Exhausted

      После разговора с Юнги Чонгук чувствует себя легче. Больше нет той напряжённости между ними. Они всё выяснили и прояснили. Бояться того, что Мин окажется предателем в итоге, что сейчас нагло врёт Чону в лицо, нет никаких оснований. Он показал себя с наилучшей стороны, когда они работали вместе. И, несмотря ни на что, в нём Чонгук уверен как ни в ком другом.       Они продолжают сидеть в гостинной всей компанией, лениво о чём-то переговариваясь, изредка вяло перешучиваясь и жуя пиццу. Намджун не отрывается от телефона, и на его лице изредка появляется лёгкая улыбка, когда он читает новое сообщение. Хосок, положивший голову на плечо Юнги, заглядывает тому в монитор и просто наблюдает за его работой.       У Чонгука уже накопилось неприлично много вопросов по поводу этого парня, но он предпочитает оставить их при себе до лучших времён.       На то, что Чимин встаёт с места и натягивает куртку, реагирует только Чонгук. Он молча поднимается вслед за Паком, после чего моментально ловит на себе тяжёлый взгляд.       — Ты вроде не нанимался в качестве моей няньки, — Чимин даже не думает шутить. Он раздражён и явно даёт это понять.       Чонгуку хочется съязвить, поставить его на место, напомнить о своём статусе. Но он проглатывает всё это, скрывает за лживой улыбкой. Он отлично чувствует эту неприязнь между ними, но не удивляется ей.       — Надо кое-что прояснить. Пошли.       Никто из парней не влезает в их маленькую перепалку, но каждый внимательно, напряжённо выжидая, следит за ними. Чонгук несколько раз мысленно их благодарит за это. Отношения с Чимином, если доверять внутреннему чутью, выстраивать будет невероятно сложно. Но в то же время, Чонгуку ничего легко в жизни не давалось, поэтому это ни капли его не пугает. Уже привычно.       На улице уже ночь, всё небо красиво усыпано звёздами. Чонгук подходит к парню, который расположился на крыльце, и смотрит на его профиль. Он невольно подмечает, как ветер легко трогает светлые волосы, как звёзды отражаются в глазах, как он выдыхает сигаретный дым. Пак затягивается и поворачивается к нему. На его лице играют тени от лампочек, что висят над дверью.       — Проясняй, — голос Чимина уставший, немного с хрипотцой. Он был бы ещё более приятным, если бы в нём не было этой “отвали” интонации. Тем не менее, Чонгуку он однозначно нравится.       — Ты зол на меня, — Чонгук тоже закуривает, на пару секунд согревая пальцы от огонька зажигалки. — За то, что попал в тюрьму?       Чимин на его вопрос, который висел в воздухе напряжением всё это время, пожимает плечами и стряхивает пепел с сигареты. Он не особо задумывается, прежде чем ответить. У него было достаточно времени, чтобы прийти к какому-то решению, которое озвучивает:       — Ты не виноват, — Пак сильнее кутается в куртку и взглядом провожает улетающую в лес птицу. В этом месте падающие звёзды видно чаще, чем в городе, но даже это, кажется, младшего не удивляет, когда одна такая покидает своё место на сине-чёрных небесах.       — Просто знай, что я действительно ничего не мог сделать. Я пытался повлиять на отца, достучаться до него. Но ты сам знаешь, какой он, — Чон начинает неосознанно злиться, вспоминая, как отчаянно он умолял вытащить Чимина. Уже в том возрасте, когда другие дети даже не задумываются о том, что подобное может произойти, Чонгук нырял в это с головой.       — Знаю, — кивает Чимин и замолкает на какое-то время. Он продолжает немного тише, будто боится, что то, что он собирается озвучить, может услышать кто-то ещё помимо него: — Я не виню тебя, правда. Что случилось, то прошло.       ”Такое случается”.       