил Джисон, увидев недобрый блеск в глазах Минхо. Словно это была угроза не ему, а всей его жизни. Старший сверлил его взглядом еще полминуты, ничего не вымолвив, будто пытался понять истинный мотив вопроса, поставленного ранее. Будто он решал самую сложную в мире математическую задачу или вычислял следующую цифру числа пи. Он смотрел и молчал, чем нагонял на Джисона еще большее волнение. Неужели Минхо уже обдумывал план убийства, искал место, где выкинет труп несчастной белки, а после избавится от машины? Этого хотелось меньше всего. От раздумий их отвлек голос, что доносился снаружи. — Нам лучше уехать отсюда, — промолвил Минхо, больше не произнеся и слова, лишь заводя машину, которая тут же издала рев ночного зверя, готового рвать всех на дороге. Какой хозяин, такая машина. Выехав с шумной парковки, Джисон выдохнул, наконец-то слушая такую приятную и расслабляющую тишину. Она заполнила весь салон автомобиля, вселяя в душу покой и умиротворение, которого так не хватало. Послышался звук открывающегося окна, а внутрь вбежал игривый и озорной ветер, что растормошил волосы обоим парням. В руках Минхо уже тлела сигарета, дым которой он вдыхал и старался выпускать наружу, чтобы не заполнять им и так тесное пространство. Такая картина казалась непривычной, но уютной и легкой, из-за чего Джисон невольно засмотрелся на профиль Ли. Раньше он этого не подмечал, ведь старался прикрыть лицо руками, дабы не получить кулаком в морду, но сейчас — вот так в открытую разглядывая старшего, — он мог заметить то, насколько был спокоен его взгляд, что концентрировался на дороге впереди, то, насколько длинными, оказывается, были у него ресницы, насколько прямым и изящным был его нос. Джисон только через минуту поймал себя на том, что пялился на Минхо больше, чем следовало бы, но взгляд отвести не посмел. Хотелось подольше насладиться таким видом, который предстал перед ним впервые, но в какой-то момент он все же заставил себя отвернуться, переключая внимание на местность за окном. Многоэтажки сменились прекрасным лесным пейзажем, который оповещал о выезде из шумного города. На дворе уже наступила кромешная тьма, поэтому разглядеть что-то было крайне трудно. Казалось, вокруг лишь мрак, а единственным источником света были фары машины. От такого клонило в сон, и Джисон сам не заметил, как поддался мимолетному желанию прикрыть глаза. Минхо выкинул окурок сигареты в открытое окно, после чего закрыл его, сбавляя скорость и паркуя машину у обочины обрыва. Он мог запросто сбросить наивного Джисона и оставить его вот так умирать, но, вопреки этому желанию, лишь вышел из машины, подошел к краю и оперся о металлическую обочину. Денек выдался не из легких, и ему казалось необходимым побыть наедине с собой. Прошлое, от которого Минхо так старательно бежал и, казалось, в гонке с которым даже выиграл, не отпустило его, заставляя проблемам минувших дней вновь всплыть на поверхность. Когда он бежал от отца, то надеялся, что тот не станет его искать вновь, будучи в полном шоке от последнего объявления, которое Минхо преподнес ему как вишенку на торте. Чего же ему теперь хотелось? Было глупо надеяться, что отец решил простить сыну грехи и вернуть его, чтобы собрать остатки семьи воедино, как какую-то разбитую фоторамку с приторно счастливыми лицами родственников, запечатанными на фотографии внутри. Минхо давно отказался от этого. Но, видимо, отец не смирился. Он чувствовал безысходность ситуации, в которую попал благодаря прошлому. Отец не уймется, пока не достигнет желаемого. А желать он мог только одного: марионетку-сына, идущего по его стопам. Сына, который будет идеальным на фоне остальных. Сына, который не будет испорчен. Того, кем Минхо никогда