Exhausted

      В квартире после ухода Тэхёна стоит тишина, нарушаемая только вжиканьем молний на дорожных сумках и щелчками переключателей у бомб. Джин и Намджун не трогают Хосока лишний раз, и, в концов концов, просто выгоняют его отдыхать к себе в комнату. Тот бурчит под нос, держит агрессию при себе до последнего, но отчаянно упускает тот момент, когда терпение всё же лопается.       Все понимают, что ему сейчас тяжело. Что он в ужасе из-за того, что не защитил Юнги, хотя от него ничего не зависело. Вот только сам Хосок думает иначе.       Он не знает, куда себя деть. Всё тело будто обкалывают миллиардом игл за раз, и Чон ненавидит это. Что он бесполезный и жалкий, не способный на защиту близких ему людей — идиот, взявший на себя слишком большую ответственность и не удержавший её.       Хосок пинает кровать от злости, тут же ругаясь из-за вспышки боли в глазу и голове. Любой удар или перегрузка сейчас могут оставить его без него из-за давления. Травму в аварии он получил серьёзную, но знал бы кто, насколько ему плевать сейчас. Ведь это всё ничто в сравнении с тем, что, должно быть, испытывает в этот момент его мальчик там, так далеко, что не достать.       Хосок может только представить, как ему тяжело и страшно, и не позволяет своей боли перетянуть внимание на себя. Ему плевать на себя, на то, что у него внутри что-то не в порядке. Он никогда не был важен так, как Юнги. А Юнги они не сберегли. Он не смог.       Чон уже заносит кулак, чтобы ударить стену, как его руку перехватывает Намджун, появившийся, как всегда, бесшумно. Хосок дёргается и шипит, но Ким не отпускает. Сжимает костлявое запястье крепче, намеренно причиняя боль, чтобы отрезвить разбушевавшегося младшего.       — Прекрати. Ты действуешь безрассудно, — его голос размеренный и ровный, почти без эмоций. Во взгляде, направленном прямо в глаза, читается холодность, но далеко не безразличие. Для надёжности он сжимает второе запястье тоже.       Чон дёргается, пытается убрать Джуновы руки от себя, но, по итогу, сдаётся, осознавая, какими глупостями он сейчас занимается. Просто в пустоту тратит силы, как физические, так и моральные. Если у него сейчас лопнет глаз, то он точно будет бесполезен, и так и не сможет вытащить Юнги. Так какого хрена он сейчас творит?       Намджун медленно отпускает его руки, убеждаясь, что их врач начал успокаиваться, и треплет мягкие волосы Хосока.       — Мы обязательно вытащим Юнги. Он будет в порядке, не переживай. — Ким не видит в Хосоковых глазах никакого отклика, поэтому пытается достучаться по-другому. — Ну же, вы же столько дерьма вместе пережили. Разве сейчас время сдаваться?       Намджун смягчает тон и смотрит так же — мягко и с теплотой. Он любит Хосока всем своим сердцем, и то, что творится с его другом, ему совсем не нравится. Он никогда не был профессионалом в подборе нужных слов, но то, что Чон утыкается носом ему в плечо, говорит о том, что в этот раз он смог справиться.       Ким осторожно усаживает младшего на кровать и молча выходит из комнаты. Однако Хосоку не дают долго оставаться в одиночестве, потому что Намджуна сразу же сменяет Джин, стоявший всё это время на пороге, чтобы вмешаться в случае чего (или чтобы не вмешиваться). Тот не жалеет, не пытается утешить. В глазах читается жёсткость, и Хосок просто вздыхает. Он сам виноват, что разозлил его, но…       Никто не сможет понять его сейчас. Что он чувствует, осознавая, что Юнги там, наедине с насильниками и убийцами, а он сидит здесь, в безопасности и комфорте. Хосок чувствует, что снова начинает злиться. В его черепной коробке словно образовалась огромная воронка, которая засасывает все адекватные и здравые мысли, а разум застелен огромной вуалью, не пропускающей ничего, кроме "я должен быть с ним".       Намджун возвращается спустя несколько минут с чашкой в широких ладонях. На круглом боку смешной детский рисунок (Хосок старается не думать, что кружка может принадлежать Черён), на ободке несколько небольших сколов. Вокруг ручки следы пользования, коричневый налёт, говорящий о том, что кружкой действительно пользовались долгое время. Это грустно — осознавать, что у неё больше нет хозяйки.       — Пей, — говорит он таким тоном, с которым Хосок в отношение себя ещё не сталкивался. Внутри вместо смирения и покорности, наоборот, поднимается волна возмущения, но взгляд Намджуна давит сверху. Подчиняться не хочется совершенно, но он всё же отпивает успокоительное и морщится от неприятного привкуса.       — Послушай, Хоби, — начинает Сокджин. Когда Чон смотрит на него, то больше не видит той холодности и отстранённости, которая читалась на красивом лице совсем недавно. — Нам не понять, что ты чувствуешь, и… — видно, как он пытается подобрать слова, чтобы не ранить Хосока ещё больше. Он закрывает глаза, обдумывает то, что хочет сказать, несколько секунд и пытается снова: — Мы рядом. И мы поможем вытащить Юнги, чего бы нам это ни стоило. Но мы не сможем без тебя. Ты нужен ему. Он знает, что ты придёшь, потому что уверен в тебе так, как ни в ком из нас. Не заставляй его переживать по этому поводу и не дави на себя.       Фонарь за окном временами мигает, но на столе ещё есть открытый и рабочий ноутбук, что кидает холодный свет Намджуну на лицо. Тот стоит у окна, собранный, закрытый, человек-кремень, человек-мрамор. Челюсти сжаты. Он переживает свою потерю наедине с собой, оплакивает где-то глубоко, не давая другим видеть и слышать, как звенят осколки у него под ногами.       Но даже так он поворачивается к Хосоку и говорит низко, ровно, выражая участие и поддержку:       — Ты ничего бы не смог сделать.       Это могло бы прозвучать жёстко, показаться жестоким, но Хосок знает его слишком хорошо, чтобы понять — ему не желают вреда. Намджун действительно считает так, и то, что он может сказать всё, что думает, так, как он думает, стоит очень многого. Потому что Хосок слышит именно то, что старший имеет в виду. Никаких увиливаний и пыли в глаза. Никакой красивой обёртки.       Хосок слушает внимательно, смотрит на него, переводит взгляд в большие глаза Сокджина, покрасневшие от усталости и недосыпа. Пробегает этот проклятый маршрут из спутанных мыслей и чувств, чтобы ещё раз убедиться, что без Юнги он никто. Пустая оболочка, не способная ни на что совершенно.       В ответ он кивает и смотрит на мужчин по очереди.       — Я понял. Больше не повторится.       Намджун, стоящий до этого со скрещенными на груди руками, наконец, перестаёт хмуриться. Может, не верит — скорее всего, действительно не верит. Но улыбается Хосоку той самой тёплой и редкой для других людей улыбкой, которая заставляет Чона чувствовать себя особенным, потому что этот холодный человек подпустил его к себе настолько близко.       Он хлопает Хосока по плечу, велит отдыхать и выходит вслед за Джином. Чон падает на спину, вытягивая потяжелевшие из-за успокоительного руки и ноги. Голова постепенно перестаёт гудеть. Боль уходит.       Он отрубается, мысленно прося Юнги потерпеть ещё чуть-чуть.

***

      Чимин быстро заходит в своё временное укрытие. Времени катастрофически мало. Его руки предательски дрожат, когда он подключает одного за одним хакеров с разных уголков мира. Атака будет масштабная.       Пак прогоняет план ещё раз. На Хосоке, Намджуне и Сокджине теракт. На Чонгуке запуск основного вируса. Они должны отвлечь внимание от основных действий, пока хакеры из других городов будут совершать нападения на систему. Самому Чимину и Юнги нужно действовать изнутри J.I., сделать её максимально уязвимой.       Чимин пробегается языком по губам, сверлит глазами так и не прочитанные Юнги послания и ругается себе под нос. Время кончается в тот момент, когда его начинают взламывать. Скорее всего, сейчас в комнате, где чаще всего работает Хосок, неприятно пищит ноутбук, а Чонгук тихо матерится из-за своей беспомощности.       Паку некуда бежать. Может, ему осталось минут пять, прежде чем он попадёт в лапы J.I. Он нервничает, косится на настенные часы и даже не пытается отразить хакерскую атаку. Его бы всё равно выследили рано или поздно.       В какой-то момент паника сменяется смирением. Он как будто собирается весь, втягивается сам в себя, становится плотным и крепким, как нож. Он продумывал план до мелочей, разрабатывал лазейки и варианты, много думал и теперь готов. J.I. вселяет ужас, но он с ним справляется.       