Чонгук обнимает парня, зарывается носом ему в волосы. Тело под его руками напрягается, натягивается, сжимается каждым мускулом, как перед броском. Наверное, понимает он поздно, это уже слишком. Но слышит, как шуршит ткань, и чувствует, как Чимин неуверенно обнимает его в ответ. И Чон на пару секунд позволяет себе прикрыть глаза и насладиться близостью. Ему так чертовски не хватает Тэхёна рядом, его тепла и поддержки.       Он неохотно отстраняется и заглядывает в глаза Чимина, но не находит в них ничего, никакого отклика. Он выглядит таким безразличным и равнодушным, что Чонгук начинает сомневаться в том, что для него это всё вообще имеет какое-то значение. Нужен ли был ему этот разговор, извинения Чона, эти объятия?       — Тебе плевать, да ведь? — в голосе Чонгука боль читается легко, она на вкус как соль и горечь.       Он неконтролируемо меняется прямо на глазах. Становится серьёзным и понемногу закипает. Потому что он надеялся всё это время, что Чимин тоже хотел его встретить и отпустить все обиды. Но, видимо, он думает иначе.       Чимин слегка склоняет голову к плечу и смотрит внимательно. Кончик его носа покраснел из-за холода, как и уши. Он не отвечает на вопрос, что Чонгук принимает за “да”. Он не может контролировать то, что начинает проваливаться куда-то в злобу, что сильнее него. В последнее время на его плечи свалилось слишком много, и он имеет полное право на то, чтобы выплеснуть хотя бы часть эмоций. Хотя бы потому, что это вызывает человек, сидящий прямо перед ним.       Чонгука обижали слишком долго. Практически с самого рождения он был мальчиком для битья, живой грушей. Кем-то, кого не воспринимали всерьёз, но возложили на алтарь своих амбиций. Он терпел это так много лет, упустил столько возможностей, а когда было нужно проявить силу, оказался слаб.       Для Чонгука самое время что-то менять, и он решает начать с этого.       Чимин ощущает чужую злость. Он молча поднимается на ноги и уже открывает входную дверь, когда Чонгук ловит его за запястье с уродливым рваным шрамом, выступающим под подушечкой большого пальца. Он проталкивает его внутрь и прижимает к стене.       — Ответь мне, — требует Чон. Другой рукой он упирается в стену около головы Чимина, таким образом не даёт уйти. Он хочет услышать ответ, который, возможно, ранит его. Пусть, он к этому готов.       Чимин будто придавливает Чонгука к земле ледяным взглядом. И даже с заметной разницей в росте и размерах Чон чувствует себя меньше парня, что переводит взгляд с руки старшего на его лицо. В нём столько стали, что можно вскрывать без анестезии прямо сейчас. Но Чонгук, вместо того, чтобы отпустить и уйти, делает шаг вперёд. Насаживается на каждое из выставленных лезвий и пропускает сталь глубже в воспалённую плоть.       — Отпусти, — голос Чимина неожиданно низкий и рычащий, обороняющийся. Чонгук не сомневается, что Чимин может ударить, но лишь упрямо вскидывает подбородок. Если так случится, это будет означать только то, что он заслужил.       — Ты думаешь, что напугаешь меня? — давит намеренно. — Что я стану подчиняться тебе? Опустись, Пак. Оцени ситуацию ещё раз, — Чонгуку бы точно следовало заткнуться прямо сейчас, особенно когда он перехватывает чужие взгляды, направленные в их сторону. Но он не хочет, впервые за долгое время высказывая всё, что думает: — Будь благодарен за то, что ты вообще вышел из тюрьмы, а то мы могли бы лучше постараться.       Чонгук хочет увидеть эмоции на Чиминовом лице, хочет вывести его на настоящую агрессию, хочет, чтобы тот подчинился ему. Но Пак только сильнее хмурится, а потом вдруг ухмыляется. И не зря — с языка у него срывается низкое и совершенно спокойное:       — Будь благодарен за то, что твой папаша не в курсе, чем ты занимался в тайне от него.       