Чёрное и белое

Электрическая лампа тускло горела на потолке, освещая далеко не самую бедную, но довольно унылую квартиру в центре Корусанта с видом на горящий огоньками город, переливающийся далеко внизу. Последний этаж небоскрёба - редко кто желает здесь жить в связи с разрежённостью атмосферы и общей опасностью обособленности, но всё же иногда решается. Вот и они, такие далёкие от пёстрого и шумного, кишашего роскошью и одновременно убогостью живого мира, поселились на этой холодной и обдуваемой ветрами вершине, как орлы в гнезде, изредка взирая с высоты полу-спутникового полёта на суетящуюся внизу толпу. Сейчас же в квартире было тихо. Один из жильцов отсутствовал, второй же - женщина - лежала, уткнувшись лицом в спиритическую доску, уставшая от трудного рабочего дня. В последнее время жить стало гораздо, гораздо сложнее, чем было все годы до этого момента - до тех пор, по крайней мере, пока секретарша Палпатина не пропала однажды без вести в один из этих тихих морозных дней, а товарищ и сожитель её, той самой уставшей женщины - мужчина подозрительной профессии и в прошлом преступник-смертник - не начал всё чаще переставать ночевать у себя "дома". Но думать об этом ни у неё, ни у него не было времени - жизнь их продолжала идти всё так же монотонно, как и была до карантинного введения - встать рано утром, поесть завтрак, наспех приготовленный поваром-дроидом, только последние две недели еле-еле начавшем функционировать нормально и хотя бы не пережаривать яичницу по-джеонозийски до состояния абсолютного угля, а кофе - до окончательного выпаривания, дежурно пожать друг другу руки и разойтись на весь день - у неё расписанный и дотошно пунктуальный, у него непредсказуемый и идущий как попало. После работы - ужин, дописывание на коленке какого-то очередного суперважного проекта, и... нет, сном это назвать было нельзя, скорее - перерывом, предназначенным лишь для того, чтобы снова погрузиться в пучину (не)известности на завтрашний день, и, возможно, стать жертвой одного из очередных покушений, нехило так получивших распространение после распада Республики. Особенно для таких «потенциально опасных людей», как сенатор Мотма и в-прошлом-капитан-гвардии Геррера, то и дело натыкающихся на очередные неприятности. Теперь уже домой без очередных травм приходить было сложнее. В эти тяжёлые дни никто бы так не поддержал своих бывших друзей, как Падме Амидала. К сожалению, несчастная покойница была невидима для обычных людей, и ей приходилось в одиночестве скитаться по пустым этажам бывшего Сената, безмолвно горюя о своей печальной судьбе - к своей могиле на Набу у сенаторши привязи не было. Она помнила всех - но никто, кроме Моники, не вспомнил её, и именно поэтому она сейчас находится в её квартире, созерцая одинокую и уставшую от жизни женщину, задремавшую в довольно неудобном месте и положении. Но как бы нелепо это не выглядело - Падме всё же была ей очень благодарна за память об их давней дружбе, хоть и не могла пересечь границу миров и заявить о своём присутствии - оставалось лишь ждать, верить, надеяться и думать - именно мысли о будущем не давали ей зациклиться и стать бесцельным духом, бродящим по тусклому междумирью без цели, не имея возможности выбраться из этого заколдованного круга. — Мон, проснись! - тихо прошептала Амидала, бестелесной рукой приглаживая спутавшиеся волосы подруги. — Слышишь ли ты меня? — Слышу. - чандрилианка подняла голову со сложенных рук и пошарила глазами по комнате. — Но не вижу. Эх, доска халтурная... — По идее, обычно бывает наоборот. Не слышать ты должна, а читать знаки, и при этом видеть меня. - Падме усмехнулась и зависла рядом над стулом. — Как бы то ни было, рада снова встретиться. Что за дело у тебя ко мне? По сникшему лицу знакомой набуанка поняла, что сморозила глупость. Она ведь всегда говорила, что у друзей повода для звонков нет - и что же теперь отвечает, спрашивая так, будто она древний дух, а Мон - вызыватель? Правда, выражение Мотмы через какое-то время вернуло свой