Перевал

      Геральт и Йеннифер часто спорили. Йеннифер была темпераментной и раздражительной, а её склонность к доминированию порой переходила все границы. Геральт вообще не хотел с ней спорить: он предпочитал быть счастливым, а не правым. Но иногда, когда ей нужно было выпустить пар, он подхватывал эту игру.       Йеннифер сложила руки на груди. От нее искрило, и это был действительно плохой знак. Геральт закрыл сейф, перед этим положив туда винтовку. — Пахнет проблемами, — из-за угла высунулась Цири, жестами пытаясь изобразить, что именно сделает её мать с отцом. Геральт вздохнул и прошел на кухню, специально проигнорировав жену, которая стояла прямо на его пути. Такой наглости она не вытерпела бы никогда, и ведьмак это знал. — Геральт из Ривии. Белый волк. Легендарный охотник на монстров, обитающих в сточных канавах и канализациях. Семейный психолог Вернона Роше и его эльфа. И ужасный муж, ко всему прочему! — Йен, дорогая, я спасаю страну. Цирилла скептически фыркнула. Это было скверным знаком, и Геральт шепотом ругнулся. — Да эта твоя страна, старый дурак, может в любой момент погибнуть от Белого хлада, — Йеннифер смягчилась. Ее всегда умиляла наивность мужа. Особенно в тех вопросах, которые касались магии и чего-то неизведанного. — Не подумал. — Согласился Геральт и положил себе на тарелку половину фазана. — Ты вообще редко применяешь этот навык. — Цири вздохнула, протягивая ему блюдо с овощами на гриле. Йеннифер опустилась на стул с несравненной грацией и бокалом красного вина. — Это из моей туссентской коллекции? — Вежливо поинтересовался ведьмак, удостоившись предупредительного взгляда магички. — Да я же не упрекаю! Йен поджала губы. На дальнейшие пререкания у неё не нашлось ни сил, ни настроения: весь день она проверяла почту и принимала долги от студенток. От усталости появилась раздражительность, которую Геральт сначала принял за характерную для его жены злость. В случае упадка вспышки гнева у Йен были недолгими и невнятными. Несколько глотков вина вполне могли вернуть ей привычное язвительное (но благосклонное! — напомнил себе ведьмак) настроение. Цири поглядела на экран уведомлений и сочла одно из сообщений невероятно забавным. — Эльф? — Геральт напрягся, приготовившись играть роль отца. Она удавалась ему легко, когда Цирилла одевалась не по погоде или переписывалась со своим наставником слишком долго. О пристойной длительности разговоров с преподавателями он узнал от жены, и следил теперь, чтобы его дочь и её эльф попадали в регламент. Конечно, в итоге он не предпринимал ничего, оставляя девушке выбор. Просто ворчал: долго, нудно и втайне от дочери, предпочитая изводить этим Йен. — У тебя у самого эльфов целая свора, — ядовито ухмыльнулась Йеннифер. — Нет ничего странного в том, что кровь львенка тоже взывает к сомнительным личностям. — Он не сомнительная личность! Он Знающий! Геральт расхохотался: — Погоди, тот самый Знающий, которому я порекомендовал дорисовать члены на какой-то важной исторической находке? Он буквально украсил первобытные наскальные рисунки фаллосами. Магичка поморщилась, скрывая довольную улыбку. Цири удивилась и тут же набрала сообщение. После очередного уведомления она удивилась еще сильнее. — Дерьмо, — она с недоверием посмотрела на отца. — Не, реально дерьмо. Он тэгнул важнейший памятник эпохи мезолита членами. Он обучал меня азам перемещений во времени. И он испортил всем адепткам Аретузы сканирование плиты с изображением охоты на медведя. — Скажи спасибо, что он не добрался до Скеллиге. Иначе конунги