***
Утром в Новиграде было пасмурно. Дома в центральном квартале ещё не начали отапливать, поэтому снимать пальто было самоубийственным поступком. В отделе половина сотрудников стучала зубами, проклиная климат и всех богов за холод и унылую погоду. Осенью наступала сезонная депрессия, которая среди госслужащих не была каким-то новым явлением. Она не касалась только двоих людей: Бьянки и Тринадцатого. Эти двое всё так же выезжали на места происшествий, связанных с какими-то тёмными делами, и возвращались с улыбками на лицах и изъятыми артефактами, которые отправлялись потом непонятно кому. Бьянка часто переписывалась с Геральтом, пытаясь выведать контакты свободной от постоянной работы чародейки, которая могла бы оказать им помощь в расследованиях; или звонила начальнику местной полиции, чтобы тот взял её осмотреть какое-нибудь место преступления. Как правило, за ней увязывалась большая часть сотрудников, не обремененных бумажной работой или не занимающихся базами данных и прочей компьютерной ерундой. Сегодня у них была замечательная возможность помочь в расследовании убийства девушек из публичного дома, поэтому, помахав ручкой на прощание, верные государственные подчиненные смылись еще до обеденного перерыва. И явно не планировали возвращаться после — в помещении службы было еще тоскливее и холоднее, чем снаружи. — Доброе утро, командир, как спали? — Тринадцатый поставил на стол Вернона неизменный двойной эспрессо. Ему снились окровавленные товарищи, сваленные в кучу на каком-то кургане. Крики, сдавленные стоны, липкий страх и руки, сомкнувшиеся на его шее. И эльф, стоящий в проходе между двумя холмами, отдаленно напоминающий Иорвета, говорил Вернону: «Они умерли, защищая перевал. Две линии горных хребтов вновь коснутся острыми вершинами, чтобы поглотить тебя. Издали они кажутся одной сплошной глыбой, через которую не пройти, которая встанет у тебя на дороге, чтобы ты попятился. Не ведись. Назад нельзя. Назад — смерть. Здесь есть перевал. Здесь есть путь, я покажу». Роше проснулся в холодном поту, с сердцем, выскакивающим из груди, с голосом, который пульсировал в висках. Он сел на подушки и усталым движением ладони зачесал волосы, не имея ни малейшего понятия о смысле и природе своего сна. Он помнил курганы, отдаленно напоминающие предгорья Махакама и их знаменитый перевал, который выстоял множество войн. Ему хотелось вдохнуть что есть сил, хотелось унять проклятое сердце и перестать осматривать руки в попытке найти следы крови. Перестать считать сон реальностью, в которой такое могло произойти. Он полусидел-полулежал на кровати, не смыкая глаз, пока не прозвенел будильник. «Здесь есть путь. Я покажу». Но не рассказывать же это Тринадцатому, в самом деле? — Нормально спалось. А ты чего не с прогульщиками? — Настроения нет смотреть на жмуриков. Говорят, большинство девушек превратились в бесформенные куски мяса, а это не та вещь, которую я хотел бы видеть утром. Тринадцатый нахмурился, будто бы раздумывая, говорить ли ему дальше. Вернон, как мог, ободряюще посмотрел на него, будто разрешая продолжить. — В государстве страшные вещи происходят, командир. Люди с ума сходят, брат идёт на брата, сын на отца. Им король нужен, а не мучитель, надежда нужна, уверенность в завтрашнем дне. Да только нет её, этой надежды, будь она неладна. И ничего не видно. И все умирают, потому что не знают, что лучше: Радовид или Нильфгаард, тиран или железная рука империи. Что теперь нам? Мы с вами сидим, смотрим, а сделать ничего не можем, будто камнем придавленные. Только разгоняем протесты, сидим на дне, затаились, будто эльфские бандиты. Только вместо архаичных беличьих хвостов у нас лилии. А мы нужны этой стране. Даже если нет её, только мы и нужны. И не за