По пятницам в девять

В двух часах езды от аэропорта находилось богом забытое место на карте штата Техас. О таких селеньях в народе говорят: «Здесь живут американцы, у которых не сбылась американская мечта». Время − почти четыре утра, и Грейс несказанно повезло найти такси до родной глубинки. Автомобиль высадил её у закусочной рядом с заправкой. Посреди скучнейшего припорошенного песком пейзажа мигал рекламный щит, намекающий, что до следующей бензоколонки до хрена миль. В этих кругах всё единичное и дерзко на это указывающее. «Бургеры», «Прачечная», «Мотель» − всё без приставки «Лучшее», «Только у нас». Отсутствие альтернативы работало лучше любой зазывающей рекламы. Путь Грейс держала на стрипушник. Знаменитое по здешним меркам заведение представляло собой захолустный клуб, смахивающий на дешёвый бордель. Его по вечерам, как мухи липкую ленту, облепляли местные. Внутри пахло соответствующе − кислым хмелем, потом и табаком. Старые кожаные диванчики. Залитый розовым неоном пятачок сцены с шестом. Рок-н-ролл, тихо доносящийся из колонок (очень плохая акустика). Шоу кончилось, дым-машины выключены. В такое время клуб стоял полупустым. Лишь волны улёгшегося угара и небольшая кучка бухих посетителей. Для меньшего привлечения внимания Грейс держалась ближе к стенке. Перед её носом резко распахнулась дверь. Прямо на Грейс вышла девушка в заношенном прикиде ковбойши из секс-шопа. С пару секунд они глупо пялились друг на друга. − Батлер, ты? − узнала девушка. − Ты! Вот же сучка! Явилась − не запылилась. − Привет, Лу. Старые школьные подруги коротко обняли друг друга. Лу изменилась с их последней встречи, но её широченную улыбку Грейс запомнила бы на всю оставшуюся жизнь. − Глазам своим не верю. Ты какими судьбами тут? − К тебе зашла. Дай, думаю, проверю, работаешь ли до сих пор. − Да куда ж мне деться-то? В нашей глухомани херово с рабочими перспективами. Пошли присядем, что ли? Девушки двинулись между столиками. На ходу Лу хлопнула по спине дрыхнущего гостя. − Проснись и пой! В лоскуты пьяный, он резко поднял голову, сфокусировав свои водянистые, как у дохлой рыбы, глаза. − Давай, дядя, пошевеливайся, пора на выход. − Клешни не распускай, племянница! − Какие-то проблемы? − фигура Лу нависла над ним, хотя явно проигрывала телосложению мужика. − Какие-то грёбаные проблемы у тебя, а? Мужик мигом захлопнулся. Очевидно, благосклонность персонала заведения для него была существенна. − Ну? Не слышу. − Никаких проблем, − буркнул он и снова упал лицом на скрещенные перед собой руки. Поток невнятной ругани потонул в лоснящихся от затёртости рукавах его куртки. Лу указала Грейс на свободное место неподалёку, где они и устроились. − Смена кончилась? − Вообще клуб работает до последнего клиента. Но к четырём часам все развлечения заканчиваются, и мы понемногу разгоняем народ. Не всю же ночь трясти задницами перед ленивыми придурками. Лу закурила сигарету и подтянула к себе пепельницу на столе. − Ну и? Каким ветром тебя занесло в наши края, подруга? − К своим приехала, − Грейс покачала головой, отказываясь от протянутой ей сигаретной пачки. − Спят ещё, решила немного переждать. − Так ты с ночного рейса… А где чемодан? − Я ненадолго сюда. Завтра улетаю обратно. У нас сегодня что-то вроде запоздалых поминок. − Да, я слышала, что бабка твоя померла. Моя тётя ходила на прощание. Да уж. В крошечных селеньях все друг о друге всё знают. Лу глянула на Грейс с усталым интересом. − Голодная? Только у нас кухня уже закрыта. Но может чего осталось, спросить? − Нет, спасибо. Я не ем так рано. За время полёта Грейс нагуляла аппетит, но отказалась из брезгливости. Наверняка здесь посуду моют вручную, потому что убогий начальник экономит, запрещая персоналу пользоваться посудомойками. − А как ты поживаешь? − Да неплохо, − Лу стряхнула пепел щелчком пальцев. − У меня тут вообще-то администраторская должность. Девчонка заболела, вот и подмениваю. − Ты администратор? − Ага. И бухгалтер, и разнорабочий, и танцовщица… Как карта ляжет. Ты-то как устроилась в большом городе? Удрала так далеко от дома, надо же. Я всегда знала, что из тебя выйдет что-то путное, − её глаза, в подтёках подводки и остатках блёсток, улыбнулись. − Вспоминала тебя недавно, как там моя Батлер поживает. Университет, наверное, уже закончила. − В этом году получаю диплом. − Поздравляю. А дальше куда? − в голосе промелькнуло плохо утаенное сомнение. − Пока не знаю. Есть несколько вариантов. − Вот это и отличает горожан от нас: наличие выбора. − А ты сама не думаешь свалить отсюда? − Да куда? В этой дыре, конечно, ничего не меняется, зато есть ощущение постоянства. А конкретно тут, − ноготок Лу поцокал по столешнице, − водятся хоть какие-то деньги. Лоботрясы никогда не переведутся. − Зато в большом городе нет ощущения безнадёги. − А я к ней привыкла. Это какая-никакая стабильность. Ни взлётов. Ни падений. Грейс разубеждать не стала. Для человека из глубинки шанс что-то изменить после стольких лет «стабильности» равнялся смешным процентам. К своему же несчастью, люди делают всё, чтобы окончательно обнулить и без того скромный процентаж. И остаток жизни пожинают плоды собственного выбора. − А ты считаешь, мне