Фанат

      Питерский концерт прошел «на ура», но напряжение в группе было все заметнее. Шклярский влетел в гримёрку, уложил гитару в футляр и, как только в дверях показался Леонид, широким быстрым шагом вышел оттуда. Кирнос очень удивился, чуть не отпрыгивая от друга.       — Да что ты, бляха муха, как носишься!       — Оставь, Лёнь, — клавишник силой заставил мужчину не броситься за Эдмундом.       Пикник зашли в гримёрку, начали собираться. В дверь постучали, и в проёме появилась лохматая блондинистая голова.       — Марат! — Святослав махнул рукой, чтобы тот зашёл.       — Концерт — огонище, ребят! — парень прошел глубже, закрыв за собой дверь, но не смел сесть рядом с музыкантами: все-таки пока он ещё не на такой короткой ноге с ними.       — Да, в этот раз приняли ещё жарче, чем в Москве, на удивление.       — Марат, слушай, — Сергей подошел к нему, приобнимая за плечи.       — Да? — он поднял ясный взгляд на Воронина, чуть напрягаясь от неожиданных прикосновений.       — Присядь, пожалуйста, а то как-то некомфортно, что ты стоишь, ей-богу!       Мужчина добродушно улыбнулся в усы, подталкивая Марата к дивану.       Тем временем Шклярский стоял за кулисами, наблюдая за толпой фанатов, которые не спешили расходиться. Он чувствовал себя волком, который должен сейчас, на охоте, загнать зайца, оленя, хоть кого-то, чтобы его стая выжила, чтобы не умереть.       — Эдмунд Мечиславович?       Кто-то невесомо коснулся его плеча. Фронтмен Пикника вздрогнул. Сзади подошёл охранник, которого они знали с самых первых своих концертов. Он был старожилом здесь.       — Здравствуй, Никита Алексеевич, — улыбнулся музыкант.       — Чего стоишь тут? Все твои домой торопятся.       — Да вот…       Тут он заметил в толпе барышню, прижатую движением к стене. Она пристально, с восторгом и ожиданием в глазах, смотрела на кулису, за которой стоял Эдмунд. Он понял, что она не станет его выдавать, и улыбнулся.       — Слушай, Никита Алексеевич, а ты мог бы меня провести вон к той боковой двери?       — Конечно, какие вопросы.       Через пару мгновений Шклярский осторожно и быстро открыл дверь. Та девушка все ещё была здесь.       — Барышня, — позвал он тихо.       Она испуганно обернулась, но когда увидела, кто ее окликнул, восторг переполнил ее грудь.       — Вы? — выдохнула фанатка.       В ответ Эдмунд схватил ее за руку, затягивая в служебное помещение. Все произошло так быстро, что она не успела и мяукнуть.       — У меня к вам поручение, милая моя, — фронтмен напустил на себя всю таинственность, на какую был сейчас способен.       Его сердце билось со скоростью света, дыхание сбивалось, но он старался контролировать себя.       — Ко мне?       Кажется, девушка была тоже крайне удивлена. И это ещё мягко говоря: ее руки подрагивали, зрачки были расширены, грудь часто поднималась.       — Вы должны будете пойти со мной, не задавая никаких вопросов.       Она кивнула, и Эдмунд, осторожно взяв ее за запястье, потянул за собой. Они пришли к гримёркам. Шклярский открыл первую попавшуюся, втягивая барышню в потёмки комнаты.       — А что…       — Никаких вопросов, я же просил, — мягко проговорил музыкант.       Эдмунд, не включая свет, провел фанатку глубже в гримёрку, усадил на диван. Чуть отстранившись, он склонил голову.        — Спасибо вам большое. Вы спасаете мне и моим близким жизнь.        — Не понимаю…        — И не нужно, — Шклярский отвернулся, отходя дальше от нее.       Черная дымка поползла по полу, окутывая ноги девушки…       — Эдмунд! Где ты ходишь? Там уже сцену почти собрали! — Леонид насупился, недобро глядя исподлобья на друга.       — Все получилось? — клавишник подлетел к Шклярскому, хватая за плечи.       — Да, — выдохнул музыкант.       