По пятницам в девять

Whatever it takes, Чего бы это ни стоило, I'm fighting for Я борюсь за This miserable place Это жалкое место, That I've named my home. Которое назвал своим домом*. (с)

. Во всём доме горел свет. Последнее время окна здесь никогда не гасли по ночам, словно место застыло в ожидании, в молчаливом болезненном приглашении. Белый jaguar остановился у полускрытых раскидистым деревом ворот. С водительской стороны открылась дверь, и навстречу уже спешащей из дома Жаклин вышла София. − Простите, миссис Ван Арт, не хотела беспокоить так поздно. − Ты прости за резкость, наговорила всякого, поздние звонки меня до смерти пугают. Зайдём в дом? София смешалась. Она не вовремя. Жаклин явно находилась мыслями далеко. И уж точно она не тот человек, который прямо сейчас вернёт Софие душевное равновесие. − Я ненадолго. Просто хотела спросить… вы знаете, где ваш сын? Он полторы недели не отвечает на звонки. Лицо миссис Ван Арт омрачилось, но удивления на нём так и не промелькнуло. Она услышала что-то неприятное, но вовсе не неожиданное. − Со мной он и вовсе не созванивается. Но я всегда надеюсь, что хотя бы с вами он поддерживает контакт. Слёзы бессилия накатились на глаза Софии. Её крошечная надежда на благой исход только что рассыпалась в пыль. − Я просто окончательно потеряла его из виду… Я потеряла с ним малейшую связь… − Франсуа поехал поговорить с ним. Он бы уже позвонил, будь что-то не так. София, не плачь. О боже… Давай войдём в дом, милая. Кэтрин, − крикнула Жаклин, распахнув входные двери, − принеси воды! − Не нужно, я поеду… поеду, − София поспешила к своей машине, на ходу вытирая слёзы. − Пожалуйста, позвоните мне, если что-либо узнаете. Тронутая до глубины души Жаклин с нежностью посмотрела на девушку. Давний уговор держать другу друга в курсе ситуации не нуждался в постоянном подтверждении. Но София так искренне желала убедиться в своём сопричастии. − Конечно же, − уверила миссис Ван Арт. − Конечно. . На краю леса, в пригороде Амстердама находилось место преступления. Приехавший сюда в слепой панике Виктор воспринимал всё урывками. Внутри полицейских машин пищали и издавали статический треск рации. Натянутую оградительную ленту колыхал лёгкий ветер. Расставленные повсюду жёлтые идентификаторы улик напоминали яркие метки посреди темноты. Фотографы и криминалисты сновали туда-сюда, обыскивая перекрытую территорию. Бригада в спецодеждах осматривала машину, на заднем сиденье которой и была обнаружена жертва. Лишь мелькания красно-синих полицейских мигалок, попадая в ритм сердца Виктора, связывали его разум с реальностью. Свет их тревожно вспыхивал в тёмном пространстве. Красный, синий, красный, синий… Земля внезапно приблизилась к нему, колени прижались к влажной почве. Виктору потребовались все силы, чтобы вновь подняться на ноги и продолжить неуверенно шагать. В голове пухла вата. Кроваво-красный мутный туман наваливался тяжёлой глухой стеной. Воздух кончался − удушающий багровый морок неотвратимо вползал в лёгкие. Ощущение душной волны было подобно яду, с которым тело никак не могло справиться. «Пожалуйста, господи. Пожалуйста. Пожалуйста!» Сине-красные лучи мерцали ярче и ярче − полицейские автомобили всё прибывали на местность. − Не подходите близко, − велел какой-то человек в спецодежде. На его лицо упал свет. Синий, затем красный. − Идут следственные действия, вы можете затоптать важные вещественные доказательства. Задыхаясь от рвущих сердце чувств, что клокотали у горла непролитым криком, Виктор вопреки просьбам шагал вперёд. − Вы кто? Уйдите за ограждение немедленно! Синий свет. Красный свет. Виктор снова осел на землю, прямо перед криминалистом. Ему была чужда эта обстановка, и всё в нём воспротивилось ситуации с сильнейшим острым непринятием. Багровый рассвет наползал на тёмное небо, пугающие краски сливались со светом красных мигалок. Красный… Синий. Красный. Вокруг происходила какая-то бестолковая суета. Чьи-то руки на плечах, знакомые голоса, но для Виктора всё лишилось смысла. Происходящее подобно гвоздю вбивалось в сознание. Синий свет, красный свет. Синий. Красный. Красный. Красный… . Виктор остался дожидаться родителей убитой в коридоре морга. Он не хотел видеть лишённое жизни тело − видеть его каждый раз, когда будет закрывать глаза. Он жалел, что вообще вошёл внутрь здания: запах этого места въелся в слизистую носа и останется с ним навсегда. После судебно-медицинских экспертиз следователь отдал родственникам тело. Родители Аллегры назначили день похорон. За сутки до церемонии Виктор лежал живым трупом в кровати, пребывая в беспамятстве, чуть ли не в коме. Всё вокруг стало ненастоящим, вывернутым наизнанку. Так не могло быть. Она умерла, а он остался. Нет, бред, это всё какой-то непредставимый сюр. Убийцы, нападения, похороны… В голове не укладывалось. Это всё не может случиться с ними. Это о других несчастных людях. Она вот-вот придёт, она просто обижена и скрылась из виду. Сейчас Виктор проснётся от своего кошмара, а Аллегра появится на пороге их квартиры. Она уже в двух шагах, совсем близко, она поднимается по лестнице. Взгляд его был прикован к входной двери, но Аллегра не появлялась и не появлялась, и Виктор начинал понемногу сердиться, что она заставляет его так долго ждать. От смутного навязчивого осознания, что она не способна вернуться, хотелось пронзительно кричать. Ночь умерла, произведя на свет ещё один бессмысленный день. Виктор перевернулся на спину, впервые за последние часы поменяв позу. Он с нажимом провёл по лицу ладонями в тщетной попытке взбодриться и прогнать болезненную истому. Открыл глаза, будто пробуждаясь ото сна − он не спал ни секунды этой ночью. Вокруг практически ничего не изменилось, кроме времени суток. Он всё на том же месте, в той же одежде, с тем же горем. Виктор пошевелил рукой на второй половине кровати, уже зная, что не найдёт там то, что ищет. Пальцы лишь коснулись собачьей морды. Телефон разрывался от входящих звонков. Вероятно, его ищут, потому что церемония уже началась. Но Виктор твёрдо решил − его там не будет. Здесь он видел Аллегру в последний раз, здесь он её и запомнит. В каждой трещинке на потолке, в каждом пятнышке краски. Он лежал и размышлял, что сегодня скажут о девушке. Какими словами увековечат память о ней. Что бы он сам о ней сказал? Никто не знал её так, как он. Своенравная, но всегда тактичная. Неизменно уравновешенная. Есть вечные дети − она была вечной взрослой. Хотя её и привлекало экстравагантное чудачество, как элемент новизны. Справедливая. Хитрая, но хитрость эта обделённая жёстким коварством. Просто невинная хитрость, по-женски очаровательная и безобидная. Ей хотелось подражать. Тому, какие картины она смотрит, какие книги читает. Аллегра была избавлена от любой неуклюжести. Внешнее великолепие выражалось в каждой черте, в каждом волоске её гладких густых локонов. Истинное совершенство. Виктор справедливо воспринимал её как произведение искусства, обладающего всей присущей подлинникам шедевральной аурой. Воистину мраморное изваяние − творение руки великого скульптора. Конечно, он сентиментализировал её, возводя в ранг личного, восхитительного и непостижимого идеала. Ей было достаточно просто оказаться рядом, как его одолевало самое настоящее поклонение. Аллегра жила жизнью, которая её всегда манила. Любила театр, музыкальный и драматический. Её полностью поглощала её духовная жизнь. А уж музыка была по-настоящему важна ей, привлекательна и священна. Аллегра предавалась искусству, всему его спектру, даря ему больше, чем получала взамен. Она словно боялась, что ей жизни не хватит, чтобы его постичь. Будто заранее знала, что её жизнь оборвётся так несправедливо рано. После полудня звонки уменьшились, затем прекратились вовсе. Виктор запретил даже говорить, где она похоронена. Он не слышал прощальной мессы с кафедры. Не видел задрапированного и покрытого цветами гроба. Не был свидетелем того, как отец Аллегры сыграл на органе «Пребудь со мной». Не наблюдал за тем, как гроб погружают в катафалк, а затем опускают в землю. Он не слышал заупокойных молитв священника. И не стоял на краю захоронения. А значит, Аллегра просто уехала и скоро вернётся. Виктор знал, что обманывает себя. Её нет, и никогда больше не будет. Всё вокруг буквально кричало об этом. Она исчезла из каждого уголка их квартиры. Пространства вдруг резко опустели. Именно она создавала ощущение дома. Без неё Виктор чувствовал себя здесь гостем, приглашённым по ошибке. Солнце ушло за горизонт, и в комнату вернулся сумрак. Ещё один день позади. Виктор прикрыл воспалённые сухие глаза и сосредоточился на моменте собственной жизни: последние несколько лет − самые значимые, самые счастливые. И вскоре на периферии фантазий и сновидения услышал родной ласковый шёпот: − Привет. Виктор зажмурился сильнее, чтобы не потерять драгоценное видение. − Здравствуй. Чужое присутствие на краю кровати становилось всё ощутимее и живее. − Поиграем вместе? Виктор сглотнул тугой комок в горле. − Я больше не играю. − Упрямый. Послал же бог такого упрямца на мою голову. Я очень упрям, − мысленно подтвердил он. − Помнишь, ты сказала, что тебе нравится моё открытое лицо − и я отрастил волосы длиннее. Ты подумала, я делаю это нарочно. Но на самом деле я любил то, как ты каждый раз убираешь с моего лба пряди. Ты сказала, что тебе нравится моя дурацкая рубашка. И я