Exhausted

      А может ли он считать Чимина клиентом? Сказанное тогда Чонгуку “моих клиентов” вьётся в голове навязчивой мыслью, не желая отпускать, и то наполняет голову, то сужается до толщины сосуда.       Хосок думает о том, как может помочь, но в голове у него пусто. В идеале Чимину следует посещать группы поддержки, прорабатывать травмы и страхи, исцеляться в компании. Он мог бы найти друзей и спокойствие, если бы только позволил себе.       Он сомневается в том, что способен внести существенные поправки в состояние младшего. В его работе существует правило, гласящее, что психолог не имеет права лечить друзей. Это не принесёт никакого толка, потому что отношение будет особенным, личное будет мешать рабочему. Хосок знает больше, чем ему нужно, и всё-таки боится сделать плохо. Боится навредить сильнее, чем исправить положение к лучшему.       Он проводит по лицу руками и тяжело выдыхает сквозь зубы. На кухне, где он один, тихо. Слышно только тиканье часов из гостевой, погружённой в полумрак. В такое время все обычно уже спят; не слышно никого, только в одной из комнат приглушённо работает телевизор.       Перед Хосоком на столе несколько листов, исписанных словами Чимина. “Страшно” и “больно” повторяются тут чаще всего. Красные и синие овалы пестрят тут и там, мозоля глаза, но решение не приходит всё равно. Хосок просто не знает. Одни таблетки не могут вылечить, необходима работа со специалистом. Как бы ни было печально признавать этот факт, он не подходит.       Бессилие давит на плечи, заставляя горбиться. Хосока неминуемо тянет к полу, чтобы не смел поднимать голову. Он не сделал ничего, за что мог бы гордиться собой. Ему стыдно перед Чимином, который доверился ему в самый уязвимый час своей жизни, и перед Намджуном, доверившему ему такого непростого пациента.       Стыдно за то, что надежды не оправдывает. За то, что Чимин крошится, а результатов в положительной динамике нет только потому, что они стали слишком близкими друзьями, и теперь из-за этого Хосок не компетентен, потому что иногда эмоции берут верх, потому что он решает, что нужно иногда промолчать вместо того, чтобы додавить.       Он смотрит на конспекты и не видит решения. Не понимает, что делать теперь. Отстраниться от Чимина ради его же блага? Хосок прекрасно видит, что младший не безразличен, но не уверен, что это хорошая идея. Чимин сломлен и изуродован внутри, о него можно порезаться. Но ещё больше страшно от того, что поранить его слишком легко. А это не то, чего Чон хочет.       — Что ты тут делаешь? — голос Юнги звучит из темноты коридора, низкий и хриплый. Хосок подпрыгивает, застигнутый врасплох, и охает от удара коленом о стол. Скрючившись, он потирает пострадавшее место и наблюдает за тем, как младший спускается с последних ступенек лестницы и появляется на кухне. — Сильно ударился? Я не хотел пугать.       — Всё хорошо, — заверяет Хосок, выпрямляясь. Он протягивает руку. Юнги подходит ближе и сплетает их пальцы. От этого простого жеста становится как-то легче.       Положив голову ему на плечо, Хосок думает о том, что ему повезло. У него есть человек, который может его пригреть. Ему достаточно просто прийти, и объятия распахнутся для него. Травмирующий внешний мир закончится там, где начнётся биение чужого сердца под ухом.       У Чимина такого человека нет, а учитывая его прошлое, нетрудно предположить, что в ближайшем будущем не появится.       Юнги прижимается ближе и садится ему на колено — он лёгкий, но его вес всё равно ощутим. Как здоровенный кот, который не причиняет неудобств, но со временем от него ноги могут онеметь. Он подтягивает к себе заметки и пробегает глазами по случайным строчкам, быстро изучая и выхватывая крупицы информации.       — Это, — он смотрит на Хосока, вскинув брови, — Чимина?       Существует рабочая этика, Юнги. Это врачебная тайна, Юнги. Я не могу разглашать данные своего клиента, Юнги. Положи на место, не трогай, не суй нос. Хосок устало прикрывает глаза, не улавливая ни одну из этих мыслей — их нет. Потому что Чимин для него клиент меньше, чем друг, а от друзей обычно секретов не хранят.       — Я не могу лечить его, — вместо всех возможных вариантов он выбирает этот. Ему хочется просто спрятаться от стыда, чтобы не показывать свою несостоятельность и бесполезность. Чтобы Юнги не видел то, какой его парень неумеха, как быстро он спёкся.       Но Юнги приподнимает его голову, чтобы посмотреть в глаза, и приходится смотреть на него. Хосок ждёт увидеть презрение, непонимание, да что угодно. Что-то, что заставит Юнги отвернуться от него. Что-то, что как-то намекнёт или прямо в лоб скажет, что он разочарован.       Он чувствует себя бессильным, выжатым до невозможности. Сколько это может продолжаться? Сколько он будет ещё себя грызть, пока не переломится хребет, уставший держать на себе всё?       — Не могу абстрагироваться от эмоций, — звучит тихо, искренне-виновато. — Боюсь сделать ему хуже.       Мин не говорит ничего в ответ, только задумчиво хмурится и берёт заметки. Пока он изучает их, Хосок обнимает его обеими руками поперёк живота и прижимает к себе (прижимается сам) ещё ближе, утыкаясь в его шею носом. От него пахнет шампунем, которым они пользуются оба, и спокойствием. Под ладонью, поднявшейся к груди, равномерно бьётся сердце, не собирающееся останавливаться.       Хосок концентрирует на этом внимание и немного расслабляется. Да уж, хорош доктор, всё похерил. Иронично ухмыльнувшись, он трётся о заднюю сторону чужой шеи носом и чувствует, как младший сам жмётся ближе. До него доносится задумчивое мычание.       — Что такое?       — Я подумал, — тянет Юнги, перебирая бумаги с тихим уютным шелестом, — вряд ли такое практикуют в психотерапии, но почему бы не попробовать приручить его?       — Он же не зверёк какой, — Хосок хмурится, немного отстраняясь, чтобы увидеть его лицо. — Что ты имеешь в виду?       — Нет, но тоже никому не доверяет, потому что ему делали больно, — Юнги поворачивается к нему корпусом и покусывает губу. — Мы могли бы показать ему, что прикосновения не всегда несут боль, и что никто тут не будет притрагиваться к нему без его согласия. Постепенно больше и больше.       — Такого нет в методиках, — вздыхает Хосок, — тут ты прав. Но… это может сработать? Наверное?       — Ты меня спрашиваешь?       Юнги вскидывает брови, из-за чего выглядит удивлённо-вопросительно. Он совсем не похож на того, каким был в самом начале. Нет запуганного человека, скалящегося на всех подряд и обороняющегося, чтобы не причинили вред. Он открыт и показывает доверие, демонстрирует беспокойство о других, кому раньше давал по рукам.       Чон прикусывает губу и отводит взгляд в сторону. Он смог помочь Юнги, раскрыть его, стать для него кем-то намного более важным, чем доктор, к которому приходят с подозрением на депрессию и “доктор, кажется, я слышу голоса…”. Почему же тогда он не может сделать того же для Чимина?       Рационально он понимает, что болезни разные, и проявляют они себя по-разному, и лечить их одной методикой нельзя. Они похожи, но один и тот же темп может подходить одному, а другого искалечить. Это же приводит его к стоящей отдельно от всех мысли о том, что ещё рано делать выводы об эффективности его работы по отношению к одному человеку, когда перед ним целая цепочка удачных исходов.       Юнги на самом деле подаёт интересную идею, о которой он сам не думал. Мозги кипят, но переваривают явно не то, что нужно. Чимин получил уникальный опыт, его ситуация крайне индивидуальна. Групповая терапия хороший вариант, особенно если он доверяет людям, с которыми он её проходит. И быть ближе к нему тоже может быть полезно. Чимину не нужен специалист, ему нужны друзья, которые не отвернутся от него, даже после его приступа.       Хосоку просто нужно об этом подумать. Расставить границы, какие-то этапы. Или довериться чутью и Юнги, довериться Чимину и его готовности доверять им.       — Нужно поговорить с ним, — произносит он, вновь поворачиваясь к младшему. — Мы не будем проворачивать такое за его спиной.       — Я не собирался его обманывать и притворяться, — пожимает плечами Юнги. — Меньшее, чего он заслуживает, чтобы с ним были честны. Именно честности было катастрофически мало в его жизни.       