не был и никогда не станет. Он мог вновь бежать, забрать Феликса и скрыться на какое-то время. Но какой в этом толк, если отец все равно найдет его? Рядом с ним послышалось копошение, а после краем глаза он заметил Джисона, который встал рядом. — Красиво, — констатировал тот, смотря на каньон внизу, над которым в эту ночь горели миллиарды звезд, каждая со своей яркостью и размером. Все ночное полотно, накрывшее небо, заполняли маленькие лучики света, которые так старательно пытались не погаснуть в кромешной тьме космоса. Минхо тоже был космосом; такой же темный, неизведанный и опасный. Такой же безжизненный и полный тишины. Космосом, в котором не было ни одного светила. Там царила лишь вечная мгла, а его дух бродил в ней, потерявшийся, пока его не приведут домой. Совсем один и брошенный всеми. Когда-то Минхо тоже хотел, чтобы в его космосе горели миллиарды таких же сказочных звезд, своим светом освещая ему путь, но то было желание минувших дней. Жаль, что он не знал, что ему не нужны звезды, когда лучик света находился куда ближе них. — Когда-то давно я сбежал от строгой семьи, которая хотела контролировать меня, — начал он, не удостоив Джисона взглядом. — Непутевый сын известного чиновника, который желал лишь свободы, а не всех тех богатств и заслуг, что ему обещали родители. А все потому, что он хотел быть собой, а не скрываться за маской кого-то чужого. Джисон внимательно слушал каждое произнесенное Минхо слово, будто от этого зависела его жизнь, хотя на самом деле он старался взять от этого момента все, ведь это был первый раз, когда он увидел в местном хулигане что-то большее, чем ненависть ко всему. Он заметил что-то настолько едва уловимое и осязаемое, что еще сам пока не осознавал, что это. Надежда? Страх? Или душевная боль, о которой никто не знал? — Мой отец был очень строгим и жестоким человеком, который за каждую мою оплошность избивал меня. Я ненавидел его больше всего, ведь ему не нужен был я; ему нужна была выгода, которую я мог ему принести, — голос Минхо казался таким тихим и отстраненным, словно звучал только в его голове, словно он говорил это себе, в ту же секунду переживая все воспоминания, все те чувства, которые когда-то ранили его. — Я ненавидел, но сам не заметил, как стал похожим на него. Вечные драки в школе, издевательства над слабыми и разгульный образ жизни — все то, что я ненавидел больше всего, стало частью меня, — он горько усмехнулся, поворачиваясь к каньону спиной, чтобы посмотреть на Джисона. — В какой-то момент родители решили, что так продолжаться не может, и захотели отправить меня в школу-интернат, но я сбежал, объявив, что я гей. А мой отец, уж поверь, терпеть их не может, — он хихикнул, скалясь. — Прошло столько лет, а он ни разу не вспоминал обо мне. Видимо, решил вычеркнуть из жизни такого, как я. Но сегодня в полдень я получил от него сообщение, где он кратко, но доходчиво дал понять, что время закончилось и мне нужно возвращаться в эту тюрьму. Джисон замер, прожигая старшего задумчивым взглядом и пытаясь понять, почему Минхо решил рассказать ему о своем прошлом. Неужели потому, что действительно испугался полиции? Или потому что посчитал, что Джисону можно доверять? Как бы то ни было, он чувствовал, что обязан поддержать своего врага, даже если между ними шла холодная война. — Твой отец отвратительный человек, но и ты не лучше, — серьезно ответил тот, пока холодный ветер дул сквозь тонкую кофту, заставляя мурашки идти по телу. — Если ты понимаешь, что стал похожим на него, так почему не прекратишь? — Это своего рода расслабление, — Минхо сжал руку в кулак, прожигая его взглядом. — Я знаю, что не лучше его, но остановиться не могу. Джисон какое-то время наблюдал за