У Чонгука будто пережимает горло от желчи, стекающей сквозь каждое Чиминово слово. Он разжимает пальцы на чужом тонком запястье и остаётся стоять на месте. Чимин проходит внутрь дома, в то время как Чон сжимает кулаки, оставаясь позади. Непонимание, недосказанность и переполняющие его всего чувства выливаются наружу в крике, что вонзается Паку в спину:       — Да что с тобой такое? Хватит строить из себя самого несчастного! Я тоже много чего потерял, но меня никто не жалеет! Чего ты пытаешься добиться этим?       Чимин оборачивается, снимает куртку, и Чонгук цепляется за шрамы, что виднеются из-под рукавов худи и ворота, когда тот наклоняется, чтобы закрыть свой ноутбук и положить на стол зажигалку.       Возможно, то, что говорит Чонгук, не должны слышать остальные. Это должно остаться между ними, но его несёт, а он даже не пытается остановить самого себя.       — Я знаю, как именно ты выживал, Чимин, какими способами. Ты думаешь им, — Чонгук машет в сторону парней, — понравится узнать об этом? Образовал вокруг себя кружок “очумелые ручки”, молодец, браво. Собрал свиту таких же, как ты, нёрдов-неудачников, и чувствуешь себя от этого лучше, да? Прямо как там, — он ухмыляется, пробегается по губам языком и отклоняется немного назад. Так он может смотреть на Чимина ощутимо сверху, и ему видно, как Пак напряжён за глухой обороной.       “Как тебе понравится такое?” — думает он с каким-то садистским удовольствием и коротко смеётся, не издавая ни звука, прежде чем выложить припасённую карту:       — Я знаю Илана. Лично с ним виделся, — и видит, чувствует, как всё резко меняется, но добивает: — И он рассказал много чего интересного.       Наконец Чонгук добивается того, что на обычно ничего не выражающем лице Чимина что-то появляется. Яркое, сильное, настоящее. На нём отражается тень злости от одного упоминания чужого имени, работающего триггером. А под всем этим отчётливо ощущается вышитый на подкорках страх, вбитый в кости гвоздями.       — Не смей говорить о нём, — голос Пака стальной, в нём нет никакой надломленности, которую так хочет услышать Чон. Он переполнен угрожающим рыком, но даже этого хватает, чтобы Чонгук почувствовал правильность направления. — Закрой рот сейчас же.       — И сколько таких было, как он? Не от них ли шрамы, м? — Чонгук упивается тем, что его никто не затыкает, что его слушают, от его слов зависят. Ему нравится тот факт, что Чимину больно от яда, которым Чон сейчас его отравляет, как бы сильно тот ни пытался это скрывать.       Он чувствует свою власть над ним, и это опьяняет. На какой-то момент он понимает отца.       Чимин смотрит прямо в глаза цепко и злобно. Его спина по-прежнему прямая, плечи не склонились от слов, что лезвиями впились в кожу, но каждая мышца натянута. Чонгук улыбается, а в его взгляде горит азарт. Он ожидал от Пака, что тот разревётся, побежит к своим и попросит у них защиты. Но тот лишь подходит ближе, нарушает границы личного пространства, взгляда не сводит, и Чонгуку становится не по себе.       — Повтори, — Чимин не повышает голос, не толкает в грудь или плечи, не тычет больно пальцем в солнышко. Но у Чонгука всё равно что-то ёкает внутри, что-то, кричащее о том, что он в опасности.       — Если ты хочешь вернуться обратно в свою камеру, то бей, — Чонгук уже в открытую провоцирует, вскидывает подбородок, пытаясь этого несгибаемого человека подчинить. — А то Илан заждался. Пожизненное скучно мотать в одиночестве, тебе ли не знать.       — Если бы ты следил за любимыми игрушками внимательнее, то знал бы, что его убили.       — И кто его убил? Твой очередной ёбырь? — ехидничает, нарывается.       Чимин смотрит на него с цепким равнодушием. И пусть Чонгук выше, он чувствует, как этот мелкий его давит. Холод сжимает горло.       — Я.       Чонгук не может скрыть удивление, из-за которого его глаза расширяются, а слова так и застревают в горле. Это действительно не то, что он ожидал услышать.       — И если я захочу, — Чимин не делает ничего, даже кулаки не сжимает, но Чонгук чувствует, что пространство вокруг парня будто сужается, скручивается кольцом, опасным снарядом, готовым рвануть в любой момент. Колкий и тяжёлый взгляд темнеет, но какое-то спокойствие, которое невероятно Чонгука раздражает, никуда не девается. Чон почти ощущает эту непробиваемую стену, которую Пак возвёл вокруг себя. Сломать её — дело принципа. — Убью и тебя.       — Кто? — выходит насмешливо и язвительно. Бессильно. Отчаянно. — Ты?       Чонгук сокращает между ними расстояние до минимума первый. Чимин ему не отвечает. Наблюдает, выжидает удара или очередной чересчур раздражающей фразы от Чона, и тот не заставляет себя долго ждать.       — Ты драться-то хоть умеешь? Если бы ты убивал людей, если бы у тебя хватило смелости на это, то ты бы управился в тюрьме другими методами, — Чонгук пробегается взглядом по всё такому же спокойному лицу младшего и ухмыляется.       Хочется сказать ещё так много всего, хочется надавить на точки, что побольнее, самые уязвимые. Намджун, оттянувший его за шиворот, делает это молча, но всем своим видом даёт понять, насколько ему уже надоело всё это выслушивать.       — Заткнись, бога ради.       — О каких убийствах может идти речь, если даже сейчас ты не можешь постоять за себя? Нашёл себе телохранителя! Видимо, устои даже на свободе у таких, как ты, не меняются!       Удар у Кима тяжёлый, меткий, отлично поставленный. Сразу чувствуется подготовка и результат многолетних тренировок. Презрение от него на вкус как желчь. Чонгука от этой силы сгибает и душит.       — Я вступаюсь за него не потому, что, как ты сказал, я его телохранитель. Для меня он прежде всего друг, если тебе знакомо подобное, — Намджун отпускает злого из-за его слов Чонгука, но готов ударить ещё раз, если это поможет привести его в чувства.       — Парни, — спокойный, ровный голос Хосока разбивает всю эту атмосферу, при которой воздух скоро начнёт трескаться от напряжения, — вам надо остыть. Я понимаю, мы все устали, но давайте вы всё обсудите, когда отдохнёте. Не надо пересекать черту, — он мечет жёсткий, смиряющий взгляд на Чонгука. — Нам ещё в одной команде работать, в конце концов.       Это срабатывает, словно выключатель, который снимает всю агрессию. Чонгук, внезапно опустошённый, словно обнажённый без видимых результатов провокации и отравленный из-за собственной злобы, смеряет парня надменным взглядом. Но всё равно успокаивается. Он смотрит на то, как Чимин молча уходит в сторону комнат, как Намджун садится рядом с Юнги, чей взгляд прожигает не хуже мощного лазера.       Он выходит на улицу, потому что ему действительно не мешало бы немного прийти в себя.       За ним выходит Хосок, и Чон уже хочет послать его куда подальше, но тот перебивает:       — Давай немного поговорим. Я обещаю, что выслушаю. Можешь выплеснуть яда и на меня, если тебе это так нужно.       Чонгук фыркает и садится на ступеньки, где ещё несколько минут назад они разговаривали с Чимином. Или делали что-то похожее после того, как всё пошло не туда.       — Мне не о чем с тобой говорить, — сплёвывает он себе под ноги. — Можешь возвращаться и перемывать мне кости вместе с остальными, вдруг что-то новое узнаете, — добавляет уже тише.       — Ну, мне не десять, чтобы я бегал жаловаться. И вряд ли им это интересно.       — Ты что, психолог, чтобы я тебе тут душу изливал? — Чонгук сильнее кутается в бомпер и поджимает колени ближе к телу, чтобы ночной ветер меньше продувал. Ему кажется, дело не только в погодных условиях — холод будто льётся изнутри, что от него не спрятаться.       — Ну, — улыбается Хосок и натягивает рукава куртки посильнее, почти до кончиков пальцев, — в моих дипломах говорится как раз об этом.       