стоит попробовать? − Лу затушила сигарету в пепельнице. − Попробовать всегда стоит. Хотя бы в Далласе. − Ну, спасибо за совет, − Лу задумчиво усмехнулась, всмотревшись в пространство перед собой. − Не бойся. В больших городах неплохую еду в мусорку выкидывают. Лу расхохоталась, и мужик, которого она назвала «дядей», поднял на неё голову. На его багровом лице красовалось неэстетичное месиво зажитых ран, побелевших шрамов и отёков. − На что уставился? − Так я это… рассчитался? − Естественно. Я с тебя давно стрясла, кредитов не выдаём. Поднявшись, мужик побрёл в сторону туалетов. Преграда в виде заклинившей двери его не остановила. Одним ударом ноги он пробил в ней дыру. На чокнутого ниндзю никто не обратил внимания. Лу так и вовсе просто смерила его взглядом «бывают же ебланы». − Моя мать работает сейчас, не знаешь? − Вроде да. То тут, то там. После смерти твоей бабки им урезали пособия. Туговато придётся. Ну, как и всем нам. Грейс окатил ужас, и тут же швырнуло к облегчению. Здесь, на драть его чёртовом краю света, две дороги − ферма и этот клуб. И если бы в своё время она не уехала отсюда, то сейчас бы сидела на месте Лу. И пределом её мечтаний было бы поскорее закончить смену и уйти домой отсыпаться. Или ещё хуже − она потащилась бы в придорожную забегаловку на вторую работу официанткой. − Ладно, пойду уже, некогда долго болтать. − Мне тоже пора. Рада была повидаться, − на секунду Грейс подумала взять номер подруги, но быстро себя отговорила. В зал вернулся мужик − уже порядком взбодрившийся. − Эй, цыпочка, − свистнул он Лу, заценив её наряд. − Станцуй мне, хочу на тебя посмотреть. Он явил на свет жутко грязную измятую двадцатку. Лу встала и выхватила из его лап купюру. − За эти деньги можешь посмотреть на мой зад, пока я буду уходить, − и она двинулась через зал гордой походкой. Грейс решила тоже поскорее убраться, пока этот достопочтимый сэр не сел ей на хвост. . 6 часов назад. Аэропорт. Хватило секунды. Ей показалось, она вся оледенела от встречи с почти прозрачным взглядом светло-голубых глаз. Дюк, в костюме на два размера меньше, ещё больше стал похож на толстосума. Он прошёл мимо Грейс, но вскоре она почувствовала спиной, как в кресло позади неё сели. Вступать в диалог совершенно не хотелось. Грейс упорно молчала, отдавая право первого хода. − Именно так ощущает себя попавшая в сироп муха, когда осознаёт, что лакомство стало её ловушкой, − философски заговорил Дюк. − Почему трубку не берёшь, птичка? Грейс мысленно чертыхнулась. Так это всё-таки он ей трезвонит. Она ведь сменила контакты. Как он нашёл её номер? Явно не через какой-нибудь «Crowd Chase». Откуда ему вообще стало известно, где она сейчас? − Что ты здесь делаешь? − Обсудить нужно кое-что. − У меня скоро посадка. − Не бойся. Много времени не займу. К тому же, я по делам нашего Большого Босса. Нашего… «Большой Босс» не был ей начальником и никогда не станет. Для Грейс он − бывшая любовь всей её отвратительной жизни. С Дюком ей доводилось редко пересекаться. В основном у неё сложилось об этом типе неприятное впечатление. Суета. Ужимки. Явственный комплекс Наполеона. В штате «Большого Босса» он был мелкой сошкой, но едва получая мелкое заданьице, весь преисполнялся собственно раздутым величием. − В силу ваших близких отношений с моим начальником, ты знала о подробностях его бизнеса. А они − информация строго конфиденциальная. Конкуренты так и норовят подорвать власть моего шефа, а желающие занять его место могут быть к тебе очень щедры. Но не обольщайся. Твоё существование будет обеспеченным, но не долгим. Есть и другой вариант: остаться невредимой, а для этого придётся помалкивать. Решай, как расставить приоритеты. Грейс почувствовала нарастающее отвращение от его шершавых интонаций. Она сунула руки в сумку и нервно вытерла вспотевшие пальцы о ткань. − Это он тебя подослал ко мне? Хохотнув, Дюк закашлялся. − Это моя работа − устранять его болтливых бывших дамочек. Но ты рано не рыпайся, я здесь только для разговора. Перед устранением всегда следует устное предупреждение. Значит, Дюк пришёл кидаться угрозами по личной инициативе. Узнай «Большой Босс» о злых намерениях какого-то вонючего типа на побегушках, Дюк получил бы пинка под зад на следующий же день. Грейс подмывало поставить его на место. Но тогда бы она не сумела быстро от него избавиться. А этому липкому разговору лучше окончиться поскорей. Грейс больше не желала иметь дело с этими людьми. Всё, чего она хотела − чтобы её оставили в покое. − Ты так и не ответила, что решила, − Дюк зашевелился. Грейс затылком почувствовала его грязный сальный взгляд. − А у меня есть выбор? − Самый что ни на есть широкий, − Дюк замаскировал очередной приступ смеха под достойным туберкулёзника кашлем. − Твои родственнички не обрадуются трагичному известию, согласна? Ты вроде не глупая и понимаешь, что нужно держать язычок за зубами. Или я ошибаюсь? Учти, это первое и единственное предупреждение. − Я ничего не знаю. Грейс и правда была не особенно просвещена в источники заработка своего бывшего мужчины. Ясно как день, они не самые законные. Фонды для отмывки денег есть с большой вероятностью. Но из соображений собственной