ним, после чего вновь устремил взгляд в открытое небо, смотря на падающую звезду, но забывая загадать желание. — Твоя очередь, — напомнил Минхо, видя, как напрягся младший. Такая реакция забавляла и веселила, принося удовольствие лишь от одно взгляда на то, как парень перед ним стоял, переминаясь с ноги на ногу. — Моя история не такая драматичная и трагичная, как у тебя, — предупредил он, прежде чем начать свой рассказ. — Когда мне было примерно тринадцать, мои родители погибли из-за несчастного случая, поэтому я оказался в Сеуле, вместе с бабушкой. Я был для нее единственным напоминанием, которое осталось от родной дочери, поэтому она берегла меня как самое драгоценное, что у нее есть, — на его губах появилась легкая улыбка от воспоминаний о столь заботливом и понимающем человеке. — Но с моим приходом у нее начались проблемы с финансами. Плата за квартиру только росла, а денег на двоих не хватало, и тогда я решил, что не могу бросить ее в беде, не могу оставить, как меня оставили родители. Я сказал ей, что нашел подработку тем летом, а на самом деле никакой подработки вовсе не было. Это было лишь прикрытием для того, чтобы она не стала спрашивать, откуда я беру деньги. На самом же деле я стал угонять автомобили. Сначала это были мелкие грабежи на стоянках, а после — полноценные угоны дорогих тачек, — пояснил Джисон, после небольшой паузы продолжив: — Сейчас же, когда я съехал от бабушки, она живет вполне себе хорошо, да и у меня есть своя квартира. Однако этот жадный старик, сдающий ее, из меня всю стипендию выжал, и теперь мне попросту не хватает даже на еду. — И ты решил вновь заняться старым, а не подыскать нормальную работу, — закончил за него Минхо, совершенно не удивившись истории Джисона. — Именно. Повисла тишина, которая казалась более чем уместной в этот самый момент. Каждый из них обдумывал только что полученную информацию, заодно пытаясь найти решение собственной проблемы. Это должно было приносить двойное неудобство, но оно наоборот помогало отвлечься и было таким привычным, словно они всю жизнь вот так вот открывались друг перед другом, под покровом ночи делясь чем-то ценным и болезненным. — Что планируешь делать? — осторожно спросил Джисон, не желая спровоцировать очередную злобную реакцию. Он не мог знать наверняка, в какой момент доброта и великодушие этого демона закончатся. — Пока что не знаю. Возможно, соглашусь вернуться, — пробормотал Минхо, но Хан успел уловить в этом некую нотку печали и отчаяния, которое с ног до головы заполняло старшего. — Но и так я не могу, — выдохнул он. — У меня есть друг, за которым нужен глаз да глаз, иначе он вляпается в неприятности. — Ты о том, который был сегодня с тобой? — Да, Феликс, — усмехнулся он, вспоминая беспечного азартного игрока. — Он умный и находчивый, но ведет себя как ребенок. — Он твой… парень? — неуверенно констатировал Джисон, наблюдая краем глаза за реакцией Минхо. — Ты гей. — Нет, Феликс ярый натурал, похуже моего отца, — он хохотнул, помотав головой. — Уже метишь на это место? Джисон в ту же секунду скривился, возмутившись: — С тобой? Да никогда в жизни! На такое Минхо лишь показательно закатил глаза, возвращаясь к машине, и отворил дверцу. — Все же бросить тебя тут будет правильным решением, — он сел внутрь, заводя машину. — Вдруг манерам научишься. — Это кто тут о манерах заговорил, дикообразное ты животное! — воскликнул младший, подбегая к машине и садясь рядом на пассажирское сиденье. — Еще одно слово, и я столкну тебя в этот каньон, белка.***