компьютерами, не с бумажками, а там, среди этих людей. Что-то для них надо, не для короля. Они ведь — это государство, а не король. Мы что-то должны сделать. Помочь. Вернон был бы рад счесть эту тираду за проделки осенней хандры, если бы не знал говорившего. Если бы не понимал, что в каждой фразе — любой из них, в каждом слове — патриотизм и преданность принципам. Легче было притвориться очередным бюрократом, легче было отправить Тринадцатого разбирать очередную информационную хрень, легче было просто забыть то, что услышал. Но Роше должен был посвятить этих людей в детали плана, должен был дать им то, что получил сам — надежду. Дать им ту работу, ради которой они вступали в его отряд. Им не впервой было спасать Темерию, и они обязательно сделают это снова. И попытаются не умереть в процессе. — Мы поможем. Это наш долг, и я о нём не забыл. Созови совещание — у меня есть, что сказать, и должен предупредить — это самоубийство. Но если мы добьёмся успеха, а я клянусь, что так оно и случится, это будет того стоить. Нет такого камня, который мы бы не сдвинули. Через любую глыбу можно пройти, Тринадцатый. Я обещаю. «Я покажу». «Да хрен ты теперь сольёшься, циклоп». — С каким-то удовлетворением подумал Вернон. Совещание прошло нормально. Ну, то есть, конечно, лица у его бравых сотрудников были неописуемые и одинаково пришибленные, и кто-то даже спросил Вернона, всё ли в порядке у него с душевным здоровьем. Это действительно выглядело очень плохо и глупо, и он долго оправдывался за то, что вообще втягивает их в это первосортное политическое дерьмо, но, в общем и целом, ребята довольно быстро посветлели. Это было одним из их любимых видов дел: невыполнимо, страшно, рискованно и, скорее всего, грозит реанимацией (и этот факт был удостоен троекратного «ура!»). Реанимацию они любили даже больше пятничных посиделок в пабе: там была Шани, а при виде Шани даже Бьянка ссалась от восторга. По кабинетам все разбредались с горящими глазами и в хорошем настроении, нацеленные на долгую подготовку к предстоящему перевороту. У Роше были вопросы и к их ментальному состоянию: вопросы, которые он предпочитал не задавать от греха подальше. И, как обычно, помогать вызвались все. Это дало Вернону необъяснимую уверенность в правильности его поступков. Он знал, что это чувство продлится недолго, поэтому принялся за работу, не терпящую отлагательств. «Вот и расчищается путь», — подумал Роше. — «Перевал». Однажды Бьянка спросила, почему он ненавидит Иорвета сильнее всех прочих. Роше соврал, что ненавидит всех одинаково, но Вэс ещё не раз ловила его, пускающего дротики в фотографию одноглазого выродка. Вся эта легенда про равенство его врагов между собой затрещала по швам, когда Геральт позвонил ему (слава Мелитэле, не по видеосвязи), и радостно сказал: — У нас сегодня деловая встреча кружка революционеров. За тобой зайдет твой любимый. Я имею в виду Иорвета, конечно же. Веди себя хорошо. Человек радости не разделял, поэтому запустил дротик с красным оперением аккурат между бровей глянцевому придурку. Легче не стало: на душе всё равно скребли кошки, которые давно должны были подохнуть. Он не был готов к сотрудничеству, и успокаивало только то, что на рандеву будет еще один человек, которого Роше позволял себе очень сильно ненавидеть — Филиппа Эйльхарт. У него определенно был какой-то пунктик на тех, кто не мог «смотреть в оба». Зубы у Вернона скрипели, а челюсти были сжаты, когда эльф просто впорхнул в его кабинет и одним слитным движением придвинул к себе стул и сел, положив предплечья на спинку, чтобы удобнее опереться на них своим острым подбородком. Поза была достойна очередного модного журнала, или, с недовольством отметил Роше, превью ролика для взрослых. Он возненавидел ее