По пятницам в девять

God Is an Astronaut — Suicide by Star*

. Решение лечь в клинику он принял самостоятельно. Нигде ни в одном месте на свете Виктор не ощущал себя настолько изгнанным отовсюду, как там. Но этим заточением в узилище мучений он наказал себя за попытку самоубийства. Виктор терпеть не мог врачей. Инфантильность, с которой они относились к пациентам и рассуждали о них, свидетельствовала о профессиональном равнодушии. Они для них не люди, а истории болезни. Клиника участвовала в социальном проекте. Суть его заключалось в предупреждении наркозависимости среди молодёжи. На групповые сеансы психотерапии приводили посетителей, как на экскурсию. А больные представали перед ними в качестве музейных экспонатов с перечнем прегрешений в назидание «нормальным людям»: избегайте чужих ошибок, иначе с вами случится то же самое. Быстро поняв, что к чему, Виктор бросил посещать эти сессии. На индивидуальном сеансе он и вовсе побывал единожды. − Начнём копаться в моём детстве? Станете спрашивать, какая у меня мать? − съязвил он в первой же фразе. − Что ж… моя мама − нежная и интеллигентная женщина, она дала мне всё самое лучшее и уж точно не виновата в том, что со мной происходит. − Не обязательно фиксироваться на вине родителей. Не во всех взрослых проблемах виноваты наши детские психотравмы. Мы будем обсуждать только то, что хочешь ты. Виктор мысленно поругал себя за ошибочную тактику защиты. Из-за этой выходки психолог решил, что одно его присутствие составило ощутимый дискомфорт. На лечении он провёл рекордный для себя срок − месяц. Ему назначили новые антидепрессанты. За исключением этого клиника не дала никаких результатов. После всё началось снова. Каждые пару дней все по очереди ходили в его квартиру с проверкой. Приходил Ксандр. Приходила София. Артур. Ноэль, даже Дастин. Приезжал отец. Виктору было всё равно, что ему говорили. И от этой всеобъемлющей апатии стало бы страшно, если бы он вообще мог испытывать какие-то чувства. Его сердце превратилось в равнодушный кубик льда, готовый вот-вот растаять от болезненной нужды. Нужды в ней. Нужды в освобождении из замкнутого круга, в который превратилась его жизнь. . Виктор проснулся от ощущения присутствия постороннего. Он лежал в незнакомой кровати незнакомой квартиры, не имея ни малейшего понятия, как сюда попал. Рядом находилась обнажённая девушка. Они точно знакомы, иначе и быть не может, но Виктор напрочь забыл её имя. Он вдруг обнаружил, что тоже голый. Этого ещё не хватало. По пьяной лавочке забыться в объятиях первой встречной. Она даже не его постельная подруга. В растерянных чувствах Виктор отсел на край кровати. Девушка тут же проснулась и заметила, как он косится на неё. − Я предохранялся? − Фу, как грубо, − она встала, натянула трусы. − Я с торчками всегда под защитой. − Я не торчок. − Ага. Я так и подумала. Не волнуйся, мы договорились. Смысл её последней фразы не сразу дошёл до Виктора. − Я тебе что, заплатил? − Нет же, боже! Я сказала, не волнуйся. Когда она скрылась за дверью ванной, в комнату вошёл незнакомый парень в цветастом халате-кимоно. − Салют, Ириска. Что? Не помнишь, как стал Ириской? Не разбивай мне сердце! Что он, чёрт возьми, несёт? Виктор снова попытался сосредоточиться на вчерашних событиях, но ничего конкретного не вспомнил. Тем временем парень плюхнулся рядом на кровать. − Говорун ты тот ещё! Болтаешь во сне без устали и пощады. Виктор никогда не страдал ни лунатизмом, ни ничем подобным. Он даже никогда не имел привычки спать, беспокойно разметавшись по постели. − Обычно у меня тут чисто мужская компания, если понимаешь, о чём я. Но ты прям настаивал взять эту девицу с собой. Я не против интим-вечеринок, просто в следующий раз я не хочу иметь к этому всему отношения, лады? Значит, он хозяин этого жилища. Виктор осмотрел комнату. Скорее всего, это была квартира-студия. Здесь стояла единственная кровать, на полу не нашлось даже матраса. Мысль о том, что он спал ещё и с этим парнем, лишила Виктора эмоционального равновесия. Его смутил даже не сам факт подобного нетипичного его вкусам сексуального контакта, а неизвестная причина, которая подвигла его на это. − Как тебя зовут? − Сэм. Одеревенев от смятения и уязвимости, Виктор мысленно оценил собственные догадки на предмет вероятности, но всё же счёл не лишним уточнить: − У нас что-то было? − То есть, вот настолько ничего не помнишь? − Как работает это сраный душ? − крикнула девушка из соседней комнаты. − Не дёргай рычаг дивертора, это тебе не хер, звезда моя! Там сначала нужно… ай, ладно, иду. Поднявшись, он потянулся и, демонстративно погладив свой зад, скривился как от боли. Глаза Виктора шокировано распахнулись. − Да ладно-ладно, шучу я, шучу, − захохотал Сэм, − расслабься. Ты выключился задолго до того, как что-то бы началось. − Это всё мои антидепрессанты. − Это оскорбление. − Что? − Звучит как оскорбление. В моей кровати ещё никто не отрубался до секса. Я что, настолько непривлекательный? Виктор смешался. − Нет. То есть, дело не в этом. Я просто не… − Я знаю, что ты «не», не паникуй, это шутка, − хмыкнул Сэм. − А кто такая Аллегра? Ты звал её во сне. Любимое имя, сорвавшееся с чужих уст, непривычно ударило по слуху. − Бывшая? Что? Мерзкое слово? Тогда − прошлое? Внутри Виктора что-то переворачивалось и съёживалось. Она не моё прошлое. Она моё всё. − Что я ещё говорил? − Да много чего. Ты хоть и милашка, но очень надоедливый субъект, когда в бессознательном состоянии. Я бы не хотел такого соседа. Мне, знаешь ли, надо высыпаться. Сэм подошёл к кухонному уголку, завозился с кофеваркой. Отыскав в куче какого-то тряпья своё бельё и брюки, Виктор оделся. Где искать верх одежды оставалось загадкой. Вскоре к нему вернулся хозяин квартиры с двумя чашками кофе, одну из которых протянул Виктору. Тот вяло качнул головой, отказываясь. Сэм сел рядом на кровать и долго с интересом на него смотрел. − Хочешь совет? Завязывай, пока всё окончательно не полетело к херам. Наркота вредит всем органам без исключения. Сердце, почки, мозг, артерии, печень, лёгкие, простата − выбери важное для себя. И на мужской прибор тоже пагубно действует. Дело не в том, что ты доставил мне хлопот, нет. Ты мне импонируешь, с удовольствием приючу тебя здесь снова, но ты ведь даже не помнишь меня, и вряд ли соображаешь, по