haikyuu!! «волейбол» имейджины с /т.и/

— Спи спокойно, любовь моя. Отвратительная тишина этого места всегда раздражала тебя. Ни единого звука, только тихий ветер, заигравшийся с прядями твоих волос. Выдавшийся удивительно тёплым, ноябрь радовал лишь раскрашенной листвой — никаких дождей, все ещё не пожухшая трава и относительно приятная температура. Ты оправила края пальто, выпрямившись. Минута, одна минута — ровно столько каждый год ты требуешь от своих приближенных. Отныне, это для них дело чести, святой долг. И если кто-то ослушается, будет наказан. Трое мужчин за твоей спиной молчат, склонив голову вниз, рассматривая опавшую листву. Они не двигаются даже тогда, когда время выходит. Об этом ты не просишь, но уважение, полученное за годы управления, говорит само за себя. Ты тихо сглатываешь, замечая на чёрной кожаной перчатке опавший с букета лепесток. Убираешь осторожно. Новый порыв прохладного осеннего ветерка подхватывает его слишком легко, уносит вдаль, цепляя твоё внимание. Чистый, белый, как первый снег, под которым он грел твои ладони; как жемчужное колье — его подарок; как свадебное платье, что ты выбрала; как рубашка, надетая им в тот день. Врут — со временем не становится легче. Боль не уходит. Воспоминания не стареют с годами, ты видишь все так же отчетливо, как и десять лет назад воочию застав события. Перед глазами только тот самый заброшенный склад, куча железных контейнеров от пола и до потолка, тусклый свет. Запах сырости и затхлости неприятно бьет прямо в нос. Ты щуришься, пытаешься оглядеться, но сильная хватка на руках не даёт вывернуться. Ты знаешь этих людей, видела их не раз — они работают на отца. Но держат тебя крепко, хоть и стараются не оставить синяков. — Какого черта?! — восклицаешь, когда вы, наконец, останавливаетесь. Неожиданно включившийся приглушённый свет неприятно режет глаза, ты щуришься и дергаешь руками. Мерные шаги гулом отдаются от стен, и ты видишь перед собой отца собственной персоной. Как всегда, при параде — темный костюм-тройка, блестящие от чистки туфли. Мужчина смотрит будто сквозь тебя, кривит губы в недовольстве. На напряжённом запястье бликуют часы, отливая золотом. Переводишь взгляд ниже и замечаешь пистолет. — Юная леди, — ты ненавидишь это обращение и уже морщишься, — я же предупреждал. Я говорил тебе, что все уже запланировано, что жених найден. Вы должны объединиться ради общего будущего, — он снова использует этот слащавый, елейный тон, будто объясняет что-то глупому ребёнку. Ты хмуришься, не понимая, к чему он ведёт. Разве для этого разговора нужно тащить тебя в такое место, да ещё и силой. Ты привыкла, что отец — человек властолюбивый, циничный, жестокий и, в принципе, отвратительный. Наверное, поэтому все так восхищаются им в роли лидера, уважают боятся. Все, кроме тебя, по первому зову бросаются выполнять приказы, и только попробуйте ослушаться. Мужчина подходит ближе, замирает напротив, смотрит прямо в глаза. Никто такое не выдерживает — отворачиваются, зажмуриваются или отводят взгляд. В основном, сразу же склоняют голову. Но не ты. Ты не станешь. Не только смотришь в ответ, но и заставляешь его первого нарушить молчание, что затянулось слишком долго. Чужая хватка на руках слабеет, но ты не спешишь вырываться. Они все равно не позволят. Зачем вы здесь? — Я просил тебя, /Т.и/, — ещё тише добавляет. — По-хорошему просил просто перестать видеться с этим…блять, — в выражениях он никогда не сдерживается. — Да как могла моя дочь связаться с сыном копа?! — от резкой смены интонации ты вздрагиваешь. — Но я с этим разберусь. Слова настораживают. — Что? Ты впервые чувствуешь настоящий животный страх, когда видишь Тоору, стоящего на коленях. На плечи ему с двух сторон давят сильные ладони личных охранников отца. Руки связанные за спиной мешают предпринять хоть какие-то действия. Столкнувшись с его взглядом, ты уже не можешь отвернуться. Вы рассматриваете друг друга, словно в последний раз, впитывая каждую деталь, будто запоминая. Ты не веришь, не хочешь верить, но подсознательно стараешься сохранить его в памяти таким — живым. — Ты что делаешь?! — удерживать тебя становится сложнее. — Отпусти его. Мужчина молча перезаряжает пистолет, не обращая на тебя внимания. Ему нравится играть на чужих нервах — у тебя их с каждой секундой становится все меньше. — Послушай меня! Пожалуйста, — ты никогда и ни о чем не просила отца. — Не знаю, что ты снова придумал, но, блять, не смей его трогать. Я выйду! Выйду замуж, за кого хочешь! Что угодно сделаю, только его отпусти! — Вот как ты заговорила, — усмехается он. — В переговорах ты все так же несильна. Какой мне смысл его отпускать, если это такой удобный рычаг давления. Я думал, что у тебя нет слабого места. Ты так хочешь рвануть прямо к нему, забрать из чужих рук. Хочешь прижаться к тёплому телу, почувствовать ответные объятия, чтобы липкое чувство страха пропало. По глазам видишь — он хочет того же. Но вы оба не в силах сделать