Его схватят, но он не пытается удрать — так даже лучше. Они сами проведут его внутрь, ему не придётся для этого много стараться, он сможет сберечь силы. Не важно, что будет там, через что ему придётся пройти. Всё это будет стоить того, чтобы корпорация мирового уровня рухнула с оглушительным грохотом.       Чимин успокаивается. Не время паниковать.       Когда под окнами слышится скрип колёс нескольких машин, он глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Резко хочется курить. Страх неприятными волнами всё равно неконтролируемо растекается по венам, собирается тревогой в животе, но он с ним справляется. Это хорошо, что он боится. Значит, ему есть, что терять. Чимин о таком не мог и мечтать.       Кто знает, может, его убьют прямо сейчас?       Впервые за столько лет он думает о том, что ему было бы жаль вот так уходить. Раньше, когда у него не было ничего, кроме жажды мести, он бы сам вышел под пули. Но теперь он больше не один, и у него есть что-то, ради чего он выпрямляет спину, становясь опасным преступником. Кто-то, кто даёт ему силы.       Если он и умрёт, то сделает всё для того, чтобы они выбрались.       Он не видит смысла скрываться, поэтому закрывает ноутбук, смотрит в окно несколько секунд, чтобы оценить обстановку, и идёт в сторону выхода. Пальцы всё равно леденеют, становятся мокрыми. Пистолет привычно давит на голень под джинсами. Он запрещает себе отступать.       Всё окрашивается в красный и превращается в мерзкую картинку, как будто в фоторедакторе хорошенько поигрались с шумами и кривыми, стоит только двери открыться. Звуки заполняют тесную комнатушку с гнилыми стенами и скрипящими деревянными полами, дым забивает ноздри. Чимин падает на пол, прижимает ладони к затылку, показывая, что сдаётся — играет в невинность, будто действительно боится за свою жизнь. А ещё тут дышать легче.       Чимина пинают в рёбра, быстро проверяют карманы и разбивают технику, которая всё равно ему больше не нужна. Сейчас пульт управления у Чонгука. С этого момента всё зависит в большей степени от него. Самого Чимина подхватывают, но только затем, чтобы протащить по затянутым густым вонючим дымом коридорам и закинуть в один из автомобилей. Руки тут же сковывают наручниками, к носу прижимают тряпку, пропитанную хлороформом. Хорошо, думает Пак, значит, убивать пока не будут. Есть шанс увидеться с Юнги. Сладкая, дурманящая темнота накрывает беспощадно.       Он приходит в себя, когда кто-то бьёт его по щеке. Тяжёлые крупные кольца впиваются в кожу на скуле во время удара, сдирая её. Чимин с трудом, но открывает глаза. Пытается привыкнуть к яркому освещению и понять, где он находится. Дышать тяжело, голова кружится, он ничего не понимает. Вяло перекатываются мысли о том, что он уже здесь, что он внутри.       Его лицо поднимают за подбородок, что-то при этом говоря. Пак отчётливо видит, как чужие губы складываются в слова, вот только разобрать ничего не может. Вместо слов в плывущее сознание врывается шум, бьющий по нервам.       — Просыпайся, сукин ты сын! — доходит как сквозь толщу воды. Словно в замедленной съёмке. Будто к вискам подключили датчики и пустили ток, чтобы пришёл в себя.       Он всё же медленно приходит в себя, ощущая, насколько сильно раскалывается голова. Дёргает на пробу руками, скованными за спиной, и оглядывается по сторонам. Светлый просторный кабинет, большой стол у стены, заваленный бумагами, камеры видеонаблюдения под потолком. Много ненужных деталей, которые должны ещё раз подчеркнуть любовь его хозяина к богатству и роскоши, но вызывают лишь отвращение.       Чонхён снова берёт лицо Чимина за подбородок и вертит, рассматривает с разных сторон. Проводит пальцами по небольшим ранкам от его удара, цепляет ногтями, давит на нижнюю губу пальцем. Он ехидно улыбается, сужает подло глаза и говорит таким же мерзким тоном:       — Я не сомневался в твоём вкусе, Илан. Ты умеешь выбирать.       Чимин изо всех сил старается удержать резко нахлынувшие эмоции при себе, напоминает себе, что он знал, ему сказали, что он сильнее, ведь они работали над его страхами с Хосоком и Юнги, и теперь он больше не зависит от Илана. Не принадлежит той камере, его прикосновениям. Больше это не имеет значения, он сильнее. Но проваливается, о чём сигнализирует ещё шире растянувшиеся губы младшего Чона.       