безопасности она никогда не лезла в детали никаких оффшорных пирамид. − Разумеется, ничего ты не знаешь. Но есть некоторые вещи, которые могут быть выставлены тобой нелицеприятно. Я очень тебе не советую этого делать. На всякий случай напоминаю: наши люди умеют убеждать. Поверь, тебе не понравятся их методы. Грейс стало совсем невесело. Нервозность достигла того уровня, когда превращается в слепую панику. − Меня не просвещали в подробности, которые я смогла бы обнародовать. − Ну вот и славно, − Дюк поддел её белокурый локон своим мерзкий толстым пальцем и подул на висок. − Я пока присмотрю за тобой, птичка. Грейс оставалась внешне невозмутимой. Добровольно этот урод не получит её унижения. Нельзя унизить человека, который не считает себя униженным. Глубокое сожаление напомнило о себе болью где-то в солнечном сплетении. Сожаление об ошибке. Лезть в эти отношения было всё равно что тыкать палкой в осиное гнездо. Но Грейс всё равно влезла. В ближайшие несколько лет её не покинет зудящая тревога за свою жизнь и безопасность. Несколько месяцев фальшивого счастья стоили того? Определённо, втюриться в образ этого мужчины было несложно. Необычный, сильный и внушающий ощущение принципиальной недоступности. Грейс не планировала влюбляться. Никто не планирует любовь. Но она думала, что уж её, не ведавшую любви с самого детства, минует сия доля. Непутёвая мать не научила её любить своим примером. Вдобавок, у Грейс имелись явные «проблемы с папочкой», которые обычно дают о себе знать во взрослом возрасте. Фигура отца никогда не выступала в роли полноценного родителя. А незакрытые потребности влияют на общий уровень удовлетворённости отношениями в будущем. Возникшее от «daddy issues» ощущение пустоты и тактильного голода Грейс предсказуемо переложила на своего партнёра. И только с ним поняла, как эта «любовь» ощущается. Это был не просто интерес. Не только желание. Не совсем увлечение… А более сильная связь, приправленная решительной страстью. Они не подошли друг другу, как два фрагмента одного целого. Но какая разница? Ведь Грейс, наконец, испытала всё, чего была лишена всю жизнь. Она наделялась, влюблённостью можно насытиться, удовлетвориться ею. И уйти без последствий. Она хотела верить, что у неё это получилось. . В воздухе техасского пригорода застыла духота. Некоторые дома на первый взгляд выглядели обезлюдевшими. Но на самом деле почти в каждом дворе, так или иначе, проявлялись признаки жизни. С началом селенья растительность заметно поредела. Вокруг всё стало песчаным, земляным и голым. Вдоль запыленной дороги тянулись лишь редкие изгороди из запущенных колючих кустов. Родительский дом Грейс располагался за проволочным забором с выцветшей табличкой. Стены здания обветшали. Небольшие окна смотрели на улицу слепым взглядом грязных стёкол. Черепица осыпалась, и местами через дыры проступала стропила. Земля во дворе была вся в рытвинах и солончаках. Повсюду росли сорняки. Рядом с амбаром валялась куча мусора, в основном состоящая из сухих кукурузных листьев и жестяных банок из-под фасоли. Из открытой двери кухни тянулась тонкая струйка пара − внутри кто-то готовил. Услышав со двора собачий лай, на улицу выглянула женщина. Она заметно похудела с последней встречи. Её лицо стало ещё более костистым и хищным. − А, это ты, − поприветствовала она так, будто дочь отсутствовала всего полчаса. − И тебе здравствуй, мам. Главная комната в доме служила сразу и кухней, и гостиной. Рядом с закопчённым очагом стояла пара замызганных кресел. Деревянный пол теперь был покрыт лаком, на окнах появились новые бордовые шторы, а на свежевыкрашенных стенах висели картины с нарисованными фиалками или сельским бытом. Надо же, это место повидало небольшой ремонт. Только пахло тут всё равно по-старому − осмоленным мясом и кислятиной. − Поздоровайся со стариками, − попросила мать полуприказным тоном. Грейс вошла в самую большую спальню. В одной кровати, как в грёбаном «Чарли и шоколадная фабрика», лежали её родной дедушка Генри, двоюродная бабушка Пени и двоюродный дед Тодд. Головы их сильно покрылись грязно-серой неопрятной сединой. Рядом на инвалидном кресле валялась одежда, точно сброшенная змеиная кожа, а сами старики были укутаны в застиранные махровые халаты. Недалеко от кровати мерцал телевизор. Почти ничего не изменилось, словно время здесь замирало. Почти ничего. В тот день, когда Грейс была тут последний раз, в кровати сидела ещё и бабушка Долорес. Грейс чмокнула бабулю Пени в щёку, ощутив губами сухую пергаментную кожу и дешёвые духи, отдающие синтетическим пачули. − А, это ты, − проскрипела Пени, но куда более приветливее, чем мать. − Сегодня погадаешь мне на таро? − А как же! Грейс фыркнула. Ещё ни разу Пени не раскинула для неё своих карт. Отказ гадать та объясняла загадочной фразой: «Ещё не время». Но правда заключалась в том, что бабка просто плохо знала Грейс, поэтому ничего не могла сбрехать. − У меня что-то ползает в глазах, твоя мать мне не верит. − Дай посмотрю. Пени оттянула нижние веки и подвигала туда-сюда желтоватыми глазными яблоками. − Ничего нет. Это нервное, ба. − А я говорю, ползает! − Гре-э-эйс! Обернувшись, Грейс поймала в объятия