сразу же. И в причинах гнева разбираться не хотел. — Сядь нормально, — раздражённо рявкнул он, и даже слегка устыдился своей резкости, когда эльф невозмутимо приподнял брови. — И тебе добрый вечер, — протянул Иорвет, улыбаясь во все зубы, — раз ты не удивлён, значит, Гвинблейдд тебе всё-таки позвонил. Вернон не был удивлён. Вернон определённо был в ужасе и двух шагах от уголовной статьи. Он тяжело вздохнул и отодвинул от себя бумаги, сверля эльфа глазами. — Херня твой вечер, выродок, — почти с любовью сказал Роше. — Нет, твой. И, вообще-то, это было правдой, поэтому человек просто кивнул и встал, правой рукой ослабив галстук. Иорвет пробормотал что-то про то, что пророк Лебеда должен поцеловать себя в зад, потому что только что Вернон Роше в чём-то с ним согласился. Из кабинета он вышел первым, по привычке придержав дверь, чтобы пропустить темерца. — Ты в хорошем настроении. Простая констатация факта ударила Роше слишком сильно. Он уже и забыл, что Иорвет может быть таким неконфликтным и таким, ну, обычным? Тем, которого не хочется затолкать в багажник, отвезти в лес и закопать под ёлкой. — А у тебя с этим какие-то проблемы? Попытаешься его испортить? — даже голос у него был какой-то другой, звонкий, яркий. Голос певца, у которого даже дыхание звучит мелодично. — Я бы тебе сейчас подбил второй глаз, но боюсь, ты станешь только невыносимее. — Приятно знать, что ты всё ещё не утратил способность думать рационально. Всегда хотел спросить: ты пользуешься левой рукой так же хорошо, как и правой? А вот такой Иорвет уже пугал. Мало того, что он вел себя дружелюбно, так ещё и спрашивал всякую бессмыслицу, которая страшно действовала на нервы. Роше предпочел игнорировать его, пока они не доберутся до назначенного места. Иорвета это нисколько не обидело; наверное, дело было в том, что ему никогда не нужен был собеседник — в его стиле были монологи, потому что он мог при свидетелях, но без возражений упиваться собственным великолепием. Любое место для него выглядело как сцена и чувствовалось так же. Жизнь эльфа была модернистским моноспектаклем. Кровавым перформансом. И Вернон страшно хотел посмотреть постановку целиком. Логово заговорщиков — так окрестил его остроухий, по всей видимости, с данью уважения к канувшим в небытие его собственным подобным комитетам, — находилось в самом захолустном квартале Новиграда с отвратительной канализационной системой и бельём, развешенным на веревках между двумя домами. В подвале одного из них находился паб, который на вечер арендовал Дийкстра. От затхлости и сигаретного дыма слезились глаза, противно скрипели стулья. Во главе стола восседала невероятной красоты женщина. Иорвет оскалился и противно облизал зубы. «Что же, — ухмыльнулся Роше, — вечер обещает быть крайне интересным». А вслух только прошептал: — Клыки убери, психопат.***
Иорвет ненавидел Филиппу Эйльхарт даже больше, чем Францеску Финдабаир, которую хотелось просто окунуть головой в унитаз. Не потому, что Филиппа обманом попыталась увести у него любовь всей жизни — боже упаси, Саския бы и сама рано или поздно выкинула Иорвета за сучий характер (что, собственно, в итоге и случилось, но эльф нисколько не обижался). Просто Эйльхарт была астрономически огромной проблемой, но при этом ей удавалось быть чем-то вроде невидимого слона. Все прекрасно знали, на что она способна, и только один Иорвет об этом говорил, что делало его безумцем. Другие в упор не желали ничего видеть или показывать, что видят что-то: просто шикали на него и показывали жестами, мол, не надо. Вернон Роше забыл о своем любимом Фольтесте («она убила твоего короля, dhoine!» — «я знаю, циклоп, но ты там тоже был, так что закрой рот»), Геральт держал абсолютный покерфейс, Дийкстра отодвинул давние