haikyuu!! «волейбол» имейджины с /т.и/

Если бы ты не знала Ойкаву слишком хорошо, то приняла бы его вид, как данное. На первый взгляд, в нем ничего не изменилось: смех, уверенность, немного дурашливости и обязательная, фирменная улыбка во все тридцать два. Он, как и раньше, болтает о чем-то несерьезном, приобнимает за плечи Мэй, и, в принципе, выглядит, по своему обыкновению, идеально. Только ты не можешь отвернуться, что-то не дает просто закрыть глаза и вернуться к разговору с подругой. Поняв, что внимания она не получит, девушка хлопает тебя по плечу и растворяется в толпе. Так странно видеть его здесь, на вечеринке в честь твоего дня рождения, тем более, с новой спутницей. Казалось бы, с вашего расставания прошло всего-то два месяца, а Тоору уже нашел кого-то. Не то чтобы ему приходилось искать с таким-то количеством фанаток, но ты думала, что пройдет чуть больше времени. Однако ни ревности, ни злости, ни обиды ты не испытываешь, видя его с другой. Возможно, в этом и есть истинный смысл фразы «мы разошлись по обоюдному согласию», потому что именно так вы и поступили. Тебя не устраивала увлеченность парня волейболом, хотя ты поддерживала Ойкаву, как могла. Он же решил, что мучить тебя вечными извинениями за пропущенные свидания не сможет. Но с последнего проведенного вместе вечера он изменился. Это произошло постепенно. Сначала в окружении Тоору появилась эта девушка, потом почти все его профили в социальных сетях стали приватными, ленты заполнились их совместными фото. Ты начала замечать, что Мэй вьется рядом с ним ежесекундно, постоянно держит за руку и проявляет чересчур много внимания на публике. Даже тебе, нейтрально относящейся к поцелуям и объятиям на людях, иногда становится некомфортно видеть впивающуюся в Тоору девушку. После этого поведение волейболиста приобрело нервные очертания, на тренировках он стал рассеянней, на играх лишний раз не смотрел на трибуны. Ты бы хотела спросить его о происходящем, но сочла, что лезть в чужие отношения не стоит. Все изменилось в тот день, когда ты впервые заметила мелькнувшую, ровно на секунду, из-под края шорт темно-красную полосу. И вид ее совершенно очевидно выдавал происхождение. Ойкава оправдался быстро и абсолютно неправдоподобно. Ты никогда не поверишь, что его «поцарапала собака Куними». И для этого есть весомая причина: у Акиры нет собаки. — Извини. Я говорил ему, что лучше не приходить, — рядом неожиданно возникает Иваизуми. — Еще и эту с собой притащил, — парень кривится, рассматривая парочку. — Все нормально, — ты берешь из его рук второй пластиковый стаканчик, не обращая на последнее замечание аса внимания. — Тебе не кажется, что он какой-то…другой? — Дурокава? — Хаджиме звучит удивленно, а ты фыркаешь, потому что терпеть не можешь это прозвище. — Да вроде клоуничает, как всегда. Хотя, в последнее время он действительно несобранный и слишком много времени проводит с Мэй. Меня его девушки никогда не раздражали, а эта лезет даже в нашу дружбу. Я все понимаю, но чтение личных переписок — перебор. — А больше ты ничего не замечал? — Если я расскажу, пообещай, что никто не узнает, — кивка ему оказывается достаточно. — Я думаю, он намеренно себя калечит. — В каком смысле? — Если раньше Ойкава оставался в зале допоздна, то целью были исключительно соревнования. Сейчас это саморазрушение, — в словах Хаджиме нет неприкрытых намеков. Ас подтверждает каждую твою догадку. — Он не совершенствует себя, а убивает. На прошлой неделе, когда этот придурок растянул лодыжку, я отправил его в раздевалку. Пошел за льдом, а когда вернулся, увидел исполосованные бедра. — И что ты сделал? — Ты же знаешь его. Тоору умеет забалтывать. Пообещал, что со всем разберется, а если нет, то попросит помощи, — Иваизуми до хруста сжимает пластик в руке. — Попросил? Он снова качает головой. Осуждает и явно не одобряет поведение друга, а затем повторяет ранее сказанную фразу, будто намекая: — Ты же знаешь его, — ваши взгляды пересекаются на профиле капитана Сейджо. Рядом с ним уже нет девушки, а в руках не стакан — бутылка. — Поговори с ним. Тебя он послушает. Спросить, почему именно так, а не иначе ты не