летевшую на неё одиннадцатилетнюю сестру. − Привет, Курносик. Эльза была единственной причиной, по которой сюда хотелось возвращаться. Сестра считала Грейс чуть ли не своим кумиром и относилась к ней со всей своей детской непредвзятой душой. Грейс часто думала, чем заслужила такую чистую искреннюю привязанность ребёнка. Её сердце болело за эту девочку, и расставания с ней становились самыми ужасными моментами её теперешней жизни. − Я тебя ждала. − А я к тебе спешила. − Грейс понизила голос: − Как вы тут? Как мама себя ведёт? − Мама? − взгляд девочки растерянно забегал. − А мама хорошо. Она готовит нам с Люком суп. У Грейс перехватило дыхание от нежности к сестре. Попытки Эльзы заботиться о непутёвой матери никогда по достоинству не оценивались в этом доме. До девочки просто никому не было дела. Как когда-то никому не было дела до Грейс. Восьмилетний братец Люк нашёлся на кухне. Лицо его скрывалось за самодельной балаклавой. Из водяного пистолета он отстреливал матери зад. Завидев новых жертв, Люк направил струю воды в их сторону. − Салют, приятель, − поприветствовала Грейс, увернувшись от «пуль». Пацан поднял вверх пустую бутылку из-под виски и сделал вид, будто хлебнул с горла. − Только с настоящим алкоголем так не делай, парень. Улетишь на раз-два. − Так в кино делают, − подметил брат. − В кино? − Грейс покосилась на мать. − Ну-ну. Та крепко ухватила Люка за предплечье, почти сдёргивая мальчика с места. − Иди лучше прибери срач в комнате! И ты тоже! Люк с Эльзой послушно поплелись из кухни. − Ласково ты с ними, − Грейс едва не забыла, как раздражённо звучали даже безобидные фразы в устах её матери. − Я не играюсь в квочку на яйцах, ты меня знаешь. − О да. − Не дерзи, − она поставила перед Грейс корзину с овощами. − Лучше помоги мне с картошкой. Взяв нож, Грейс принялась за чистку. − Как тут у вас дела? − Не делай вид, что тебя это волнует. Ты месяцами не объявляешься. − Тогда, может, спросишь, как мои? − А что у тебя? У тебя всё отлично, − мать вылила в сковородку неаппетитную красноватую жижу из жестяной банки. Масса тут же забулькала, начав источать въедливый запах консервированного томата. − Что это? − она указала на руки Грейс. − Новые наколки? − Да. Тебе нравится? Мать скривилась, как если бы ей под нос сунули что-то вонючее. − Ты стала похожа на проститутку. − Спасибо, мам, − Грейс вздохнула, впрочем, ничем не удивлённая ответом, и открыла шкафчик с посудой. − Вон те возьми, − мать указала кончиком ножа на стопку подготовленных тарелок. В семь вечера родственнички слетелись к ужину, как мухи на дерьмо. После короткой речи: «Мы собрались, чтобы почтить память ушедшей от нас Долорес Батлер» все принялись наполнять желудки едой и больше о бабуле не вспомнили. Вскоре за столом, покрытом уродливой жёлтой скатертью с рюшами, остались только трое сестёр Батлер, Лиза и Грейс. Тётя Мария − младшая из сестёр − была заядлой пьянчужкой до того, как начала познавать пути Господни через Библию. Её набожность и ветхозаветные манеры выражаться до смешного не сочеталась с так и не побеждённым пристрастием к алкоголю. Муж Марии − блистающим на этом ужине своим отсутствием − был лидером американской харизматической церкви. Именно благодаря ему тётя Мария разжилась нехилым богатством. Пальму первенства главной суки семейства держала тётушка Анна, способная испортить всем настроение одной своей постной рожей. Она работала гинекологом и имела собственную прибыльную клинику в центре Далласа. К тому же, год назад умудрилась в седьмой раз выйти замуж. И не за абы кого, а за крупного бизнесмена, о чём при каждом удобном случае упоминала. Маргарет − мать Грейс и старшая сестра Батлер − считалась же в семье гнилым плодом. Или попросту − неудачницей. Её прерогатива − довольствовать малым. И Маргарет всегда принимала такое положение вещей, в бездействии наблюдая за тем, как сёстры успешно строят свои жизни. Кому взять стариков под своё крыло − такой дилеммы перед сёстрами не встало. Впрочем, мнения Маргарет и не спрашивали. В правильной картине мира Анны и Марии для детей Маргарет тоже нет места под солнцем. Тётушки не раз советовали Грейс вернуться домой и помочь матери с детьми и стариками. Грейс же наметила себе другие планы. Вернуться сюда − звучало страшилкой из глубокого детства. Оттого её, человека слова, за которым та в карман не полезет, тётушки открыто недолюбливали. Они не уставали сетовать о том, что Грейс уехала в город, которому не нужна, и жила жизнью, которая ей не по карману. Отмалчивалась Грейс крайне редко. Уроки жизни от родственничков каждый раз проходились по её раскалённым нервам. Сегодняшний вечер − особенно забавный случай. Родственнички явно заигрались в примерное семейство. Хотя все они здесь по одному единственному вопросу − делёжка имущества. Долорес Батлер оставила после себя небольшое, но прибыльное ранчо. − Может, тебе уже достаточно? − указав на пятый бокал вина, Анна сплела на столе мягкие пухлые пальцы. − Разве алкоголь − не грех? − В Библии сказано: «Пейте, но не упивайтесь», − самоблагословившись, Мария сделала большой глоток. − Бог хочет, чтобы мы были счастливы на земле обетованной. − Так счастье в вине? − в Грейс