Чонгук неприятно ухмыляется и продолжает, даже не пытаясь скрыть неприязни:       — И что ты можешь рассказать обо мне, раз ты психолог?       Хосок задумчиво поджимает губы и поднимает взгляд к небу, будто там есть ответы на все вопросы, что ему сейчас задают. Чонгук только презрительно фыркает, цокает и обнимает пальцами лодыжки, как вдруг слышит:       — Ты обижен, вероятно, на своего отца. Скорее всего, тебя не любили в твоей семье, и ты всю жизнь был своеобразным козлом отпущения для своего родителя, который постоянно вытирал о тебя ноги. А то и для обоих. Тебя никогда ни во что не ставили и постоянно всё запрещали. Намеренно лишали всего того, что могло бы хоть как-то обрадовать тебя.       Чонгук внимательно слушает, цепляется за каждое слово, намеренно старается сделать себе больнее. Он молчит о том, что всё так и есть, потому что признавать слабость, так унижаться перед незнакомцем, как-то совсем стыдно. Поэтому одевается в привычную браваду и защищается, тоже привычно:       — И это всё? Так может кто угодно сказать.       Хосок сверху снисходительно хмыкает и стучит носком кеда о дощатый пол.       — Скорее всего, у тебя есть брат. Младший, я думаю, — он коротко косится на парня. — В отличие от тебя, ему доставалось всё и очень просто. Тебе же постоянно приходилось добиваться любви, но ты всегда получал лишь упрёки и недовольства, — и снова смотрит в небо, продолжая, будто ничего особенного в этом нет. — Отец избивал мать на твоих глазах, водил в дом других женщин и никогда никого не ставил в расчёт, кроме твоего брата. Заставлял тебя подтирать за ним всё дерьмо, никогда не жалел и не любил. Мне продолжать?       — Хватит, — Чонгук чувствует себя больше растерянным, чем раздражённым. Будто его раздели догола и отправили гулять по людной улице. — Что тебе ещё Чимин рассказал?       — Нам с Чимином есть о чём поговорить, — Хосок смотрит красноречиво, без агрессии, но именно это громче слов свидетельствует о том, что о Чонгуке в их разговорах речи не заходило. — Мне не интересно собирать сплетни о бывших друзьях моих клиентов.       Чонгук молчит. Он чувствует себя обескураженно, будто его выпотрошили. Как будто всё, что в нём было, вытряхнули наружу, а его оставили пустым.       Хосок выдыхает облако пара. На улице холодно, находиться здесь ему хочется меньше всего на свете, особенно когда в доме ждут более приятные люди, а во главе их один конкретный. Но он продолжает находиться тут рядом с тем, кто ему не важен. Только надежда на то, что это, может быть, поможет чем-то Чимину, не тает, как это исчезающее облако.       — Я понимаю, что ты обижен на своего отца, что ненавидишь его, — Хосок замолкает на какое-то время. В воздухе висит "и не только ты", которое они оба отчётливо слышат, ощущают кожей. — Ты имеешь на это все возможные права. Я могу рассказать все причины, расписать так подробно каждый довод, что мы скорее замёрзнем тут насмерть, чем подойдём к середине, — он переводит на Чонгука взгляд и немного склоняет к нему голову. — Или ты можешь попробовать рассказать мне об этом сам. Тебе станет легче.       Чонгук оборачивается к Хосоку, что облокотился бедром о перила и смотрит на него сверху. Его тонкую фигуру очерчивает свет ламп. На чёрных волосах бликует огонёк от зажигалки. Сквозь дырки на джинсах видно, как худые колени покраснели из-за ночной прохлады.       Но раздражает немного, что все за этот вечер успели посмотреть на него сверху, если честно.       Чон не знает, в чём причина того, что его невероятно сильно тянет открыться именно Хосоку, но как прорывает. Он рассказывает ему о смерти Тэхёна, о том, как господин Чон избивал его, как лишал всего. Рассказывает на одном дыхании, насколько сильно ему хочется отомстить, чтобы все замешанные люди заплатили наконец за его боль и мучения. За сломанного ребёнка, живущего у него внутри.       