haikyuu!! «волейбол» имейджины с /т.и/

— Здесь прохладно. Неожиданно раздавшийся голос Кея тебя пугает, ты вздрагиваешь и оборачиваешься. Быстро справиться с эмоциями не получается, и Цукишима замечает тень мелькнувшей грусти и отчаяния. На накрашенных бледной помадой губах все же появляется хрупкая улыбка. Ты рада видеть его, где-то в глубине души ты даже ждала. Свет за окнами просторной залы особняка пятнами расползается по мраморному покрытию балкона. Альфа какое-то время рассматривает тебя издалека, а потом подходит ближе. Неспешно, словно знает, что ты никуда не уйдёшь. Ты никогда не уходишь. — Красивый сад, тебе нравится? Ты предпочитаешь игнорировать слова, с которых он начал эту беседу. Лучше уделить внимание виду прекрасных кустов лиловой азалии, раскинувшихся на заднем дворе дома. Тут много и других цветов, мерцающих в свете неярких уличных светильников. Мощённая дорожка ведёт к небольшому водоему в центре, который так хорошо видно с высоты второго этажа, но почти не возможно заметить за разросшимся кустарником. Ты вдыхаешь запах ночной прохлады, смешавшийся с доносящимся ароматом едва распустившихся рододендронов, и думаешь, что садовнику стоит повысить зарплату.  — Ты замёрзла, — Цукишима прослеживает твой взгляд, трепетно задержавшийся на созерцании ярких пятен бутонов. — Мне не холодно. Почему все вокруг думают, что знают тебя лучше, чем ты сама. Кто-то постоянно говорит тебе, что делать, что думать, что чувствовать. Общество, родители, муж. В собственном доме ты не можешь распоряжаться даже едой в холодильнике, обязательно получая упреки от супруга за «неправильную пищу» и от приехавшего в гости папы за «набранные лишние килограммы». Отцу до этого дела нет, он считает, что омежьи дела должны оставаться таковыми. Его интересует компания, ее развитие и будущий наследник, которого ты пока не спешишь предоставить. Единственное, что ты действительно можешь назвать своим — это сад. Высаженный по твоему эскизу, разработанный и оформленный приглашённым дизайнером. Это своеобразное убежище, место тишины. Вначале тебе не нравилось, как зарастает дорожка, как кусты становятся менее презентабельным, обрастая листьями. Но позже ты решила позволить им расти, как вздумается, и не кромсать под стандарты. Внешний вид сада от этого нисколько не изменился, он по-прежнему волшебен. Притягивает взгляды и манит зайти, но ты не позволяешь. Никому не позволяешь. Нужно хоть что-то оставить для себя. — Ты дрожишь. Плечи накрывает плотная ткань пиджака, Кей явно не примет твои отговорки и убеждения. Ты правда замёрзла, на улице конец апреля. И пускай в Токио люди уже ходят в обычных толстовках или едва утеплённых пальто, на тебе сейчас только полупрозрачное платье. Тонкие бретели почти незаметны на узких плечах, светлая ткань струится до пола, делая твой образ воздушным и легким. В каждом движении, в каждом взмахе руки и в снисходительной улыбке, в приветливом взгляде и в уточнённых, но кричащих о своей дороговизне украшениях, сквозит твоё изящество. Каждая деталь абсолютно идеальной картинки делает тебя живым превосходством в глазах других людей. — Мне нравится, — неожиданно говоришь ты, аккуратно сжимая пальцами лацканы его пиджака. — Что нравится? — Дрожать. Цукишима удивлён ответом, но старается не показывать этого. Он молчит в надежде, что ты продолжишь. — Мне нравится ощущать холод, — ты не меняешь своего положения, вглядываясь в ночную пустоту, словно желая найти там что-то. — Я знаю, что никто не может сейчас запретить мне делать это. Я распоряжаюсь своими эмоциями и чувствами, я слышу их отчетливо и не сомневаюсь в том, что испытываю. Кей уверен — это не единственная причина. Он упорно видит, как ты продолжаешь причинять себе вред: задерживаешься на холоде, зная, что можешь заболеть, запиваешь успокоительные таблетки кофе, «забываешь» позавтракать. Цукишима не дурак. Он давно тебя знает, он понимает, что именно ты ищешь во всех этих ситуациях — чувство контроля, которого так не хватает в повседневной жизни. Ты не имеешь абсолютно никакой ценности в этом доме, с твоим мнением не считаются, только требуют. Безостановочно требуют вести себя подобающе, улыбаться окружению, строить счастливую семью, рожать детей. — Он снова бил тебя? Ты сжимаешь губы, но эмоции на лице все равно не меняются. Отстранённость граничит с холодностью, зато глаза пылают болью. Ты не хочешь, чтобы Кей это видел, чтобы кто-либо это видел. Воспоминания липким страхом сковывают тело. Неприятно думать о том, как с тобой обращается собственный муж. Человек, который по умолчанию обязан любить и уважать, вытирает об тебя ноги и даже этого не стыдиться. Ты предпочитаешь не говорить, что происходит за закрытыми дверьми богато украшенного дома. В обществе принято считать, что у людей с финансовым достатком нет проблем.  — Он посмеялся. — Что? Цукишима знаком с твоим мужем по работе, они сотрудничают в некоторых проектах, но в основном их бизнес разнится. Ты всегда помнишь, как именно познакомилась с этим прямолинейным и стойким, но таким чутким и понимающим альфой. Никто и никогда не вёл себя так естественно и непринужденно. Кей говорил, что думал, но самое главное — он тебя слушал. Не только ты хранишь это воспоминание. Цукишима думает уверен, что никогда не сможет просто избавиться от мыслей о тебе, перечеркнуть все, что было и могло быть. Кей никогда не забудет ваш самый первый откровенный разговор, когда он нашёл тебя заплаканную и с синяками на лестнице в этом же доме. К сожалению, для него ты должна быть только женой делового партнера. — Я даже не помню, почему Тэй вышел из себя, — ты вжимаешься в пиджак альфы непроизвольно, позволяешь запаху окружить тебя, подарить чувство безопасности. — Он смотрел мне прямо в глаза, когда я сказала: «ты не можешь ударить меня». Я видела, как его лицо просто перекосило от гнева. Он долго молчал, а потом усмехнулся и серьезно переспросил: «не могу?», — с трудом сглатываешь образовавшийся в горле ком, снова пропуская через себя события того вечера. — Он смотрел, как я рыдала на полу и говорил, что может все. По твоей реакции Цукишима понимает, что там было. Его ладони накрывают твои плечи, и ты больше не можешь сохранять хрупкую маску безразличия. Истерика, смешавшаяся с ужасным отчаянием и абсолютной безысходностью, накатывает так неожиданно и сильно, что ты и не замечаешь. Руки дрожат, как и голос. Слезы катятся по щекам, ты пытаешься сохранять дыхание, но оно быстро перерастает в задушенный вой. Кей осторожно притягивает тебя ближе, его тёплые ладони ложатся на спину, гладят, стараясь утешить. Ты утыкаешься носом в крепкую грудь альфы под белоснежной рубашкой и всхлипываешь, цепляясь пальцами за ткань. — Сейчас все хорошо, /Т.и/, — его удивительно заботливый тон и немногословность действуют успокаивающе. Цукишима не понимает, как можно такое творить с омегой, с женой. Он всеми фибрами души желает Тэю поскорее сдохнуть, иначе кара придёт в его, Кея, лице. Единственное, что останавливает — ты, просящая не давать мужу очередного повода для ревности и скандала. Ненависть и гнев сквозят в запахе альфы. Тебе это не нравится, подобные феромоны заставляют омег нервничать. Это природное. Подходить к разъярённому альфе опасно. Но его руки прижимают тебя ближе, размеренный стук сердца расслабляет. Бесконечное чувство защищенности ты готова принять за настоящую сказку. — Это ненормально, — ты постепенно расслабляешься в сильных объятиях. — У меня есть все возможности: деньги, связи, чтобы навсегда лишить его права даже смотреть на тебя. Почему ты не позволяешь мне этого сделать? Ты качаешь головой, давя в себе истерическую усмешку. Цукишима родился альфой. Он не понимает. На тебе метка, ты фактически принадлежишь этому человеку. Кому нужны меченые омеги? Тем более, в высших кругах одинокие омеги обсуждаются и осуждаются на каждом углу, сочувствия удостаиваются только те, кто овдовел. Ты не хочешь всю жизнь провести в очередном унижении. Кей смотрит на ситуацию через призму своего видения, но не осознаёт, что метка — почти самое главное в жизни омеги. Другие не смотрят на уже занятого человека, не лезут с предложениями познакомиться. Знак принадлежности — основа семьи, ее фундаментальное начало. Поставить на старой метке новую, тем более, другую, практически невозможно. — Я все улажу, — ты кладёшь ладони на его грудь и поднимаешь взгляд. — Ты не сможешь. Он прав, но ты не хочешь это признавать. — Будет только хуже, если ты вмешаешься, — Цукишима ненавидит тот страх, который слышит в твоём голосе. — Будет хуже, когда он убьёт тебя! Альфа только потом понимает, что сказал лишнего. По округлившимся глазам видит, что пошатнул твоё и без того покалеченное ментальное состояние. Ты молчишь, хоть и знаешь, что сама думала о таком исходе событий. Глупо утверждать, что ты не боишься мужа. — Почему, /Т.и/? Объясни. Я действительно могу помочь тебе наказать этого сукиного сына по всей строгости закона. Его не только обвинят, но и лишат почти всего, — тебе хорошо от одного только представления, через что Тэю пришлось бы пройти. — Назови хоть одну, достаточную причину, чтобы я этого не делал. Только не говори, что любишь. Как можно любить этого убл- — Я беременна.