тут же полетели острые взгляды. − А что? Я считаю, да. − Я знаю, ты убеждённая атеистка, − тётя Мария со снисходительным видом скривила губы. − Но, если бы ты только открыла своё сердце… Бог не избегает неверных. Он покоряет их сердца и приводит к вере. − В Библии много противоречий, − заговорила Лиза. − Даже в такой точной науке, как математика, достаточно найти всего одно расхождение теории или идеологии с экспериментом, чтобы доказать, что она ошибочна. А Библия претендует на абсолютную истину и непогрешимость, имея при этом ряд нестыковок. Лиза была тем самым уверенным в своей дерзости и независимости подростком, которая думает, что уже выросла. Но Грейс нравилось наблюдать, как мать этой девочки превращалась в натурального цербера от её выступлений. Мария судорожно зачерпнула ложечкой суфле и заняла им свой рот. − А это вот: «Бог создал солнце на четвёртый день»… Как он понял без солнца, что это четвёртый? Во-первых, чисто формально, сутки − это оборот Земли вокруг своей оси. А Земля или какая-то другая подобная ей материя была создана в начале сотворения мира. В любом случае, сутки связаны с ней, а не с солнцем. Во-вторых, в Библии не «считаются» дни, а определяются. День − есть «период» творения. Так Марии следовало ответить подростку. Но если прямой ответ не вписали в библейскую книжечку, тётушка впадала в ступор. Грейс не стала за неё приводить контраргументы. Такого удовольствия она ей не доставит. Поняв, что собеседникам крыть нечем, Лиза начала входить в раж: − Или, например, все знают о кругах ада и уверены, что они упомянуты в Библии. Но в Библии ничего не сказано о концентрических кругах и различной глубине ада. Об этом писал Данте в «Божественной комедии». Тот самый случай, когда произведение на базе первоисточника превзошло сам первоисточник. − Лиз, дорогая, не части. Я ничего не понимаю в этом бу-бу-бу-бу, − осадила дочку Анна, − этот техасский акцент так неважно звучит. Алан меня постоянно поправляет. Тема с подачи тётушки плавно перетекла к её дражайшему муженьку. Алан − тот противный тип мужиков, которому нужно, чтобы его амбиции остались замеченными, оценёнными и прославленными. Но Анна обожала всех тыкать мордой в его знаменитое имя. На этот раз она снова нехило разошлась. Грейс казалось, она слушает заезженную пластинку. От ядрёного пафоса тётушки подкатывала тошнота. − Всю прибыль от последней сделки он вложил в «Initial Coin Offering». − Сказочный долбаёб… Анна сделал вид, что не услышала комментария Грейс, и для всех пояснила: − Эта такая компания, что занимает деньги у инвесторов, а взамен перечисляет токены на криптовалютный кошелёк. − Ну, криптовалюта вроде сейчас в цене, − без особой радости блеснула знаниями Маргарет. − Правильно мыслишь, − подчеркнула Анна. − Никто не регулирует деятельность ICO и никак не защищает инвесторов, − вставила Грейс. − Это дно кишит мошенниками и фейковыми компаниями. − Напомни, когда это ты начала разбираться в инвестиционных рынках? Алан знает, во что вкладываться. − Разумеется. Гуру бизнеса − Алан. Гений! Он иронии в голове Грейс тётя Анна скривилась. − Свои ценные замечания придержи при себе. − Анна, не надо, − вмешалась Мария, − бедняжка просто расстроена смертью бабушки, как и мы все. − Подскажите мне, тётя, почему вам вдруг захотелось меня пожалеть? Не сводя взгляда с Грейс, Анна обратилась к дочери: − Лиз, ты поела? Иди спать. − Но, мам... − Живо! Лиза встала из-за стола и покинула комнату. Оглядев будто со стороны накалившуюся обстановку, Грейс отметила про себя, что всё выглядит ненатурально, как в театральной постановке. Всё бутафорское, пустышное − всё: и еда, и стол со стульями, и эти уродливые шторы, и хозяйка, которая следит за спектаклем. − Кстати, Маргарет, ты выходишь замуж за того фермера? − неудачно перевела тему Мария. − С чего ты взяла? − сквозь зубы произнесла мать. − Все телесные отношения между мужчиной и женщиной вне брака − блуд. У тебя трое детей, от разных мужчин, а ты не была замужем ни разу. Господь улыбается мужу и жене. «Как юноша сочетается с девою, так сочетаются с тобою сыновья твои; и как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой». Исаия, глава шестьдесят вторая, пятый стих. − Я согласна с сестрой, − подчеркнула Анна. Лицемерка только рада лишней возможности унизить. Сейчас она даже готова поддержать святость брака, лишь бы смешать Маргарет с дерьмом в наказание за выкрутасы Грейс. Уж с Грейс её номера не проходили, а Анне было необходимо сцедить куда-то свой яд. Грейс стало смешно. До болящих от улыбки скул. − Анекдот, − с ироничной торжественностью объявила она, чем перекрыла гул небольшого спора. Мать толкнула её ногу под столом, но Грейс уже было не остановить. − Одна девочка любила кататься по перилам. Как-то раз она напоролась на гвоздь и порвала себе «причинное место». Приходит девочка к гинекологу и со слезами просит эту женщину зашить ей пиз… − Прекращай! − шикнула мать, − ведёшь себя как… − Гинеколог ей отвечает: «Я-то зашью, только сколько тебе оставить?». А девочка: «Ну, не знаю. Оставьте, как у вас». Гинеколог подумала и говорит: «Тогда ты, девочка, иди ещё покатайся», − смотря на всех поверх своего