Хосок внимательно его слушает, не прерывает, не задаёт вопросы. Он лишь успокаивающе хлопает сжавшегося Чонгука по спине и садится рядом, когда тот заканчивает рассказ. Мгновение тишины необходимо, чтобы что-то переосмыслить и понять, о чём забыл или захотел ещё сказать. Хосок не торопит. Чонгук не спешит.       — Как ты и сказал, у нас одна цель, — произносит наконец Хосок хрипло от затянувшегося молчания. Заболеет ведь, наверное. — Нет никакого смысла ссориться сейчас. Не могу обещать, что мы убьём твоего отца и покажем миру, что он за человек такой, но… попытаться стоит, правда ведь? — его улыбка, напитанная солнцем, больше не кажется Чонгуку раздражающей до зуда на костяшках.       Чонгук действительно благодарен ему за то, что, пускай и так сумбурно и скомкано, у него получилось хотя бы немного излить все эти чувства, избавиться от груза, тянущего к земле. Они сжирали его изнутри, заставляли внутренности гнить и вытекать вонючей слизью с каждым сказанным словом. И сколько бы он ни пытался искать им выход, запихивать глубоко внутрь, подавлять и делать вид, что их нет — всё было без толку. Лишь выливалось в неконтролируемый гнев и злобу.       Хосок шмыгает носом, совсем замёрзший, встаёт и уходит в дом. Это не точка в их разговоре, он просто даёт время подумать и решить, что нужно дальше. Ему не нужно контролировать каждый шаг Чонгука, ходить за ним по пятам, выпытывать без конца, чтобы тот рассказал ему больше. Чон остыл, а значит, его миссия на этом пока кончается. Главное, он показал, что ему можно довериться. Показал, что есть люди, которые готовы его выслушать.       Чонгук думает, сидя на лестнице и растирая замёрзшие руки, удастся ли ему влиться в уже слаженную команду, в которой каждый человек занимает своё место? Сможет ли он стать если не другом, то хотя бы кем-то, в ком они могут увидеть товарища? Они идеально дополняют друг друга, их методы кардинально отличаются от всего того, что видел Чон. Поэтому в их работе и ошибок нет.       А Чонгук… Чонгук сам по себе олицетворение ошибки.       Ему хочется верить, что он найдёт общий язык с Намджуном и Хосоком. Что Чимин поймёт его и встанет на его место. Ему стыдно за то, что он наговорил ему, поддаваясь своей слепой и необоснованной ярости, своей практически жизненной потребности в том, чтобы услышать слова о ненависти по отношению к нему или почувствовать боль от ударов. Чтобы его наказали, потому что действительно виноват.       До кучи, ему неловко перед остальными, которые стали невольными свидетелями этого дурацкого незрелого поведения.       В дом он заходит, когда в гостиной уже никого нет. Все, видимо, разошлись по комнатам и отдыхают после тяжёлого дня. Чонгук вздыхает, зачёсывает отросшие волосы назад и идёт в душ.       Он почти не спит ночью, засыпает ближе к утру. А проснувшись после поверхностного сна, вслушивается в случайные звуки, как начинает идти дождь, как тяжёлые капли бьют по крыше. Чонгуку неспокойно.       Когда он спускается на первый этаж, парни уже в сборе. Сидят за длинным кухонным столом чёрного цвета и распределяют очередь в душ с помощью “камень-ножницы-бумага”. Чон подходит ближе, кивает на пожелания доброго утра. Нет никакого напряжения, никто не тычет его в то, что произошло вчера. Как будто они друзья. Как будто он часть этого мира, столь далёкого от него.       У Чонгука даже появляется ощущение того, что произошедшее лишь сон. Что никто ни с кем не ругался. Слишком бесследно это прошло.       Намджун уходит в душ первым, пока Хосок тихо разговаривает с Юнги, не переставая улыбаться. Чимин не обращает на него никакого внимания, что-то читая в телефоне за утренней кружкой кофе. Перед ним в тарелке остывает разогретый кусок вчерашней пиццы.       