больше не носил её. Мне хотелось, чтобы ты всегда это замечала. Я сказал, что ты становишься сумасбродной. Мне нравилось, как ты морщишь свой носик и доказываешь обратное. Ты сказала, что любишь, когда я играю. И я играл. Тут никаких подвохов. Я просто хотел играть для тебя. . Первый преступник получил максимальное наказание. Второй − Винсент Нилмен − был сыном местного судьи, и этот факт повлёк за собой вторую по силе трагедию в жизни Виктора. В ходе судебного разбирательства сторона защиты спровоцировала нарушение процессуальных норм и добилась отмены судебного акта в апелляционной инстанции. Кто-то намеренно целился сменить представителей обвинения и защиты, чтобы дело рассмотрели заново. После отменённого вердикта − стандартной и законной практики в случае нарушения норм процесса − к делу приставили нового окружного прокурора. Данные по разбирательству собирались тоже заново, а это заранее не сулило ничего хорошего. По новым данным характер полученных травм на теле жертвы уже не соответствовал прошлому описанию происшествия. Её смерть могли списать на убийство по неосторожности. Чувствуя, что вся эта ситуация может кончиться плохо, Виктор подключил всевозможные ресурсы и параллельно с официальным следствием вёл своё. Он регулярно консультировался с адвокатами, изучил отчёт о вскрытии и судебно-медицинские заключения, изучил каждую деталь, каждую фотографию, каждый протокол и выписку экспертов. Литература по уголовному праву едва ли не доверху заполнила его квартиру. За несколько месяцев Виктор так подковал себя в уголовно-правовом профиле, что мог дать фору если и не крутому юристу, то выпускнику хорошего колледжа. Адвокат справедливо заметил, что Виктор привнёс сугубо личные эмоции в разбирательство. Что, впрочем, признавал вполне оправданным действием. − Независимый судмедэксперт уверил меня, что такого сочетания повреждений у задних пассажиров просто не бывает, − рассказывал Виктор по телефону накануне суда. − Получить такие травмы, сидя пристегнутой на заднем сиденье, практически невозможно… Факт налицо, что дело нечисто. − Я знаю, Виктор. − А вы слышали эти жалкие попытки сыграть на личных проблемах жертвы? Какая разница, что подвигло её сесть в их машину? Её наивность что, даёт право её убивать? − Сколько ты не спишь? − прервал его адвокат. − Послушай, до завтра ничего не изменится. Отдохни. Постарайся сохранить объективность. Виктор буквально стал зависим, помешан на расследовании. Он всегда был готов выйти за рамки, чтобы сохранить их с Аллегрой отношения. Теперь он был готов выйти за рамки, чтобы отомстить за неё. Суд исходил из официальной экспертизы и придерживался официального следствия, на котором, в конце концов, и вынес приговор. Винсенту Нилмену дали условный срок за непреднамеренное причинение вреда здоровью, что повлекло за собой автокатастрофу, в которой погибла жертва. − Условный срок! − после заседания повторял Виктор одно и то же. − Условный! Срок! − Мы будем обжаловать, − адвокат почти физически ощущал, как другого человека обуяла животная ненависть. − Условный срок при изначально грозившем пожизненном! Как высшая мера наказания могла снизиться до условного срока? − слова выходили бессвязными, нелепыми от бессилия перед несправедливостью. Аргументов нет − у него начиналась агония. − Система прогнила, − сказал адвокат. − Уровень развития правовой среды падает, особенно если в деле замешаны родственные связи. − Вы говорите мне о прогнившей системе? − Виктор, знаешь, я столько на своём веку повидал несправедливых вердиктов… Неизменным оставалось и остаётся только одно: наказание всегда найдёт виновного. Им всё воздастся. Застрявшая глубоко в мякоти сердца Виктора боль превратила кровь в клокочущую магму. − Я живу в одной из лучших стран мира, с развитым институтом правосудия, с самыми честными судами, с самой честной системой и высшим индексом верховенства закона! Это дело не об ограблении, это не дело о пострадавшей репутации… Невинная девушка доживала последние часы в настоящем кошмаре, ей было больно и страшно, а вы просто говорите, система прогнила? Я не намерен ждать какую-то Немезиду на том свете, я не намерен ждать, пока уродов покарает жизнь, пока им обратно прилетит бумеранг! Я хочу наказания для них здесь и сейчас! ПРЯМО СЕЙЧАС! Изнутри сжирало чувство несправедливости. Люди во всём мире просто продолжат жить дальше, как ни в чём ни бывало. И ничего не изменится, словно ничего и не произошло. Катализатором саморазрушения Виктора стала смерть любимой. Но проигрыш родителей Аллегры на пародийном суде был подобен отсроченному взрыву. Из всех пор и трещин его души засочилась всепоглощающая ненависть и жажда расправы. И прямо сейчас она требовала немедленного выхода. Виктор знал, где живёт ублюдок. Ему даже хватит сил казнить его голыми руками. Во дворе нашлась тачка Дастина, а в зажигании − ключи. Сев за руль, Виктор сорвался с места, жалея, что нельзя разогнаться настолько, чтобы взмыть в воздух. Показания приборов зашкаливали с каждым километром. Вскоре автомобиль свернул с накатанной грунтовой колеи и, оказавшись на бездорожье, увяз. Взрывая колёсами комья земли, он зигзагами рванулся прямо по траве. Крутой поворот, и машину начало кренить в бок. Из-за непрерывного движения наклон всё увеличивался. Тормоза заскрипели, а стена справа стремительно приближалась. Так и не успев затормозить, Виктор развернулся, уходя от преграды сбоку, но бампером врезался в другую. . Закончив телефонный разговор, Жаклин присоединилась к остальным в гостиной. − Убедила Франсуа не ехать сюда. Столкновение небольшое, нет причин паниковать. Она посмотрела на Ксандра, Артура, Софию. − Я хотела бы вас попросить: то, что вы узнали сегодня, должно остаться между нами. Иначе ему грозят проблемы. Все, к кому она обратились, кивнули − «будьте уверены в нашем молчании». − Так, может, стоило бы допустить эти проблемы? − фыркнул Дастин. − Сегодня пострадали дерево и моя машина. Завтра − невинный прохожий. − Дастин, прости, я всё возмещу. − В салоне валялась бутылка моего арманьяка, − сообщил Ноэль, − едва начатая. Не понимаю. Он никогда особенно не был любителем выпить. Всё это время храня молчание, София вдруг заговорила: − Артур. То, что сказал мне, скажи Жаклин. Артур напрягся, тщательно подбирая слова: − Я предполагаю, не алкогольное опьянение. А наркотическое. Есть много подтверждающих признаков. Например, замедленные, но довольно координированные движения. Он просто зависает в одном положении. Так действует не алкоголь. Жаклин поднялась со своего места и отошла к окну. Она пыталась не удариться в преждевременную панику. Наркотики − не та опасность, что может витать над её семьёй. − Ты хочешь сказать, Виктор принимает что-то? − уточнил Ноэль. − А как иначе он не спит сутками? − риторически спросила София. − Как минимум «Адерол» перед судом он употреблял регулярно. Артур нервно дёрнул уголками губ и немало не утешил: − Не обязательно наркота. Ещё это может быть психическое расстройство. . Первое время после суда он много спал. Сказывались бессонные ночи, потраченные на расследования. Сны ненадолго стали спасением. Виктор погружался в абсолютную тьму, куда не проникало ни тревог, ни звуков, ни воспоминаний. Только голодная дыра в груди росла и росла. К сожалению, сколько ни спи, нельзя проснуться обратно в прежнюю жизнь. Так не бывает − ни с кем. Квартира наполнилась застоявшимся отчаянием и психологической тяжестью. Виктор снова и снова возвращался сюда, отмечая всё на своих местах − её косметика, её одежда, её книги и нотные тетради, её духи. А её самой − нет. Повсюду − фотографии с последнего Рождества, где они оба улыбаются, нацепив на головы короны из бумаги тишью. Красная комната для проявки фото, так и не оборудованная до конца, напоминала о том, что ещё буквально вчера они строили общие планы, общие мечты. Ещё вчера Виктор испытывал на себе то, что чувствуют счастливые обитатели Рая. А сегодня его швырнуло за ворота Эдема. Однажды, впервые после смерти Аллегры, он открыл её шкаф. Протянул руку и застыл, не решаясь на прикосновение, ведь оно стёрло бы последний след её руки − живой и тёплой. Вскоре Виктор стал реже появляться в этой квартире, совершая набеги на неё только ради коротких пересыпов. Он всё чаще уходил слоняться по улицам. Как призрак бродил по городу, заглядывая в каждый угол, в лицо каждого прохожего. Довольно быстро Виктор наигрался в жалость к себе. Следом пришла вина. Он не мог представить хуже последней встречи, чем произошла у них с Аллегрой. В тот день, упиваясь гордостью и эгоизмом, Виктор не проявил никакой сознательности. То, что он сказал Аллегре − последнее, что она запомнила о нём − было чудовищными словами. Возможно, она думала о них перед смертью. В конце концов, Виктору пришлось искать новые способы погрести мысли о невозвратной потере. Вымощенная алкоголем кривая дорожка привела к более тяжёлым веществам. . Жаклин долго молчала, обдумывая информацию и подыскивая слова, которыми бы выразила своё отношение к случившемуся. Её драгоценный сын несколько часов назад принимал какую-то несусветную дрянь в компании настоящих преступников, а затем загремел в участок за хранение веществ из второго списка. Забрав Виктора вместе с повесткой о штрафе, Жаклин мысленно боролась с горьким недоумением и прикидывала, какие ещё опасения её ждут. Сев на переднее пассажирское