какой причине сюда попал. А значит, это был не ты. И неизвестно, на что этот твой теневой двойник окажется способен завтра. Понимаю, ты ищешь острого удовольствия или же мощного забытья, но оглянуться не успеешь, как ударишься в более безумные эксперименты и капитально подсядешь на что-то пожёстче. Вот-вот делать выбор будет уже поздно. У тебя он пока есть, и ты делаешь неправильный. Ты отличный парень, тебе это всё не нужно. У тебя всё получится и без всякого дерьма. − Ты не знаешь меня. − Думаю, ты хороший человек. Просто немного заблудился. Сэм совершил неожиданную для Виктора вещь − обнял его. Просто и без надрыва. Так нормальные люди каждый день делают миллион ничего не значащих вещей. Но для Виктора в ту минуту это значило всё. Ему было даже плевать, что он, будучи полуголым, обнимается с посторонним. − Спасибо. − Ну-ну. Я ничего такого особенного не сказал. Тебе этой проповедью небось уже все мозги прополоскали. Виктор застыл в утешающих руках, вдруг почувствовав в собственных резервуарах остатки сил. − Ну, пораскисали и хватит, − Сэм похлопал его по плечу, отстраняясь, − пока у нас не выросли женские придатки. . Ревность была не единственной проблемой. Всё чаще у них не находилось времени выслушать друг друга. Прикосновения стали пресными и машинальными. Появились безразличие, равнодушие и монотонная привычка в разгар ссоры произносить стоп-фразу, как заученную мантру «давай не усложнять». И самообман срабатывал какое-то время. Любовь умирала, когда они перестали обнимать друг друга просто так. Просто так притискивать друг друга к стене. Но ревность всё же оставалась ключевым источником разлада. Порой, Виктором завладевала натуральная маниакальная одержимость. Нет противоестественности в желании пойти вразнос, если тебя обманывают, если сознательно водят за нос ради плотских утех на стороне. Но на долю Виктора выпали одни догадки и сомнения. Ни разу в его руки не попадали неопровержимые доказательства неверности Аллегры. Он никак не мог уличить её на откровенной лжи, и это всегда заставляло его впадать в состояние неопределённости. Всего было до смешного мало, любой человек счёл бы разумным не создавать себе лишних проблем. Но не Виктор. Очередная сцена разразилась бурным взрывом, чреватым самыми непредсказуемыми последствиями. У Виктора даже пальцы дрожали от раздражения. − Не делай из меня дурака! Если ложь не претит твоим моральным устоям − это одно. Но не делай дурака из меня! − Мне опротивела твоя ревность! Совершенно беспочвенная. − Но разве не ты говорила, что маленькие секс-эскапады нужны тебе для творчества? Вот почему ты так любишь мужское внимание. − Я тебе это рассказала не для того, чтобы ты теперь использовал это против меня, − Аллегра оторопела. Виктор выставил её давнее признание так, будто поймал её за руку. − Тебе София обо мне наболтала? − Нет. А что, она что-то знает? − Для меня давно не секрет, что твои друзья настраивают тебя против меня. Они навоображали себе, а ты их слушаешь. Тебя направляют чужие чувства, чужая неприязнь, как ты не понимаешь? Почему ты веришь им, а не мне? − Я верю себе. − Тогда какие у тебя доводы? Какие причины на этот раз, скажи мне! − Я просто чувствую. Я так чувствую. Такие вещи всегда заметны не глазу, но сердцу. Ты испытываешь меня. Просто уже признайся! − Я же объяснила тебе: мы были с Рене у меня дома. Заявился Харберт, жутко пьяный, мы оставили его спать в гостевой комнате. Потом Рене ушла. Не нести же ей было его на себе. − Проводишь ночь в одном доме с парнем, который тебя хочет… Хорошая история, − Виктор уже слышал это расчудесное изложение обстоятельств, блистающее своими нестыковками. Всё было не так. Слишком элементарная логика для столь сложносвитого мышления Аллегры. − Ты сейчас расскажешь мне всё, я даю тебе последний шанс. И хватит плести всякую чушь. Оставь это для доверчивых родителей. − Я сказала тебе! Я уже всё рассказала, что ещё ты хочешь услышать? Мне придумать для тебя другую версию? − Ты просто пригласила его переночевать в свою комнату и всё? − Его сестра предложила. А я предложила гостевую. − А вот Рене сказала, что Холт пришёл к тебе уже после того, как она уехала домой. Придерживайся с подругой одной версии, если уж врёшь. − А зачем? Даже когда я пытаюсь поделиться с тобой чем-то, чем угодно, ты сразу ощетиниваешься, подозреваешь что-то скверное, и мне приходится оправдываться, отбиваться и расчищать себе право просто сказать всё, как есть. Я не могу с тобой говорить, ты перестал меня слышать. Ты не видишь ничего дальше той картины, которую сам выстроил. − Уволь меня слушать эти бредни, − прервав её путанный лживый монолог, Виктор подвёл черту: − Уходи. − Что? Стараясь не утратить самообладание полностью, Виктор красноречиво открыл входную дверь. − Я сказал, уходи. Предательства я не прощу даже тебе. − И куда же мне прикажешь идти? − Ну не знаю, может быть черёд Харберта приютить тебя в своей комнате? − Я никуда не пойду. Я тоже живу в этой квартире. Если хочешь, уходи сам. − Я оплачиваю эту квартиру. Уйдёшь ты. Аллегра осуждающе поджала губы. − Ушам своим не верю, − она быстро надела куртку, − я завтра же пришлю чек. − Тебе известно, что не к этому я пытался подвести. Я просто хочу воспользоваться своим правом побыть сейчас один. Виктор не ставил перед собой задачи задеть её. Он в самом деле хотел, чтобы Аллегра скрылась с его глаз, как если бы верил, что с её уходом исчезнут и его мучения. Давать урок − вот более подходящее описание его поведения. Столь банальный финал их высоких отношений − для Виктора это невообразимая чепуха. Мысль, что Аллегра в самом деле захочет уйти, что она пересекла какую-то конечную грань, в тот момент его не пугала. Аллегра на мнимой невинности спросила: − Может, всё дело в том, что ты просто меня разлюбил, но никак не наберёшься смелости признаться? Я не помню наших разговоров в последнее время, которые бы не скатились к ругани. Ты больше не восхищаешься мной. Ты постоянно злишься на меня. Я больше не твоя королева. Когда она много требовала, Виктор иронично на это указывал: «конечно, моя королева, как скажете, моя королева». В ответ Аллегра всегда смеялась: «Ой, я что, опять?» Её взывающие слова об остывших чувствах звучали во спасение, как сигнал к его сердцу. Но она прибегала к этому приёму уж слишком