Пак поворачивает голову вбок, где в дверях стоит его ночной кошмар. Человек, который с упоением ломал его психику несколько долгих мучительных лет, а потом ещё и потоптался по её осколкам, возвращаясь в галлюцинациях.       "Везде тебя достану. Тебе в любом случае не сбежать от меня, и только попробуй заменить меня кем-то. Убью", — всплывает в голове, а вместе с этим и ненавистные воспоминания, которые тяжёлым пеплом оседают в его разорванной душе, что больше напоминает лохмотья и рваньё, чем что-то прекрасное, как любят описывать в сопливых романах.       Но, вопреки всему, Илан ничего не говорит, только ухмыляется, тёмными глазами смотря на него, будто сканирует, изучает каждый изгиб. Прошло столько времени. От этого Чимину легче не становится.       Он чувствует прилив жуткого страха, граничащего с паникой, но всё равно отчаянно пытается успокоиться хотя бы немного. Он вспоминает все рекомендации Хосока, пытается дышать правильно, хотя подступающая паническая атака сжимает его лёгкие и не даёт даже вдохнуть. И в то же время он вспоминает, ради чего находится здесь.       Он напоминает себе о разговорах с самим собой тёмными ночами, когда никто его не видел, а над головой горела лампочка без плафона. Когда он говорил отражению, что страх больше не сильнее него, что теперь он главный. Это помогает взять себя в руки.       Пак ещё раз дёргает кистями, подмечая, что наручники ему не впритык. Идея не самая удачная, но другого выхода у него нет.       Илан нарочно медленно идёт в его сторону, будто специально тянет тот момент, когда посмотрит в лицо человека, который едва не убил его. Мальчишка, пришедший в тюрьму совсем невинным и наивным в силу своего возраста, осмелился пойти против него, поднять оружие, занять его место.       Он встаёт перед Чимином, смотрит изучающе свысока. Его верхняя губа со шрамом поперёк ровно посередине презрительно вздёрнута. Пак больше не дёргается, пытаясь освободиться, не ищет в человеке напротив хоть что-то хотя бы отдалённо напоминающее адекватность. Знает, как никто другой, на что Илан способен, насколько он бывает безумен, когда что-то идёт не так, как он хочет.       Именно из-за этого Паку страшно до онемения в кончиках пальцев, до невозможности сделать вдох, до оцепенения. Он не в силах отвести взгляд от ненавистного лица. Потому что сейчас его защитить некому.       "Ты мой, Чимин. Только мой…”, — вздох в ухо, шершавый язык на шее, сильные руки, прижимающие его к себе крепче, и зубы, вгрызающиеся в плечо и оставляющие на его теле метку, вечное клеймо. Незаживающий знак того, что он принадлежит ему.       Пак задерживает дыхание, когда Илан оттягивает ворот его футболки и давит на глубокие шрамы на плече. Проводит пальцами по татуировке чуть ниже ключицы, которую набил сам, чтобы ещё раз подчеркнуть, что Чимин принадлежит только ему. По той самой, которую Пак пытался содрать с себя вместе с кожей, расцарапал в мясо, оставив поверх ненавистного клейма перечёркивающие, сжёвывающие рисунок шрамы.       Губы мужчины растягиваются в довольной улыбке, когда он резко хватает хакера за шею и придушивает. Склонившись ниже, он опасно шипит ему в ухо, прижимаясь носом к виску:       — Думал, что сможешь избавиться от меня, м? Неужели настолько плохо меня слушал?       Он рассматривает лицо Чимина, изучает, как тот изменился за всё это время. Когда они виделись в последний раз, Пак был намного младше. Илан наблюдал за тем, как он выбивал себе место, как становился сильнее, как жестокость перекрыла собой всё остальное. Желание отомстить росло с каждым днём, и вот этот долгожданный момент наконец наступил.       — Ты обещал мне, что будешь на моей стороне, помнишь? Что не предашь меня, — горячо шепчет Илан и только крепче сжимает шею Чимина, улавливая тихий хрип и то, как младший всё же дёргается в попытках освободиться. Мышцы у него под пальцами интуитивно напрягаются и сжимаются.       