место, Виктор безразлично уставился перед собой. − Сними пальто, я заберу постирать. Он медленно повернул голову к матери. − Вынуждена заметить, ты выглядишь неопрятно. − Прекрасная речь. Хитрый манёвр перейти от частного к общему? − Я просто хотела немного позаботиться о тебе. Внешний вид твоего пальто оставляет желать лучшего. Виктор нервно вздохнул и отвернулся к лобовому стеклу. На заострившихся за последние месяцы скулах заиграли желваки. − Что ты привязалась к моему пальто? Разговор о частном давался ему чуть менее болезненно, чем разговор об общем. Пальто можно отстирать, починить… Общее − куда более обширная проблема. − Виктор. Что ты вообще делаешь? Чуткость матери раздражала. Каждым поступком, каждым словом она доказывала свою непогрешимую любовь. Ответным же поведением Виктор пытался исправить этот факт, регулярно подкидывая Жаклин всё больше проблем и мелочно задевая её слабости. Он не заслуживал её жертвенности, не заслуживал её желания разгребать за ним бардак, чистить его пальто и совесть. Увязая в болоте, он сознательно поставил разум на службу чувствам, и ему было плевать, что это разносило его жизнь по кочкам. Всё, что его заботило в данный момент − сладостное забытьё и способы его добычи. − Оставь меня в покое. − Мне бы этого не хотелось, − заметила мама. − Твой покой довёл до того, что ты вот-вот истаешь на глазах. Это не покой, а саморазрушение. − Или мы поедем через минуту или я уйду. − Виктор! Ещё чуть-чуть, и ты перешагнёшь черту, поставив на карту собственное будущее. − Если у тебя закончился список очевидных фактов, я бы предпочёл завершить момент откровений. Жаклин завела машину и вырулила на трассу. − Я заберу собаку… − Не трогай, − в голосе Виктора засквозила угроза. − Ты хотя бы гуляешь с ним? Да, когда напивался и выходил куда-нибудь побродить, он брал с собой Ноя. Только напивался Виктор всё реже. Слишком уж прагматичным оставалось сознание под градусом. Слишком коротким был уход в никуда. . Аллегра остановилась у зеркала, затем у обувного шкафа, потом у полки, куда обычно бросала сумку. Виктор считал секунды и дошёл до семидесяти, когда она наконец-то вошла в комнату, где он находился. − Привет. − Ты в курсе, который час? Проигнорировав ледяную острастку в его тоне, Аллегра раскосо улыбнулась. − Я не взяла с собой часы. − Я звонил тебе миллион раз! Скажешь, опять села батарея? Батарея твоего телефона прямо как нос Пиноккио − когда ты начинаешь врать, у неё растёт энергопотребление. − Нет, дело не в ней. Я предположила, что ты начнёшь накручивать мне счётчик входящих, поэтому похоронила телефон в недрах сумки, − Аллегра села в кресло, перебросив ноги через подлокотник. − Виктор, в чём дело? Я же предупредила, что отмечаю с девочками день рождения Рене. Мы с тобой договорились… − Ещё скажи, что там не было Холта. − Был. Виктор медленно шагнул к её креслу. Его видимое спокойствие пугало, а обманчиво тихий голос казался опаснее даже самого страшного крика. − Ты, должно быть, шутишь? − Он брат Рене, думаешь, она не позвала бы его на свой день рождения? − Я так и знал! − Мы просто дружим! − Не лучшая идея дружить с парнем, с которым у тебя едва не завязалась интрижка! − Можешь, пожалуйста, сказать то же самое потише в следующий раз, хорошо? Я тебя всегда отлично слышу. Виктор скрылся в спальне, спеша уйти и не наговорить то, о чём вскоре пожалеет. Несколько минут он приводил мысли в порядок. В это время Аллегра чем-то занималась на кухне, а её телефон тренькал от входящих сообщений. Выйдя из комнаты, Виктор застал свою девушку за расчёсыванием волос. Он испытывающе посмотрел на неё в отражении зеркала. − Тебе больше нечего сказать? Аллегра глубоко вздохнула. − Некоторые люди никогда не спрашивают твою версию истории, потому что та сторона, которую они придумали, соответствует описанию того, как они хотят к вам относиться. − Нет уж, расскажи свою версию истории, с удовольствием послушаю. Отложив расчёску, Аллегра обернулась. − Тебе пора перестать так сильно ревновать, − она потянулась, чтобы обнять его за талию. − Сразу, как только ты перестанешь давать мне повод. Виктор увернулся от прикосновения. Он не был слабовольным, но даже у него имелся порог искушения. Одна её короткая ласка и взгляд обожания − и он растеряет все свои иголки. − Я вас познакомлю. И тогда ты наконец успокоишься. Хотя предложение грешило излишним оптимизмом, Виктор остался им доволен. Если он хочет выведать подноготную всей этой ситуации с Холтом, ему следует держаться ближе к своему противнику. Виктор всегда был страшным ревнивцем. Но с того самого момента, как узнал, что в жизни Аллегры произошла короткая связь с ещё одним мужчиной, ревность набрала катастрофический оборот. Он не имел ни малейший вкус к бесконечным скандалам, которыми обычно подогревают отношения. Но ничего не мог с собой поделать. Слепая неуверенность силилась с каждым неотвеченным звонком, с каждой задержкой Аллегры из консерватории. Казалось, одним своим существованием она делала Виктора совершенно беззащитным. Даже просто мысль об её измене парализовала его − Виктор был заранее устрашён таким без преувеличения приговором. Он не чувствовал себя властным и волевым человеком, пока терзался предположениями о том, где Аллегра, с кем и чем ей может взбрести в голову заняться. Иногда Виктор сам себя взывал к рассудку: далеко не все смотрят на его девушку такими же восхищёнными глазами, как он. Хотя бы потому, что не все ослеплены и одержимы ею. Но голос разума звучал недолго и неубедительно. Подспудное раздражение от ревности выматывали Виктора. В конце концов, отношения превратились для него в изнурительную тяжбу. Виктор поймал себя на мысли, что просто не в силах простить Аллегру даже за так и не случившийся роман с другим. Но если бы проблема заключалась в просто интрижке по глупости… Харберт Холт был харизматичным заводилой и полной противоположностью Виктора. А для Аллегры такой контраст представлялся колоссальным источником энергии. Всю свою бурю и импульс эта девушка выплёскивала в творчество, а подпитку черпала извне. У подобных людей, как Харберт Холт. Сдержав обещание, Аллегра вскоре познакомила их на одной из вечеринок по какому-то псевдособытию. Весь вечер Холт вёл себя подозрительно. Отпускал странные шутки и делал всё, чтобы такая ревностная натура, как Виктор, что-то да заподозрила. Он переспал с девчонкой в комнате через стенку, где поселили Виктора с Аллегрой. Затем под ерундовым предлогом вошёл к ним убедиться, что они слышали и поняли, что произошло. Чтобы она поняла. Намерения его были совершенно ясны. Во всяком случае, для Виктора. Мысли в его голове, наконец, выстроились в правильном порядке. Но он решил оставить разбор полётов до утра. Вечеринка проходила в домике в лесу, и повсюду находились лишние уши. Да и Виктор слишком много выпил, чтобы портить себе и Аллегре нервы. На следующий день по дороге домой он хранил упорное молчание. В тишине они с Аллегрой выгрузили свои вещи, вошли в квартиру. − Пойдём куда-нибудь поедим? − предложила она. − Я не голоден. − Хорошо, тогда отвези меня куда-нибудь позавтракать. У нас пустой холодильник. − Ты с ним спала? − Что? − небрежно выпалила Аллегра, опешив от вопроса. − С кем? − С Харбертом Холтом. − С чего ты взял? − Я ему не понравился. − По этой логике я спала со всеми, кому ты не нравишься? Аккуратнее, не толкни своего пса! − Аллегра увела в сторону Ноя, оказавшемуся у Виктора под ногами. − Да что с тобой такое? Ты помешан на этом парне. Это было давно, и мы с тобой расставались. Я не знаю, как ещё тебе это донести. − Я говорил тебе сотню раз держаться от него подальше. Я говорил тебе сотню раз, что он смотрит на тебя не самым дружелюбным образом. Но ты продолжаешь крутить своим милым хвостиком перед его носом. − Для меня это действительно дружба. И я действительно это имею в виду. − Почему ты так отстаиваешь своё право на контакты с ним? Он тебе настолько дорог? − Нет. − Тогда почему ты не можешь просто разорвать с ним все отношения? − Потому что это не тебе решать! Желая поскорее разрядить обстановку, Аллегра шагнула к Виктору, чтобы коснуться его щеки. Не вышло. − Если честно, я не знаю, что мне с этим всем делать, − решение тут же пришло ему в голову. − Раз ты не хочешь, я сам с ним побеседую. − Ты не сделаешь этого… − Посмотрим, кто мне помешает. − Ты тесно общаешься с Софией и с каждой девчонкой на курсе! Но я не предъявила тебе претензий ни разу! − Это другое. София мне как сестра. − Это ты так думаешь. − Что? − Виктор тряхнул головой. − Неважно. Сейчас речь о тебе. − Знаешь, что? Меня уже воротит от твоей ревности. Меня воротит! − Просто ответь мне уже, и покончим с этим. У вас что-то было? Секунды неуверенного молчания зависли в воздухе. − Некоторым образом. Виктор начал шагать к ней настолько медленно, что по спине Аллегры пробежали мурашки. − Всё-таки что-то было? − Тем летом, когда мы с тобой расставались. Когда путь отступающей назад Аллегре преградил стоящий позади стол, Виктор упёрся кулаками по обе стороны от неё. Роста в Аллегре было меньше пяти с половиной футов, но за счёт аристократической осанки она не выглядела загнанной в угол. − И когда ты собиралась мне сказать? − Я не должна тебе ничего объяснять, почему ты так упорно это игнорируешь? Когда мы снова сошлись, я сказала тебе: хочешь, спроси сейчас, задай все интересующие вопросы, но