прежний безразличный вид, но разговор теперь был уже окончен и продолжать его смысла не было. — Извини. Прощай. - быстро сориентировалась Амидала и исчезла окончательно, оставив недосказанное недосказанным, а подругу - вновь терзаться в одиночестве и сомнениях. *** Мотма тяжело вздохнула и открыла форточку. Ледяной зимний воздух мигом ворвался в комнату, выдувая мёрзлым ветром все мысли из головы и разума. Она теперь снова была одна - практически как и всю свою жизнь, что прожила на этом свете. — "Что за дело у тебя ко мне?" - передразнила она, получив какое-то горькое мазохистическое злорадство от ранивших её в самое сердце слов. — А какое может быть дело, как не добрый совет у старой подруги? Жить становится всё сложнее, а больше никого у меня нет. Кроме себя и его, конечно. Вот и приходится выкручиваться как-то, изворачиваться, со всеми разговаривать - да разве кто скажет? - женщина вздохнула. — Да уж, чего только не привидится при моей-то напряжной работе и питании два раза в день. - Она попыталась улыбнуться и не смогла - слишком уж ей тяжело было на душе. Чего бы стоило сейчас вот, например, обратиться туманом и улететь - туда, в тёмные бескрайние небесные просторы, подальше от удушливой квартиры, надвигающейся на неё днями и ночами своими четырьмя стенами, квартиры, где каждый дюйм был буквально пропитан тёмной магией и вокруг носились незримые, бесплотные духи, что взамен на защиту вытягивали из неё день за днём душу, силы и нервы, где уныние достигало критической точки в те самые тоскливые времена её одиночества вплоть до мыслях о самоистязании и мучительной смерти - мыслях, что в прежние дни никогда бы и не пришли ей в голову. До тёмных времён. До отца-ситха, чьё незримое присутствие ощущалось ей постоянно с того самого первого дня, когда он переступил порог её квартиры и наложил заклятие защиты - столь же эффективное, сколько и медленно убивающего всё живое, что попадается на его пути, в том числе и её саму. Вот почему её друг не хотел жить здесь - светлая порывами душа не могла вынести удушающего кошмара, день за днём въедающегося в разум и точащего его подобно червю. Мон закрыла окно и попыталась вспомнить их последний разговор до того, как он снова пропал - и уже не на две недели, не на три - а чуть ли не на целый год, с того момента ни разу не объявившись в квартире №777 и даже не оповестив о себе ни словом, ни звуком - будто бы его никогда и не существовало. А между тем, где-то на Чандриле, в королевском дворце Ханна-Сити жили младенцы, двое прекрасных близнецов - неоспоримое доказательство их пребывания вместе, оторванные долгом судьбы от материнского сердца, разрывавшемуся в своё время на части от нестерпимого желания защитить малышей и в то же время их не отпускать - и она сделала выбор разумом, потом не раз терзавший её страшными образами возможного будущего, пока измученная душа не поняла, что оставь она детей себе - произошло бы нечто гораздо, гораздо более страшное, а сейчас у неё оставался хотя бы крохотный лучик надежды на счастливое будущее, в котором семья могла бы счастливо жить вместе, если бы... Если бы не опять новая война, разлучившая их на пике отношений. *** "Расходы Чандрилы сократились на пять процентов, зато доходы - на двадцать." - бесстрастно произнесла чандрилианка, не ожидая какой-то «особенной» реакции (а зачем она вообще нужна, собственно?) и тут же поворачиваясь опять к чашке с кофе, в котором воды снова было катастрофически чуть-чуть (проклятый дроид, разобрать его мало!). "Просто ставлю перед фактом. Ничего лишнего." "Застрелил вчера десять целей, а сегодня двенадцать. Прогресс."