Убей себя.
Эти люди не заслужили.Пощади.
Жалкий.Убей их.
Ты не достоин.У м р и.
Чимин смотрит перед собой, редко моргая. Ему хочется выстрелить себе в голову из пистолета, который он крепко сжимает в обеих руках, только чтобы избавиться от этого бесконечного потока мыслей, что разрывает черепную коробку изнутри. Одежда противно липнет к телу из-за крови и пота, руки предательски дрожат. Светлые волосы торчат в разные стороны и случайными прядями беспорядочно разбросаны по лицу, перемазанном в крови, принадлежащей ему и кому-то ещё. Чимин долго сверлит отсутствующим взглядом лежащий прямо в дверях труп, подмечает каждую деталь, заставляет себя смотреть подольше и не отрываться. Все его промахи и ошибки перед ним. Трупы, кровь, крики, что отголосками бьются в его голове — всё то, что он заслужил. Он не достоин ничего другого. Он ничтожество, чудовище и монстр, который приносит людям только боль. Бесконечную и разъедающую, что длится годами и никогда не уйдёт до конца. Если бы Чимин мог, он бы отмотал время, чтобы никогда не сближаться с Намджуном, который показал ему, что для него не всё потеряно. Вот только какова цена этой демонстрации и его непотерянности? Чимин попал в тюрьму осенью, чуть позже своего четырнадцатого дня рождения. Сокамерники приняли его, зажатого и замкнутого подростка, жестоко избив в первую же ночь — чего ещё можно ожидать от места, которое выстраивали специально для самых отбитых и опасных преступников со всего мира? Ему повезло, что пальцы остались не отрезанными, в отличие от предыдущего новенького. Пак до последнего надеялся, что это какая-то ошибка, что скоро за ним придут и скажут, что он возвращается домой. Но этого не происходило ни в первую неделю, ни через месяц, ни даже через год. Пытки от надзирателей становились всё жёстче, и совершались уже далеко не для того, чтобы выбить признание. Им просто нравилось ломать людей, подчинять их себе, делать из них безвольных существ. Есть вещи, о которых даже говорить не нужно — и так понятно, что они впитались Чимину под кожу, оставшись глубокими шрамами. Когда жизнь, если это можно назвать так, стала совсем невыносимой на второй год, Чимин решился. По его и так надломленной душе пошла новая трещина, гораздо больше, чем остальные. Спать с самым опасным заключённым, чтобы он обеспечил защиту от других осужденных, оказалось для него разрушительнее, чем он думал. Наиболее весомо это ощущалось после тех самых особо болезненных встреч с надзирателями, которые не брезговали ничем, даже, по сути, использованием подростка для воплощения своих отвратительных и извращённых идей. Вторая трещина почти раскрошила его на мелкие осколки, когда он впервые убил человека при самообороне. В попытке обороняться. Пак не понимал, зачем он боролся и для чего, если его судьбой было мотать в этой чёртовой тюрьме срок до конца жизни? Что-то грызло его изнутри. Возможно, какая-то оставшаяся гордость и почти угасшая надежда на то, что всё это закончится совсем скоро, и не важно уже даже, как. Намджун появился, когда Чимин уже смирился с тем, что ничто и никогда не сможет вернуть его жалкое существование к чему-то более-менее напоминающему жизнь. Постоянные издевательства, пытки, драки, отстаивание своего места и свободы, неприкосновенности — всё это было слишком для его неустоявшейся психики. Он не был готов к этому, потому что он был невиновен. Ким помог ему снова обрести цель, предложив сделку, на которую Чимин согласился только с надеждой на то, что его, наконец, забьют до смерти. Найти всю необходимую информацию о преступнике, которого заказал Джун, и убить его, не составило для Пака никаких трудностей. Ничего необычного, когда убийство становится частью выживания, чем-то необходимым. Когда ты уже привыкаешь дышать запахом крови и смрадом опорожнившегося кишечника. Совсем скоро, когда Чимин понял, что чего-то выжидать и спать в обнимку с огромным амбалом, который использовал его как свою персональную шлюху, смысла нет, он убил его тоже, зарезав в одном из бунтов. Пак отличался от них всех тем, что не потерял способности к анализу и стратегии. Каждую ночь, кусая костяшки пальцев и запястья, чтобы не завыть в голос, продумывал план по крупицам