только сейчас, потом − нет. Ты ответил, что тебе всё равно. − Я рассчитывал, что на этом всё закончится, и ваши дороги больше не пересекутся. Но ты продолжаешь с ним общение. − По-дружески. − Значит, секс по дружбе, ты признаёшься? − Нет же! − Нет? − с нехорошей улыбкой обронил Виктор. − Не было? Тогда что было? Ты сказала, что-то было «некоторым образом». Что? Аллегра медленно перевела дух и с кончающимся терпением повторила: − Я не обязана отчитываться за то, что тебя никак не касалось. Мы с тобой расстались на тот момент. − Просто говори уже до конца! − Поцелуй! Глаза Виктора блеснули. − Поцелуй… − Да. И мы касались друг друга. − Где? Где он тебя трогал, покажи. − Здесь, − Аллегра провела пальцами по своей шее. − Ещё. − Тут, − её ладонь опустилась на бедро. − Ещё, − Виктор уже не оставил между даже крошечного расстояния: ещё чуть-чуть, и Аллегре пришлось бы забраться на стол. − Перестань, − выдохнула она весь скопленный в лёгких воздух. − Нет, я хочу знать, − гремучая смесь нехватки дыхания и дикого возбуждения разметала все его мысли. − Только тут и тут? Это всё? Аллегра укусила губу и неуверенно прибавила: − Его рука была в моих джинсах. Взгляд чёрных глаз, будто полная торчащих щепок свежеразрубленная доска, вонзился в её глаза. − В джинсах или в трусиках? − В джинсах. − Ты уверена? − Да. − Больше ничего? − Нет. − Почему? − Я не хотела. − Почему же? − Я хочу тебя. − Ты лживая. Напряжение уже привычно достигло предела. В одно мгновение всё бывало настолько плохо, что казалось, хуже уже некуда. Но затем всё резко менялось. То спуск, то подъём всегда присутствовали в отношениях Виктора и Аллегры, ведь эти отношения застали их юность − самое горячую пору. Они были друг у друга первыми во всём. В их влечении не существовало симметричности: Аллегре в Викторе нравилось одно, ему в ней − другое. Одинаковым оставалась только взаимная помешанность. Аллегра тоже была зациклена на своём молодом человеке, и они оба находили прелесть в этой неразрывности. А вот неисцеляемой горячной ревностью отличался исключительно Виктор. Он понимал, что такое поведение делало его дикарским, надоедливым, даже комичным мужланом. Но над его трезвым взглядом доминировала мысль о том, что эта девушка должна всецело принадлежать ему и только ему. И отказ от неё − нечто заведомо исключённое. К тому же, Аллегра регулярно подпитывала его ревность. Натиск и интерес от других мужчин служил ей не поводом для мгновенного отпора. Аллегре нравилось таким образом осознавать свою желанность и недоступность. Это азартное времяпровождением, по её словам, подкармливало музу. Как и за каждой ссорой за этой тоже последовало резкое, острое, наотмашь бьющее примирение. Виктор касался Аллегры так, точно хотел стереть следы чужого присутствия на её теле. Вскоре два разгорячённых обнажённых тела ютились на диване, переплетаясь конечностями и восстанавливая дыхание. − Люблю тебя. − Даже сейчас? Раскрасневшиеся губы девушки коснулись подбородка Виктора и тихо прошептали: − Особенно сейчас. . Близкие настойчиво апеллировали к благомыслию и совести. Тщетно. В лучшем случае Виктор слушал их с видом уставшего от жизни старика. В худшем − давал отпор, покрывая отборными нецензурными бомбами. Грубость и унижение прочно засели в его общении с родными. Виктор переживал тональное эмоциональное онемение, и рассудок его стал абсолютно холоден и безжалостен. Но жалко родных не было. Виктор даже считал, в каком-то смысле они это всё заслужили: своими попытками слишком рано вытащить его из депрессии, друзья и родители недооценивали масштаб его трагедии. Можно ли винить кого-то в том, что он слишком много скорбит? Что часть него умерла вместе с другим человеком? Могут ли они судить его? Имеют ли они право приговаривать его к немедленному излечению? Господа присяжные, Знаете ли вы, что такое суд? Как это долго, тяжело и изнурительно? Знаете ли вы, что такое смерть любимого человека? Что это ощущается так, будто от тебя оторвали кусок плоти? Знаете ли вы, что значит нести на плечах вину за оборвавшуюся жизнь? Знаете ли вы, что такое, когда сердце разбивается, а его мелкие осколки чувствуешь при каждом вздохе? Вы когда-нибудь испытывали такую сильную эмоциональную боль, от которой трудно дышать, ведь мозг находится в агонии и проявляет боль в физическом плане, чтобы просто справиться с ней? Знаете ли вы, как лежать сутками в кровати, всецело сосредоточенным на своём бреду? Знаете ли вы, что такое полюбить этот бред сильнее реальности? Знаете ли вы?.. . Фортепиано захламилось, со стороны уже было не признать музыкальный инструмент под огромной свалкой из накиданных сверху вещей. Оно и к лучшему. Воспоминания о музицировании Виктор избегал. Но те как назло навязчиво стучались в сознание. Они с Аллегрой часто проводили время за фортепиано, поэтому игра воображения Виктора была замешана на более чем плотском воспоминании. Аллегра всегда воспроизводила музыку так, что Виктор сладко сходил с ума. Он любил смотреть на её внешне хрупкие запястья, энергично мелькающие над чёрно-белыми клавишами. Любил слушать ритмичную перекличку мягких рокочущих звуков. В одной из его повторяющихся фантазий она играла что-то очень нежное, тонкое, переливчатое. Звуки точно пылинки зависали в полоске проникающего через окно солнца. − Понравилось? В фа-мажоре лучше, да? − Влюбляюсь в тебя снова и снова. В каждую частичку тебя. Настроенная чуточку сентиментально Аллегра нахмурила кончик носа. − Ты всё обо мне, а я о музыке спрашиваю. Давай вместе? − Скарлатти? − Скарлатти! В тонких женских пальцах заключалось столько силы и мастерства. Она умела играть трудные пьесы. Трио Гайдна. Все тридцать две сонаты Бетховена. Сложные прелюдии Шопена. Ей удавались различные пассажи, скачки вверх и вниз, переходы, которые многие музыканты годами не брали даже измором. Когда у неё что-то не получалось, это становилось сущей трагедией. Очаровательное зрелище. Но столкнувшись с какой-то музыкальной задачкой, Аллегра всегда придумывала решение. Виктор вспомнил, как она улыбалась ему по утрам, прежде чем убежать на учёбу. Как фотографировала всё вокруг, а любимые фото оставляла на его тумбочке вместе с нежными посланиями на обороте. Раньше воспоминания не приходилось с силой тянуть из памяти − те регулярно пополняясь, таясь на вершине его сознания. Сладкие, свежие, человеческие. Они с Аллегрой дарили их друг другу легко и свободно, и памятных моментов не уменьшалось. А теперь всё поблекло, став далёким, словно ненастоящее. Картинки выцветали, как старые фотокарточки. Приходя в его мысли, Аллегра всё меньше говорила. Всё меньше у Виктора получалось представить их диалог. Он распахнул шкаф, сорвал с вешалок первые попавшиеся вещи. Бросив их на кровать, Виктор упал в них лицом, застонав, почти завыв от бессилия. Он пытался поймать тонкую связь с этим потерянным более недоступным раем. Запахи подобно клинку вонзались прямо в душу − горькие лимоны, зелёные веточки, терпкий вереск. Здесь, среди хлама, пыли, книг по уголовному праву, это стало подобием лета, вдруг наступившем посреди января. Почему он не может плакать? В пищеводе раз за разом застревали острые спазмы, как удушающие узлы. Но с момента трагедии ни одной слезинки Виктор так и не проронил, словно они просто не входили в его диапазон выражения эмоций. . Жаклин приходила редко. С тех пор как Виктор проснулся от того, что она взяла его руку и распрямила в локте, чтобы осмотреть сгиб, а Виктор пригрозил вытолкать мать из квартиры. Жаклин предпочла не создавать ситуацию, где он бы применил к ней такого рода насилие. А вот София приходит регулярно. Сыпала докуками, упражняется в дидактизме. Как надрессированная ищейка обыскивала шкафчики, утаскивала таблетки. Устраивала разнос, если заставала Виктора вменяемым. Если же нет, сидела и смотрела расширившимися от ужаса глазами на неестественно весёлые лихорадочно блестяще глаза друга. И не верила, что такой внешне расслабленный и забывший обо всём на свете человек через час снова станет озлобленным. Время от времени София настаивала лечь в клинику или хотя бы обратиться к психологу. Виктор не собирался корчить из себя непонятно кого перед психологом, а затем приходить домой и оставаться тем же человеком − разрушенным и уничтоженным. Ксандр тоже раздражал. Его низкий извилистый голос укачивал, особенно Ксандр любил донимать Виктора, когда тот был под кайфом. Что было очень не похоже на привычного Ксандра. Обычно он любой ценой стремился показать себя человеком во всех отношениях замечательным и жил в вечном страхе перед тем, что кто-нибудь упрекнёт его в несовершенстве. Тем не менее, в отличие от Софии, Ксандр не приходил со взбучкой. Всё же боялся обидеть Виктора. Артур раздражал меньше всех. Чаще всего он делал вид, что ничего не происходит. Приглашал поужинать, сходить в бар или на выставку − всё, как раньше. Кормил Ноя и гулял с ним. Собака его любила. − Виктор, я прошу тебя, пойди съешь какую-нибудь булку, ты ужас какой тощий стал, − из уст Артура слова почти не звучали, как какая-то трагедия. Бывало, без присловий, он тоже начинал взывать к совести. − Ты обещал мне. Помнишь? Обещал, что придёшь в себя. Виктор закатил глаза. − Мало ли что я обещал. − Ты был так уверен в собственных силах. И я поверил в ответ. Потому что хотел. Попробуй, хотя бы попробуй. Во вдохновлённом порыве этой словесной пурги