часто, чтобы Виктор купился. Ещё не зная, что видит её в последний раз, что с его губ вот-вот сорвутся последние ей слова, он холодно посмотрел на Аллегру и произнёс: − Ты же не хочешь быть королевой. Ты хочешь быть шлюхой. А теперь − проваливай. . Слежка за Винсентом Нилменом стала единственной постоянной величиной в нынешнем существовании Виктора. Он не знал, зачем ему это пытка − наблюдать, как ублюдок просто продолжает радоваться жизни. Просто идёт дальше, безразлично не осознавая, какую удачу изыскала его вонючая преступная шкура, и что всё это везение зиждется на бессовестной продажности «прогнившей системы». Виктор словно вновь, после долгого застоя, переживал новый всплеск энергии и подкормленный ненавистью подъём. Внутри всё ещё хранилась жёсткая стимулирующая сила. Он выяснил, где Нилмен чаще всего появляется в городе, какой дорогой ездит домой и в свой гольф-клуб. Как охотник, Виктор выслеживал по пятам, осторожно сокращая расстояние. Далеко задвинутая теневая сторона проявила себя, он снова стал помешанным и увлечённым, одержимым намерением тотальной лобовой встречи с убийцей Аллегры. Виктор смотрел издалека и вспоминал всё то, что читал в учебниках по уголовному праву. «Закон гарантирует всеобщее равенство и провозглашает гарантии полной индивидуальной свободы». Строчки подстрекали, подпитывая внутренний огонь. И чем больше Виктор смотрел на Нилмена, тем больше убеждался в его прямой виновности − что бы там ни утвердил официальный приговор. У этого типа было всё написано на физиономии. Такие, как Нилмен, на подсознании чувствуя свою ущербность, всегда разрушали красоту. А Аллегра была воплощением красоты и совершенства. Её хотелось разрушить − идеальная песчаная башенка, в которую тянет запустить пальцы и разломать. Она обладала настоящей женской магией, перед которой пасует любой гетеросексуальный мужчина. В конце концов, Нилмен заметил, что ему сели на хвост. Однажды они с Виктором даже подрались. Нилмена стала забавлять слежка, он усмехался, то ли яростно, то ли победно, и Виктор просто взбесился. Он сыпал угрозами расправы, обещал подрезать тормоза. Свидетелями этого стала кучка собравшихся у клуба зевак. После потасовки Нилмен везде появлялся исключительно в сопровождении верной охраны дружков. Все парни были как на подбор − крепкие, мускулистые. Допускать прямое столкновение − нецелесообразно. Но Виктор принялся ждать, когда ублюдок окажется уязвим. . − Ты не понял, дорогой, я сегодня не в форме. Не-в-форме, − пропел скрипучий голос, нервирующий барабанные перепонки. Виктор едва стоял на слабых ногах и старался не дрожать, но у него это плохо получалось. Он не понимал, где находится и что с ним происходит. Хотелось только спать. Просто принять уже горизонтальное положение и провалиться в глубокий сон. − Ладно. Хрен с тобой. Сто пятьдесят. Виктору показалось, его обложили льдом. Он страшно замёрз, тело сильно дрожало, а дыхание становилось чересчур глубоким. − Сто-пять-де-сят, − по слогам проговорили снова. − Что? − Резиновых уточек, блядь… Евро, конечно! − Чужой голос жужжал под ухом надоедливой мухой. Виктор дёрнул головой, пытаясь удержать её вес. − Сто пятьдесят евро, и подрочу тебе в твоей тачке. Хэй! Приём! У тебя машина хоть есть? − Нет, − сцена начала напоминать глупый анекдот про голос из соседней кабинки. − О, ну что ещё за… Виктор с трудом посмотрел на стоящую сбоку незнакомку. Хастлерша. Узнать не сложно. Дело не во внешнем виде или поведении, есть что-то такое, очевидное, указывающее на род деятельности девушки. − Ты со мной разговариваешь? − Да ты в край обдолбанный, − она скривилась, как от оскомины. Стоп. Хастлерша? Виктор посмотрел по сторонам. Вокруг − архитектурный облик позднего средневековья. Это был один из кварталов района Россе Бюрт. Что он здесь делает? Разум попытался выстроить воспоминания в правильном порядке. Сначала Виктор ходил по лабиринтам какой-то живой изгороди, что всё не кончалась и не кончалась. Затем по улицам, не узнавая места родного города, ни одного. Осознание происходящего вокруг начало возвращаться вместе с паршивыми ощущениями. Он же ничего не принимал, кроме своих антидепрессантов. Почему так плохо? Мысли отодвигали друг друга, не давая ни на чём сосредоточиться. − Иди отсюда, красавчик. Слышишь меня? Чужой выжидающий взгляд сверлил его профиль и начинал серьёзно раздражать. − Что тебе от меня надо? − Мне? − фыркнула девушка. − Это ты сюда подвалил. Давай, уходи, хватит тебе тут торчать, ты распугаешь мне весь народ. Неужели он настолько плохо выглядит? Виктор поискал взглядом хоть какое-то отражение. Подойдя к первой попавшейся витрине, он рассмотрел себя. Визуально удлинившееся лицо. Запавшие усталые глаза, обведённые серыми кругами. Плебейская щетина. Невообразимая для него сетка царапин на лбу и щеках, разбитые губы… Где его носило? Словно сомнамбула Виктор направился к дороге, мысленно дорисовывая маршрут домой. Город, погружённый в предвечерний монохром, казалось, наблюдал за его неосознанными блужданиями. Фонари бросали косые пугающие тени на стены домов и камни мостовой. Почему так темно? Он что, стал слепнуть? Увидел полосу света под ногами, Виктор решил идти строго по ней. Слева от него что-то рябило. Движение воды? Он в опасной близости от бетонного парапета, за которым простирался канал. Предметы вокруг неожиданно завращались. Резко затошнило, как всегда происходит в подобных случаях: мозг посылает сигнал «вероятно, мы отравились, надо избавиться от содержимого желудка». Внутри всё скручивалось в тугой клубок, будто кто-то тянул за нитку из середины. Виктор пошатнулся и в попытке удержаться прямо коснулся холодного металла ограды. Ощущение потерянной опоры под ногами, как от подножки, пришло с опозданием. Низкий бетонный блок парапета вдруг оказался непривычно высоким, а канал близким, как никогда. В тишине вечернего города раздался гулкий плеск, и толща воды расступилась под человеческим весом, заглотнув его в свой удушающий рот. Тело медленно шло ко дну. Виктор в панике попытался глотнуть воздух, но мутная вода принялась заполнять его нос и горло. Вскоре на поверхности водоёма осталась только мелкая зыбь. Сейчас меня не станет. Было не так страшно, как в первый раз. И даже почти не больно. Хотелось просто уснуть. . Он понял, что находится