- так же дежурно ответил ондеронец, отмечая очередную галочку напротив чьей-то фамилии в своём убийственном листе. Кто был этот человек или инопланетянин? Наркоторговец, насильник или же просто невыгодная Имперской машине личность? Была ли родня у этого преступника? А хотя какая разница? Раз решился на такое - значит, знал, чем это дело закончится. И нечего его жалеть (да и "повара" этого тоже, выкинуть - и дело с концом. Тоже мне, кофеварка без воды нашлась!). "Прогресс." - согласилась женщина, ставя чашку в посудомоечную машину. "Но если Чандрила начнёт разоряться, похоже, и мне придётся заняться чем-то подобным, ведь с работы погонят как пить дать. И так уже косятся за делегацию двух тысяч, теперь ещё и в расходах обвинят. Какого?" *** И ведь она была такой беспечной, сарлакк прожуй и не выплюни! Была! А может, это последний раз, когда она вообще говорила с ним! Но откуда же было знать? *** Мужчина повернул голову и поглядел на неё серьёзно. Настолько серьёзно, что даже ей стало завидно на какой-то миг, что она так не может. Сдвинуть брови, сжать губы и прищуриться умеет каждый, если этому как следует обучиться, но взгляд, проникающий в самую душу, давался далеко не всем. "Мон Мотма." - его голос был уставшим и даже слегка хриплым. — "Не пойми меня неправильно, но мне сейчас надо по кое-каким делам отлучиться. Я не обещаю вернуться, выжить и всякое такое - ты уже давно взрослая, должна понимать. Но не исключаю и хорошего исхода. Усекла?" Он никогда до этого не говорил с ней тоном «начальник-подчинённая», предпочитая неформальное общение. Однако, ситуация, по всей видимости, была настолько важной, что без этого было не обойтись, и именно из-за этого делового тона почему-то щипало в горле и хотелось кричать. Сильно и громко. Но сдержанность, как всегда, взяла её в свои стальные рукавицы и заставила успокоиться. "Если хочешь - иди." - бесцветно отвечала Мотма, пожав плечами. "Я тобой не командую. Я не настаиваю, чтоб ты выжил и вернулся ко мне, а удерживать на месте тебя не в моих желаниях - делай, что пожелаешь. И вообще, я бессердечная - переживу, если что." *** И она опять солгала - бессердечность всегда была ей чужда, но сохранность чужих нервов почему-то казалась Мон дороже истины. И в этом явно была ошибка. *** "Ты врать не умеешь совсем, я уже про это говорил. Этому не сразу можно научиться." - Геррера встал и тоже засунул чашку в машинку, потом передвинул стул к окну и сел. Снизу горели яркие иллюминаты ночного города, сверху - едва различимые, но всё такие же блестящие огни далёких звёзд, уже не такие недосягаемые, какие были в детстве, когда он, совсем ещё юный ребёнок лет семи, сидел ночами на крыльце и мечтал о полёте в эти неизведанные дали. (У Мотмы, к слову, в этом возрасте «сентиментальность» уже атрофировалась - она только и делала, что училась и вкалывала на пользу родного государства, переживавшего в это время очередной кризис, из-за чего пока что неразумной и мало соображающей девочке доставалось в школе от учителей, а дома - от родителей, ведь она в силу возраста не могла полноценно справляться со всем сразу.) "При желании, конечно. Если моральные правила не позволяют тебе говорить ложь, пусть даже во благо - тут уж хоть разбейся, но себя с трудом переломаешь. Характер-то он годами воспитывается. И я не понимаю, почему ты лжёшь мне сейчас - ты ведь не хочешь, чтоб я уходил. Почему не скажешь правду? Не попросишь остаться? Все так делают, даже моя сестра была такой - но почему ты?" "Да, и я была такой же когда-то." - согласилась сенаторша, придвигая свой стул рядом. "Но кардинально изменяющие жизнь события способны повлиять на личность и наложить свой отпечаток, зачастую и поменять мировоззрение. И я не лгу - ведь бесстрастности тоже можно научиться. Пройдёт немало времени, но боль со временем превратится в отсутствие эмоций при попытке перелистнуть ту самую страницу памяти. Ты вот, например, любил свою сестру?" "Как дочь." Мон ничуть не смутилась - примерно такого ответа она и ожидала. "Вот и пример: сестра-дочь жива - ты её любишь. Умирает - жалеешь, но потом со временем отпускаешь. Верно?" Лицо бывшего мятежника на секунду дёрнулось, словно промелькнула на нём затаённая в подсознании боль - единственное напоминание о том, что он тоже когда-то был нормальным человеком, способным на заботу, любовь и сострадание, но тут же обрело прежний безразличный вид. "Верно. Я и вообще о ней