скрадывали бы оленей с пенисами наперевес. — Йеннифер рассмеялась абсурдности этой мысли. Геральт понимающе покивал, чокаясь с ней. — Кстати, об эльфах… — Прочитай мои мысли и улови все моё нежелание говорить про Иорвета. — Уже, дорогой, потому и интересуюсь, — она подмигнула дочери. — Иорвет везде наследил. В его ситуации поможет только исчезновение. Хотя он способен испоганить даже собственную смерть. Они с Верноном друг друга стоят. Сегодня им надоело это отрицать. — Наконец-то! — Цири хлопнула в ладоши. — Лютик и Золтан проиграли круглую сумму; они побились об заклад, что эта битва будет вечной. — Поэтично, — отметила Йен, — в духе трубадура. А этих двоих дуралеев можно только поздравить с очередной головной болью.       Йеннифер лучше остальных понимала, что происходит, когда люди идут на поводу у своих желаний. Но и она не посмела бы лишить Вернона возможности получить то, чего он жаждал так сильно. Потому что Роше больше ничего не желал: и когда он наконец позволил себе личный интерес, он выбрал самый катастрофический вариант из всех существующих. Он выбрал того, кто никогда не будет принадлежать никому. Йеннифер знала таких людей. Она жила с таким человеком. И он никогда — до этого момента — не был полностью её. А она мечтала обладать им, кажется, уже вечность, и её любовь походила на удавку. Геральт не был зверьком, на которого можно накинуть ошейник: в его сердце всегда было много женщин, и она с этим свыклась. Она тоже не была святой и верной. Сейчас она принадлежала только ему, а он — только ей, но она понимала Вернона. И обиднее всего ей было осознавать, что Вернон нашел то, что долго искал, а Иорвет потерял то немногое, что имел. Он потерял выбор. Потому что его выходящая за рамки симпатия вытеснила все, что у него было. Йеннифер бы убила за ведьмака — в этом она не сомневалась. А он скорее убил бы себя, чтобы доказать, что может принимать решения самостоятельно. Она уже знала, что похожа на Роше. И надеялась, что Иорвет не так уж и сильно похож на Геральта.

***

      Саския определённо намеревалась выиграть его в гляделки. Иорвет чувствовал себя измазанным в её взгляде от ушей и до пят, её колкие глаза были везде. Кажется, даже под кожей. Стены старой и по-особенному родной кухни давили, наступали излишней теплотой и душили ароматом чая. Эльф не хотел чая. Драконица уже прошлась по его симпатии к Вернону Роше, по братским чувствам Киарана к Бьянке и по безобразному промаху с людьми Тесака, чей заместитель теперь бомбил её заместителя — Иорвет был неприятно удивлен, что правой рукой Саскии в деловой среде теперь был какой-то изворотливый низушек. Девушка отмахнулась и сказала, что ценит эльфа явно не за дипломатические навыки. Это хотя бы было честно. Подобно Роше, Иорвета держали подле себя не ради сладких речей. Их наделили способностью карать огнем и мечом. Они сами позволили заковать себя в эти цепи — позволили сделать себя такими. Сначала это было приятно. Сначала была война, и без генералов — и без палачей — нельзя было обойтись ни одному монарху. Но война закончилась, а звания остались. К несчастью, только они и остались. Иорвет понимал теперь, как себя ощущает Роше, когда его каждый раз тыкают носом в широкий круг его полномочий. Убийства, пытки, допросы с пристрастием, ловушки, погони, капканы — этого было предостаточно. Генералам и палачам подобает этим гордиться. Особенно когда они бездумно выполняют приказы своих хозяев. Но эти времена ушли — и ушло время, когда можно было не думать.       