и так же медленно, но тщательно, реализовал. Он был последователен и убедителен. По их иерархии Чимин превратился в того самого преступника, которого все остерегались. Под него стелились. Он стал жестоким и неуправляемым. От былой невинности, неуверенности и постоянного испуга не осталось ни следа. Из его глаз исчез весь блеск, уступив место абсолютной пустоте и отрешённости, в них больше не было места слезам. Чимин никого не жалел. Вместо этого зачерствел, оброс щитами и мечами, сросшимися с плотью, чтобы он мог выжить и продолжать безжалостно выбивать себе место, становясь ещё более опасным. Вторую половину своего срока Чимин почти не виделся с Намджуном, с которым изредка раньше мог пересечься взглядом во время пыток. Пака посадили в одиночную камеру, где разрешали передвигаться только в присутствии как минимум трёх надзирателей. Его руки и ноги не освобождали от наручников и кандалов, которые стирали кожу до незаживающих ран. Чимин не был проблемным, пока к нему не лезли, но ему всё равно было запрещено выходить в общий двор и в столовую и общаться с другими заключёнными, чьи стоны боли и мучений было особенно слышно по ночам. Единственное, что удержало парня от того, чтобы сойти с ума окончательно, стал Ким, который на свой страх и риск приходил к нему рано утром. В перерывах между их редкими и короткими встречами и сном Чимин стал делать какие-то упражнения, чтобы не потерять форму совсем, и решать задачки прямо в уме. Первые недели после освобождения он провёл на полу, потому что из-за мягкой кровати и подушки у него ломило всё тело. Девять с половиной лет в заключении, постоянные непрекращающиеся пытки и насилие, изоляция от, казалось бы, обыденных вещей, которые необходимы для существования, стали ничем и померкли, когда Пак столкнулся с тем, что он перестал контролировать себя. В тюрьме это не было так заметно. Будучи в изоляции почти постоянно, он не нуждался в том, чтобы контролировать себя, свои поступки и действия, свои слова. А настроение стабильно было подавленным. Он был равнодушен ко всему и не имел тяги ни к чему конкретному. Действия, выполняемые изо дня в день, нужные, чтобы поддерживать хоть какое-то подобие на нормальность жизни, диктовались лишь бунтарской натурой и упрямостью, вросшей ему в кости и расправившей его хребет. Для парня это оказалось самым страшным — чем-то, с чем он так и не смог смириться. Его не сломили ни пытки, ни жизнь в неволе, ни жуткая несправедливость, с которой он столкнулся слишком рано. Его сломило то, что он напал на единственного дорогого ему человека, который не отвернулся от него, взял на себя эту ответственность за другую жизнь, не испугался последствий. Это стало для Чимина последней каплей. Тем самым толчком, чтобы снова начать тонуть в собственном океане отчаяния и боли, из которого его так долго вытаскивали. Сейчас, спустя много времени, которое Чимин не стал тратить на восполнение утраченного, он внутренне радуется. Ещё больше оно наполняет его, когда он видит, как в кабинет заглядывает Намджун. Но это мимолётное чувство быстро сменяется уже привычной ему, комфортной, родной ненавистью к себе, когда мужчина резко разворачивается и закрывает собой Юнги. Мин совсем не готов к тому, чтобы снова сталкиваться со смертью и осознанием, что рядом с ним убийцы. Пак прикрывает глаза и сглатывает, когда слышит сквозь туман в голове и шум воды в ушах, как Ким велит Хосоку отвести Юнги в машину. Джун не задаёт никаких вопросов, ничего не говорит, но и не осуждает. И для Пака это самое ужасное. Потому что он не находит в себе никаких сил на то, чтобы оттолкнуть от себя Чона или кого-то из Кимов, кто всегда были к нему добры и терпеливы. Этого заслуживает кто угодно, но не он. Он же должен гнить в тюрьме дальше, потому что там ему самое место, среди таких же, как он, отбросов и ничтожеств. На какой-то миг всё становится таким тихим, будто и вовсе почудилось. Чимин закрывает глаза козырьком из ладоней, больно впиваясь пальцами в холодную от пота кожу. Мягкие шаги стелются по пути к нему. — Пойдём, Чимин… — мягко скользит вздохом по коже. — Нам надо идти. Они могут вернуться, — Намджун кладёт руку ему на плечо, но Чимин дёргается, уходя от