Виктор возвёл руку, тем самым останавливая Артура. − Мне следует начать пропускать твои слова мимо ушей, − вздохнул тот. − Чем ты и занимаешься последнее время. Я просил тебя не ходить сюда. Я сказал каждому из вас, прекратите шастать в моём доме, но хоть бы что! − Не знаю, что тебе за удовольствие от этого, но ссориться с тобой я не намерен. − Если ты не понял, сейчас прозвучало прямое указание проваливать. − А то что, вышвырнешь меня? − Думаешь, с меня не станется так и сделать? − Сил не хватит. Сказал, как отрезал. Впрочем, правду. На фигуру Виктора, состоящую сейчас лишь из скелета и сухожилий, было бы неплохо нарастить нормальное количество плоти. Теперь Виктор только и мог тягаться с женщинами, и никого тяжелее Софии за дверь вытолкать бы не получилось. Он жалок. − Я понимаю, ты пытаешься меня достать. Но не понимаю зачем, Виктор. Зачем ты всё время злишь нас? Конечно, родные не стремились его нарочно доконать. Без Аллегры Виктор стал пустотой, и они просто хотели эту пустоту заполнить. Затянувшаяся ретроспектива, что довела Виктора до неизбывного мазохизма, беспокоила их. Но регулярный надзор убивал все добрые чувства к близким. Они все отравляли ему жизнь. Все они были частью какого-то преступного против него сговора. Они бесили его одним своим существованием, которое не капли не изменилось. Никто из них не потерял дорогого человека. Жизнь для них шла прежним чередом, а они, не осознающие своего счастья болваны, принимали это как данность. . С самого детства София вела себя так, точно знала всё лучше всех. Самая умная, самая прозорливая и упорная. Её обязаны слушать. Она стояла над душой Виктора и никак не могла взять в толк, что мучившемуся от ломки наркоману плевать на её гротескный поучительный перфоменс. − Твоя депрессия не лечится избеганием семьи и отпаиванием себя алкоголя, − фон Гельц помолчала, затем осторожно добавила: − Почему ты избегаешь её родителей? Филипп и Хелин интересуются о тебе. Проигнорировав сказанное, Виктор скучающе посмотрел на свои вечно разбитые почти не заживающие костяшки пальцев. − Какого чёрта ты записалась к моей матери в верные докладчики? − Ты не оставил мне выбора. − Из-за тебя меня чуть упекли в дурдом. − А что мне ещё прикажешь делать? Я не знаю, Виктор, я уже не понимаю, как мне поступать. Что важнее − смолчать и сделать вид, что я поддерживаю тебя, или предать твоё доверие, но спасти тебе жизнь? Ясно. Опять пришла вещать, как ей невтерпёж взвалить на себя бремя по спасению дорогого друга. Впрочем, хрупкую девушку выставить за дверь не так уж сложно. Так Виктор и сделал. В следующий раз он даже не дал Софии слова вставить. Увидев фон Гельц в своей квартире, сразу пошёл в атаку. − Иди-ка сюда. − Виктор! Нет! Не смей! Не смей меня трогать! Он вывел её из квартиры под ручку и захлопнул перед носом дверь. София отстукивала в неё какое-то время, требовательно голося его имя. Затем ушла. С тех пор с инспекцией к нему наведывался Ксандр и тайком чистил ящики. После каждого его визита пропадали «Аддералл», «Золпидем», «Ксанакс», «Викодин», «Перкосет» и психостимуляторы. Под шумок Ксандр прихватывал и честно выписанные психотерапевтом препараты. Виктор о них не особо горевал − состояние те провоцировали крайне хреновое. Впечатлительный приятель охал даже над «Валиумом», хотя это едва ли не самое безобидное, что у Виктора имелось в запасах. Вскоре Ксандр начал приходить в его отсутствие. Виктор буквально столкнулся с ним нос к носу во время очередного обыска. − Хорошо пошарился? − пройдя мимо, он тяжело упал в кровать. − Как вы меня достали все. Где вы взяли грёбаные ключи от моей квартиры? Ксандр сел на край матраса, держа в руках полупустые пластиковые флаконы. − Каким образом ты достаёшь рецептурные препараты? Виктор только устало фыркнул. Ксандр − просто воплощение поразительной незамутнённости. − Зачем тебе это всё? Ты испытываешь столько боли? Виктор открыл налитые злостью глаза. − Я испытываю одну сплошную непрекращающуюся боль. Я из неё состою, из неё соткана каждая моя жила, − резко поднявшись, он направился к выходу, − как закончишь, дверь за собой захлопни. − Виктор! − окликнул Ксандр, заставив того остановиться. − Я не хочу быть невежливым и копаться в твоих вещах. Думаешь, мне самому это нравится? Спорить не входило в планы Виктора. Он разжился двумя таблетками мета и парой грамм кокаина. Сегодня будет отличная ночь. Нужно покончить с Ксандром поскорее. − Твоё отступление от вежливости настолько весомое, что это уже внушает тревогу. . «Клубы», что в народе звались обычными притонами, организовывались в большинстве своём единомышленниками. Эти места в Амстердаме иногда походили на тематические кофешопы для туристов, только здесь околачивались исключительно местные. Но чаще всего «клубом» становились однокомнатные квартиры в черте города и закрытые развлекательные заведения, защищённые от внезапных облав полиции. Так же наркоманскими вертепами рангом пониже были гаражи, коллекторы, котельные, открытые технические этажи жилых домов − в общем, места, куда не сунет свой нос любопытствующий. Виктор нашёл укромный уголок к зале клуба. Духота растекалась по пространству и пульсировала от музыки. Нервы звенели в такт этому ритму. Здесь было душно и спёрто. Воздух казался мокрым и окислённым. Встречаясь с галлюцинациями, Виктор подвергал риску свой и без того расшатанный душевный покой. Но это − слишком важные ему мгновения, чтобы отказаться от них. Часто мозг генерировал приходы именно с Аллегрой в главной роли. Впрочем, неудивительно, что сознание отбрасывало Виктора именно к этому человеку. С Аллегрой связана большая часть его жизни. Она вторглась в его целостность ещё в юности, отношения с ней вросли в него и стали единицей изменения. Спроси Виктора, когда он получил водительские права, и он скажет: на второй год романа с Аллегрой. Вдохнув порошка, Виктор стал дожидаться, когда в его сознании погаснет свет, и каждая клеточка отправится в открытый космос. И вот, в кровь точно брызнули жидкую эйфорию. Она согрела тело, с лаской разлилась по венам, тлея в сердце. Виктор медленно на выдохе распрямил конечности, физически ощущая, как активизировался центр удовольствия головного мозга. Что-то кружилось в сознании, какое-то забытое болезненное воспоминание, но его никак не получалось ухватить за нитку. Виктор пошевелил рукой − той, в которой ещё чувствовались нервные окончания. Ощутив какую-то влагу, он поднял ладонь к лицу и вздрогнул, увидев обагрённые кровью пальцы. Виктор тряхнул головой, прогоняя морок. Кровь на руках… Что ещё за новое наваждение? Нет… Только не это… Он попался в ловушку. Теперь вина во всю начала праздновать свою победу. Вина выжившего. Вина сопричастности. Вина бездействия. Он не защитил её. Более того, она ушла в тот вечер, потому что Виктор никчёмно поставил свою гордость выше её безопасности. Ошибка. Его роковая ошибка, стоившая ей жизни. В ту ночь Аллегра не отвечала на звонки. Она никогда после ссор не игнорировала Виктора таким образом, не было в ней садистского мстительного равнодушия к ближнему. Всю ту ночь прометавшись по квартире, Виктор уже знал: с ней что-то не так. Его всё больше уносило вглубь спирального тоннеля. Затем галлюцинация обрела яркость, запах и, наконец, форму. Виктор открыл глаза, посмотрев на объект своих мыслей. Сидящая перед ним девушка улыбалась, совсем как прежде. Он узнал её контуры в расплывчатом как акварельные кляксы мороке. С губ его сорвался облегчённый стон, как от растекающегося по венам кайфа. Пальцы успокаивающе заскользили по груди, нащупывая рану. Там болело так, что Виктору всерьёз казалось, что его сердце кровоточит. За спиной Аллегры горел яркий свет, создавая иллюзию ангельских крыльев. Она нежно улыбнулась, увидев, что Виктор рассматривает её. За его спиной тоже росли невидимые крылья − долгожданное мгновение счастья. − Милая моя… Так много хотелось сказать, вместить в этот короткий миг все важные слова. Прости, что несправедливо злился. Прости, что не доверял. Прости, что иногда хотел так много твоего внимания и времени. У тебя были твои друзья, твоя музыка, твои удовольствия. У меня была только ты. − Это я во всём виноват… Прокручивая воспоминания о вечере, который хотелось скорее забыть, Виктор вспомнил её последние слова: «Ты перестал меня слышать». Какими же ничтожными теперь казались его бывшие проблемы и заботы, и какой мелочной − ревность. Поговори со мной, милая. Расскажи мне всё, расскажи, как нам помочь себе. Хочу услышать все твои соображения. Каждую твою мысль. Я люблю тебя, я скучаю по тебе. Мне так тебя не хватает. Почувствовав, что Аллегра ускользает, Виктор поймал её руку и, спрятав в своих ладонях, поднёс к лицу. Тонкая, невесомая, бестелесная − всего лишь часть галлюцинации. Он стал забывать её кожу, её прикосновения. Она стала приходить безымянной и всё реже представала перед его мысленным взором с ответами. − Не бросай меня, − попросил Виктор одним губами. − Мы скоро увидимся снова. Как они увидятся? Он здесь, а она… Если только Аллегра не звала его уйти за собой. . Впервые Виктор испугался за собственную жизнь во время налёта на один из «клубов». Какие-то дилеры не поделили территорию с деньгами и нагрянули с пушками уладить недоразумение. Вокруг начался самый настоящий хаос. Многие успели унести ноги. Самые невменяемые остались по своим углам. В их числе