Иорвет смотрел в стену и размышлял о том, чего он себя лишил. О том, чему он уже никогда не научится. — Филиппа Эйльхарт не должна умереть, — голос Саэсентессис дрогнул, а пальцы прижались к подлокотнику в удерживающем жесте. — Она нужна мне живой. Иорвету начало казаться, что у драконицы воистину развился стокгольмский синдром со всеми вытекающими. Он выждал некоторое время, чтобы она снизошла до объяснений, не похожих на что-то такое. Не напоминающих травму. — Она нужна мне коленопреклонной. Не выживет без вергенского протектората. И подле меня, — Саския сощурила непривычно злые глаза, — подле меня у неё есть шанс. А у меня будет век, чтобы наслаждаться её падением. — Мило. — Он прочистил горло и открутил крышку фляги. Запах чая сводил его с ума. — Но бессмысленно. — Придворная чародейка, — выгнула бровь в ответ на выпад Иорвета, — не может быть бессмысленной. — Она хочет Цириллу. Мучильня обожгла горло. Сердце Иорвета стучало аккурат под подбородком. Саския прикрыла глаза и обречённо вздохнула. Отхлебнула чай и расслабила плечи. — Филиппа — это имидж. Путь к величию. Это наш счастливый билет. Впрочем, если она умрет, я не буду сильно расстроена. Скорее даже, я буду очень счастлива. Но живой она полезнее. — Она не стоит этого, — Иорвет неопределенно указал на всю Саэсентессис. Намекая на то, что дракон, сидящий где-то внутри, будет подчинен чародейкой. Будет неуправляем в руках концентрированного безумия и жажды всего. Саския не ведала, что Филиппа нуждалась в ней сильнее, чем она нуждалась в Филиппе. Эйльхарт хотела того, чего у неё еще не было. Дракона и королеву пространства и времени. — Я знаю. Но… она может быть хорошей. — Он подумал, что ослышался. Его милая рациональная бывшая девушка не могла сказать большего бреда. Но. Она сказала. Мучильня плескалась на дне металлической бутылки одиноким глотком. Иорвет не мог ничего противопоставить вере. — Я не знаю. — И он действительно имел это в виду. Он даже не представлял. Ему до отвращения не хотелось понимать, потому что Саския и её надежда навалились огромным валуном и перекрыли пути отступления. — Я не знаю, моя валькирия. Но если у меня будет возможность, я убью эту суку. Саския печально улыбнулась, повертев в ладони гладкое перо. В глазах читалась тоска. Она хотела изменить весь мир. Она хотела верить в хорошее. Но в некоторых людях просто не было ничего хорошего. — Так заметно? — она тихонько рассмеялась. Такую горечь в её мелодичном смехе он слышал всего несколько раз. И всегда — всегда — речь шла о нем. — Наверное, это тревожный звоночек. — Тебя тянет на злодеев, — Иорвет понимающе улыбнулся, взяв её руки в свои. — И манипуляторов. — Возможно, тебе действительно стоит её убить. — В голосе звучало смирение и какая-то детская обида. — Всё, на что я способен, валькирия, — принести тебе её голову. Он сам создал себя таким — Саскии всего лишь нужны были услуги палача. Он знал, что не прыгнет выше головы: единственное, что ему удавалось отлично — это убийства. Иронично, что он продолжал всех убеждать, что разумные создания никогда не рождаются со склонностью к насилию, а дети не желают причинять боль, пока их этому не научат. Иорвет теперь догадывался, что был создан для этого. Это было его предназначением. Не думать. Не жалеть. Не сочувствовать. Выполнять то, что велено. Просто убивать. Пока не убьют его. Температура в комнате упала на несколько градусов. Саския проглотила спазм и сдержалась. Звук рождался в горле и клокотал на кончике языка. Волосы у Иорвета встали дыбом. — Так принеси. Он не смел ослушаться приказа.