бокала, Грейс почувствовала себя приятно отомщённой. − Какая же ты всё-таки мерзавка! − Анна, не ругайся, дитя просто ещё не нашла Иисуса… − Если ты намекаешь на моё седьмое замужество, то знай: мне нет никакого дела до твоего мнения, − отчеканила Анна с бурлящей злостью. − Свою личную жизнь я не позволяю обсуждать никому. − Зато мою можно, да? Можно раздавать мне советы, затыкать рот в моём же доме. − Дом моей сестры − наш дом. Всё. С неё хватит. Finita la commedia! − Наш дом. Наш. Дом. Какая расчудесная семейная идиллия. Посмотрите на них. Свора стервятников, готовых удавиться за каждый цент, делает вид, что любит и ценит друг друга. Протрите глаза и оглянитесь вокруг. Здесь живёт ваша сестра. На неё вы спихнули свою старуху, а теперь рассчитываете отхватить от наследства кусок побольше? Вы уже лоснитесь от достатка, вы вечно понтуетесь своим баблом, а все туточки и чего-то ждёте. Серьёзно, блядь, серьёзно? Где вы были, когда бабка нуждалась в уходе? − Милая, не лелей зависть к чужому достатку. «Да не хвалится мудрый мудростью своею, да не хвалится сильный силою своею, да не хвалится богатый богатством своим»*. − Твой муженёк, тётушка, выстроил мощную империю по зарабатыванию денег на нищих христианах. А ты всё твердишь: «Вот же Господь благословил!». Очнись. Господь там и рядом не проходил! Мария вытаращилась, став похожа на плюшевого зверька с выпуклыми глазками. − Хватит! − вскричала Маргарет, стукнув кулаком по столу. − Хватит… Довольно. Значит так… Никто ничего не получит. Долорес Батлер оставила ранчо своему другу пастору из местной церквушки. Всё, до последнего доллара. Две недели назад юрист показал мне завещание. А нам… нам она завещала все те сокровища, что зовутся Любовь, Мир, Добро и прочие полезные в хозяйстве штуки с запахом нафталина. А теперь можете убираться. Ужин окончен! . Воздух опустевшей кухни прорезал запах чистящего средства. Маргарет обтирала полотенцем последнюю часть вымытой посуды. Грейс расставляла её по местам. Раньше подобный ритуал частенько сопровождался обменом ехидными фразочками. Но мать давно не разговаривала с дочерью по-настоящему. Грейс вдруг пришло на ум, что по-настоящему они с мамой не разговаривали никогда. Маргарет явно давила обиду. Грейс повела себя грубо с гостями, вот же стыд! Даром, что эти гости ей и самой на хрен не сдались. − Бабуля ничего обо мне не говорила? − Нет. И деньжат для тебя она тоже не припрятала, если ты об этом. Ты на что-то рассчитывала? − На финансовую независимость хотя бы на пару лет? − фыркнула Грейс. − Ну да, надежды теплились мало-помалу. − Не у тебя одной, − мама приняла её иронию за чистую монету. − Что ж, видимо, скользкий путь − наша судьба, и по нему нам скользить до конца. Фраза насторожила Грейс. − К чему ты ведёшь? − Мне дают постоянную работу на кукурузной ферме. Я выйду, а ты теперь приглядываешь за стариками и детьми. Грейс едва не задохнулась от возмущения. − Я не собираюсь тут оставаться. − А как тогда? − на лице матери отразилось натуральное недоумение. − Пособий теперь не хватит, я вынуждена найти работу. − Я-то тут при чём? Я не обязана просирать свою жизнь из-за этого. − Тогда на чёрта ты приехала? − Убедиться, что действительно вырвалась из этой дыры. − Мы тут живем, неблагодарная, − мать повысила голос, переступив черту простого недоумения. − Имей уважение и придержи язык. − Ты в самом деле подумала, что я прикатила насовсем? Да я еле вырвалась отсюда, и ты хочешь, чтобы я снова в это втюхалась? Ты хоть желала мне когда-нибудь добра? Маргарет отвернулась к раковине. − Ты хоть когда-нибудь меня любила? − Конечно, − едва шевельнула челюстью мать. − Скажи мне. Скажи вслух, сейчас, я люблю тебя, скажи. Ты никогда не говорила. Самое ласковое, что ты говорила, помнишь? Вспомни, как я была маленькой, как мы ездили в супермаркет, а ты говорила: «Эй, пойди-ка, возьми своей матушке хереса. Иди-иди, принеси… − Хватит… − …принесла? Не этот, тупая ты пизда». Не помнишь? Конечно нет. Ты была подшофе. Круглые сутки, триста шестьдесят пять дней в году… − Я осталась одна. И мне приходилось выживать. Никто не спрашивал, нужно ли мне что-то, никому не было до меня дела. − Мы жили в Далласе, а ты вернулась в эту дыру, только бы сбежать от моего отца и утереть ему нос. − Ну, он не очень-то искал нас, − грустно ухмыльнулась мать. − Хотел бы − нашёл тебя. Да и сейчас ты не прячешься, а где он? − Позвал пожить к себе недавно. И я поеду. − Поздравляю, − без радости процедила Маргарет и кинула кухонное полотенце в раковину. − Тебя должны были звать Долорес. В честь твоей бабки. Это должно было стать твоим первым именем, а не вторым. Но он захотел по-другому… − Я в курсе. − Ты так любишь меня попрекать им. Хотя его никогда не было рядом. А я была. И вот моя награда… Что я тебе сделала? − Что сделала?! − голос Грейс сорвался от разочарования, и стало так гадко, так кристально ясно, что все слова бесполезны. Она только унижалась. − Ты ничего не сделала. Ничего. Столько раз я спрашивала себя, этот вопрос не оставлял меня все эти годы. «Почему она меня ненавидит?». Только позже пришло понимание: не было никакой ненависти. Была скука, равнодушие, отмщение. Ты отыгрывалась