в больнице, до того, как открыл глаза. Запах этого места Виктор не спутал бы ни с чем на свете. Низкие голоса доносились, как сквозь толщу воды. В сознании резко щёлкнуло. Вода! Канал. − Лежи, лежи, лежи, − предотвратив попытку Виктора подняться на локтях, Артур прижал его плечи к койке. − Как себя чувствуешь? Виктор напрягся, пытаясь сориентироваться в ощущениях своего тела. В тот же миг разболелись грудь, голова. Особенно засвербело в носоглотке. Спазмы там чувствовались словно ножи, вонзающиеся в нежную плоть. Боль усиливалась, становилась всё более и более жестокой, словно просыпалась в теле вместе с осознанием недавних событий. Даже небольшие вдохи и сглатывания слюны причиняли чудовищный дискомфорт. − Мне снова разрешили за тобой присматривать. Так всю интернатуру проведу у твоей койки, − объяснил Артур. − Что? Тебя вытащили прохожие. Не это хотел спросить? Пить? − губ Виктора тут же коснулось что-то ледяное, мокрое. Кусочек льда. − Скоро поесть принесут. Виктор отрицательно покачал головой. − Не будешь есть, лично покормлю через капельницу. Усёк? Позже пришли Жаклин с Ноэлем, потом и София с Ксандром. Во время их визитов Виктор притворялся спящим. Только когда вечером в палату снова заглянул Артур, Виктор закончил ломать комедию. − Как дела? − Чудесно, − каркнул он больным голосом. − Огрызаешься. Вижу, тебе и правда лучше. А теперь − поговорим, − Артур стал непривычно серьёзным для себя. − Должен тебе кое-что сказать… В твоей медкарте теперь появится запись «склонен к суициду». Виктор вознамерился запротестовать, но в измученное горло будто вонзились сотни игл. Артур просидел недолго и разговаривал без утешительных интонаций. Очевидно, в этот раз никто не собирался Виктора жалеть. Что ж. Он снова выжил. Уже дважды обманул смерть, и та ему этого не простит. − Ладно, отдыхай, а мне пора вернуться в своё отделение, − Артур покинул палату. Мигрень вскоре прошла, уступив место лёгкой дезориентации. Суставы тоже перестало ломить. Виктор уснул, но сон этот не принёс покоя. Он словно плавал на поверхности, всё контролируя, прислушиваясь к каждому шороху. Рассудок, находясь между полусном и полуявью, искажал ощущения. Губ Виктора снова коснулся лёд. Он скользнул к его щекам, прикрытым векам, но не оставлял влажные след после соприкосновения с теплотой кожных покровов. «Нет, не лёд», − шепнула часть сознания. Галлюцинация. Аллегра целовала лицо Виктора, нежно касалась шеи ладонями. Он уже не желал подобной сомнительной радости утешительного забытья. Каждый раз, когда ему удавалось собрать немного сил, любимый женский образ активизировался пред ним и забирал всё. А Виктор чертовски устал оставаться пустым. − Ты слишком холодная. Ты холодная, перестань, пожалуйста, уходи. Гоня её, Виктор всё же опасался, что она уплывёт за пределы досягаемости, и драгоценный облик в конечном итоге истончится в его памяти. Нужно отпугнуть её хотя бы сегодня. Нужно что-то сделать. Она всего лишь слепок той Аллегры в твоей голове, которую ты запомнил. Это только твоё наваждение. − Прости меня, пожалуйста, мне так жаль… Холод понемногу начал отступать, и вскоре сердечный ритм Виктора выровнялся, дыхание стало спокойнее. Воспользовавшись передышкой, организм снова погрузился в сон. . Только он подумал, что внешний контроль если и не исчезнет вовсе, то хотя бы пойдёт на слом, как начались новые посягательства на его территорию, новые насаживания морали на его почти разрушенный стержень. Теперь, когда Виктор подтвердил, что сам для себя прямая угроза, с ним пытались поговорить ещё больше, ещё чаще. Никто не верил его объяснениям. Он не топился, он даже не терял контроль над приёмом наркотиков. Он никогда бы не посмел второй раз лишить себя жизни. Виктор ни за что не захотел бы проходить снова через этот ад. Там, в агонии между жизнью и смертью, он понял главное. Смерть − никакое не спасение. Смерть − не естественна. Смерть − это больно и страшно. Когда умираешь, хочется лишь одного − вернуться назад. . − Знаешь, почему я тут? − спросил отец, переступив порог квартиры Виктора. − Пришёл разливаться о том, какой костью в горле я всем встал? − Ты не кость в нашем горле, Виктор. Думаешь, мы испортились, потому и наша участность к твоей проблеме кажется такой навязчивой. Но нет, мы не стали хуже. Дело в твоём фокусе и твоём внутреннем отношении к нам. Они изменились. Но я здесь не за этим. Я пришёл брать с тебя обещание. − Я не собираюсь тебе ничего обещать. Наставления Франсуа не были так уж утомительны, как поучительные монологи той же Софии. Попытки отца больше походили на желание договориться, а не пристыдить и воззвать к совести. − Виктор. Что с тобой произошло? − Так мама же докладывает, стоило ли мчаться через океан, чтобы услышать то же самое? − Смерть становится лекарством лишь тогда, когда его принимаешь в нужное время. Не стоит заниматься самолечением. − Я ведь уже объяснил… − голос Виктора нервно задрожал. − Меня утомляет каждый раз повторять одно и то же. − Не надо злиться. Мы просто разговариваем. − Это не разговор, отец, а лекция. − Способность воспринимать разумную критику всегда являлась твоей сильной стороной. Хочу верить, так оно и по сей день, − Франсуа удобно устроился в кресле, как перед началом долгой важной темы. Заговорил он прямолинейно: − Не храни внутри тех, кого не коснуться рукой. − Замолчи, − угрожающе тихо осёк Виктор. − Жаклин очень просила помочь тебе. И дело не в том, что я не желаю этого. Я не могу. Не смогу помочь, пока ты сам этого не захочешь. Пока ты не дашь себя спасти. Я верю, однажды ты очнёшься, и уповаю на то, что когда это случится, ещё не будет поздно. И я бы хотел, чтобы в тот же миг ты вспомнил обо мне. О том, что сегодня я протянул тебе руку, − Франсуа раскрыл ладонь, наглядно демонстрируя своё обещание. − Вот зачем я здесь. Когда ты всё же решишься себе помочь, вспомни меня. Попроси меня о чём угодно. Если существует безопасное место, занятие или какая-то другая терапия, скажи − я всё тебе предоставлю. Просто дай помочь тебе. Я не сумею этого сделать против твоей воли. Виктор попытался найти в его словах что-то новое, что-то, о чём ещё не думал. Он мрачно молчал, прежде чем разлепить сухие губы и тихо проговорить: − Слишком поздно. − Нет времени лучше и правильнее настоящего. Настоящее тем и