Чимину страшно безумно. Когда воздуха становится катастрофически мало, он находит в себе смелость и силы, чтобы пнуть Илана в колено. Тот ругается из-за неожиданности и отпускает Пака, но тут же бьёт по лицу. Хакер закашливается и сначала не может вдохнуть, хотя его уже не душат. Кровь из разбитого носа пачкает его одежду и пол. Чонхён громко цокает и отводит мужчину в сторону, занимая его место.       Чимин смотрит исподлобья и сжимает зубы. Внутри всё горит из-за нехватки кислорода. Он продолжает незаметно сдвигать большой палец в браслете наручников. Он должен выбраться, должен пережить этот чёртов день. Они должны закончить начатое. Слишком поздно отступать.       Пак мысленно усмехается, когда понимает, что силы для борьбы у него ещё есть только благодаря одной простой мысли:       Юнги всё ещё не в безопасности.       — Прежде, чем вы с Иланом сможете развлечься, ответь на мой вопрос. Кто такой Агуст Ди?       Чимин шмыгает разбитым носом, сплёвывая кровь на дорогие Чоновы туфли. Тот с отвращением кривится и вытирает слюну о штанину Чиминовых джинсов, на что младший ухмыляется уголком рта.       — Лучше бы тебе ответить, Пак, — звучит с презрением, с каждым слогом, вылетающим у него изо рта подобно плевкам. — Иначе я выпущу кишки Юнги прямо на твоих глазах.       Чимин соображает быстро, пытается подстроиться под обстановку, выловить нужные моменты и реакции, чтобы не нарваться ещё больше. Не время сейчас испытывать их терпение, хотя очень уж хочется. У него достаточно рычагов для давления на обоих. Но он решает оставить это на потом.       Страх никуда не девается, флешбеки периодически смешиваются с реальностью, но Пак шлёт это всё куда подальше. Благодаря Чонгуку он успел подготовиться морально, поговорил с Хосоком в последний раз и хорошенько закинулся лекарствами. У него было достаточно времени наедине с собой, чтобы пережить весь тот ужас, что тянулся за ним от самой тюрьмы.       — Повторяю, — Чонхён злится, на лице больше нет той поганой ухмылки, — кто такой Агуст Ди?       Чимин пожимает плечами. Конечно же, он всё прекрасно знает. Им с Юнги нужно было придумать что-то такое, что отвлекло бы J.I. на довольно продолжительное время, и при этом никак не тормозило бы основную работу. Для Мина это также не составило никаких трудностей. Он ловил почти чисто физический кайф с того, что самая мощная организация по кибербезопасности не могла поймать его и вынуждена была терпеть все его выходки.       Внешне невзрачный и тихий Юнги в киберпространстве представляет самую настоящую угрозу, которую, конечно же, захотели устранить. Вот только, видимо, мозгов не хватает, раз они даже имени до сих пор не узнали.       Чонхён вздыхает притворно тяжко, как будто на его плечи свалилась целая гора, и отходит, указывая Илану, что тот может продолжать. Чимин почему-то не чувствует себя слабым перед ним, хотя мужчина стал ещё более мощным, чем в тюрьме. Тут он ничем не ограничен — его руки абсолютно развязаны.       Но они больше не там, а здесь, на свободе, правила совсем другие, и Пак больше не собирается бояться. Хватит с него.       Илан берёт Чимина за волосы, крепко сжимая у корней, и поднимает с кресла. Пак смотрит на него без страха, в нём нет той былой покорности. Тот прежний мальчик, подросток, который был вынужден стать деткой Илана, быть его подстилкой и грушей для битья, остался в наглухо запертом прошлом.       — Осмелел? Почувствовал вкус свободы, да? — Илан ухмыляется, сверкает тёмными глазами. — Зря.       Они меняются местами, и теперь Чимин оказывается у него на бёдрах. Чонхён усмехается и выходит из кабинета. Хорошо, отдалённо думает хакер, одним уродом меньше. Главное, чтобы Юнги не трогали. Мужчина под ним прижимает его ближе, утыкается носом в шею, ведёт по ней вверх. Пак ненавидит себя за то, что ему снова становится страшно, но ему нужно терпеть, чтобы выиграть время для того, чтобы вытащить руку из наручников.       Чимин чувствует, как широкие шершавые ладони спускаются с шеи на талию, как Илан в собственническом жесте сжимают его задницу. Ему мерзко от того, что он позволяет ему это, но он понимает, что иначе ему освободиться не дадут — как только Илан поймёт, что он пытается сделать, и не даст этому случиться.       