прикосновения. Ему бы спрятаться, убраться куда подальше, не давать Намджуну пачкаться о него. И он пытается, правда, даже поднимается со своего места. Только ноги подкашиваются, и Намджуну хватает только легко толкнуть его, чтобы снова упал, безвольная марионетка. Тогда мужчина легко, почти невесомо, касается испачканной в крови Чиминовой щеки, и он всё же сдаётся. Он не может сказать ни слова, потому что его шею словно сдавили удавкой. Пак не хочет, чтобы Намджун оставался в его жизни, потому что он желает ему только самого лучшего. А с таким, как он, Джун никогда не проживёт ту счастливую жизнь, которую так заслуживает. Парень хочет закричать во всё горло, убежать куда подальше, забиться в угол и никогда из него не вылезать, только бы больше не видеть лица близких, на которых застыли тоска и какое-то смирение. Словно они привыкли к тому, что бессильны, что ничего не могут сделать. Они все несчастны, но Чимин не может этого изменить, как бы сильно не хотел. И это сжирает его больше и больнее всего. — Идём, — вплетается в волосы тёплым выдохом. Намджун, несмотря на это, всё ещё здесь. Чимин кивает ему в ответ и встаёт. Всё тело болит и ноет от побоев и старых переломов, которые неправильно зажили ещё несколько лет назад. Чимин только устало вздыхает, когда Намджун берёт его под локоть и придерживает. Почему он так бережёт его? Сокджин, проверявший здание, буквально каждый его закуток, смотрит на них с настороженностью, когда заходит в кабинет. И Пак вполне поймёт, если тот ненавидит его. На это есть все основания. Но Джин вместо всего, что имеет полное право сказать, произносит ровно и отстранённо, с армейской выучкой: — Чисто. Если исключить три трупа. Чимин прижимает оба ноутбука к себе дрожащими руками, словно только они сейчас смогут хоть как-то ему помочь. Он сможет почувствовать себя капельку свободнее, если доберётся до директора J.I. и убьёт его своими же руками. Паку за себя не страшно абсолютно. Но он боится за своих друзей, за которых перегрызёт глотки и умрёт сам, если будет нужно. До машины они доходят в тишине. Хосок кидает бычок под ноги и подходит к ним. — Я отвезу Юнги домой, — оповещает он, — приезжайте туда же. Нам надо всё обсудить. Чимин игнорирует особенный взгляд, ложащийся на него, как тяжёлое одеяло, способное удушить. Тем не менее, он кивает тоже вместе с обоими Кимами, и втроём они залезают в машину. Чимин прислоняется к тонированному стеклу виском и смотрит на то, как Хосок отходит к мотоциклу, возле которого его уже ждёт Юнги. Спустя несколько секунд Мин уже сидит на байке и прижимается к Хосоковой спине грудью, глядя через плечо на их машину. Странно не то, что Юнги смотрит сюда, проявляя интерес, который обычно в нём не разглядеть. В Юнги живёт страсть, но она не имеет никакого отношения к живым, тем более к Чимину. Но в этот раз в его глазах мелькает что-то яркое и настоящее, показывающее, что он всё-таки обычный человек, а не робот, кем хотел бы быть. Юнги ему интересен, и при этом не особо близок. Но он стал дорог всем остальным, поэтому Пак чувствует, как пустота внутри него растёт с каждой секундой всё больше и больше, пока, наконец, не поглотит его полностью. Он сожалеет, что не такой же. Что его сложно любить, что он доставляет одни проблемы. Что он эпицентр этого взрыва, глаз урагана, который не принесёт облегчения. В квартире Намджун сразу же ведёт его в ванную, усаживая на стиральную машину. — Чимин, — зовёт тихо, чтобы никто больше не слышал, — что произошло? — Я скажу позже, хорошо? — Чимин устало прикрывает глаза, сжимая ладони на бёдрах. Ему нужно держаться, иначе он сломается прямо перед своим лучшим другом, тем, кого первым стал звать семьёй после того, как его настоящая сожгла все мосты, ведущие к нему. — Мне надо побыть одному. Намджун поджимает губы, словно глотает всё, что хочет сказать, все свои сотни вопросов и уточнений, кивает и уходит. Возвращается только чтобы дать ему полотенце и старую одежду, которую Хосок купил когда-то на какой-то распродаже в стоковом магазине. Пак смотрит на своё измазанное в крови лицо, такое незнакомое, совершенно чужое; на спутанные, растрёпанные волосы. Заглядывает своему отражению в глаза, которые не выражают