С этим Хосок согласен на все существующие проценты. Он ещё сомневается, не уверенный в том, что это будет правильно. Представить, как именно всё пройдёт, тоже кажется сложным. Он никогда не пробовал ничего подобного, но, если честно, и симпатии к своим пациентам никогда прежде не испытывал. Тем более, не спал с ними.       Он наблюдает за Чимином, когда они все вместе сидят в комнате и работают. Клацанье клавиш заливает пространство, набитое несколькими людьми. Изредка кто-то что-то бормочет под нос, рассуждая вслух или недовольно, но в целом в помещении тихо.       После приступа он немного измотанный, заметно потрёпанный. Тени у него под глазами гуще, губы упрямо поджаты. Хосок готов поспорить, что он не спал нормально после произошедшего, но Чимин держится уверенно: его спина прямая, движения рук с засученными по локоть рукавами кофты чёткие.       Хосок смотрит на то, как обычно обособленный Пак держится к Юнги поближе и иногда заглядывает к нему в ноутбук, прижимается к его плечу своим на короткие мгновения и… наблюдает за руками, порхающими над клавиатурой. Может быть, думает он, это поможет. Стоит ли рисковать этими намётками дружбы, если всё пойдёт не так, как запланировано? Он не может сказать.       Но Юнги переглядывается с ним поверх всего этого — поверх непонимающих взглядов Чонгука, поверх хмурого выражения Намджунова лица, чувствующего что-то, но держащегося в стороне, пока ничто не требует его вмешательства, — и Хосок думает о том, что они могут хотя бы попробовать.       Меньшее, что они могут, это поговорить об этом с Чимином. Предложить ему такой вариант. Потому что Хосок достаточно внимательный, чтобы заметить то, как младший сам тянется за прикосновениями, но сам же себя и одёргивает.       Вечером, когда он заканчивает с чисткой зубов, Юнги хватает его за руку и тащит за собой. И даже несмотря на то, что Чон не сопротивляется, он всё равно непривычно бойкий. Он не отвечает на вопросы, только заталкивает в комнату Чимина, обескураженного не меньше, и закрывает дверь. Для убедительности прижимается к ней спиной — никто не выйдет.       — Что случилось? — Чимин пытается звучать осторожно, но всё равно сквозит нервозностью. Они заняты такими делами, которые не могут позволить им ошибиться.       — Групповая терапия, — отвечает Юнги, сверкая глазами, и проходит в комнату. Хосок наблюдает за тем, как он перемещается в пространстве, и переводит взгляд на Чимина. Пак не выглядит напуганным, но напряжён.       — Разве она сегодня?       — У тебя случился приступ, — Мин протягивает ему руки, стоя в шаге от него.       Чимин в ответ смотрит внимательно, и через несколько секунд немного неуверенно берёт его руки в свои. Длинные бледные пальцы Юнги сжимаются вокруг его, сплетаются с ними, и он тянет его за собой к центру комнаты, где они садятся на пол. Тут много свободного места и мягкий ковёр.       — Я не хочу говорить об этом, — признаётся Чимин, когда Хосок занимает место в их крошечном треугольнике, замыкая цепочку, — но понимаю, что надо. Вряд ли я далеко уеду с тем, что имею.       Пальцы Юнги сжимаются крепче, и Хосоку кажется, он чувствует, с какой силой Чимин держится за него в ответ. Будто тут нет троих парней, есть одно существо, склеивающееся потихоньку так, как нужно.       Он прислушивается к этому ощущению. Ему интересно, чувствуют ли остальные? Есть ли у них такие же мысли, или же для них происходящее больше похоже на обычную терапию, каких между ними было уже достаточно?       Но Юнги смотрит так, будто все звёзды с неба спустились, чтобы жить в его глазах, и он дарит тепло через взгляд, способный окутать не хуже вуали. Лицом он повёрнут к Чимину, которому так страстно мечтает помочь. Есть ли в этом что-то ещё, кроме желания подставить плечо? Эгоизм, диктующий стать единственным, о ком думает Хосок ночами на кухне вместо того, чтобы спать? Или он искренне переживает и хочет сделать так, чтобы Чимину стало лучше?       Влюблён ли он в него?       — Чонгук этого и добивался, — доносится до него раздражённо-горькое, недовольное, преданное, — он знал, что упоминание Илана разобьёт меня, — Чимин хмыкнул. — Давил намеренно, хотел добиться. Он и раньше таким был, я просто не видел. А сейчас вырос, стал ещё хуже.       — Мы можем, если хочешь, заменить имя… — Хосок красноречиво поджимает губы, намекая, о каком именно человеке говорит, — на какое-то другое.       Чимин качает головой и смотрит на него устало, разбито, но спокойно, с благодарностью на дне глаз, кажущихся печальными. Он давно уже не преступник, не подросток с той стороны решётки, оказавшийся там случайно. Просто потому, что так было удобно взрослому, готовому на всё ради своих целей.       — Если я и дальше буду от него бегать, надолго ли меня тогда хватит? — Пак давит лёгкую, слабую улыбку, от которой Хосоку больно где-то глубоко. Это звучит будто из-за предела. — Я хочу отодрать его от себя, как пластырь. Одним махом.       — Это очень смело, — тихо говорит Юнги, в голосе которого лёгкость и гордость. Он смотрит с теплотой, от которой Чимин плавится и неосознанно жмётся ближе, принимая похвалу. Он совсем молодой и уязвимый, нежный, как будто скинул раковину и остался незащищённым. Хосок отчаянно хочет спрятать его в своих ладонях.       — Юнги прав, — поддерживает он, мягко проводя по костяшкам маленьких Чиминовых пальчиков подушечкой большого. — Расскажи, с чем у тебя ассоциируется Илан.       — С болью, — тут же звучит в ответ.       Моментальный ответ всегда о правде. Это знает любой человек. Не нужно быть специалистом, чтобы видеть то, как Чимин чувствует себя, когда речь заходит об Илане. Этот человек, судя по рассказам и сводкам, которые Юнги вытащил из баз данных, не сильно углубляясь, далеко ушёл от образца для подражания. Ничего хорошего для общества мужчина не сделал, да и можно ли назвать его мужчиной, учитывая, что он делал по отношению к подростку?       Чимина жалко. И по-хорошему Хосок должен отключить эту жалость, оставить только профессиональную этику, оказать помощь, чему он учился в университете. Но у него не получается.       Пак словно цветок-паразит, проросший сквозь кожу, переплёлся корнями с рёберными дугами. Его не вырвешь, а даже если получится, он прорастёт вновь. Хосок чувствует себя заражённым, когда смотрит на него.       Безусловно, Чимин очень красивый молодой человек. И в том, как Юнги скользит взглядом по его лицу, как сквозит нежностью, непривычной для него, но так ему идущей, есть что-то гораздо больше.       Хосок умеет читать по жестам, знает язык тела лучше корейского, на котором говорит с рождения. И для него не трудно прочитать привязанность в изгибах тела Юнги и потребность в нежности и тепле в каждом прикосновении Чимина. Ему видно в текстах их взглядов, что они нуждаются друг в друге не только как друзья, что привыкли не только к присутствию друг друга рядом.       А сможет ли он разделить это с ними? Светит ли ему что-то, если кто-то из них предложит что-то такое?       Он изучает взглядом наклон головы Юнги, его бережные прикосновения к Чиминовым пальцам и запястью, то, как изящно изгибается линия его губ в улыбке такой мягкой, какой просто не может быть. Чимин видит тоже, и Хосок отмечает, что тянется в ответ, поддаваясь осторожно.       У Юнги в руках тепло и готовность укрыть, спрятать от жестокого мира, пролить кровь обидчику, даже если две минуты назад он был лучшим другом, самым близким человеком. У Чимина внедрённая под кожу боязнь доверять, быть преданным; он боится боли, не хочет снова её испытывать, потому что она отобрала у него намного больше, чем невинность ребёнка, оказавшегося в чужом мире.       Предлагает ли Юнги любить его? Хосок не знает ответа на этот вопрос, но знает, что младший неравнодушен. Что в нём есть тяга, которую он не пытается сдерживать. Он отлично видит то, как Юнги к Чимину тянется, делится всем, преподаёт пример. Видит, как Чимин ему следует, как следует за ним почти вслепую, но их руки сцеплены так крепко, что упасть не страшно.       Хосок не чувствует себя лишним, несмотря на это. Обескураженным, нерешительным, потерянным — да, но не так, будто оказался тут случайно.       Он слушает разговор, происходящий между ними двумя, и анализирует слова и эмоции Чимина, думает о том, готов ли он к тому, что предлагает Юнги. Не навредит ли это ему.       “Просто спроси”, — говорит взгляд Юнги, немного встревоженный его молчанием, но больше спокойный, потому что Чимин открыт для разговора. Чимин расслаблен и держится ровно, его глаза прикрыты в самом доверительном выражении.       — Знаешь, — тянет Мин, легонько покачиваясь вперёд и назад. Он задерживается на Хосоке глазами, давая ему возможность остановить, но Чон не пользуется ею. — Мы подумали о том, что можем сделать, чтобы тебе было лучше…       — Что ты имеешь в виду? — Чимин непонимающе хмурится и быстро обводит взглядом Хосока, прежде чем вернуться к Юнги. — Вы же и так?       Почему его не волнует то, что они обсуждали это без него? — думает Хосок. Почему его не волнует то, что они вообще это обсуждали? Почему его не волнует то, как Хосок не знает, как ему помочь?       — Хоби думает, что этого мало.       Зачем? — хочется закричать. — Зачем ты ему говоришь так? Он может воспринять это как манипуляцию, направленную на то, чтобы вызвать у него чувство вины, а это может усугубить положение. Они не могут рисковать так.       — Но этого не мало, — неуверенно возражает Чимин. — Разве мало? Хосоки, почему ты так думаешь?       Хосок нервно выдыхает и хочет зачесать волосы назад, но их руки по-прежнему сцеплены. Он чувствует, как мягкие пальцы их лидера — сейчас простого мальчишки, такого же, как они — гладят тыльную сторону его кисти, ободряя, поддерживая, говоря, что бояться нечего. Как, почти срывается с языка отчаянное, как ты находишь в себе силы на то, чтобы успокоить меня, когда тебе самому это нужно?       Чимин смотрит с пониманием и теплом, от которого Хосок будто обнажён и вскрыт. С широко разведёнными в стороны рёбрами он демонстрирует ему свои лёгкие и сердце, узлы кишок, ничем не прикрытых. А Чимин не смотрит туда — смотрит только в глаза, и вместо того, чтобы вырвать с корнем что-нибудь, лишь нежно касается.       — Я хочу сделать для тебя намного больше, — шепчет он в конце концов и опускает взгляд. Он бы смутился, но больше этого ему стыдно. Сказать клиенту — точнее, человеку, который доверил ему свои спокойные сны по ночам и хорошее самочувствие, чистые мысли, отсутствие тремора и нервной булимии или анорексии, — что ты бессилен перед его недугом, унизительно.       Хосока это заставляет чувствовать себя ужасно. Он всегда стремился помогать, был таким добрым, что его добротой пользовались, и он знал об этом, но позволял, ведь это делало людей счастливее. Конечно, он не давал перегибать палку и жёстко оборонялся, и это отталкивало в итоге людей от него. Но из-за своего богатого ресурса и любви без краёв к миру он и выбрал будущую профессию.       Сейчас же он чувствует себя опустошённым. Он сомневается в том, что сможет выдержать ещё хоть немного ответственности. Будто истраченный ещё тогда и в самом начале своего пути, он не имеет никаких сил теперь, когда они нужнее всего. И не для него — для тех, кто ему дороги.       Он обессиленно опускает плечи, совсем никакой. Но Чимин поднимает их сцепленные руки и прижимает его ладонь тыльной стороной к своей груди. Не дождавшись особой реакции, он склоняется к нему ближе и заглядывает в глаза. Несмотря на то, что Хосок ожидает увидеть в них обиду, смотрит Чимин с тёплой улыбкой.       — Но ты делаешь достаточно, — возражает он увереннее, с особой интонацией, звучащей, как улыбка, как птицы, как вся доброта мира. — Моё сердце бьётся. В этом твоя заслуга.       И Хосок понимает, о чём он. По мрачно поджатым губам Юнги видит — тоже знает. Чимин улыбается более открыто, ему свободно от того, что он видит изменения, видит, как далеко он зашёл, и видит причины не останавливаться. Он заряжён идти дальше, а Хосок, чувствуя это в том, насколько сильная у него хватка, мечтает только о том, чтобы эта решимость осталась подольше.       — Мы бы, — негромко подаёт голос Юнги, глядя на старшего из-под светлой чёлки, — хотели сделать ещё больше. Если ты позволишь.       Пак смотрит вопросительно. Он не понимает, о чём речь, а у Хосока внезапно влажнеют ладони. Нервный смешок рвётся наружу, но он заставляет себя успокоиться. Он думает о том, что они и так далеко зашли — Чимин держит их за руки, иногда может прижаться, а бывало и так, что обнимал, ложась рядом, когда Хосоку было плохо.       — Расскажи.       — Мы бы хотели… показать тебе другую сторону прикосновений.       — Как это?       — Что они не всегда причиняют боль.       От того, как Чимин замирает, паника снова накатывает на Хосока волной, морозяще целующей прямо под кожей. Он вонзается напуганным взглядом Паку в лицо, но тот выглядит просто озадаченным. Складка между его бровями не кажется злой, но отчётливо пишет о непонимании.       — Вы, — осторожно начинает он; его руки расслабленно и спокойно лежат одна между ним и Юнги, другая на груди, удерживая Хосокову тут, напротив ровно бьющегося сердца, — предлагаете мне…       Он красноречиво замолкает, давая Юнги продолжить, но тот тоже не знает, как это можно облачить в слова. Между ними с Хосоком всё звучало логично и правильно, словно это было естественным решением. Но как об этом можно сказать Чимину?       — Я знаю, что вы вместе, — всё так же осторожно продолжает Пак, внимательно смотря на них обоих поочерёдно, — и мне просто непонятно, что вы хотите мне предложить.       — Позволить нам помочь тебе несколько… иначе? — Юнги склоняет голову к плечу, неуверенный, скукоженный. Хосок ободряюще сжимает его ладонь и ведёт по косточкам кисти пальцем, изучая положение каждой, хотя и так знает.       — Вы хотите… — Чимин непонимающе хмурится. В нём сейчас нет лидера, но есть мальчик, который боится, что его обманывают. Хосок видит надежду, сидящую внутри, умоляющую освободить её. Видит, как самому Чимину хочется перестать бояться, обрести уверенность, научиться доверять и любить. — Что? Обнимать меня чаще? Целовать?       — Всё это? — так же неуверенно звучит Юнги в ответ. Он закрывается, скрещивает ноги туже не для удобства, но чтобы быть подальше от неудобства иного, морального, не физического.       Чимин освобождает руку, которой держался за него, но лишь для того, чтобы сжать его колено. Словно у него есть ключи от всех дверей, за которыми Юнги может себя скрывать, и он показывает это, использует каждый, чтобы до него добраться.       — Но вы пара.       — Мы не будем звать тебя к нам в постель.       — Если ты сам не захочешь, — уточняет Хосок, наконец-то перетягивая на себя внимание младшего. Чимин хмурится сильнее. Костяшками Чон чувствует, как чуть ускоряется его сердце, как тяжело оно бьётся о рёбра. Но есть кое-что, что кажется важным. Он не отнекивается.       — Я не понимаю, — Чимин вдыхает и шумно выдыхает, вскидывая голову, прежде чем сформировать формулировку в голове поточнее, — вы хотите, чтобы я к вам присоединился?       — Мы бы хотели этого, — тихо соглашается Юнги, не демонстрируя страха, но показывая искренность, которую Чимин вдыхает, глотает жадно, как воду. — Мы не можем ждать, что ты согласишься или что будешь любить нас, но можем пообещать, что дадим тебе всё, что ты захочешь. Не причиним тебе вреда.       В образовавшейся после его слов тишине Хосок слышит только то, как они оба сдержанно дышат, один ожидая, а другой обдумывая и, может, выжидая тоже — продолжения, нюансов, уточнений, условий — чего угодно.       На Чиминовом лице мрачное выражение, свидетельствующее о его неуверенности, о страхе, что захватывает его, о напряжённости, сковывающей конечности. Чуть опустив голову, он признаётся на выдохе:       — Я не хочу разочаровывать вас.       — У тебя не получится.       Хосок сжимает его пальцы и притягивает их руки к себе, прижимая теперь к своей груди, чтобы показать Чимину, что они с ним искренни и честны. Пак хорошо знает язык тела, ведь этот навык оказался необходимым, чтобы он смог выжить и продержаться так долго без помощи.       — Ты получил очень травмирующий опыт, с которым не каждый решился бы жить. Но ты решился. Для этого нужна большая сила, ты очень смелый, — говорит он, смотря младшему в глаза откровенно и уверенно. — Я… честно, не знаю, как ещё могу помочь тебе. Но если есть шанс на то, что тебе станет лучше, мы будем ждать тебя.       — Так это будет что-то вроде эксперимента? — Чимин внезапно улыбается. Получается у него кривовато, остро, но воинственно. Будто он понимает, что не жилец, так хоть в бою дух испустит. — Звучит не очень по-медицински.       — Да, — честно отвечает Хосок. — Медицина не всегда способна помочь. Часто вместо неё это делает что-то другое.       — Ладно, — Чимин пожимает плечами, — давайте это сделаем.       — Ладно? — Юнги удивлённо вскидывает брови. Его пальцы внезапно такие ледяные — Хосоку хочется согреть их больше всего на свете. Чимин прикусывает губу и сдирает с неё тонкий слой кожицы.       — Я хочу попробовать.       Честно сказать, они не особо рассчитывали на то, что он согласится. С надколами и переломами Чимина это не было бы удивительно, но то, что он решается, очень значимо. Вечер для Хосока становится каким-то не из этого времени, будто он оказался вообще в другом мире, где всё не так, как он привык.       Это не похоже на солнце посреди ночи, вставшее специально для них троих. Но, может, именно это и происходит? Если он сможет Чимину помочь, как он может отказаться от этого? Если Юнги он нравится, как может он удерживать его рядом с собой?       — Уверен? — Юнги звучит ещё тише, выглядит ещё меньше, совсем маленьким. Как он может нести на своих плечах ответственность за революцию, что у всех на носу?       — Ты же только что сам мне предложил, — Чимин негромко нервно смеётся, вскинув брови, и несмело прижимается к его плечу своим. Кажется, это как-то обнадёживает Юнги, потому что он склоняет голову и прижимается к его виску лбом, закрыв глаза. Плечи у него опускаются вместе с тем, как он выдыхает:       — Только если действительно этого хочешь, — совсем шёпотом.       Чимин кивает, отстранённо смотря перед собой. В его голове происходит что-то, что о будущем и настоящем. Хосок внимательно наблюдает за ним, неосознанно смотря ещё и на то, как Юнги мягко и осторожно прижимается к нему, доверчивый, нуждающийся. В Чимине есть сила выстоять в шторм, противопоставить что-то урагану, свернуть все существующие горы. Перевернуть мир. В нём есть сила, не дающая переломиться стальному стержню вместо позвоночника, и она же держит его плечи широко расправленными даже когда он напуган и находится на распутье.       Маленький Юнги в сравнении с ним решительный и отчаянный, готовый сорваться с места, словно в нём не заводной механизм, а кнопка включения и батарея на максимум. И пока Чимин раздумывает над чем-то, мягко покачиваясь с Юнги, прижимающимся к его открытому боку, которого он обнимает одной рукой, Хосок сидит вместе с ними и не чувствует себя лишним.       Их с Юнги и Чимином руки всё ещё сцеплены, и в том, как крепко они сжимают его ладони, гораздо больше, чем в словах, которые они не сказали друг другу.       Ночь разливается приятной чернотой в небольшой комнате с минимумом мебели, в которой им троим спокойно и хорошо. На полу тепло, мягкий ворс щекочет голые ступни. Хосок думает о птицах, паутине и лучах света, раздирающих темноту. О дорожках-тропинках, ведущих вперёд сквозь кущи и тернии — не к звёздам, нет, но к свободе, в которой им не будет больше страшно.       Ветер шелестит кронами за закрытыми окнами, постукивает по стенам ветками и дождевыми каплями. Сквозь звуки ночи Хосок легко и правильно ловит дыхание двоих парней, что держат его за руки в темноте, и ему хорошо.       — Пообещайте мне кое-что, — говорит Чимин, когда они стоят у двери. Юнги непонимающе хмурится, изгибаются тёмные брови у переносицы, глаза смотрят цепко, с опаской. Но внешне он спокоен. Чимин видит тоже, читает каждое слово в линиях его лица, в изгибах рук, держащихся за него и Хосока. — Что из-за меня вы не разойдётесь. Я хочу, чтобы вы были счастливы.       — Мы будем счастливы, — говорит Хосок, касаясь его скулы кончиками пальцев осторожно, бережно, так, чтобы не напугать. Чимин смотрит на него внимательно, не отталкивая, принимая каждое прикосновение с лёгкой опаской, но не отгораживаясь ни от одного. — И ты тоже будешь.       — Я вам доверяю.       Оба — и Хосок, и Юнги — молчат о том, что всё возможно. Что они не будут играть в любовь, если она закончится. Что не будут обманывать ни друг друга, ни его. Что они не ждут любви от него — они не ждут от него ничего, просто хотят помочь ему, если он сам этого хочет, если он сам готов к этому.       Они уходят. Никто из них не говорит о том, что он тоже может быть счастлив — с ними.