Брат за брата

Холодный лунный свет заливал комнату, отчего находящиеся в ней предметы выглядели нереальными. И живыми. Казалось, ещё мгновение — и тяжёлый дубовый стол, болезненно поскрипывая суставами, затопчется на месте, разминая затёкшие от долгого стояния ноги. Вслед за ним начнут приплясывать стулья, захлопают дверцами навесные шкафы, позвякивая в такт посудой, а печка, раззявив беззубый рот, ухнет жарко вспыхнувшим огнём, рассыпая по полу золотистые искры. Люси зябко передёрнула плечами, отгоняя навеянный усталостью морок. Раздражённые постоянным недосыпом глаза жгло, поясница ныла от неудобного положения, ноги от холода давно потеряли чувствительность, но она продолжала сидеть на тёмной кухне, отрешённо смотря в одну точку. С их приезда сюда прошёл почти месяц, однообразный и скучный: Нацу занимался своими делами, полностью предоставив её самой себе. Два раза в неделю он мотался в город, возвращался хмурым, насквозь пропахшим сигаретным дымом и женскими духами, от которых у Люси потом весь вечер свербело в носу. В остальное время пропадал во дворе или уходил в лес. Не нужно было обладать большим умом, чтобы понять: Нацу её избегает. Наверняка он уже успел не один раз пожалеть о своей откровенности, а то и стыдился внезапно нахлынувшей слабости и старался свести их общение к минимуму. Так что большую часть времени Люси проводила в одиночестве. В первые дни она даже радовалась этому, потому что жутко стеснялась своего опухшего красного лица, да и подумать было о чём. Нацу своим признанием буквально выбил землю у неё из-под ног. Она и сочувствовала ему, и ужасалась зверству Зерефа, и кляла себя за излишнюю доверчивость, и мучилась судьбой своего нерождённого ребёнка — каково ему будет при таком «наследстве»? Оправдывать бывшего возлюбленного теперь не находилось моральных сил, обвинять Нацу мешало понимание его мотивов, хотя про себя Люси решила, что никогда не смогла бы поступить так же. К этим невесёлым размышлениям добавлялся страх за будущее — своё и малыша, неопределённость и томительное ожидание неизвестно чего. Так можно было сойти с ума, и Люси спешно начала искать, на что бы отвлечься. Список домашних дел оказался катастрофически мал: стирать вещи Нацу отвозил в общественную прачечную, готовил сам (видимо, опасаясь, что в следующий раз она подпалит не только себя, но и дом), наклоняться, чтобы подмести полы, мешал огромный живот, а посуду приходилось мыть всего два раза в день. Подумав, Люси взялась за книги — Нацу застал-таки её в тот момент, когда она убирала на место томик Шекспира. На жалкое «прости» он лишь равнодушно бросил: «Бери, какие хочешь» — и больше никак не возвращался к этой теме. Однако чтение не сильно помогло: основная масса книг была по научной фантастике или на военную тему, а из оставшихся классиков ей нравилась всего-то пара романов, уже зачитанные до дыр. Набравшись смелости, она попросила Нацу привезти ей из города нитки и принялась вязать. Этому мудрёному искусству её научила Анхен, и теперь Люси с удовольствием тихонько стучала спицами, беззвучно считая петли. Монотонная работа прекрасно отвлекала и от горьких дум, и от скуки. Но вскоре и этому мнимому спокойствию пришёл конец — у неё начались судороги. Лишённые движения мышцы по-своему компенсировали отсутствие хоть какой-то физической нагрузки. Если днём она отвлекалась на другие дела и хотя бы меняла положение да делала короткие перебежки от кровати к столу и обратно, то вечером, стоило лечь, и ноги начинало выкручивать от всё возрастающей боли. Заснуть, конечно же, не получалось; только под утро она ненадолго проваливалась в чуткую дрёму, трусливо сбегающую, едва на своей лежанке начинал возиться Нацу. Люси пыталась найти альтернативу прежним ежедневным прогулкам, которые совершала по рекомендации врача, но от челночных метаний из комнаты в кухню и обратно довольно скоро начинала кружиться голова, а на улицу она не рисковала выходить, чтобы не стеснять его. Сегодня ноги болели особенно сильно. Люси уже несколько раз вытаскивала их из-под одеяла, надеясь, что разница температур снимет напряжение — иногда это помогало, но в этот раз проверенный способ дал осечку. Тогда она, стараясь не шуметь, перебралась на кухню: возможно, после смены обстановки организм сменит гнев на милость, и ей удастся уснуть. Шлёпанье босых ног по полу в ночной тишине прозвучало неожиданно громко. — Ты чего не спишь? — Не могу, — честно призналась