абсолютно ничего. В них только пустота и тоска, которую он не знает. На какое-то время он уходит в себя. На какое-то время и Пак Чимин, и PJ33110 перестают существовать, и на их месте появляется мальчишка, брошенный всеми на пустой автостраде, утопающей под ливнем. И он только запрокидывает голову и подставляет лицо дождю, чтобы поделиться с небом болью, но скрыть её от тех, кто живут под ним. Он отстранённо наблюдает за тем, как вода в ванной постепенно становится красной. Он так часто видит подобное, ведь убивать вне тюрьмы для него стало своего рода рутиной. Много кто переходит им дорогу, и Пак не может так просто отпускать людей, которые являются теми, кто могут им навредить. Он привык очищать себе путь такими кардинальными методами. Может, это и жестоко, зато эффективно. Меньше риска, больше пользы. В свободной футболке и спортивных штанах Чимин чувствует себя непривычно и странно. Для восстановления своей психики и в ходе реабилитации он выстроил вокруг себя стабильную систему, которая никогда не выходила из-под контроля и состояла из мельчайших составляющих: например, из строгой одежды, в которой хакер чувствовал себя как в броне, и аккуратно уложенных волос. Но и то, что сейчас происходит, не ошибка. Пак ожидал нападения и был к нему готов. Он намеренно повысил последнюю дозировку лекарств, и, наверное, поэтому ещё не ушёл окончательно в свои воспоминания. Всё тело Чимина покрыто глубокими шрамами, которые он старается не показывать никому. Это самое наглядное напоминание о той его части, которую он так презирает и ненавидит, немая и вместе с тем оглушающая криком карта случившегося с ним. В доме, несмотря на то, что Чимин тут не один, поразительно тихо. Он проходит в комнату, где Юнги уже работает за ноутбуком. Джин и Намджун о чём-то тихо переговариваются, а Хосок протягивает каждому по чашке кофе. И это всё так привычно, так естественно, что дышать становится больно. Чимин кивает в знак благодарности, когда Хосок ставит на подлокотник кресла зелёный чай для него. Так он может отвлечься и собраться с мыслями, когда все взгляды устремляются на него. — План не меняется. Будем действовать так, как задумали, — оповещает он вместо того, чтобы ответить на все вопросы, которые уже готовы свалиться ему на голову. В этот момент мальчишка с автострады остаётся там, а его место здесь занимает Пак Чимин. — Теперь у нас есть данные об одном из основных филиалов J.I. и все возможности, чтобы отслеживать их. Мы с Юнги постараемся выйти на главного, хотя, конечно же, они сейчас начнут всё перекрывать, — он ухмыляется и добавляет злорадно: — Как будто это их спасёт. Чимин перекидывает ногу на ногу, отпивая чай неспешно, маленькими глоточками. Наконец-то ему удаётся немного расслабиться. Хосок садится перед ним на корточки и привычно заглядывает в глаза. Когда он кладёт ладони ему на колени, Чимин чувствует, насколько они тёплые. От взгляда Чона не по себе. Но затем он слышит: — Как ты, Минни? Это ласковое прозвище, которым его называет Чон, заставляет Пака чувствовать себя лучше, потому что тот не ненавидит его. Это даёт надежду на то, что он всё делает правильно; что они на его стороне не из жалости, а потому, что он дорог им. Чимин не может быть уверен на сто процентов, но очень хочет почувствовать себя нужным. Хосок вздыхает и понимающе кивает, поднимаясь. Тепло от ладоней впитывается внутрь и остаётся с ним, наполняя и растапливая немного корку льда под его кожей. На какой-то миг Чимину даже хочется потянуться за ним, встать, прилипнуть к нему, лишь бы не уходил, лишь бы не оставлял. Лишь бы. Но Хосок улыбается ему, и эта улыбка какая-то особенная, предназначенная только для Чимина. И в этот момент он понимает, что существует тоже. — Давай обработаем твои раны, и ты отдохнёшь? — предлагает Хосок, мягко сжимая его пальцы в своих. — Я дам тебе лекарства. Чимин бы не против, правда, но мотает головой и смотрит Чону в глаза, немного наклоняя голову вбок. — Передоз будет. Хосок хмурится, мрачнеет прямо на глазах. Его голос понижается, становится грудным, и теплоты в нём на самом краешке, но Чимин знает, чувствует, что она есть. Потому что в Хосоке всегда есть для него. — Это опасно. И почему-то