успеваешь. Стоило на секунду отвернуться, и Иваизуми тоже пропал из поля зрения. Думая, как лучше начать разговор и начинать ли, ты оказываешься утянута в сторону танцующих компаний. Музыка действительно быстро расслабляет тебя и отвлекает от текущих событий. В конце концов, как и твердит сквозь оглушительные басы подруга, это твой день, ты заслуживаешь быть счастливой и хорошо проводить время. Здесь людей, кажется, больше, чем должно быть. Однако это не новость. Твои друзья зовут своих друзей, а те всех остальных. Если кто-то в Мияги надеется попасть на лучшую вечеринку, он дождётся, когда её организуешь ты. Стараясь раствориться в льющейся мелодии, ты прижимаешься ближе к следящей за танцем подруге и завидуешь ее умению так легко отпускать себя. Девушку явно уже не волнуют окружающие. Она почти не пила, но в смелости движений даст фору любому нетрезвому. Её руки, сжавшие твою талию, медленно, но не оставляют попытки увести тебя в центр, заставить расслабиться. Только вымученная улыбка и печальные глаза Тоору не идут из головы. Ты поддаешься не до конца, продолжая контролировать ситуацию. Впрочем, Кими это быстро надоедает. Она хочет развлечься, а ты напряжена и сосредоточена явно не на веселье. Девушка подаётся вперёд, горячим дыханием касаясь кожи на шее, и довольно громко говорит: — Найди его. Ее совет кажется самым правильным из всех, что ты слышала за последнее время. Но, как выясняется, в присутствии десятков бутылок алкоголя людям тяжело уследить даже за самыми яркими персонажами этого вечера. Упустить из виду Ойкаву не так-то просто, особенно тяжело не услышать звонкий голос. Однако на этот раз тебе мешает громкая музыка и минимальное наличие осознанности в глазах собеседников напротив. Никто из них ничего не видел. Конечно, стакан сейчас гораздо интереснее. Возможность напиться, когда не достиг совершеннолетия, всегда будоражит и захватывает. — Тоору! — распахивая дверь каждой комнаты в этом доме, ты надеешься услышать его отклик. Родителям стоило выбрать жилье поменьше. — Тоору! Отсюда и стоило начинать. Куда ещё мог пойти твой бывший парень, побывавший здесь достаточное количество раз, но, судя по всему, перебравший с алкоголем? Ты с самого начала думала, что найдёшь Ойкаву в собственной комнате, и все же проверила их все, оставив эту на потом, словно храня надежду. Он ведь мог уйти. — Тоору, почему ты не внизу? В комнате темно, но ты здесь каждый сантиметр знаешь наизусть. Привалившись спиной к кровати, волейболист сидит на мягком ковре, согнув ноги в коленях, и, сжимая в руках очередную бутылку непонятно чего. В тусклом свете ночника ты не можешь разглядеть этикетку, но замечаешь, как плохо выглядит Ойкава. Откинув голову на постель позади себя, он устало склоняет её вбок, стараясь сфокусировать взгляд на твоём силуэте. Получается, прямо говоря, херово. Но попыток он не оставляет. — Прости? — Тоору не совсем уверен, что должен ответить на твои слова. — Все нормально? — ты уже коришь себя за глупый вопрос. — Сколько ты выпил? Он вдыхает тяжело, качает головой. Ты подходишь ближе медленно и осторожно, взглядом пытаясь выцепить хоть какие-либо признаки состояния волейболиста. Глаза прикрыты, губы сжатый в тонкую линию, от него действительно несёт спиртным так, что хочется зажать нос. Но ты лишь опускаешься на колени рядом, аккуратно вытаскиваешь из тонких пальцев бутылку и ставишь подальше, не встречая никакого сопротивления. Тоору что-то бормочет и вцепляется в твою руку, сжимает запястье. — Хочешь отчитать меня? — похожий больше на шипение шёпот пугает, он никогда не был таким. Вывернуться из его хватки — дело пары секунд. Ты убираешь ладонью темную челку, холодной кожей прикасаясь к его лбу. Ойкава расслабленно приоткрывает рот и прижимается ближе к приятной прохладе. Тебе больно видеть его таким. Тоору никогда раньше не напивался вусмерть, тем более, специально. — Хочу помочь тебе, — бережно касаясь пальцами его бледного лица, ты чувствуешь себя все хуже. — Веришь? Ойкава долго не думает: — Верю. Если кто-то и может ему помочь, то это ты. Это всегда была ты. И пока Тоору мелкими глотками запивает минералкой таблетки