Он перевел взгляд на диван, где тихо сидел Марат, что-то вертя в руках. Фронтмен Пикника улыбнулся Сергею, осторожно убрал его руки.       — Все хорошо. И все будет хорошо. Давайте собираться.       Последующие концерты шли как по маслу, Эдмунда почти не мучала бессонница, приследовавшая его уже больше двух месяцев. Они его обещали оставить в покое до конца зимы. Удивительная щедрость на самом на деле…       Марат ездил с Пикником, помогал Эду договариваться с организаторами, перекладывая на себя большую часть обязанностей. Шклярский буквально делал из него директора группы. На вопросительные взгляды товарищей отвечал, что так будет легче и лучше.       — Нам всем стало проще работать, согласитесь. За время когда Марат, грубо говоря, вступил в должность, я набросал уже достаточно стихов и мелодий, которые требуют общей большой доработки.       Музыкантам сложно было не согласиться: хоть и контролируемый Шклярским, но теперь Марат следил за подготовкой на площадке, созванивался с организаторами.       Воронин, однако, бунтовал больше остальных.       — Эдмунд, ни к чему хорошему это не приведет!       — Да что ты бухтишь постоянно, как дед! Ну в самом деле!       — Почему как дед?.. Я просто говорю, что…       Но Шклярский махал руками, недовольно жмурясь.       — И слышать ничего не хочу!       С каждым днём он все больше привязывался к этому блондинистому существу. Он замечал, что долго задерживает взгляд на широкой спине, ладных плечах, стройных ногах Марата. Он мог подолгу наблюдать за тем, как Корчемный прыгает по сцене и в зале, собирая аппаратуру, корректируя свет и слушая правильное звучание. Музыкант не мог также не заметить, как и сам парень бросает на него ласковые взгляды, но каждый такой пойманный Шклярским взгляд сопровождался мгновенным смущением, краснеющими щеками и глупой улыбкой.       Воронин и Шклярский сидели в кафе рядом с отелем. Зима разгулялась во всю свою силу: снег валил огромными хлопьями, щедро укрывая чистым белым покрывалом улицы города, где завтра у Пикника будет концерт.       — Вы как дети малые, ей-богу!       — Серёж, ты вот умный, развитый человек. Скажи мне, почему тогда выдаешь такие дурацкие фразы?       — Уже три месяца с хвостом Корчемный катается с нами. Уже три месяца с тем же хвостом ты, — тут Эдмунд едва заметно шикнул на друга, указывая взглядом ему за спину.       К столику подошёл Святослав с Маратом. Они были как два сугроба, но глаза их светились детской радостью.       — Чего вы тут уселись? На улице так хорошо!       — Мне, как вечно мерзнущему, и в помещении неплохо, — Эдмунд оглядел товарищей, невольно улыбаясь.       — Да там и не холодно вовсе, а даже наоборот! Самое оно, чтобы нагуляться, надышаться перед завтрашним, — Марат весело глянул на Воронина. Клавишник тоже улыбался в усы. — Не хотите, как хотите.       — А что Лёня?       — Лёня сказал, что не выспался.       — Свят, — фронтмен Пикника заговорщически улыбнулся басисту. — Идите-ка, разбудите этого медведя. Удумал ещё он — спать!       Образцов переглянулся с Корчемным. Оба кивнули поляку и вышли из кафе.       — Я даже и забыл, что хотел тебе сказать…       — Может, оно и к лучшему, Серёж, может, и к лучшему…       Шклярский отпил чай из чашки, наблюдая за тем, как мужчины перебежали дорогу к отелю.       В мыслях всплыло то, как он надумывал и придумывал себе на «зимних каникулах» план по переселению Марата в Питер, как думал о том, что было бы неплохо, если бы он жил совсем рядом с ними.       Сергей начал что-то долго рассказывать про прошедшие концерты и предстоящие, но Эдмунд слушал его в пол-уха: мысли его заняты были Маратом. Но Воронин все-таки вклинился в размышления Шклярского, выводя его в реальность.