Чимин чувствует себя странно счастливым. Хосок больше ничего не говорит, лишь молча смачивает ватный диск перекисью и обрабатывает царапины у Пака на лице. Потом он жестом указывает, чтобы тот поднялся, и внимательно проверяет его на переломы. Чимин прекрасно знает эти ощущения, которые бывают при сломанных рёбрах, поэтому то, что Хосок начинает обматывать его грудь эластичным бинтом, его не удивляет. Он садится обратно, закрывая глаза и поджимая под себя ноги. Он так чертовски устал и хочет спать, что даже не замечает, как засыпает. Чимин просыпается в своей камере, настолько маленькой, что, чтобы пройти больше пяти шагов, ещё надо постараться. На его щиколотках и запястьях привычные оковы, которые оставляют после себя незаживающие раны и глубокие шрамы. Пак дёргается, когда к нему в камеру влетают надзиратели, и даже пытается отбиваться. Но на голову ему всё равно надевают плотный чёрный мешок, сквозь который невозможно нормально дышать, не то, что видеть. Чимин идёт вперёд, совершенно дезориентированный в пространстве, постоянно подталкиваемый надзирателями. Его ведут на допрос, ведь он так и не признал свою вину ни по одному из представленных ему обвинений. Он не знает, какие пытки его ждут на этот раз, но убеждает себя сам, что надо просто перетерпеть. Здесь нет никакого способа покончить жизнь самоубийством, поэтому остаётся просто выжидать, когда его уже забьют до смерти. Чимин плохо слышит, о чём говорят надзиратели, но прекрасно чувствует, как его усаживают на стул. Дышать становится ещё тяжелее, когда на его голову выливают ледяную воду. К голове присоединяют электроды, и всё тело начинает трясти. Чимин чувствует во рту какую-то вонючую тряпку, которую запихнули, чтобы он не сломал себе зубы. В неконтролируемой тряске судорог он скребёт стул короткими сломанными ногтями. Они повторяют это несколько раз, пока один из них не срывает мокрый мешок и не орёт в самое ухо, что лучше бы ему признать свою вину. За отказ прописывают классическое избиение дубинками, ногами, руками и всем, что попадётся на глаза. Чимин из-за недавней пытки даже не может закрыться. Он совершенно не контролирует своё тело, которое не может перестать трястись и болеть. Это никогда не кончится. Он подскакивает в кресле, в котором уснул, и кричит, не в силах терпеть эту адскую боль, которая пронизывает каждую клеточку его измученного тела. Это крик, переполненный мукой и страданиями, срывающийся на рёв и скулёж. Пак начинает отбиваться изо всех сил, которые в нём ещё остались, когда Намджун пытается успокоить его. — Чимин, это сон! — пытается докричаться до него старший из двух Кимов. — Это просто сон! Приди в себя! Пак крепко зажмуривает глаза, закрывает рот руками и подавляет громкие всхлипы, сотрясающие его тело. Он всё ещё плачет, но до него начинает доходить осознание реальности. Он не может говорить, всё ещё находясь где-то там, в своих кошмарных воспоминаниях, но позволяет Киму обнять себя и сам прижимается к широкой груди, совершенно обессиленный. Джун гладит его по голове, шепча на ухо, что всё в порядке, что всё кончилось, и он в безопасности. Мужчина усаживает парня обратно, уступая место Хосоку. Чимина трясёт, и он даже не может сфокусировать взгляд. Чон не касается его, выжидая, когда приступ кончится. Чимин поднимает голову, нервно трёт шею и обнимает себя руками, чтобы хотя бы немного закрыться. Скоро его понемногу отпускает, и он уже не видит ту камеру, которую проклинал каждый день, не слышит стоны боли и крики со всех сторон, не чувствует оков и тяжесть ударов, сыплющихся один за другим и ложащихся поверх старых следов мучений новыми. Хосок вкалывает ему лекарства, которые должны хотя бы немного его успокоить, и Намджун осторожно перекладывает хакера на кровать к Юнги, который, видимо, так и не лёг спать, а вместо этого продолжил работать. Мин не смотрит на него со страхом или осуждением, в его глазах только понимание. Блондин берёт руку Чимина в свою, переплетая пальцы, и Пак тут же чувствует себя лучше. Ему становится спокойнее, поэтому в следующий раз, когда он засыпает, то видит перед собой только абсолютную темноту. Если Хосок одеяло, то вместе с Юнги, Намджуном и Сокджином — самое тёплое.