на мне. Он хотел меня воспитывать. Но ты отобрала меня у него. Как бы сложилась моя жизнь, если бы ты не повела себя как упёртая эгоистка? Ты не задумывалась, ни разу, ни на одну минуту, что, возможно, поступи ты иначе, я бы выросла… нормальной? − Ну прости, − обижено бросила мать после короткой паузы. Грейс скривилась. − Не надо. Тебе не идёт. Сколько раз этот человек вставал в позу, лишь бы защитить себя, лишь бы не признавать очевидное. И вот снова − говорит с обречённостью праведника, несправедливо обвинённого во всех смертных грехах. И сколько бы Грейс ни заглядывала в своё сердце, она так и не нашла там сожаления. Её мама старалась быть хорошей всем. После смерти кузины она забрала её родителей к себе. Она ухаживает за ними по сей день, хотя и не обязана. Просто Маргарет готова помочь всему свету, но не себе и собственным детям. Грейс давно смирилась с её нелюбовью. Вот только не понимала, зачем снова и снова пытается загнать маму в угол и выдавливает из неё раскаяние, которого нет и никогда не было. − Ты же сказала, что стала мудрее. Маргарет хмуро посмотрела на Грейс. − Да. Сказала. Сказала, что сожалеешь о прошлых ошибках и не повторила бы их снова. Так ответь за свои слова. Мне уже ничего не надо. Но новым детям дай любовь. Ты же уверяла, что изменилась. Но что-то не я вижу, чтобы Эльза получала больше любви. Сколько ты выпиваешь в день? − Я трезва уже полгода. − Отлично. Какие ещё планы? − Я стараюсь уделять ей внимание. − И как, получается? − Я этого очень хочу. Я хочу сделать для неё всё. − Ну так делай, бес тебя дери! − Грейс захлопнула дверцы шкафчика так, что звякнула посуда. − Вытащи уже голову из задницы и действуй, пока она ещё маленькая. Пока ты ещё можешь повлиять на ваши отношения. . Ванная была отдельным филиалом уныния в этом доме. Грязные отпечатки пальцев на крошечном мутном зеркале. Треснувший умывальник. Тусклая засаленная лампочка на длинном проводе. Плесень на швах кафеля. Свистящий из-под двери сквозняк. Раздевшись, Грейс ступила на отвратительно сырой пол босыми ногами. Всюду валялись чужие волосы. В пищеводе Грейс всколыхнулась брезгливость. Не всем же быть такими образцовыми аккуратистками, − прозвучало в голове голосом матери. Стараясь ничего не касаться, Грейс выкрутила вентили и встала под слабый водный поток. Еле тёплая вода разбрызгивалась из душевой насадки как из садовой лейки. Капли текли по рукам, к локтям, зависали на кончиках пальцев. Запах мыла разъедал глаза, а вода имела затхлый привкус. Но проигнорировать душ Грейс тоже не могла. За день её тело и одежда покрылись красноватой от ржавой глины и песчаника техасской пылью. Она скрипела на зубах, свербела в носу и оседала в глотке. Ещё не успокоившаяся, Грейс думала о ссоре. Плохие родители всегда настаивают на благодарности детей. Они указывают на каждую мелочь, которую делали для них. Заплатили за некоторые вещи, дали крышу над головой и кормили их все эти годы. Они обязательно говорят о своей щедрости вслух. Что они не любят говорить, так это то, почему порой вели себя отвратительно. Но если приходится, то придумывают всевозможные оправдания. Например, у них была тяжёлая жизнь, но так-то они хорошие люди, просто иногда ошибались. А ещё родители убеждены, что ребёнок преувеличивает, оказался слишком раним и пострадал из-за ничего. В конце концов, этот ребёнок начнёт стыдиться своих чувств и научится игнорировать симптомы детской травмы. Он найдёт способ обвинить себя во всём и возьмёт на себя вину за то, как ужасно родителям приходилось всё это время. Повзрослев, Грейс полностью осознала, что её эксплуатировали, лгали, дегуманизировали и систематически уничтожали её неокрепшую психику. Человек, которому она по природе доверяла, разрушал её, а не держал в безопасности. Этот человек постоянно повторял, какие жертвы понёс, чтобы быть ей мамой. Детство полностью разбило Грейс на маленькие осколки и заставило перестроить всю свою реальность. И теперь единственный шанс восстановиться − это признать свою боль, перестать её множить и понять, на какой глубине Грейс была повреждена, кем и почему. Это способ поверить, что она имеет право на жизнь, какую захочет и выберет. Это способ поверить, что она не обязана тратить свою жизнь на благодарность матери только за то, что та воспроизвела её на свет. Грейс прозрела: за желчностью и безразличием Маргарет она наконец-то увидел истину. Тихая неприязнь, которую та питала к дочери, являлась обычной нелюбовью. И всё это время Грейс злилась за то, что мать выпустила её в этот мир такой измученной этой нелюбовью. Струи воды омывали тело. Пена обволакивала икры, сбегала на желтоватый, покрытый сетью мелких трещинок чугунный поддон и исчезала в стоке. Грейс выключила воду и, свернув волосы в жгут из полотенца, вышла из душа. В её небольшой спальне тоже ничего не изменилось. Неброский уют. Та же мебель. Только теперь всё кажется маленьким. Когда попадаешь в большой мир, оставленным позади мир становится в разы меньше. Уснуть никак не выходило. Кожа чесалась, заставляя ворочаться. Шорох постельного белья сливался с тихим похрапыванием из соседней комнаты. − Грейс? − прошептали в темноте. − А? − она вгляделась