Мужчина рычит в шею, кусает и толкается, вырывая из младшего тихий вздох от неожиданности. Что-то будто сжимает горло, припирает к стенке, не давая нормально дышать. Как прыжок с высоты.       — Я так давно мечтал о том дне, когда смогу отомстить тебе за всё, — шипят ему в ухо. — Знал бы ты, насколько я хочу, чтобы ты вспомнил, что бывает с теми, кто идёт против меня. Чтобы ты узнал, каково это, по-настоящему, до конца, и навсегда запомнил.       Чимин помнит. Настолько хорошо, что, кажется, это останется с ним ещё на несколько жизней как минимум. Помнит всю ту боль, отчаяние, ненависть и нескончаемый страх. Но сейчас самое время, чтобы закинуть всё это куда подальше, абстрагироваться и в который раз обдурить Илана. Подарить ему иллюзию того, что он тут главный, что он ещё что-то значит или на что-то влияет.       “Прошлое — это прошлое. Ты сможешь отпустить его постепенно, как и страх”, — звучит в голове голос Хосока, и Чимин прокручивает его раз за разом. Постепенно это успокаивает и отрезвляет.       — Ты так соскучился по мне, да? — хрипло спрашивает Чимин. Несмотря на их с Иланом запреты, всё равно смотрит ему в глаза. — Всё ещё хочешь меня? — дразнит, хотя сам едва подавляет дрожь. Страшно, но нужно немного потерпеть.       Мужчина смотрит выжидающе, с налётом недоумения и удивления, хорошо спрятанном, но таком очевидном для Пака. Сейчас он видит этого человека совершенно по-другому: он больше уже не такой пугающий, сам какой-то весь запуганный, надломленный. Такого бы пожалеть, послушать и поддержать, дать какое-то тепло, которого, очевидно, он не получил в своё время. Только Чимин не жилетка для соплей, и жалеть никого не собирается. Одно для него понятно: боится он его только потому, что знает, каким диким он бывает.       Илан накрывает ладонями его бёдра и тянется к ремню на штанах. Видимо, он расценивает слова хакера как призыв к действию, но Пак только сжимает зубы крепче, прежде чем всё же вытащить руку и ударить Илана по широкому лицу. Костяшки больно бьют по скуле, расшибая кожу.       Чимин тихо шипит, потому что в том, что он только что сломал себе руку, мало приятного. Он пользуется замешательством мужчины, мучавшего его столько лет в тюрьме и кошмарах, и срывается с места, лишь бы оставить его далеко позади. Ему почти удаётся добраться до двери, когда Илан вдруг хватает его за предплечье, чтобы дёрнуть на себя. В его взгляде читается чистое безумие и ярость, ничем, на этот раз, не перекрытая. Внутри хакера всё сжимается, когда мужчина одним рывком скидывает всё со стола и швыряет его на испещрённую царапинами поверхность из дорогого дерева, придавливая его к нему своим телом.       — Пусти! — Чимин заезжает ногой по нахальной роже, которую ненавидит, в которую хочет харкать хоть кровью, лишь бы никогда не видеть больше. Хочет разбить кулаками, переломать кости тяжёлыми ботинками, растоптать мозги, чтобы не смогли отмыть.       Но Илан сжимает горло пальцами, вдавливает в столешницу до пятен перед глазами и нависает над ним, скалясь прямо в лицо. Хватает одну руку, ту, что сломана, за запястье и прижимает к столу над головой, вторую удерживая за наручник коленом.       — Думал сбежать от меня? — ведёт носом по шее и жадно вдыхает запах, прогоняя по Чиминову хребту толпы мурашек. Сильнее сжимает запястье, а другой рукой грубо отводит одно бедро в сторону, устраивась между ними так, чтобы прижаться пахом. — Так даже удобнее. Люблю, когда ты царапаешь меня своими коготками.       Чимин смотрит ему прямо в глаза с ненавистью, сверкая всей скопившейся в них чернотой. Обещает ему и себе, что ни звука не издаст, вообще не шелохнётся, не сделает этому монстру приятно, пусть даже сам будет уничтожен под конец.       — Гордый стал, а?       Чимин напряжённо выдыхает носом, будто шипит. Смотрит в упор, не скрывая ни страх, ни злобу, ни чистую, концентрированную ненависть, выращиваемую годами.       Илан ухмыляется — видит всё, прекрасно чувствует, слышит в сбитом дыхании. Сжимает сломанную кисть, смещая кости. Ломает запястье с влажным громким звуком, окончательно обезоруживая.       Чимин кричит.