угля, что всегда есть в твоей тумбочке, ты с огромным трудом решаешь, как поступить дальше. Было бы неплохо отправить его домой к родителям, но они только испереживаются, а на утро устроят ему приличный скандал. Ты этого не хочешь, и Ойкава, очевидно, тоже. Он возвращает тебе пустую бутылку, а голова скатывается с матраса на твоё плечо. Ты даже вздрагиваешь от неожиданности. Тоору выдыхает судорожно, его пальцы изнеможенно хватают твою футболку. — Тебе нужно лечь, — он хмыкает согласно, но поднимается только с твоей помощью. До этой минуты ты жалела, что сама не выпила сегодня ни разу, а теперь оказываешься единственной в этом доме, способной присмотреть за напившимся Ойкавой. Он сворачивается на боку, ты подкладываешь под голову взбитую подушку и просишь, чтобы он не перекатывался на спину. Волейболист почти ничего не говорит, только бормочет тихое «спасибо», когда ты накрываешь его одеялом. Интоксикация сопровождается ознобом, а ты остаёшься здесь, чтобы проследить за тем, как он будет чувствовать себя дальше. — Хочешь, я позову Мэй? — касаешься его макушки, мягко зарываясь пальцами в вихрастые волосы. — Не надо, — Тоору отвечает уже довольно резко и осознанно, даже вздрагивает. — Не говори ей ничего, — взгляд болезненный, губы дрожат. — Хорошо, не переживай, — вторую твою руку находит его собственная ладонь, тянет под одеяло и сжимает несильно. — Что она с тобой сделала? Шепчешь тихо, но Ойкава слышит. Он только сворачивается сильнее, зарываясь носом в мягкое одеяло. Ты всегда знала, какой он восприимчивый и чувствительный, и никогда не пользовалась этим. Тоору любые слова от близких людей принимает всерьез, особенно это касается критики его персональных достижений. Пока ты была рядом, волейболист сиял как новенький доллар. Не стыдно признавать, что в отношениях, в основном, поддерживаешь ты, а не тебя. Ты видела, как он нуждается в комплиментах и похвале, в настоящей неприкрытой любви. И твоей уверенности точно хватит на двоих. Мэй это не нужно. — Она говорит, что все ее поступки исходят из любви, — Тоору не смотрит на тебя, прожигая взглядом стену. — Думаю, Мэй правильно делает, что постоянно напоминает мне о проигранных матчах. Я должен чаще думать об этом, чтобы стать лучше, — ты качаешь головой, с трудом смаргивая слезы. У тебя ушел год, чтобы убедить Ойкаву не задерживаться в спортивном зале после окончания тренировок. У тебя ушел год, чтобы он перестал винить себя во всех неудачах команды. У тебя ушел целый, чертов год, чтобы он начал улыбаться искренне, хотя бы наедине. Не боялся высказывать свои мысли открыто и привык к тому, что им гордятся. Мэй понадобился всего месяц, чтобы разрушить все это. — Почему ты никогда не говорила прямо, в чем я тебя не устраиваю? — влажный взгляд ореховых глаз пугает, задевая что-то в душе. — Потому что меня все в тебе устраивало, — он хмурится непонимающе и вглядывается в твое лицо, словно пытаясь найти правду. — Я просто любила. Я никогда не собиралась заставить тебя измениться, только хотела, чтобы ты был в безопасности и не вредил себе. Тоору всхлипывает тихо, он так давно не слышал эти слова. У него много нерешенных проблем, и нужно, наверное, записаться к психологу. Только Мэй говорит, что все в порядке, вместо похода к специалисту лучше забил бы пару очков. Ты стираешь мокрые дорожки со щек Ойкавы сама, мягко касаясь его лица пальцами. Это не первый раз, когда волейболист плачет при тебе, но первый, когда пытается этому сопротивляться. Он не хочет выглядеть жалким. — Все хорошо, — ты наклоняешься ближе, наплевав на запах спиртного, бьющий в нос. — Все хорошо, солнышко, я буду здесь до утра, — это неправильно, но ты касаешься губами его лба, уже представляя, что сделаешь с Мэй. — А потом? — его руки осторожно обнимают тебя. — Потом ты уйдешь? — Если захочешь, — что-то подсказывает тебе, все будет наоборот. — Не смотри на меня так, /Т.и/, — он улыбается всего на секунду и сужает уставшие глаза. — Как так? — Как будто все еще любишь меня, — его голос заметно дрожит на этой фразе. — Я могу и поверить. Ты усмехаешься, смазано целуя его в висок и наклоняясь к самому уху: — А ты поверь.