в тонкий силуэт в темноте. − Можно я сегодня с тобой посплю? Грейс подняла уголок одеяла, пуская Эльзу к себе в кровать. Улыбаясь, они устроились лицом друг к другу. − Будем страшилки друг другу рассказывать? Эльза тихо хихикнула, мазнув ледяными ступнями по ногам Грейс. − То, что я сегодня сказала про маму − не совсем правда. Мама, она… − Злится на тебя? Эльза поёрзала, не уверенная с ответом. − Она пытается. Быть хорошей. Она даже извинялась как-то раз. «Быть хорошей» − звучит по-детски просто и честно. Мама не может быть плохой. Она же мама. Она либо хорошая, либо очень старается такой стать. Ребёнок всегда свято верит, что их родитель по своей природе хороший и заслуживает всякого сострадания. Разве могла душа ребёнка любить маму меньше только от того, что у той не всегда получается выполнять обещания? − Я хочу стать такой, как ты. Ни в чьих глазах Грейс за всю жизнь не наблюдала подобного обожания, как в глазах сестры. Она никогда не жалела, ни одной долбаной секунды, что свалила из этого дома. Но в те редкие разы, когда возвращалась сюда и видела Эльзу, комок вины в ней начинал расти. − Пожалуйста, послушай, что я тебе скажу, и постарайся запомнить. Когда придёт время − уезжай. Не слушай мать, не слушай никого. Просто рви отсюда. − Я так и собираюсь сделать. − Хорошо, − на душе Грейс потеплело. Она хотела защитить сестру хотя бы доступным ей способом − словесным предостережением. Какое-то время они лежали тихо-тихо, переваривая сказанное. − Вдруг мама разрешит уехать с тобой завтра? − сказала Эльза с заразительной надеждой. И Грейс перед ней не устояла. − Я спрошу её. . Под окном противно тарахтел мотор рабочей машины. Осознав, что поспать ей сегодня больше не грозит, Грейс побрела на кухню. Мать уже успела накормить стариков. Те сидели во дворе, принимая солнечные ванны. Грейс сварила кофе, по вкусу больше напоминающий пепел вперемешку с кошачьей мочой. Затем сложила рюкзак и ещё раз проверила время своего рейса. Она вернулась на кухню, когда Маргарет с похоронным молчанием резала морковь. В каждый свой приезд Грейс всё больше замечала, что мать ею тяготится. Но терпение её иссякло, и дочь своим присутствием не просто досаждала ей. Маргарет едва сдерживалась, чтобы не начать проклинать её на чём свет стоит. За то, что у той есть возможность просто встать и уйти. − Можно Эльза поедет со мной? − Ты сдурела? − выплюнула мать через плечо. − Ясно. Плана, что делать с сестрой, у Грейс не было. Возможно, обманом увезти ту к отцу в Италию и там подыскать для Эльзы школу. Или постепенно убедить мать добровольно отдать девочку. Не важно. Всё лучше, чем объяснять ребёнку, что семь лет, которые придётся потерпеть − это не так уж и много в масштабах её будущей счастливой жизни вдали от этого места. − Ты подумала над вчерашним разговором? − резко спросила Маргарет. − А ты? − Не ёрничай. − Я не ёрничаю. Ты собираешься бросать пить? − Уже бросила. − Супер. Но тебя я утвердительным ответом не порадую. Мать не слишком удивилась. Даже в каком-то смысле позлорадствовала. «Я ни на минуту не поверила в твою благорассудность» − выражал весь её вид лучше слов. − Надеюсь, ты одумаешься. Грейс повесила рюкзак на плечо. − Иди попрощаться. − Катись ко всем чертям, − отозвалась Маргарет безо всякого выражения. Грейс с тоской улыбнулась. Она уезжает. Это главное. Она стерпела бы всё − нелюбовь, холодность, раздражение. Но не ничем не объяснимое равнодушие, которое мать обрушивала на неё раз за разом − совсем как раньше, когда Грейс была маленькой и не могла защититься. Но теперь она выросла и может просто уйти. Даже хлопнуть дверью. Даже тоже послать её к ёбаным чертям. Провожать Грейс вышла только сестра. Они добрели до конца двора: дальше Эльзе было нельзя. Грейс присела перед ней на корточки, потрогала за медового оттенка косы. − Помнишь, что я тебе сказала ночью? − Помню. − Обещаешь, что не задержишься тут ни минуты, как только закончишь школу? − Даю слово. − Если ты помедлишь, хоть на один год, ты уже никогда отсюда не выберешься. − Я понимаю. Я буду действовать. Грейс достала из кармашка рюкзака ручку и рекламную визитку. Зачеркнула на ней номер телефона и, написав сбоку свой, отдала карточку Эльзе. − Сумеешь стырить у мамы телефон и позвонить мне, если что? − Сумею. − Спрячь хорошо, ладно? − Я выучу, − девочка убрала визитку в карман своих джинсов. − Куда ты едешь? − К себе. Но, возможно, совсем скоро я отправлюсь в одно очень далёкое путешествие. Было заметно, как Эльза призвала на помощь всю свою доброту, чтобы улыбнуться. − Я бы очень хотела взять тебя с собой. − Ты не спросила у мамы? − Спросила. Эльза с вопрошающей надеждой всмотрелась в лицо Грейс. С каждой секундой молчания огонёк в её взгляде гаснул, пока не потух вовсе. Эльза кивнула, уставившись себе под ноги. − Я буду по тебе скучать. − Я по тебе тоже. − Обещай приезжать почаще. Я буду тебя ждать. − А я буду к тебе спешить. Глаза Грейс мимо воли наполнились слезами. − Пока, Курносик. Береги себя, − губы коснулись нежной щёчки, а затем лба. Грейс крепко обняла сестру, быстро вытерев веки тыльной стороной кисти. − Пока. Эльза отступила, позволив Грейс снова оставить позади родной дом.