оказался Виктор. К тому времени, здорово приняв, он едва мог двигать конечностями, не то что бежать. − Не вынуждай меня выбивать из тебя дерьмо, приборзевший ушлёпок, − главарь нагрянувшей банды указал на лысого парня, − если дорожишь задницей своей шестёрки, отдашь бабки, и разойдёмся по-хорошему. − Можешь приступать выбивать дерьмо прямо сейчас, − ответил ему громила. − Бабок тебе не видать, как своих ушей. Один из налётчиков прижал пистолет ко лбу лысого. − Считаю до трёх. Едва соображая, Виктор сжимал зубами губу изнутри, пока не почувствовал, как кровь заливает его язык. Три секунды, и главарь сам прострелил лысому бедро. Бедолага оглушительно заорал. − Ты чё, блядь, наделал? − запаниковал головорез из нагрянувшей банды. − Нам же дали чёткие инструкции. У тебя проблемы с самоконтролем? Его же теперь везти в больничку. − Закрой свою пасть и слушай сюда. Никакая сраная больница ему не нужна. Выведи этого уёбка отсюда, и продолжим. Главарь нацелил громиле оружие между глаз и взвёл курок. − Не дошло? Следующий ты на очереди. Хочешь остаться без башки? Виктор почувствовал, что сползает по стене. Теперь он видел фигуры налётчиков перевёрнутыми набок. Это движение привлекло одного из банды. Он подошёл ближе, нацелил на Виктора пистолет, чуть прижав пальцем курок. Сердце Виктора зашлось в пугающем бешеном ритме − действие наркотика и адреналиновой ситуации. Он может умереть через пару секунд. Этот головорез без колебаний выстрелит в него, а затем отступит назад, заботясь только о том, чтобы кровь не запачкала его обувь. − Оставь этих чмошников, Джейк. Они безобидны. Названный Джейком отошёл в сторону, снова открыв Виктору обзор на происходящее. Лоб громилы был уже разбит, на глаза его стекала кровь. Главарь переложил пистолет в другую руку и, поднеся его к губам громилы, ударил тяжёлым железным стволом. Затем ещё и ещё раз. Голова громилы болталась из стороны в сторону, он сдавленно стонал, пока ему разукрашивали лицо. Виктор сжал влажные липкие кулаки. − Хорошо, − проговорил главарь. − Хорошо. Попробуем по-другому. Даю слово, что отпущу тебя и твоих сраных торчков, если отдашь деньги. − А кто сказал, что они мне нужны, болезный? − Сука, − вскипел главарь. Уже урывками Виктор помнил, как громила, растягивая избитые губы, выплёвывал какие-то фразы вперемешку с кровью. Ему казалось, он мог представить физическую боль этого человека. Виктор поймал себя на мысли, что хочет ощутить нечто похожее. Возможно телесная боль заглушила бы терзания раненной души. Тогда Виктор впервые задумался, что смерть − в каком-то роде неплохая идея. С ней для него всё просто закончится. . Больше всего Софие полюбилось приходить с очередной проверкой, когда Виктор не находился дома. Она садилась в кресло и ждала в темноте, точно в мафиозных фильмах. − Где тебя носило столько дней? Виктор безучастно прошёл мимо неё и рухнул на диван прямо в верхней одежде и обуви. Разговаривать с Софией сейчас − последнее, что ему хотелось. − Виктор Ван Арт! − требовательно вскрикнула она, превратив его имя и фамилию в ругательство. − Было бы чертовски любезно, если бы вы все, ты в особенности, прекратили врываться в мой дом. − Я задала вопрос! − Заканчивай бросаться своими злобными императивами, ты мне не мама. − Отлично. Хорошо, просто прекрасно. Тогда позову Жаклин. Виктор приподнял голову. − Не смей! − Давно ты с ней не виделся? Тебе не интересно, как у неё дела? Как она себя чувствует? Такое равнодушие к больной матери меня просто убивает. Этот фарс надо заканчивать. Все, кому не лень, умудрились превратить его в квартиру в проходной двор. − Как ты вошла сюда? Как вы все сюда… − Виктор вдруг вспомнил: до недавних пор только у одного человека был запасной дубликат ключей. − Артур! Предатель. Растиражировал ключи от моего дома всем желающим! Вскоре София начала изображать пародию на уборку. Зрелище весьма комичное. Где она, а где уборка. Под предлогом навести порядок девушка шарилась по шкафам, выискивая, что утащить на этот раз. − Не хочешь увезти отсюда её вещи? Подлетев к шкафу, Виктор захлопнул дверцу, едва не прищемив Софие пальцы. Она посмотрела на него с сожалением. Впервые с сожалением. − Нет, − строго отрезал он, − мне это ещё нужно. − Тогда заберу книги, − София принялась собирать их в огромную сумку, попутно забрасывая туда всё подряд. Виктор вырвал у неё из рук этот без преувеличения мусорный мешок. − Не смей ничего трогать! Какого чёрта тебе это мешает? Что ты ходишь сюда? Чего вы вообще все бесконечно ходите сюда? Как вы меня достали! Отбросив на пол сумку, Виктор вернулся на диван и закрыл глаза. − Хожу, потому что мне, может быть, нравится твой крик. Потому что он куда более жизненный признак. Всё лучше, чем твоя мёртвенная апатия. Я очень боюсь сцены, что постоянно прокручивается в моей голове. Как я прихожу в эту квартиру, зову тебя, а ты не откликаешься. Так и не дождавшись твоего ответа, я иду в комнату. И знаешь, что потом случилось? − Ты пошла на хуй? Виктору было не смешно, но он надеялся таким образом разозлить Софию. Она вздохнула, двинулась к выходу, на пороге комнаты задержавшись. − Неужели ты действительно рассчитываешь, что таким способом можно понизить чьё-то достоинство, кроме своего? Жестокость Виктора доказывала, как чётко попали в его боль однажды. За образом безжалостности он уходил от реальности. Чтобы там испытать отчаяние во всей его силе. София покинула квартиру, и Виктор задремал. Рядом, пристроив голову на его бедре, посапывал Ной. Спустя какое-то время София вернулась уже с Ксандром. Значит, это ещё не всё, она должна что-то сделать или сообщить то, за что Виктор обычно изгонял её за дверь. Ксандра она взяла в качестве телохранителя − тактический ход. − Иди прими душ, − попросила фон Гельц. − От тебя пахнет как от бездомного. Виктор? Ты слышишь меня? Ещё бы от него не несло. Он не появлялся дома несколько дней, потому что избегал собственной оккупированной друзьями квартиры. Виктор едва приоткрыл мутные от боли глаза, как София осчастливила его новым исполнением: − Ты выглядишь просто ужасно. Что ты принял? Он не в порядке − факт буквально налицо. На нём − шерстяное пальто, а на улице − плюс двадцать по Цельсию, но Виктор, обхватив себя за плечи, мелко дрожал и стучал зубами. − Не твоего ума дело. − Как оно называется? − А то ты разбираешься… − Как называется то, что ты принял, скажи! − Оно называется «Засунь своё любопытство себе в зад». − Это не любопытство, я должна знать. Эффективность помощи зависит от вида принятого вещества. Ты не замечаешь, что у тебя жуткий тремор? Что ты… − Какая тебе разница, что я принял? Какая разница, если ты даже не знаешь, что с этим будешь делать? Какая разница, если всё, что я ни отвечу, будет одинаково плохо! София обернулась на Ксандра, проверяя, стал ли он свидетелем неслыханной дерзости. − Предлагаю сделку, − сказала она. − Я уеду и не появлюсь тут больше. Только сделай для меня одну вещь. − Ну? − Тебе… пора провести некоторую ифа-диагностику. Ты знаешь, о чём я. А, вот что она пришла сказать. − Какие умные слова ты успела выучить, просто диву даюсь. − Там, где ты обитаешь теперь, то, с каким людьми контактируешь, не оставляют сомнений, что тебе нужно сдать свою кровь… − Потрясающие фантазии, София! Какой грёбаный ифа, ты бредишь? Насмотрелась передач по пятому каналу? У тебя помойка в голове! Ты ни черта не понимаешь, мы не колемся из одного шприца, не переносим одну заразу по всему притону или что ты там ещё себе навыдумывала. − Откуда мне знать, как там у вас это происходит? − Когда не знают, помалкивают. − София, − прервал спор Ксандр. Виктор успел забыть, что он тоже здесь. Твёрдо занявший сторону нейтралитета − остаться хорошим и правым на обе стороны − Ксандр вообще большую часть времени не раскрывал рта. − Виктор, послушай. Я не знаю, почему ты так злишься на меня, словно я виновата в чём-то. Всё, что я делаю, я делаю, чтобы помочь тебе. Я предлагаю свою помощь, свою поддержку, свою силу, раз твоя кончилась. − А я предлагаю вам сложить ключи от моей квартиры вон на тот стол, пойти сесть в свою мудовозку и уехать подальше с глаз моих! София резко развернулась на каблуках. − Пойдём, Ксандр, бесполезно разговаривать с накаченным человеком. Ксандр заметно удивился. Обычно именно он являлся голосом разума и уговаривал Софию отступить первой. . Самым ярким воспоминанием из детства было то, где его отец выключал дождь. Фокус всегда приводил маленького Виктора в бурный восторг. Позже, повзрослев, он понял, что дождь «выключался», потому что они с Франсуа проезжали под эстакадой. Но эти мгновения зависшей тишины от резко замершего дождя навсегда отложились в его звуковой памяти. Похожие ощущения, только во множество раз усиленнее, Виктор испытывал снова. Под сладким мороком со вкусом алкоголя, «молли», кетамина и тоски голова отключалась. Отключались и все негативнее чувства. И на несколько часов Виктор оставался в тишине, наедине с собственным сознанием, полностью отрезанным от мира внешнего. Он проваливался в себя, в ту часть, где не темно и холодно, куда не проник непрекращающийся кошмар наяву. Сквозь плотную вату тишины донеслись стуки в дверь. Опять кто-то пришёл проверить, жив ли он. Виктор понимал: кто бы это ни был, он просто хотел помочь. Но не чувствовал ни эмпатию к этому человеку, ни какого-либо единения с ним. Они все не были в его шкуре. Виктор