хорошо, что позволяет нам действовать прямо сейчас. И любой момент может стать подходящим для того, кто ни перед чем не останавливается. Когда будешь готов, просто дай мне знать. Я буду рядом. Разговор продлился недолго. Для Виктора он незримо поделился на две стадии: во-первых, Франсуа убедил его в необходимости не только детоксикации, но и госпитализации в стационар. Во-вторых, Виктор всё же поклялся однажды вспомнить о протянутой руке помощи. Успех их разговора во многом определило отсутствие у Виктора злости на отца, которую он испытывал к остальным. Возможно однажды тот действительно сможет ему помочь. . На улице послышался долгожданный шум подъехавшего автомобиля. Жаклин открыла входную дверь и в эмоциях бросилась обнимать визитёра. Маленькая надежда, что он сумел всё уладить, питала её оптимизм. Морально устойчивый, ни перед чем и никогда не пасовавший Франсуа вот-вот скажет ей что-то такое, чего она не знает. Он даст им всем какое-то решение. Жаклин всегда спрашивала его совета, его мнения. Даже после развода они остались в гармоничном родительском симбиозе. − Как всё прошло? Он согласился? Франсуа с печалью медлил, тем самым обозначая, что хороших новостей не принёс. − Жаклин, давай успокоимся. − Он не стал слушать? − Отчего же, слушал… Переваривая сказанное, Жаклин чувствовала, как её вера медленно тает. − Думаю, мои слова отложились в его голове, но потребуется время, чтобы они подействовали на нужные механизмы и стали сигналом, а не очередным фоновым мусором. А он пока именно так и воспринимает всё, что ему говорят, оттого и постоянно уходит в глухой отказ. Жаклин задвигалась по комнате короткими рваными линиями. Вернувшись в исходную точку, она обречённо посмотрела на бывшего мужа. − Что нам делать? Что мы должны сделать, Франсуа? Что родителям следует предпринять в подобной ситуации? Насильно закрыть его в клинике? Привязать к столу? Запереть в комнате? Он взрослый человек, как ему донести, что он уже не просто коверкает свою судьбу − он убивает себя выбранным образом доживания?! Как ему объяснить, что он медленно умирает, а я погибаю вместе с ним каждый день, и окончательный исход неотвратим, − речь её стала отрывистой и нервной, слова будто рубили воздух. − Не проси меня дать ему ещё время. Когда я спрашиваю себя, сколько времени у нас есть в запасе, на ум приходит пугающе малая величина. Мягко взяв её за плечи, Франсуа усадил Жаклин на диван и опустился рядом. − Это мы во всём виноваты? − продолжала она. − Что мы упустили? − Не бывает коллективной вины. Кто сделал, тот и виноват. Но есть коллективная ответственность. И вот о ней нам не стоит забывать. Понимаю, как это пугающе звучит, но единственный шанс достучаться до нашего сына нам пока не доступен. Нужно ещё время. Я сказал ему, что буду ждать сколько потребуется. Я пообещал, что когда у него кончатся силы, я буду рядом и поддержу. И я буду, вопреки всему, хоть ценой собственной жизни. Но для этого мне нужно сохранить силы. Мне непозволительно растрачивать их сейчас на заранее провальные попытки привести его в себя. Мы не сумеем заставить взрослого человека делать то, что он не хочет. Он сам должен очнуться. А пока мы своим примером будем потихоньку точить камень. Показывать, что жизнь не потеряна, а мы ему не враги. Поэтому успокойся. Успокойся и береги силы. Они нам ещё пригодятся. . Тот вечер Виктор помнил плохо. Он долго смотрел на себя в зеркало, отмечая, как застойная ненависть превратила его лицо в восковую маску. Желудок исполнял кульбиты. Всё внутри леденело с каждым приближающимся часом − ещё никогда Виктор не подходил так близко к исполнению своей мести. Как правило, в моменте перед последним прыжком останавливаются на самом краю. И Виктор остановился. Ощутил дикий проникающий в душу страх. Теневой двойник готовился вот-вот дать заднюю, воспользовавшись любым шансом для самоотвода. Но Виктор твёрдо решил, что не попадётся в ловушку животного ужаса. Его план остаётся прежним. Он едва ли делает что-то по-настоящему ужасное. К тому же, Виктора стимулировал уже осмысленный холодный расчёт. И эта старая злость кипела внутри, выделяя удушающие пары, от которых хотелось поскорее сбежать. Желание мести пополам с сомнениями атаковали разум. Виктор пытался подавить в себе разочарование от собственной нерешимости. Бояться — нормально. Он ведь ставил на карту не только чужую жизнь, но и своё будущее. Виктор не хотел, чтобы эта минутная слабость сбила его с толку и намеченного пути. Сегодня он хотя бы знает, куда едет ублюдок. Сегодня ублюдок останется один, и это повышало шансы на их встречу тет-а-тет. Когда ещё представится такой удачный случай? Закрыв на ключ квартиру, Виктор вышел навстречу своей цели. Он шёл и шёл, пронзая узкие улицы насквозь. Деревья смыкали ветви над аллеями, образуя подобия пугающих туннелей. Как правило, в моменте перед последним прыжком останавливаются на самом краю… . Входная дверь оказалась не заперта − кто-то нагрянул с очередной проверкой. − Опять ты. Посчитаем вместе до десяти? − Нет, стой там! − София быстро обогнула стол, препятствуя приближению Виктора. − Дай мне просто сказать! − Минута пошла. С недавних пор он принял правила игры: сначала честно дать Софии возможность исполнить то, за чем она пришла, а затем потребовать уйти. Удивительно простая сделка, но работала. Прежде чем взять решительный настрой, фон Гельц помолчала, взвешивая слова. − Я хотела сказать, что была не права. Недавно поняла, за что ты злишься, и причина показалась мне вполне оправданной. Я часто очерняла Аллегру, опираясь на одни лишь домыслы, и ты поддался моему влиянию, в чём теперь раскаиваешься. Но я не желала ей зла. София всегда считала Аллегру немного странной, неврастенической. А Аллегра, зная о её отношении, дразнилась со свойственной себе несгибаемой манерой. Виктор никогда не вмешивался в этот скрытый конфликт. Но видя, как вызывающе Аллегра ведёт себя с такой интеллигентной персоной, как София, он ощущал собственную внутреннюю свободу. Виктор себе такого не позволял, но, глядя на Аллегру, думал, что может. − Всё? − Нет, − София замешкалась, пальцами отбив дробь по полированной поверхности спинки стула. − Я тоже злилась на тебя всё это время. Но только потому, что терпела неудачу за неудачей в попытках получить хоть какое-то понимание