обиды на «милую Филь», Талер вообще не понимал, что, черт возьми, творится, кто виноват и что теперь с этим всем делать, но стоически молчал — и все понимали, чего ему стоило это молчание. Слепая зона Иорвета не работала с Филиппой Эйльхарт, и это невероятно затрудняло всё. В его голове было слишком много «если», которые медленно превращались в «когда». Одно заклинание — и его мозг мог взорваться на мелкие кусочки; и, видит Дева, он готов был пожать руку Радовиду за то, что тот лишил свою няньку преимущества в виде глаз, но готов был так же легко зарыть его в землю за то, что король не убил её, когда была возможность. Иорвету хотелось верить в Вечный Огонь, и, была бы его воля, он сам бы кинул в него Эйльхарт, но, к сожалению, она бы превратила его в бифштекс ещё раньше. Приходилось мириться. Получалось плохо: в какой-то момент он начал ныть Киарану в сообщениях прямо во время обсуждения плана. Киаран ожидаемо послал его и был уволен. Через час, конечно, пришлось восстановить его в должности заместителя координационного центра «Скоя’таэли», но демонстрация собственной власти немного воодушевила. — Мои драгоценные друзья, — заговорила чародейка, — я искренне надеюсь, что на время совместных забот мы позабудем прошлые обиды. Надо было отдать ей должное: всем своим видом она излучала силу. Магия текла в ней, буквально бурлила, и никто не смел оторвать от этой мощи глаз. Было ещё кое-что: гламария сотворила с ней чудную вещь, и потому Филиппа была неотразима. Волосы — чудесным плетением в косе; платье настолько великолепное, будто она сидит на светском приеме, а не в свинарнике. Даже увечье не испортило ее властное лицо: именно с таким сучьим выражением она и двигала судьбы людей Севера, стоя за спиной Визимира. Именно так она вела себя, когда вокруг умирали люди ради исполнения её планов. Она была холодной, жестокой и расчетливой, но не была идиоткой. И именно поэтому её слушали все. Иорвету хотелось плакать. — Я искренне надеюсь, сука, что ты успеешь съебать в свои далёкие птичьи края до того, как одноглазый вынет кол из своей задницы и вставит его в твою. — бормотание с другой стороны стола оказалось слишком громким. Роше поперхнулся пивом и закашлялся. — Очень мило, Талер, но я говорила не с тобой. — А мне, представляешь, глубоко похуй, с кем ты там говорила. Сейчас я еду в ставку Нильфгаарда поодаль Вызимы, и если я получу сообщение про то, как ты в очередной раз всех наебала, Эмгыр позаботится обо всём за нас. Талеру было поручено совершенно секретное и очень странное задание в духе лучших детективных бестселлеров. Он должен был везти партию кроссовок в Аэдирн. Через Вызиму. Идея была бы так себе, если бы не Седрик и его краснолюдские товарищи, которые устроили всем прямым дорогам качественный «бум» в кратчайшие сроки. Террористическая акция заставила Радовида всё перекрыть, а Дийкстре, как бизнесмену, обязательно нужно было выполнить заказ на дешевую обувь для селян. Талер, с двумя фурами ботинок, ругающийся, как человек, который эти ботинки сделал, должен был запомнить тысячу и один документ на случай, если их физические версии не дойдут до адресата. Иорвет сначала искренне недоумевал, почему на переговоры отправляют человека, который матерится чаще, чем дышит. После этой красноречивой перебранки с Эйльхарт, всё, конечно, немного прояснилось, но за ход операции следовало опасаться хотя бы из-за возможности того, что Талер заговорит так с императором. Геральт хмыкнул. Единственный звук, который он издал за все три часа. Чародейка только снисходительно улыбнулась, глядя агенту в глаза. В этом был смысл: она знала то, что может себе это позволить. Она стоила сотни таких императоров, как бывший Йож из Эрленвальда. Настроение упало ниже