Чимин кажется ему чересчур сложным. Он не показывает эмоций, не стремится открыто говорить о своих переживаниях и чувствах, которых, Чонгук уверен, у него через край. Он не знает, как найти подход, и надо ли оно Паку, но знает, что это надо ему самому. Он хочет понять Чимина, стать ему таким же близким, но не знает как.       Всё то время, пока Чимин был в тюрьме, Чонгук допытывал отца о нём. Тот либо смеялся, либо отмахивался. Для него этот мальчишка не значил ровным счётом ничего, так почему тогда он должен значить что-то для его сына? В их семье нет места жалости и робости. Необходимо быть жёстким и добиваться всего абсолютно любыми методами, не исключая диктатуру, основной язык Чонов.       Он действительно виделся с Иланом, спрашивал у него насчёт Чимина, пытался найти любые лазейки, чтобы узнать о том, как он там и как ему можно помочь. Мужчина лишь ржал, хрипло и громко, а потом отвечал на некоторые вопросы в обмен на сигареты.       Чон поднимает взгляд на Чимина и подходит к нему, нарушая его тихие переговоры с Юнги и Хосоком. Он хочет положить руку тому на плечо, но Пак уходит от прикосновения, даже не поднимая взгляд. Держится остро обособленно.       Это громче слов говорит о том, насколько он проебался. Взгляд Юнги поверх Чиминова плеча говорит о том же, и Чонгук сжимает руку, слишком пустую, в кулак.       — Надо поговорить. Сейчас.       Чимин не смотрит на него. Молча убирает телефон в карман спортивных штанов и идёт на улицу. Следуя за ним, Чонгук чувствует нарастающее напряжение. Он не привык извиняться, но вчера он перегнул, и теперь понимает это. Извиняться всегда сложно, страшно сделать что-то не так.       Но он понимает: если хочет работать в этой команде — нужно действовать по их правилам. Хотя бы притвориться, что он пытается, даже если это унизительно.       — Прости за вчерашнее. Я не должен был этого говорить.       Чимин, что ожидаемо, не показывает никаких эмоций. Его лицо остаётся беспристрастной маской поверх всего, что там, под ней, может скрываться. Чонгук хочет знать, что она прячет, но из последних сил не лезет.       — Неважно, — хмыкает младший и смотрит перед собой. Его светлые волосы немного развеваются из-за прохладного утреннего ветра, и Чонгуку хочется коснуться их, ощутить мягкость и, может, оттянуть на пробу. Чимин вызывает в нём странные эмоции. Его к нему безусловно тянет, причём во всех смыслах.       — Расскажешь, что у вас за план? Не хочу оставаться в стороне.       Чимин наконец смотрит на Чонгука, сканирует его взглядом, складывает руки на груди и неохотно начинает объяснять. Может, что-то и умалчивает, но пока этого хватает. Чонгук кивает на каждый пункт и мысленно восхищается проработанностью и изобретательностью хакеров. Он, честно сказать, немного сомневался в них. Но это сомнение ни капли не касалось Юнги.       Чон просто лишь в очередной раз убеждается, насколько его друг уникален.       Они ещё недолго говорят, уже спокойно возвращаясь в дом. Чонгук дожидается, когда Хосок вернётся из душа, чтобы всем вместе обсудить, что из еды им заказать. Намджун вытирает влажные волосы полотенцем, изредка поднимая тяжёлый взгляд на Чонгука. Смотрит внимательно, оценивает опасность, исходящую от него. Но, видимо, сегодня она равна нулю, потому что теряет интерес быстро.       Что-то подсказывает Чонгуку, что за ним всё равно не прекратят следить.       Когда Хосок садится к ним, и они заказывают еду, Чонгук чувствует себя на своём месте. Это такое странное чувство для него. Что среди этих по сути незнакомых ему людей он ощущает себя, как будто дома.       В то время как его настоящий дом напоминает ад.