твоих поступков. Теперь я осознала, что в злости на других тебе было легче пережить происходящее. Это просто защита и способ сохранить рассудок. И я прощаю тебя и хочу снова напомнить, что ты можешь рассчитывать на мою дружескую поддержку. Я знаю, что ты чувствуешь, поверь. Виктора охватило негодование. Что она может о нём знать?! София решила, что его проблема исключительно в затянувшейся скорби. Но ему не просто не хватало Аллегры. Он чувствовал свою вину за её смерть. Из-за его импульсивного идиотизма она умерла. И с силой вины могла сравниться разве что ненависть к её мучителям. − Убирайся прочь, − равнодушно бросил Виктор. − Если не понимаешь, могу продиктовать по буквам. − Где ты пропадал сегодня? − вдруг горячо выпалила фон Гельц. − Скажи мне. − На сеансе психотерапии. − Если бы. − Значит, у родителей. − Не… неправда. − Тогда гулял. − Что за придумывание в моменте? Зачем они все спрашивают, и так зная, что он начнёт громоздить горы лжи? − В комнатах теперь такая непривычная чистота, − София отвела взгляд, будто боялась выдать мысли. − Странно это всё. − Я в завязке, решил отметить, заказав себе клининг. − Правда? Довольствуясь тишиной в ответ, София с тяжелой усталостью выдохнула. − У меня уже пропало трезвое понимание, когда ты врёшь, а когда честен. Кредит доверия к тебе отрицательно растёт с чрезвычайной скоростью. Ты уже истратил все шансы это изменить. Последний ушёл вместе с попыткой утопиться. Виктор надавил пальцами на прикрытые веки. − Сколько раз повторять: я не топился, мне стало плохо от антидепрессантов! − У тебя всегда виновато всё вокруг, но не экстази! Лишённый последних сил Виктор просто ждал, когда что-то неизменно приведёт её в ярость, и София повернётся на сто восемьдесят градусов и умчится прочь. − Раз таблетки не подходят, вы должны вместе с врачом подобрать новые. Она провела ладонью по чистой поверхности комода, надеясь распознать в этом неожиданном порядке какой-то подвох. София не знала, что разгадка ко всему весьма прозаична: накануне собственник квартиры просто пригрозил Виктору выселением, если тот продолжит разводить гадюшник. − А что за история о том, что ты теперь преследуешь Винсента Нилмена? − Это не слухи. − И зачем ты это делаешь? − Хочу, чтобы он умирал в муках. И в своих попытках это устроить я основателен и последователен, разве нет? Не приняв его слова всерьёз, София только с грустью покачала головой. − Её этим уже не вернёшь. Всего несколько слов − как пара камешков, что, скатываясь с горы, способны породить лавину. Гнев с отвращением вспыхнули во внутренней пустоте, сжирая кислород. Желание покарать за жалость, ненужное беспокойство, ненужные слова буквально исказило Виктору лицо. − Не подходи ко мне близко, − София попятилась, в голосе её мелькнула обеспокоенность. − Пожалуйста! Я не могу… Ты теперь похож на чудовище. Виктор резко остановился в двух шагах от неё, заметив, что не на шутку напугал Софию. Он не хотел этой ситуации. Сердце его болезненно сжалось от сожаления и неприязни к себе. Запершись в ванной, Виктор просидел там до тех пор, пока не услышал характерный щелчок закрытой входной двери. . Утром разлетелась весть − Винсент Нилмен мёртв. Автокатастрофа с последующим пожаром произошла в трёх милях от города. Экспертиза выявила причину аварии − подрезанные тормоза. Наличие у Виктора мотива для убийства разумеется обеспечило ему проблемы. Его задержали на сорок восемь часов по подозрению в покушении. Нанятый Франсуа адвокат выбил освобождение под залог. Жаклин вместе с сыном сидели в машине недалеко от полицейского участка. Стояла нехорошая тишина. Виктор буквально слышал мысли матери. Она спрашивала себя, когда кончится эта проверка на её прочность и долго ли ещё ей предстоит идти на любые расходы ради него. Виктор столько раз демонстрировал ей свою нелюбовь, что уже стоило признать: он никого не любил больше, и никогда никого не подпустит к себе. − Чтобы забрать тебя отсюда, я пропустила сегодня важное заседание в палате. Виктор сомневался, что у него есть повод благодарить её. Он ни у кого не просил ни помощи, ни жертвенности. Основа его разлада с близкими строилась на том, что все они несли свою помощь, как нечто ценное и эффективное. Но ни у кого из них не было того, что могло Виктора спасти. − Могла не ехать, если твои рабочие дела так важны. − Да. Это было важно. Но не первостепенно. Потому что ты всегда мой номер один. − Ты действительно веришь в мою невиновность? − У меня такое чувство, что не должна. Но звучит слишком невероятно. Жаклин прикрыла глаза, бессильная и враз потерявшая всю уверенность. Хотелось перевести тему, хотя бы ради спасения душевного равновесия. Но их головы были пересыщены негативными событиями, и обсуждать что-то другое казалось по меньшей мере неуместно. − Думаешь, так всё продолжится и дальше? Думаешь, этому всему просто нет сносу? Думаешь, вторая жизнь достанется тебе в подарок, когда эта подойдёт к концу? А я снова и снова защищу тебя, оплачу все счета, и так будет всегда, и никто тебе в целом мире не указ и не хозяин? − Ты бы не разочаровалась так, если бы не ждала от меня соответствия своим же иллюзиям. Я всё испортил? Я стал неудобным? Какая досада. Ты думала, я тихий и чувствительный, но ты ошибалась. Давным-давно существовал такой парень, но сейчас он исчез. Несправедливость окружающего мира растоптала его. И сейчас этот новый я искренне радуюсь чужой смерти. Клянусь, я счастлив, что один ублюдок гниёт в тюрьме, а второй сдох самой мучительной смертью − сгорел заживо. Я ещё никогда не ощущал такой эйфории от чужих страданий. Ни разу за всю жизнь Жаклин не пугалась собственного сына и того, на что он способен. Она знала, он не настолько вспыльчив, чтобы поступить с ней жестоко. Но в этот момент какое-то предчувствие заставило её замолчать. Жаклин побоялась ненароком разозлить Виктора. . Начался новый кошмар в его жизни и жизни его родителей − без права на передышку и с редкими проблесками надежды. Ситуация с грозившим тюремным сроком подействовала на Виктора как вразумительная пощёчина, которую он почувствовал даже сквозь наркотический туман. Этот опыт принёс за собой новую волну нервозности, шока, растерянности, но Виктор перестал принимать даже снотворное. Его ум должен был оставаться трезв и ясен. Цикличность, бессмысленная