плинтуса. — О, не сомневайся, это излишне. К тому же, вы охотнее бы обманулись, чем стали связываться со мной. Хорошо, — Филиппа с удовлетворением оглядела собравшихся, — Думаю, мы со всем разобрались… После всего этого безумия Геральту хотелось только одного — пропустить по стаканчику мучильни в сугубо мужской компании, благо, возможность такая у него была. Два каменных изваяния стояли около машины и курили какие-то паршивые сигареты с гвоздикой, явно из запасов Иорвета. Солидарность никотиновых маньяков: грызлись, как псы, но перекур никто не отменял, даже если хотелось стрельнуть не сигарету, а промеж глаз. Воздух между эльфом и человеком буквально искрил, казалось: поднесёшь спичку и всё в округе взлетит на воздух к чёртовой матери. С этим явно нужно было что-то делать, и, как справедливо считал ведьмак, не было ещё на свете разногласий, с которыми не справился бы алкоголь. В разумных дозах. Хотя, глядя на этих двоих, можно было предположить, что разумными дозами тут не обойтись. — Друзья. Есть замечательное предложение. — Молчи. Сегодня даже не пятница, сраный ты алкоголик. Вернон Роше. Произносить обязательно медленно, растягивая каждую гласную. Зрительный контакт держать до победного, а если шлёт на хуй — идти в прямо противоположную сторону. Объект опасен и невосприимчив к особому ведьмачьему обаянию. В переговорах не силён — в правой руке у него всегда пистолет, в левой — бланк для твоего завещания. — Я не в настроении для этой вашей мучильни и сальных шуток Ламберта. Эта… beanna, — явно хотел обозвать её другим словом, скорее всего, гадким, — высосала из меня все соки. Иорвет. Самый необычный выродок, редкий, вымирающий вид. Незаменим, когда нужно кого-то уболтать и угрожающе покрутить ножом перед мордой жертвы. Склонен к меланхолии, часто уходит в себя. Посылает на хуй и ведёт туда самолично, чтобы не потерял дорогу. Переговоры — только по чётным дням и в присутствии особого подвида драконов. — Я обещаю — никакой мучильни… И никакого Ламберта. У вас всё равно больше нет дел, кроме как писать мне в личку гадости друг о друге. Два заклятых врага уставились на него, раздумывая, неосознанно зеркаля позы друг друга. — И никакого гвинта. — Тогда с мучильней. — Нет. — Сейчас наберу Ламберта. — Пожалуй, можно и с мучильней, да, человек? Через час они сидели в квартире Геральта, которую он снимал вместе с Эскелем и Ламбертом. Жил он не здесь, а с Йенной и Цири, но деньги товарищам регулярно перечислял, чтобы было где спрятаться от семейной жизни. Это вошло у них в привычку: общая жилплощадь, общие друзья и знакомые, одинаковые предпочтения в алкоголе и женщинах. Второй ведьмак, конечно, отличился особой тягой к рогатым дамам, а третий уже некоторое время встречался с чародейкой Кейрой Мец и сейчас как раз был на романтическом ужине, устроенном в честь смерти риггера в канаве под Оксенфуртом. Поводы для празднования у них тоже были общие. — А сейчас ответь мне наконец, человек, — начал захмелевший Иорвет, с интересом поглядывая на Роше, будто тот был диковинной зверушкой, — ты левой так же хорошо, как правой, а? — Ты про что? Про мастубр… маструб… бля, про дрочку? Геральту не то, чтобы было очень интересно, какая мысль опять посетила престарелого извращенца — а в том, что Иорвет был извращенцем, Геральт не сомневался, так как слышал от Цири множество интересных сведений о представителях старшей расы, — просто пьяное любопытство затмевало всё остальное. — А я, с-сука, обеими могу, — гордо отозвался Роше. Это было слишком смешно, чтобы эльф держал каменное лицо. О, Дева, обсуждение тонкостей онанизма с двумя пьяными существами было скорее похоже на какой-то фарс или затянувшийся анекдот. — Амбидекстр, — кивнул Белый волк и подлил собутыльнику