В шахматах, как и в жизни, каждый ход решает то, как долго продлится твое существование, но что делать, когда ходов больше не осталось, а король уже убит? На пухлых губах Хёнджина красовалась ухмылка победителя, что только-только одолел своего противника и теперь наслаждался отчаянием в его глазах. Наслаждался тем, как рушатся иллюзии и надежды. Но почему-то именно сейчас в глазах Феликса не было ничего подобного. Они искрились, будто победителем был он, а не юноша. Такое поведение моментально убивало неповторимый вкус победы, который уже успел ощутить Хёнджин. Вместо того чтобы почувствовать отчаяние и горечь поражения, Феликс смотрел на него с вызовом, с ухмылкой на губах, и на мгновение Хвану даже показалось, что перед ним не человек, а самый настоящий дьявол, который не пощадит никого на своем пути. Ему не важны победа или награда. Ему нужен лишь азарт. — И все же я проиграл, — подал голос младший, медленно поднимая фигурку своего короля и вертя ее в пальцах. — Это было ожидаемо, ведь это твоя первая игра в шахматы, — нахмурился юноша, откидываясь на спинку дивана, слегка расслабившись. — Но я поражен. Ты оказался достойным противником даже тогда, когда условия были неравными. — Это ведь изначально была лишь очередная проверка, — он посмотрел на старшего нечитаемым взглядом, после чего невинно улыбнулся, откладывая шахматную фигуру обратно на стол. — Которую ты удачно прошел, — подметил Хенджин, наблюдая за его действиями. — Тебе пора начать воспринимать меня всерьез, иначе не заметишь, как останешься без королевской короны. — Уже угрожаешь? — хохотнул он. — Как я смею? — наигранно возмутился Феликс. Он взял колоду и маркер, что лежали на столе, открывая новую упаковку. — Я даю лишь дружеский совет. Хёнджин следил за тем, как младший вытянул колоду из картонной коробки, начиная рассматривать карты. Для него слова Феликса казались чистейшей наглостью, за которую он бы тут же прирезал, будь на его месте кто-то другой. Но, с другой стороны, это забавляло и подогревало его интерес все сильнее. Феликса хотелось подчинить. Сделать своим. Разрушить. Сломать так, чтобы тот сам умолял вновь собрать его по кусочкам. — Признаю, я тебя недооценил, но такого не повторится. Теперь я на все сто уверен, что ты достоин нормальной игры, — он ухмыльнулся, зарываясь ладонью в свою идеальную укладку, чем тут же ее испортил. — Ох, учишься на ошибках? Похвально, — пролепетал Феликс, вытягивая из колоды карту, которая приглянулась больше всего. Хёнджин на такое заявление никак не отреагировал, сверля выбранную карту тяжелым взглядом. — Почему именно шут? — спросил юноша, завидев рисунок на карте. — Довольно необычный выбор для такого, как ты. — Ты знаешь, почему «дурак» — самая сильная карта в колоде? — в ответ спросил Феликс, ухмыльнувшись и протянув Хёнджину подписанную карту. — Не потому что их создатель сам был шутом. А потому что дурак — это чистый лист. Чистый лист, который может стать кем угодно. Юноша забрал протянутую ему карту, усмехнувшись такому ответу, и проводил взглядом Феликса, который уже направился к выходу из номера. — До встречи, — бросил он напоследок уходящему, получив что-то невнятное в ответ. Все верно. Если Хёнджин был королём, то Феликс — дураком, который искусно использовал свою возможность быть кем угодно. Он мог быть пешкой, королём, но выбрал совершенно другую роль. Он был самой сильной картой, отличающейся от других карт в колоде. Он был тем, кто не боялся даже короля, готового убить его в ту же секунду. Он был готов рисковать и ставить все на кон. Но не ради победы, а ради чего-то, что было намного выше этого. Таких, как он, называли сумасшедшими. Такие, как он, для общества были не более чем безумцами. Но даже среди них он был единственным в своем роде — тем, кто жил азартом. Хёнджин оглядел карту, что была в его руке, и ухмыльнулся подписи, которая гласила: Азартный игрок — Ли Феликс.