и бесплодная − вот что по-настоящему высасывало силы. У Виктора складывалось впечатление, словно он уже знает конец этой истории, исписанной его ошибками и болью. Он знает, что произойдёт потом, знает всё наперёд, он уже был на каждом этапе. Виктор устал ждать конца, устал надеяться, что какое-то испытание убьёт его окончательно, что его тело не выдержит и просто сдастся. Оно всё цеплялось и цеплялось за жизнь, делая существование Виктора и без того паршивой борьбой. Но теперь его хотя бы тревожил риск утянуть за собой на дно парочку дорогих ему людей. . − Что ты тут делаешь? − вскипел Виктор. − Сколько раз я просил не врываться вот так… − в несколько шагов он сократил между ними расстояние и схватил Софию за плечи. − Что тебе опять тут нужно? Оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое! Оставьте меня уже в покое! − Прек-рати! − выдавила она ломким голосом. − Я устал от вас, я, чёрт возьми, дико от вас устал! Что тебе опять тут нужно, что? Что? ЧТО? − Не тряси меня, Виктор, слышишь, мне больно! − вырвавшись из крепкого захвата, София отскочила на безопасное расстояние. Инспекции и раньше раздражали Виктора. Но именно сегодня это буквально довело его до белого каления. Что ж, последнее средство − безжалостная прямота. − Тебе заняться больше нечем? Как поживает твой нейродермит? Может, вместо того, чтобы изводить меня, тебе следует уделить внимание ему? Потеплело, а ты всё носишь длинные рукава. Тебе холодно, София? Ты и трахаешься, не снимая одежды? Или ты не спишь с Артуром месяцами? Судя по тому, что ты тут то рыдаешь, то орёшь, тебя сейчас ничего больше не бодрит. − Замолчи! Замолчи, ради бога! Господи! Грёбаный наркоман, самолично гробящий собственное здоровье, попрекает меня за физические несовершенства, в которых я совершенно не виновата! − Где ключи? Где ключи от моего дома, я спрашиваю? − схватив с дивана женскую сумочку, Виктор принялся вытряхивать из неё содержимое. − Что ты вытворяешь?! Перестань! − София толком не попыталась остановить его, лишь с горьким смирением наблюдала за тем, как портят её вещи. − Да нет их там… Виктор швырнул сумку на пол. − Убирайся к дьяволу со своим беспокойством. Просто. Оставь. Меня. Наконец. В покое! − Я имею право требовать разговора! Я соврала следователю, сказав, что в ночь убийства ты был в моём доме! Я подменила записи на камере! − Что ты хочешь знать? − Правду. − Конкретнее! − Ты причастен к смерти Нилмена? − С чего ты это взяла? − Да хотя бы потому, что в тот вечер ты пропал со всех радаров. Потому что вместо алиби у тебя внушительный мотив. И потому что теперь ты непонятно на что способен. Я уже не знаю, это не ты, это давно не ты… В Викторе зашевелилась неосознанная тревога. − И что? София склонила голову набок и посмотрела на него, прикидывая, за какую идиотку её держат. − Ты понимаешь вообще, что происходит? Какой ситуации ты избежал? Поверить не могу, что мне приходится объяснять. Ты вообще что-нибудь соображаешь уцелевшими клетками мозга? Ты попал под подозрение в умышленном убийстве. Тебе всё ещё могут выдвинуть обвинения. Ты можешь сесть в тюрьму! Он сын судьи, это так просто не оставят, лишь бы закрыть дыру в деле. Ты под прицелом, пока идёт следствие. И что, этот урок никак не отразился на тебе? Ты до сих пор так ничего и не уяснил? Виктор сел в кресло. Смотря ровно перед собой, сухо ответил: − Дело не в уроках, которые я вынес или не вынес, не так ли? Ты волнуешься за себя. Ты обеспечила мне алиби, а теперь жалеешь. Тоже немного успокоившись, София опустилась в кресло напротив Виктора. − Разумеется, я волнуюсь и за себя. Я хочу знать, на что подписалась. Просто уже скажи, нет, я не имею к этому всему отношения, разве я прошу многого? − Не пойму, ты наивна или самоуверенна? Ты видела за моей спиной крылья? Хотя бы зачатки? Или я по каким-то другим признакам похожу на ангела? София помедлила с ответом, и эта пауза сказала Виктору всё. − Я в тебе не сомневаюсь. И ни о чём не жалею. Глаза её стали обманчиво искренними и очень неестественно замигали. Встав, Виктор с опасной медлительностью поравнялся с Софией, заставив её вжаться в кресло. Он навис над ней и, вцепившись в подлокотники, приблизил лицо к её лицу. − Ну не знаю. Может, это я его убил. А может и не я, − нотки безумия прорезались в его тоне. Он улыбался незнакомой улыбкой, заставившей Софию разволноваться. Теперь она выглядела так, точно осознала, что находится в угрожающей обстановке. София поспешила покинуть это место при первой же появившейся возможности. . Тени смыкались вокруг него в плотное кольцо. Сколько бы Виктор ни отдалялся, они всё приближались, всё поглощали его в свою мрачную пустоту и тишину, от которой звенело в ушах. Измученное тревогой сонных видений сознание заметалось, готовое сбежать куда угодно. Виктора резко потянуло наверх, а затем буквально выдернуло из сна. После пустоты явь напирала разнообразием ощущений, звуков… В комнате оказалось светло, но это был мягкий свет, не тот жуткий холодный, как в больнице. Виктора окружали стены его комнаты в родительском доме. − Что… − Ш-ш-ш, − прохладная ладонь коснулась его жаркого лба, тихий голос осторожно вторгся в туман сознания: − Ты дома. Виктор медленно осел на влажные неуютные простыни. Место страха заняла боль. Его кожа горела как от многочисленных ожогов, но внутри всё мелко тряслось от холода. Собственное тяжёлое дыхание слышалось в черепной коробке, отражаясь эхом от пустоты. Губы пересохли, а в рот точно насыпали горсть песка, который теперь царапал глотку. На корне языка жутко горчило, словно в желудке не осталось ничего, кроме жёлчи. − Почему, − прошептал он. Жаклин склонилась к нему, чтобы лучше слышать. − Почему я тут? − Ты сам пришёл. Не помнишь? Виктор напрягся, пытаясь восстановить в уме порядок событий, но осколки мыслей не хотели соединяться в единое целое. В голове словно что-то лопалось от усердия. Регулярные ментальные искажения реальности уже серьёзно беспокоили. Память подводила его всё чаще, её провалы не давали полноценно жить. Он припоминал только какие-то жалкие клочки вчерашнего дня. Виктор не осознавал не только как добрался сюда, но и какая цель им двигала. Он искал помощи? Какое патетическое возвращение домой. Все произошло, как его мать и мечтала: однажды просто найти Виктора на