Люси. — Ноги болят. — С чего вдруг? — Нацу, широко зевнув, плюхнулся на стул напротив. — Ты же никуда не ходишь. — Потому и болят. Движения не хватает. — И как помочь? — нахмурившись, поскрёб пробившуюся за ночь щетину Нацу. — Там, на острове, я гуляла, — нехотя начала объяснять Люси. Зачем обременять его своими проблемами? Им удавалось почти мирно сосуществовать последние четыре недели, не стоило всё портить. — Еще можно делать массаж, но мне неудобно. Это в общем-то не смертельно, потерплю. — И будешь каждую ночь мешать мне спать? То пыхтишь, как паровоз, то топаешь, как слон. — Прости… Это было ужасно. Она-то думала, что двигалась осторожно, а на самом деле тревожила Нацу, пока он, видимо, не потерял окончательно терпение и не решил её урезонить. — Иди ложись. Люси послушно поковыляла в комнату, стараясь не думать, как проведёт оставшуюся часть ночи: лежать совсем без движения будет невыносимо, но раз она не умеет делать это тихо, придётся терпеть. Нацу проводил её до кровати, очевидно, желая самолично убедиться, что она не станет больше бродить по дому. Люси думала, что он сразу же уйдёт, стоит ей укрыться одеялом и закрыть глаза, изображая послушного ребёнка, а потому испуганно вздрогнула, когда её схватили за щиколотку. — Где? — Что «где»? — сильнее зажмурилась Люси. — Болит где? — чуть ли не по слогам повторил Нацу. — От щиколотки вверх до колена. Он с силой провёл пальцами по икре. Люси, болезненно ойкнув, дёрнулась, пытаясь уйти от неприятных ощущений. Нацу тут же отдёрнул руку, наверное, вспомнив тот раз, когда получил от неё ногой по лицу, и, выждав пару мгновений, снова взялся за лодыжку, теперь уже аккуратнее, будто та была стеклянной. Люси невольно напряглась, но боли не было. Нацу принялся действовать смелее; размяв ступню, двинулся вверх по ноге, до колена, беззастенчиво забираясь под длинную фланелевую сорочку — Люси так уставала за день от штанов и свитера, что на ночь обязательно меняла их на свободный балахон, не сковывающий движение. Ни прикрыться, ни освободиться не получалось, оставалось только отчаянно краснеть, ощущая на теле руки чужого мужчины. Она и так корила себя за то, что жила с Зерефом до свадьбы, нарушая вбитые настоятельницами католического приюта правила. Но тогда любовь — первая, чистая — так вскружила голову, что Люси не нашла в себе сил сопротивляться обаянию черноглазого обольстителя с нежно-ироничной улыбкой на тонких губах. А потом Нацу и вовсе сделал нечто запредельное: коротко выдохнув что-то про больных на голову девиц, шастающих по дому без носков, спрятал её ноги к себе под футболку, плотно прижав к животу. Люси едва от стыда не сгорела. Нацу освободить ноги не дал, ещё и пригрозил: «Будешь брыкаться — свяжу». Тогда она затихла, как мышка, надеясь, что он подумает, будто она уснула, и уйдёт, и не заметила, как ухнула в сонную темноту. Следующие несколько дней прошли привычно: она вязала, Нацу возился во дворе, то чем-то стуча, то монотонно шурша. А вечером, стоило ей лечь, садился рядом и молча растирал ноги, не обращая внимания на робкие попытки сопротивления с её стороны. — Одевайся, — приказал он как-то после обеда. — Мы куда-то едем? — насторожилась Люси. Она не любила перемены. Обычно они несли только разочарование и потери, а в её теперешнем положении стабильная, пусть и скучная жизнь была предпочтительнее, чем любые интересные нововведения. — Нет, — односложно бросил Нацу в ответ. — Жду тебя на улице. И ушёл. Оставалось лишь сложить грязную посуду в тазик и, натянув неудобный пуховик, выкатиться пыхтящим колобком во двор. Солнце и сверкающий девственной белизной снег, особенно яркие после лёгкого полумрака дома, ослепили. Нацу терпеливо дождался, пока она проморгается, и кивнул на широкую, хорошо утоптанную тропинку, вдоль которой тянулись деревянные перила: — Сегодня сделаешь два круга — для начала достаточно, потом нагрузку увеличим. — Прямо сейчас? — растерялась Люси. — А когда? Ночью от кровати до стола? Топай давай. Люси опасливо ступила на дорожку, но та оказалась достаточно ровной, а перила нужной высоты, так что идти было удобно. Но через несколько метров Нацу негромко её окликнул: — Вернись в дом. — Но я ещё не устала, — повернулась к нему Люси. — Просто вернись домой. Пожалуйста. Последнее было настолько неожиданно, что она вместо того, чтобы послушаться, замерла на месте, всматриваясь в напряжённое лицо Нацу. Тот смотрел куда-то поверх её головы, сжав