забываю практически все время." - голос его слегка отдавал звенящими нотками. "Только холод - больше никаких чувств не помню. Ты права, Мотма - безэмоциональность можно выработать, а память закрыть. Но значит ли это, что жизнь твоя продолжит быть обычной, такой как и прежде? Что не повергнет в пучину отчаяния ещё глубже? Ты мне на это ответь." "Жизнь прежней не станет, ты знаешь это сам. Но если так хочешь умереть, почему беспокоишься обо мне?" "Потому что. И умирать я не собираюсь." Тон экстремала был таким леденящим, что даже обжигал. Жарче, чем любовь и ласка от когда-то близких ей людей - и гораздо, гораздо приятнее их. "А, вот как. Жалеешь меня, значит." - Мотма слегка приподняла бровь. От сурового голоса внутри её сердца разливалось приятное тепло с лёгким оттенком сожаления от того, что вскоре это всё должно было закончится; от ванильных конфеток ей уже давно было нехорошо, и разницу сенаторша смогла ощутить только сейчас - практически под самый конец, и та приятно её удивила. "А говорил - не умеешь. Ну и кто из нас теперь лжёт?" Со Геррера подошёл к ней вплотную - так близко, что его дыхание можно было ощутить на лице. Сильная рука сдавила плечо политички, практически лишая возможности двигаться. Слишком, даже слишком хорошо для того дня, после которого они могут больше никогда не увидеться. Но так даже и лучше - ведь самые неожиданные сюрпризы всегда остаются на сладкое. "Молодец. Я давно ждала, пока ты проявишь инициативу хоть в чём-то, бунтарь." - пресекая попытку его очередного вопроса, что должен был положить начало новым словесным дебатам, произносит она. Губы растягиваются в хищную ухмылку - ну точь-в-точь как отец, а глаза сощуриваются в тонкие-тонкие щёлочки. "Хочешь заткнуть меня, верно?" "Да, будь ты проклята! Хочу!" Кристаллы льда превратились в огненные всполохи. Наконец-то ей удалось вывести его из себя - желания второй натуры, данной ей от рождения, обрели свою силу со временем и смогли перевести мыслительную энергию в нужное русло. Кто знает - если б не она, смогли бы они вообще встретиться когда-то? Осталась ли бы она пацифисткой из Сената, неспособной никого спасти, в том числе и себя? Хватило бы у неё смелости позвать на помощь тогда, в тот страшный день, когда бывший мёртвой подруги чуть не осквернил её? Но вопросы вопросами, а ответы важнее. "Если ждёшь моего разрешения, то я даю тебе его. Только смотри не убей на радостях. Усёк?" Монетой за монету, как говорится. Мон Мотма, вернее, Мэйдзи Палпатин даже совсем не поморщилась, когда союзник сгрёб её за волосы и впился жадным поцелуем в губы - о, если б это длилось вечно! Но у всего есть свой конец - и когда двое наконец оторвались друг от друга, выражения у них были уставшие, хоть и вполне удовлетворённые тем, что они только что делали. "Как бы то ни было, я пошёл." - Софиус потряс головой, словно отгоняя духов лени и разврата, витавших вокруг его головы. "Прощай, Мэй, или как там тебя зовут на самом деле. Домой можешь не ждать, хотя - как посчитаешь нужным, I’ll be back. Может, ещё созвонимся." "Может быть. Бывай." *** Она не пошла его провожать - и только потом, когда наваждение спало, пришло осознание того, что лучше бы она это всё-таки сделала. За окном мела метель - а чандрилианка всё сидела, держа в руках кружку недопитого кофе и думала, думала о несбывшемся, думала, пока не заснула на том же месте... *** Но на туманной улице было тихо, и дверь не скрипела, оповещая о прибытии старого знакомого. Возможно, он умер. Не раз она хотела вызвать его так, как сейчас сделала с Падме - но нежелание расставаться со своими иллюзиями, какими бы они ложными ни были, нежелание терять последнюю надежду удерживали её от этого шага. Но и ждать не было смысла - и теперь мятежный ондеронец вспоминался ей всё реже, только иногда - лёгкой тоской в сердце и будоражащими сознание образами, полыхающие огнём или же закованные льдом - далёкие, несбывшиеся мечты, оставшиеся лишь в воспоминаниях прошлого и совершенно не мешавшие ей идти по жизни дальше.