что-либо. Ты даже не замечаешь, как по щекам бегут слезы, как внезапная паника сковывает грудь. От собственной беспомощности хочется выть. Тоору видит это. Видит и берет себя в руки, потому что кто-то должен быть сильным сейчас. — Все хорошо. Нет, не хорошо. И ты знаешь это, и он знает, но все равно повторяет фразу снова. Ты не уверена, кого именно из вас двоих Ойкава пытается успокоить, но чувство, что слышишь его голос в последний раз, не покидает тебя. — Я люблю тебя, — со своей типичной улыбкой достаточно громко произносит парень, чтобы каждый услышал. — Не говори так, — ты всхлипываешь, — не говори, прошу. Мы же не прощаемся, пожалуйста, — тушь оседает под глазами темными кругами. О точном понятии внезапности ты узнаешь примерно в ту секунду, когда громкий выстрел ощутимо разрезает воздух в помещении. Ты так и повисаешь на чужих руках — если бы не они, то уже упала бы на колени. Чувство шока не позволяет даже кричать, ты только приоткрываешь рот и чувствуешь, как грудь сдавливает от боли. Невозможно даже вздох сделать, как будто сердце медленно разрывается на осколки, ранящие внутренности. Звук упавшего на пол тела ты слышишь до сих пор. — Госпожа, — тихо окликнули сзади. Незаметно вздрогнув и вынырнув из воспоминаний, ты кивнула, отпуская своих людей. По периметру, конечно, остались телохранители, а остальным необязательно здесь быть. Через год той же ночью глава клана сменился. Смерть наступила от рук неизвестного, посланного другой группировкой, наёмного убийцы. Идеальная работа — никаких лишних следов, но вот только не сходилась одна деталь. Профессионалы знают свою работу, знают, куда стрелять — пулевое ранение на теле босса было ниже нужного и позволяло прочувствовать все прелести мучительной агонии. Ошибся ли убийца или сделал это намерено, знал только он сам. Но слухи ходили. Ты слышала их сама — все знают, кто стрелял на самом деле. И несмотря на это, они все равно приклонили колено, присягнули на верность. Каждый, причастный к его смерти, был казнен по всем правилам с пометкой «предательство». Таковым ты считала их поступок. И никто не осмелился тебя судить. Историю это рассказывали и обсуждали даже спустя столько лет. Сочувствовали и восхищались. — /Т.и/, — тихий женский голос раздался в метре от тебя. Обернувшись, ты встретилась с бледным лицом Ойкавы-сан. В ее глазах залегли заметные морщинки, но женщина улыбалась так же тепло и по-доброму. От вида этой улыбки тебе хотелось разрыдаться — точь-в-точь, как у сына. Она тоже принесла букет. Осторожно опустила его рядом с твоим, коснулась ладонью надгробного камня, застывая на какое-то мгновение. Усталый взгляд пробежался по надписи, будто женщина все ещё не верила, что он мертв. — Когда Тоору не стало, — Ойкава-сан поравнялась с тобой, вы каждый год встречались на этом месте, разговаривая, — я считала тебя виноватой. Мне нужно было куда-то деть эмоции, обвинить кого угодно, чтобы не было так больно. Но я тогда не осознавала, как плохо было тебе. Ты молчала. Вы с ней в относительно хороших отношений. У вас на двоих — одна потеря, и только ее слова помогают справиться с утратой. Каждый чертов год ты встречаешь ее с необъяснимой теплотой в сердце, будто снова видишь, чувствуешь Тоору. — Я считала, что ты ему не подходишь. Не верила, что любишь, — она тяжело вздохнула, и ты почувствовала, как тёплая ладонь сжала твою. — Но даже спустя десять лет я вижу тебя здесь. Все такая же красивая, серьезная…время, словно перестало идти для тебя, — она повернула голову в твою сторону, поднимая взгляд. — Ты все ещё любишь его? Слезы градом побежали по щекам. И такие нежные объятия женщины задели старые раны в сердце. Только при ней ты никогда не сдерживалась и давала волю эмоциям. Она тебя понимала, она — последняя связь с Тоору. Ойкава-сан взяла твоё лицо в ладони, стирая слезы большими пальцами, и взгляд ее был таким открытым, добродушным…таким, как у него. — Милая, стоит жить дальше, — в ее голосе не было какого-либо осуждения, это звучало, как просьба. — Если тебе нужно мое разрешение, как его матери, то я хочу для тебя всего самого лучшего. Тебе скоро тридцать два, /Т.и/, — женщина едва заметно улыбнулась. — Найди мужа, заведи детей. Ты будешь отлич… — Я не хочу этого ни с кем другим. Не могу. Пожалуйста, никогда не просите меня о таком, — ты прерывисто вздохнула и отстранилась. — Доброго Вам дня, — поклонившись на прощание, ты пошла к выходу, выстукивая тихий темп каблуками. Ойкава-сан ещё какое-то время провожала тебя взглядом, а потом обратила внимание обратно к надгробию. Легко поглаживая пальцем камень, она сморгнула слезы, за столько лет смирившись, что все это не сон. Она уже не плакала, но душа ее никогда не переставала скорбеть. — Она так страдает, милый, я никогда не встречала любви сильнее, чем ее, — с грустью подметила Ойкава-сан. — Это достойно уважения. Я побуду тут ещё немного? — тихо прошептала женщина и улыбнулась, чувствуя, как ветер играет в волосах.