губы в тонкую полоску, натянутый, как струна. Будто увидел что-то неприятное и опасное. Или кого-то. — Там… там Зереф, да? Он приехал? — заражаясь его беспокойством, испуганно прошептала Люси и обернулась, не в силах даже закричать от ужаса. Это был не Зереф. У сарая, потряхивая плешивой головой, как собака, стоял огромный чёрный медведь. Худые бока, покрытые свалявшейся шерстью, ходили ходуном от неровного дыхания зверя, маленькие злые глазки подслеповато щурились, из приоткрытой длинной пасти на снег капала розоватая слюна. Нужно было бежать, чтобы укрыться в доме, но Люси не могла сдвинуться с места. Негромкий, уверенный, пусть и слегка напряжённый голос Нацу, дающий чёткие рекомендации, стал для неё настоящим спасением, помогая наконец сбросить оцепенение и сделать первый шаг: — Смотри на меня. Иди. Медленно. Не кричи, не маши руками. Держись за перила. Нога, попав на предательски спрятавшийся под снегом лёд, резко поехала в сторону, и Люси, испугавшись, вскрикнула. Ей тут же ответили слаженным дуэтом: глухим медвежьим рёвом сзади, предупреждающим «Беги!» — в лицо. Она пыталась, правда. Чувствуя, как содрогается земля, слыша тяжёлое дыхание — своё ли, зверя… Вдруг совсем близко оказался Нацу. Холодно блеснул под косым солнечным лучом ствол ружья. Жадно окутало мясным тёплым духом, сдавливая горло подступающей тошнотой. Рука наткнулась на гладкое дерево, скользнула, не найдя опоры; тело повело, развернуло; позвоночник, выбивая дух, обожгло болью от ткнувшегося в него чего-то острого и жёсткого. Глаза открылись с трудом, безошибочно находя знакомую фигуру: Нацу, вдруг показавшийся выше и мощнее, стоял в проёме двери, широко расставив ноги. «Закрой, закрой же её, ну!» — мысленно умоляла Люси. Тот, будто услышав, странно дёрнул плечом, как отмахивающийся от надоедливого собеседника человек. Сухой щелчок в первое мгновение показался слуховой галлюцинацией. «Ружьё! — всколыхнулось в голове воспоминание. — Но почему так тихо?» Нацу снова дёрнулся. Щелчок! — Да стреляй же ты, зараза! И звуки внезапно хлынули, смешали, оглушая. Грохот выстрела. Рёв медведя. Стук захлопнутой двери. Звук удара об неё огромной туши. И её собственный крик. А потом наступила тишина. Звуки возвращались постепенно, осторожные, пугливые, как вспугнутые котом мыши: шебуршание, шорохи, скрипы. Люси так и сидела, зажмурившись, уже не от страха, а совершенно другого, более мерзкого чувства. Рядом раздались тяжёлые шаги. — Хватит на полу сидеть, — вполне миролюбиво произнёс Нацу. — Давай помогу подняться и пойду, у меня дел много. — Ты его… — Да. Люси всхлипнула, зажав ладонью рот. Ужас снова лизнул холодным липким языком между лопаток, заставив передёрнуть плечами. Очевидно, Нацу понял этот жест по-своему. — А что я ещё должен был сделать?! — мгновенно вызверился он. — Если бы я его не убил, он так и шастал бы здесь, пока не прикончил нас. Или спустился бы в город, а там люди! Это шатун, он голодный и злой, да к тому же раненый. С ним только так и можно справиться. — Я не поэтому, — замотала головой Люси. — Мне… стыдно. — Потому что испугалась? — сбавил тон Нацу. — Это нормально. В такой ситуации испугался бы любой. — Но не так! — едва не разрыдалась от отчаяния Люси. — Ты можешь объяснить по-человечески? — опять начал заводиться Нацу. — Я обмочилась, — прошептала Люси. — Ты… что? — Я обсикалась! Он… он же такой огромный! И рычал! А ты не закрывал дверь. Я думала, что он сейчас ворвётся в дом и… и… и всё… Голос, ещё мгновение назад срывавшийся на крик, упал до еле слышного шёпота. Люси закрыла лицо руками, как маленький ребёнок, который таким образом прячется от своих страхов: я не вижу, значит, и меня тоже не видно. Она ждала, что Нацу начнёт смеяться над ней или отпустит одно из своих едких замечаний, а он… просто ушёл, так и не сказав больше ни слова. Прошло достаточно времени, прежде чем Люси решилась выбраться из закутка между косяком двери и углом, в котором оказалась, убегая от медведя, — сидеть в мокрой остывшей одежде было не очень приятно. Но доползти до какой-нибудь опоры, чтобы подняться, не успела: подмышки знакомо подхватили крепкие руки, хриплый голос с какой-то непривычной интонацией произнёс: — Я нагрел воды. Там хватит и помыться, и застирать вещи. Тебя проводить до бани? — Нет-нет, я сама, — пролепетала обескураженная происходящим Люси, даже забыв сказать «спасибо». Наверное, поэтому весь оставшийся вечер у неё так горели щёки.