буквально торчал в горящем доме, а подсказчики стояли снаружи и советовали, что ему делать, где искать огнетушитель, как добраться до воды, как позвонить в службу спасения, и главное − ни в коем случае не прыгать из окна. Спустя какое-то время стуки в дверь снова повторились. Затем в квартиру вошёл Ноэль. Увидев Виктора сидящим на полу, он ничего не сказал. Распаковал принесённую еду, засервировал стол, предварительно расчистив его от хлама. В воздухе вкусно запахло жареными чипсами и ростбифом. Желудок Виктора скрутило. Он давно не чувствовал такого физического голода, даже когда накуривался. Голод всегда был совершенно другого характера: от пустоты ныло только глубоко в груди. Ноэль расположился недалеко от Виктора и выжидающе посмотрел на него. − В твоей голове глыбище ума, а ты безжалостно травишь его своими пристрастиями и впустую растрачиваешь свой талант. У тебя масса шансов провести эту жизнь так, как многие могут только мечтать, но ты решил, что она кончилась. Действие наркотика уходило, и на Виктора накатывало уже привычное раздражение. − Когда ты в последний раз был в консерватории? Виктор завис. Разбросанные в хаосе мысли собрались в стройную конструкцию и заняли свои места с характерным щелчком. Консерватория! Он потерял счёт времени, потерял себя где-то между борьбой за справедливость и несчастным проживанием. И для учёбы в этом списке места не осталось. − Поешь. У тебя голодный вид. Виктор всё не реагировал. Ноэль смотрел на него с холодным вниманием и мольбой во взгляде. − Почему ты никогда не отвечаешь на мои звонки? Именно на мои, никогда, ни разу. А если я хочу сообщить что-то важное? А если что-то стряслось? Что, если у твоей матери рецидив? Едва начинались уроки морали, Виктор обычно уходил. Он вообще не разговаривал с Ноэлем. Ещё на него он не тратил свои нервы. На этот раз Ноэль заранее занял стратегическую позицию возле двери и даже для надёжности прислонился к ней спиной. − Чего ты раскомандовался тут? Ты вообще мне не отец, чтобы я терпел ещё и твои нравоучения, − он выплёвывал эти слова как осколки льда, которые, знал, достигнут своей цели. И да, Ноэль тут же растерял весь свой пыл, посмотрев на Виктора с грустной непреклонностью. − А ты мне − сын. Вскоре он убрал остывшую еду в холодильник. − Относись к себе как хочешь, это уже исключительно твоё дело. Но хотя бы иногда давай Жаклин знать, что ты жив. Ей это сейчас очень нужно. . − Что тут? − Метадон с чем-то там ещё, − ответил Бобби. − Да ладно, отличный фен. Мино − настоящий алхимик. Кто такой Мино Виктор не знал. Судя по всему, какая-то внушающая доверие фигура в этих кругах. − Берёшь? − Я не колюсь в вену, − отказался Виктор. Некоторые люди в «клубе» шокировали своим бесстрашием. Они проживали дни так, будто уверены в своей непогрешимости. Виктор пока ещё не утратил инстинкт самосохранения. Пережить каждое мгновение как последнее − такая позиция его пугала. − Ну, больше ничего нет, − Бобби развёл руками. Этот парень был частым ходоком в «клуб». Он же первым и заприметил Виктора. В каком-то смысле, они даже подружились. Близкие, конечно же подняли настоящую панику, когда узнали, в каких рядах исчез Виктор. Ему были знакомы все ярлыки, которые могли наклеить на его нового приятеля, все слова, которыми могли заклеймить контингент, с которым Виктор теперь водил дружбу. Настоящие социальные отбросы. Виктор не особенно нуждался в компании, чтобы вмазаться. Но эти люди как никто понимали, что он чувствовал. Они − его зеркало, они знали наверняка, зачем «травить себя» и терзаться потом, а после повторять эту процедуру снова и снова. Это давало Виктору ощущение единения хоть с кем-то. Может оттого его и понесло в тот вечер. Всё это время держа в себе боль, он вдруг выплеснул её в одночасье. Он говорил и говорил, как на духу, не умолкая несколько часов, вынося свою боль наружу. И та медленно покидала его, не находя пути обратно. В редкие минуты, становясь полностью откровенным, Виктор чувствовал себя паршиво, как улитка, лишившаяся своей раковины. Но в этом месте, в этом моменте он был обезличен, а значит, защищён. Здесь его откровенность тоже была обезличена. Выкуривая косячок, Бобби проявлял активное слушание. Не перебивал Виктора, не поддерживал, не спорил. Когда Виктор закончил, Бобби лишь беспечально заключил: − Херня случается. Херня случается. Виктор не осознавал, что именно его так задело. Человеческие пренебрежение и равнодушие обычно не имели для него значения. Что такого сказал ему Бобби, и почему оно подействовало подобно шоковой реакции? Херня случается. Что-то внутри Виктора вздрогнуло, сдвинулось с места. Его история показалось Бобби такой незначительной? Или просто история каждого здесь прозвучит едва ли лучше, чем его? − Я хочу попробовать, − попросил Виктор. Он не был отступником от своих же правил, но для конечного решения послужила безальтернативность положения. Игольное жало осторожно прикоснулось к кровеносному сосуду и, войдя внутрь, слило свой яд. Первый шаг − самый трудный, как нырнуть в тёмную воду. Но стоит получше оттолкнуться, и вес исчезает, перестаёт существовать. Виктор скользнул сквозь эту толщу, набирая скорость в лёгком пространстве и распадаясь на части. Он падал и плыл, точно подхваченный быстрым течением. Пришло ощущение замедленного времени, стирающего всё на своём пути. Секунды застыли. Пылинки зависли в воздухе, солнце прилипло к небу. Виктор ждал. Сейчас появится её образ. Она всегда приходит вместе с галлюцинациями. Наконец, рука коснулась его лица, прося о внимании, прося открыть глаза. − Эй, − позвал знакомый голос. − Это я, малыш. Болезненно сжавшееся горло испустило тихий стон. Виктор мотнул головой, уходя от прикосновения. − Ты холодная. Он устал просыпаться потом, устал понимать, что это всё было не по-настоящему. Виктор сильнее затряс головой, мечтая избавиться от видения. Мечтая, что оно никуда не уйдёт, потому что на этот раз не было иллюзией. На этот раз он проснётся обратно в ту жизнь, которая ещё не переломана тяжёлым событием. − Ты ненастоящая. У меня глюки. Он немного медлил, уже зная, как избавиться от видения: существовала фраза, после которой Аллегра всегда уходила. Она − его галлюцинация, часть, порождённая его мозгом. И стоит лишь осознать, что это видение, оно уйдёт. Достаточно задать собственному мозгу вопрос, на который у него нет ответа. Произнести одну фразу. − Прости меня. Виктор не представлял, что бы Аллегра ответила, будь жива. В его мозге просто не содержалось такой информации. Сработало. Всегда срабатывает. Как только он сосредоточился на галлюцинации в ожидании ответа, наваждение оборвалось. Феномен объяснялся так же, как и феномен, почему мы никогда не умираем во сне, а просыпаемся за мгновение. Нам неизвестно, что там, дальше, после жизни. Смерть для человеческого мозга − нечто «за гранью», такая информация в него не заложена, а значит, он не сумеет её воспроизвести. . Ещё никогда Жаклин не приходилось бывать в настолько ужасном месте. Самый настоящий гадюшный притон, где страшно даже воздухом дышать. Полуразрушенное здание с разбитыми щербатыми оконными стёклами − осколки торчали в рамах, как сколотые зубы. Пахло тут разного рода продуктами жизнедеятельности. Но даже не из-за этого Жаклин не покидало ощущение жуткости. Она не сразу поняла, отчего возникло такое чувство, и только спустя пару мгновений её осенило − тишина. Как в древнем склепе. Главный страх заключался в том, что Жаклин отчётливо знала − Виктор где-то неподалёку. Сейчас в этом мощном силовом поле антитрезвости она увидит знакомый до боли силуэт и тёмную копну волос − точь-в-точь как её. Виктор сидел в углу у стены, вытянув одну ногу, а вторую подобрав под себя. Голова бессильно поникла, глаза прикрыты. Жаклин опустилась перед ним на корточки. Словно услышав её молчаливый призыв, Виктор поднял застывшее лицо. К большому облегчению Жаклин он был относительно адекватен, чтобы воспринимать её упования на здравый смысл. Хотя ничем подобным Жаклин не собиралась заниматься. Она знала, что бессильна в ситуации. Каждое её слово обернётся против неё, она не сумеет пробиться через стену. Вопреки всему Жаклин испытала странную радость от того, что Виктор просто в сознании. Как мало ей нужно теперь для счастья. − София рассказала мне об этом месте, − ответила она на его немой вопрос. − Бедная девочка так плакала. Ей это всё даётся очень тяжело. Виктор неподвижно сидел, подобно каменной глыбе. Он только слушал, да и то очень поверхностно, очень снисходительно и почти с насмешкой. − Я устраиваю праздник в эти выходные, есть счастливый повод. Хочу, чтобы ты пришёл. Чёрные лишённые всякого выражения глаза немного опустились, а потом взгляд их вновь переместился на лицо матери. − Какой повод? Жаклин улыбнулась, радуясь его интересу. − У меня ремиссия. Виктор прикрыл веки как от усталости. − Хочешь, отметим пораньше? Только мы вдвоём. Пойдём в наш парк искать ведьмины круги. Съедим пепперони с колой, как раньше… − Мне давно не семь лет. Плечи его мелко подрагивали − ослабевало действие наркотика. Жаклин старалась не замечать. − Я так долго ждала, когда врач скажет мне что-то хорошее. А потом вдруг поймала себя на другой мысли. Я подумала, что меня куда больше обрадует, если я однажды вернусь домой и просто увижу тебя на пороге. Я бы ничего не сказала. Открыла бы двери, помогла бы тебе