пороге. − Не веришь? Я не держу тебя. Захочешь − уйдёшь. Но я бы хотела, чтобы ты остался. Лихорадка сжигала изнури, все внутренности нестерпимо щекотало, будто там поселилась колония муравьёв. По телу градом струился холодный пот. Виктор едва мог связно думать. Ощущение времени снова стало тревожным. Материнский голос доносился как издалека. Виктор боялся, что тот исчезнет. Боялся, что, если останется в одиночестве и будет вынужден провести день в постели, жуткие образы сна вернутся к нему и отберут последние крохи рассудка. Виктор знал, Жаклин сдержит обещание: если он захочет уйти, никто не воспрепятствует его попыткам. И именно сейчас отчаянно опасался этого. − Мама, − уставившись перед собой поблёскивающим взглядом, он замолчал. Обозначая своё присутствие, Жаклин коснулась его руки. − Я хочу остаться. Я хочу попробовать. Она нежно погладила его по пальцам. − Я помогу тебе. Я буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой. Жаклин овладело неуместное счастье. Но она наконец-то услышала то, что так давно хотела − желание Виктора бороться и прийти в себя. На этот раз осмысленное. − Я не могу больше. Я больше так не выдержу. − Я с тобой, − голос её дрожал и срывался. Жаклин обрела долгожданное утешение в проблеске надежды. Если она справилась с упёртостью Виктора, остальное ей нипочём. − Хочешь в клинику? Виктор желал только одного − провалиться сквозь землю от чувства угнетённости. Как он может просить её о помощи? Она давала ему разительно много шансов, сколько раз протягивала руку… − Нет. Я сам. Только не выпускай меня. Пожалуйста, не выпускай. − Как сам решишь. Как скажешь. Только живи. Пожалуйста, живи. Избегая взгляда матери, Виктор с трудом потянул воздух в заложенные ноздри. − Я создал столько проблем. − Ты поправишься. На этот раз всё получится. Я тебе помогу. Следующие дни она наблюдала за его агонией. Как терзалось его тело и разум. Как его беспокойные сны оборачивались мучительной явью. Как он, бледный до синевы и нечеловечески ко всему равнодушный, лежал под слоями одеял. Она никогда не простит ему то, что видела. Сцен, где поила его бесполезными лекарствами, отвлекала и делала ещё множество неприятных вещей. Не простит то, как долго была вынуждена смотреть в глаза знакомым и объяснять его «болезнь». Это время стало самым тяжёлым в её жизни, и так после борьбы с раком не пересыщенной радостью. Она не простит ему и то, как долго стучалась в глухую стену и не получала даже попеременного успеха быть услышанной. Не простит ему грубости, безжалостности. Ту его злость, от которой туман встаёт перед глазами, а голова зависает от багровой пелены − вот настолько Виктор злился на весь мир. Ноэль и Франсуа всегда были неподалёку, но именно Жаклин делала самую отвратительную работу − слушала упрёки и оставалась терпелива. Виктор считал, что она не могла его ненавидеть − этот человек просто не способен на подобное. Она не могла его любить − он отбирал у неё любую возможность испытывать к нему любовь. Он сделал всё, чтобы она перестала понимать свои ощущения, чтобы ей каждый раз приходилось задавать себе вопрос: «а что я чувствую к собственному ребёнку?». Он всегда недооценивал эти страдания и не щадил чувств. Он низводил её боль, считая, что та не соразмерна его боли. И за это Жаклин никогда его не простит. С метаниями было покончено. Они не увенчались ни победой, ни поражением. Но им, как и всему на свете, суждено однажды исчерпаться. Виктор презирал себя за неспособность дать отпор зависимости. Вещества никогда не были способом вознестись на небывалый уровень удовольствия. Вещества были нужны, чтобы вознестись над ямой полнейшей апатии, и ненадолго покрыть боль и невыносимый голос совести. А значит, у него есть шанс выкарабкаться. Он занялся поисками стимула. Но долгие дни ему ничего не подходило на ум, и осознание этого на пару с ломкой сжимали горло холодной рукой. И тогда Виктор просто пообещал себе. Если он продержится ещё одну ночь, если всё кончится для него благополучно, он даст себе шанс и снова соберёт себя в нечто единое целое. Может не сразу, может, для начала он поставит перед собой маленькие поэтапные цели. Виктор старался не зацикливаться на том, что безвозвратно потерял. Он думал, что ещё не сделал, что ещё способен сделать − и у него получался довольно длинный список. . Они с отцом немного поговорили о следствии. Виктор счёл полезным держать Франсуа в курсе последних событий. Обвинения ему не вынесли: против него не нашлось улик, даже косвенных. − Тебя больше не беспокоят? Хотя, и так знаю. Жаклин всё рассказывает. А ещё я знаю, что ты борешься. Разговор давался легче, чем Виктор ожидал. Вероятно потому, что Франсуа он причинил чуть меньше боли, чем остальным, и оттого вины тоже было меньше. Или потому, что телефонный разговор исключал необходимость смотреть собеседнику в глаза. Виктор испытывал к отцу какую-то щемящую благодарность просто за то, что тот существует. За уверенность: Франсуа обязательно поймёт его, не потребовав весомых доводов и гарантий. Он его страховой полис. Его почва под ногами. Его символ надежды. − Отец, − Виктор осёкся, но, поставив крест на всех сомнениях, продолжил: − Я хочу приехать… Обещаю не создавать проблем. Во всяком случае намеренно. Я просто… хотел встретиться и попытаться объяснить, что со мной происходит. Всегда трудно прощаться с иллюзией, особенно если это повлечёт за собой вопросы к совести. Но откладывать собственное спасение в долгий ящик уже нельзя. Его нервная система полностью истощена, а скопление шрамов на душе вот-вот снова воспалится. Он изувечил себе годы, тяжким молотом разнёс собственную жизнь, будущее, физическое и психологическое здоровья, а также собственное жизненное ориентирование. Если всё циклично, сумеет ли он вынести ещё один надвигающийся кризис? Виктор сомневался. Ему срочно требовалось поменять жизненные составляющие, сменить обстановку. Чтобы перемахнуть барьер, следует отойти на расстояние и разбежаться. − Я не могу больше оставаться тут. Я никак не найду себе места. У меня ничего здесь не получается, и я боюсь, что скоро от меня уже ничего не… Он взял сознательную паузу, понимая, что она и так закончит за него фразу. − Виктор, − прервал тишину Франсуа. − Мы со всем разберёмся. Приезжай. И ни о чём не беспокойся. Всё будет хорошо.