мучильни. Потом сам сделал глоток и с чувством собственного достоинства отрубился лицом в тарелку копченого сыра. — Меня сейчас стошнит, — доверительно прошептал Роше Иорвету, почему-то хватая его за подол кофты, — прямо на этого… этого… дерьмака. — Он точно будет в восторге. Пойдем-ка до туалета, надежда Темерии… — Я с тобой никуда не пойду, ни в какие туалеты, мы с тобой это, характерами не сходимся, остроухий. Я себя уважаю. Ты меня уважаешь, вот скажи? Феерично. Король Фольтест бы плакал, если бы ему удалось при жизни лицезреть эту сцену. Роше выглядел как человек, для которого уважение Иорвета было последним гвоздём в крышку гроба. Пьяный Роше этого уважения жаждал с невероятной силой. — В данный момент затрудняюсь ответить, но до туалета мы с тобой всё-таки прогуляемся, пьяное животное. Волосы держать не требовалось. Вернон блевал удивительно долго и с чувством, а закончив, привалился спиной к стиральной машине и засопел. — Пожалуйста, забудь об этом вечере, хорошо? Звучало как-то слишком умоляюще для того, кто не раз пытался его задушить. — Я бы и сам не против забыть, но это будет трудно. — Ладно. — Ладно. Иорвет выудил из пачки последнюю сигарету и предложил выкурить её напополам. Тишина не была неловкой, скорее, пугающе уютной. Дым плясал под потолком, телефон вибрировал от сообщений где-то в заднем кармане, на потолке паук плел свои сети. — Я подумал, что будь я сейчас в другом месте, напиваясь в одиночестве, я бы позвонил не своей бывшей, а тебе. — Это стрёмно, окей? Не говори так больше. Роше с ужасом представил, как сам, пьяный в стельку, набирает офис Иорвета и говорит, что убил бы его прямо сейчас, если бы мог дотянуться. Это бы не понравилось никому из них, хотя в последнее время он не был в этом уверен. В последнее время он вообще ни в чём не был уверен, что заставляло его сомневаться в своей адекватности. — Я имею в виду, что позвонил бы тебе, потому что твой максимум — это пистолет, а Саэсентессис рыгает огнём. Мне бы не хотелось попасть под её горячую… пасть? — Мне не стало лучше, идиот. Но обязательно станет, если ты заткнешься. — Это вряд ли. Лучше тебе уже не будет, а я давно забыл, что можно хоть иногда молчать. — Моей самой сладкой фантазией была и остается возможность уебать тебе по морде. И, казалось бы, воплощай, мечты сбываются, и всё такое. Только вот не хотелось. Было как-то комфортно в полусонном состоянии обмениваться любезностями и курить одну сигарету на двоих. Роше признался самому себе в том, что боится привыкнуть к их хрупкому перемирию, боится принять то, что это лучше, чем вечная ненависть. Что это другое, и, если они выживут, возможно, когда-нибудь он предложит эльфу работу. — Тогда, во Флотзаме, я положил тебя тремя ударами. Знаешь, почему я в итоге ушёл? — Даже не представляю. И избавь меня от подробностей… — Я подумал, что когда-нибудь ты станешь таким же, как я, и тогда мы встретимся, чтобы ты посмотрел мне в глаза. В глаз, хорошо. И увидел всю боль, которую мне причинили люди. Которую люди причинили всем старшим расам. И та боль, которую ты испытал по вине ваших королей, ничем не отличалась бы от моей. А потом я бы свернул тебе шею. — Ясно. Интересно, как у Киарана ещё не поехала крыша. — Любопытно, как Бьянка ещё не сошла с ума. Обычно в фильмах в этот момент — момент жаркой полупьяной перепалки — лица героев приближаются друг к другу, сокращая расстояние до минимума, а потом целуются, сталкиваясь носами. К счастью, они не были в фильме. Поэтому Роше сплюнул в раковину, пошатываясь, встал и проковылял в гостиную. Такси вызвали на два адреса, как только убедились, что Геральт не умрет от похмелья с утра. Пока Роше перед сном считал альгулей, чтобы уснуть, на его лице была одна из самых безобидных ухмылок.