войти… Вот как я теперь живу. − Пришла опять пожаловаться на свою жизнь? Доказывать, что она хуже, чем моя? Какое утешение. − Я прихожу не так часто, чтобы ты попрекал меня этим «опять». Зачем я пришла − уже неважно. Сейчас я прошу лишь об одном. Только об одном. Оглянись по сторонам. Пожалуйста, посмотри, где ты находишься. Просто посмотри. Виктор озираться не стал, зато заметил, что сидит на жутко грязном, обгаженном старой чужой блевотиной матрасе. Он испытал отвращение к себе. Где он теперь? Чем занимается? Он ведь собирался судиться, биться до конца. У него ни на что не осталось сил. Всё это время он не имел возможности обратить на обидчика накопленную злость и агрессию. Поэтому обращал её на близких и в особенности − на себя. Виктор потерял управление жизнью, и чтобы уйти от реальности в ход шли аутоагрессия и наркотики. Он уничтожил и обесценил себя, и ему было всё равно, в насколько отвратительном месте присутствует пустая от него оболочка и что происходит вокруг неё. Но всё же слабость − унизительная для него позиция. Жаклин это знала. И знала, куда давить. Наверное, если он исчезнет, все вздохнут с облегчением. Им не придётся больше думать о нём, искать его. А он больше не испытает страха, ненависти, отвращения, боли. Только спокойствие. Безграничное спокойствие, которое приходит к человеку, смирившемуся с неизбежным. Неуязвимость. Самообладание. Он словно бы возвысится над всеми приземлёнными эмоциями, и никому не под силу будет до него дотянуться. Если ты мёртв, никто ни в состоянии убить тебя снова. Это попросту невозможно. Каждое утро Виктор мечтал о смерти, но она отчего-то казалась ему непостижимой вещью. Должен прийти его срок, он должен состариться или серьёзно заболеть… Отчего же он не думал о ней как о средстве искупления? Смерть − это освобождение. Не осталось ничего, за что бы в своей бытности Виктор хотел бы зацепиться. Он убил не только свою любимую, он убивал собственную мать. На кону стояла уже не её работа и репутация, но и без малого − её здоровье и жизнь. Каждый раз, когда Жаклин вместо положенного ей по состоянию здоровья покоя предпочитала протянуть сыну руку помощи, он медленно приближал её к смерти. Он убивал каждого своего близкого − стресс не прибавлял им счастья, а Виктор крал каждую толику покоя, которую им удавалось наскрести. Он знал, что поступал с ними отвратительно и бесчеловечно, и что его поступкам нет оправдания. Но от образа жизни было страшно избавиться, как от щита. И чтобы заглушить в себе вину за содеянное, Виктор повторял всё снова и снова, круг за кругом. Если смерть избавит всех от страданий, то его жизнь − справедливая за это цена. Ему больше незачем её беречь. Ему больше некуда следовать. Его дорога кончилась здесь. Потому что всё вокруг идёт дальше, а я всё там же, где ты меня оставила. . На разных этапах собственной жизни человек по-разному относится к смерти. В девять-двенадцать лет превалирует страх смерти родителей, а собственная смерть большинством рассматривается в виде другой формы жизни. В тринадцать-пятнадцать лет появляется осознание смерти, как окончания жизни, но смерть эта больше касается других людей. Для возраста характерны экстремальные занятия: подростки спорят со смертью, пытаясь доказать, что способны её победить. Люди в тридцать-сорок думают о смерти всё чаще, у них отмечается небольшая степень тревоги, но они очень мало говорят об этом и с кем-либо обсуждают свои переживания. Смерть, так или иначе, присутствует в жизни людей всегда. Смерть − часть жизни. Смерть − это естественно. Смерть помогла Виктору вспомнить, что такое любовь. Теряя кого-то навсегда, ты вдруг понимаешь, как сильно любил этого человека. Виктор думал об этом, опираясь на стену и чувствуя под щекой прохладный кафель. Он был потрясён своей способностью так мыслить, ведь, казалось, его мозг охватил паралич. В пеленающем липкой паутиной состоянии присутствовало ощущение чьего-то скрытого присутствия. Угрожающего, голодного, ждущего. Как будто прямо в этот момент кто-то стоял у Виктора за спиной. Никогда ещё он не чувствовал себя до такой степени уязвимым. Никогда опасность не приходила к нему не со стороны разбалансированного и агрессивного внешнего мира, а изнутри. И никогда не несла за собой этого забытого уже чувства страха… Страха именно за себя − персонального, личного, острого и первобытного. Умирать было страшно. Отовсюду напирала пробирающая до костей тьма. Головокружение то сменялось сумасшедшим наваждением, то понемногу отступало. Холод добрался до лёгких и сердца, дыхание ослабевало. Мелкая испарина покрывала тело. Конечности − четыре жалкие палочки, которыми они стали, − немели. Желудок мучили жестокие спазмы. Тошнота была такая, что, казалось, можно изблевать всеми внутренностями, что организм вот-вот просто избавится от них разом, вывернув наружу. Почему так страшно? Виктор тихо испуганно постанывал, осознавая, что ему уже вынесен смертный приговор. И исполнение его доставалось через боль. Я больше не хочу умирать. «Пожалуйста», − мысленно повторял он, − «пожалуйся, пожалуйста», − ни к чему конкретно не обращаясь, ничего толком не имея в виду. Просто молитва − последняя надежда отчаявшегося. Он становился всё более сонным, а боль немного отступала. Почему? Он приходит в себя? Он выживет? Или наоборот его организм наконец-то сдаётся? Донеслись звуки. Громкие, заставляющие дрожать воздух. Потом были прикосновения − знакомые, тёплые, но тепло показалось смутным и далёким. Его не источало тело Виктора, а галлюцинации так вовсе не приносят тепло. Источник его находился где-то в стороне. Он открыл глаза. Свет словно нож вонзился в сетчатку. Все изображения смылись, растекались, всё было одинаковым. Затем свет померк. Виктор понял, всё дело в том, что кто-то секунду назад размыкал его веки пальцами. Он попытался держать их открытыми самостоятельно, но те показалось ему каменными. . − Твою мать! Артур бросился к телу, растянутому на полу ванной комнаты. Приподняв его, потормошил, проверил пульс, дыхание. Вокруг бескровных губ Виктора уже образовалась синюшная кайма. − Ой, придурок ты… Артур пошлёпал по бледным щекам, приводя в сознание. Виктора трясло от лихорадки, по его спине градом стекал холодный пот. − Не отключайся, Виктор. Слышишь? Вот так. Едва приоткрыв слабые глаза, Виктор снова опустил веки. − Слушай мой голос, не засыпай, − Артур с лёгкостью перевернул тощее тело на бок. Затем подхватил валяющуюся на полу пустую упаковку. «Пропофол». Потянулся за следующим лекарством… Ему хотелось биться о пол и кричать. Идя сюда, Артур только и думал о том, застанет ли Виктора дома, увидит ли его. Увидел. Ной, запертый в соседней комнате, жалобно громко завывал. И этот беспомощный скулёж отлично передавал весь спектр эмоций Артура в тот момент. Дрожащими пальцами он вынул из кармана телефон и застучал по кнопкам на экране. − Служба спасения слушает. Что у вас случилось? − Нужна помощь! Передозировка. . Раздался шум вдалеке − звук распахнутой двери. Потом был свет. Ослепительный яркий свет. Вскоре голоса доносились уже отовсюду, смешивались друг с другом, становясь всё громче. Виктор куда-то проваливался: образы словно бы отдалялись, и не выходило их ни остановить, ни удержать. Он пытался сосредоточиться и проснуться, поборов этот ужасный сонный паралич. В гул постепенно вплетались всё новые шумы и уже отчётливые слова. В уши проник методичный писк. Очнулся Виктор резко, как если бы кто-то с силой вдохнул в него жизнь. От рывка дыхания его грудная клетка напряглась так, что заныли рёбра. Руки пошарили по какой-то мягкой поверхности. Узкая кровать. Вероятно, больничная койка. А писк − это, скорее всего, звук кардиомонитора. Наконец, полностью придя в себя, тело напряглось, и из горла раздался хрип. − Спокойно, не шевелись. Ты в отделении интенсивной терапии, − сказал приглушённый голос. Виктор обвёл растерянным взглядом палату. Все светящиеся предметы растягивались и искажались перед взором. Болела каждая мышца. Тело двигалось заторможено, точно увязало в желе. Виктор нащупывал пластиковую трубку на сгибе локтя, кислородную маску на лице. − Не срывай с себя провода. Виктор, Виктор! Успокойся, тише! Не срывай с себя ничего! Жаклин. Её голос. − Я… что… − Артур подоспел вовремя и оказал тебе первую помощь. Будто точно знал, когда нужно прийти… Виктор красноречиво закрыл глаза − «не хочу никого видеть». Его выражение лица наверняка отражало горькое осознание − он потерпел неудачу. И эта ошибка будет тянуться за ним остаток жизни. Отключившись на какое-то время, он очнулся только когда над ним нависла чья-то фигура. Это был Артур, одетый в свой больничный скраб. − Ну как ты, дружище? Виктор старался не выдать даже жестом ни разочарования, ни благодарности от проявленного к нему сострадания. − Ты спас мне жизнь… − Не только я, но и бригада врачей. А ещё София. Это она попросила сходить в твою квартиру и проведать тебя. Как чувствовала, что что-то не так. В палате воцарилась мёртвая тишина, предвещая надвигающуюся бурю. − Что же ты наделал, Виктор? Ты хотел умереть? Виктор увёл взгляд, так и не придумав, что сказать. Что бы ни прозвучало, оно ничего не объяснит, ни к чему не приведёт. Он знал, что именно натворил. И хуже всего, что, похоже, никто даже не сердится на него. Повернув голову на бок, Виктор стал наблюдать за скользящими по полу тенями под дверью.