***

Бьянка хмурится, глядя на Киарана. Киаран смотрит на Мориль, Мориль — пялится на Тринадцатого. Цепочка взглядов замыкается, когда Седрик оборачивается к Бьянке. — В отделении еще никогда не было такой толпы, — хмуро замечает дежурный участковый. Эльфы ему не по душе, потому что эльфы, если честно, никому не по душе, но мириться приходится. — Вас Иорвет отправил за мной? — Вэс обращается к Киарану, единственному из шайки, кому хоть немного доверяет. Это, конечно, враньё — она бы доверила ему свою жизнь, но признаться в таком тяжелее, чем кажется. — Угу. — отвечает за него Мориль, накручивая на палец прядь растрепанных волос. У неё маллет — идет ей невообразимо, миндалевидные глаза прикрыты, а уши совсем спрятались под прической, но эльфское нутро так просто не спрятать. Она непривычно высока для человека, и острые черты ее лица так выразительны, что трудно отвести взгляд. — Папочка волнуется. — Класс. — Бьянка отдает кипу документов дежурному, оборачиваясь через плечо и криво улыбаясь девушке. — Папочка зол. Седрик вздыхает, покачиваясь на пятках — бюрократия кажется ему утомительной. От него за милю смердит машинным маслом и чем-то горьким. Бьянка надеется, что участковый полицейский принюхиваться не будет: иначе им придётся торчать здесь еще и из-за оформления Седрика. — Долго еще? — последний уточняет у потолка. — Порядочно. С этим дерьмом работы больше, чем с завещанием Фольтеста. — Бьянка ухмыляется, наблюдая, как вытягиваются лица эльфов. Тринадцатый позволяет себе смешок. Его приятно поражают скоятаэли: он слишком молод и полон юношеского идеализма, чтобы относиться к ним предвзято. Он учился в лучшем темерском университете, и среди студентов ему попадались и эльфы из Дол Блатанны. Им выделялись гранты, поэтому каждый из них был умнее многих его преподавателей. Белки были бандитами и имели не лучшую репутацию, но лично он не был с ними знаком. До этого дня. Тринадцатому нравится, что они превзошли его ожидания. — Чего вы так удивлены? Мы шли в команду Роше за идею и командира, и король нас мало волновал. Это Вернон был на нем помешан. Да вся наша миссия по обеспечению безопасности Темерии вращалась вокруг Фольтеста только потому, что Фольтест был почти приемным отцом главе службы. А Вернон нас подобрал, как собак, во времена своей партизанской деятельности, поэтому и верность наша такая: собачья. Жизнь, конечно, тоже, но я не жалуюсь. Мориль грызет ноготь на мизинце: стоять ровно и спокойно ей не под силу. По эльфским меркам она молода, поэтому Бьянке кажется ближе остальных по духу. Участковый неспешно осматривает документы и набирает кому-то сообщение. — Вообще-то, вы можете идти. Раньше завтрашнего дня все равно новостей не будет. Недовольных разогнали? Киаран кривится. — Успокоили. — надменно поправляет. — Ну-ну. — дежурный оценивает их компанию, впервые смотря на них внимательно, а не вскользь. Принюхивается — и Седрик мгновенно напускает на себя безразличный вид, стараясь исчезнуть. Полицейский чихает, но, кажется, не замечает ничего предосудительного. Взгляд у него неприязненный, глаза рыбьи, а пальцы абсурдно толстоваты. Бьянку всегда удивляло, как такие мужчины позволяют себе оценивать других и диктовать им, что делать. По положению она явно выше, чем он — и она уверена, что ему это тоже известно. Но ей физически некомфортно от взгляда этого мужика и от его огромного эго, которое мешает ей дышать свободно. Выходя из отделения, она в последний раз оборачивается на него: он пьет чай из огромной кружки, тупо пялясь в компьютер и щелкая мышкой: играет в сапера. Таких не берут на операции, держат просто для бумажной работы. До неё доносится его бормотание, по-видимому, бесконтрольное. Что-то про то, что женщинам в таких делах не место. Острый слух Мориль тоже улавливает эти слова, и она подходит ближе, ни к кому конкретному не обращаясь: — Неужели этот dhoine считает себя полезнее Бьянки? Уморительно. — Смени тему. — Откликается Тринадцатый. — Так ваш с Бьянкой разговор хотя бы пройдет тест Бехдель. Мориль звонко смеется, и эльфы по очереди хлопают человека по плечу, заставляя смутиться. Бьянка смотрит на них и не понимает, во что превратилась её прежняя жизнь. Она пишет Роше, что у них всё хорошо. Пишет, что они едут выпить, а потом в усадьбу: раз вся компания в сборе, стоит обсудить план и начать привыкать друг к другу, потому что времени, чтобы сработаться, почти не осталось. Пишет и не понимает, почему всю сознательную жизнь отрицала сходство людей с эльфами. Годы ксенофобии обрушиваются на неё разом, и она начинает плакать. Она скорбит по утраченному времени — проведенному впустую и убитому на неприязнь, которая ей не принадлежала. Эльфы бывают плохими. Она напоминает себе о том, что ей есть за что ненавидеть эльфов. Она жмурится, впервые окончательно принимая важную мысль: люди могут быть еще хуже. Вэс отправляет Вернону еще одно сообщение — «это было верным решением. эльфы были верным решением. надеюсь, что оно не было слишком поздним» — и догоняет новых друзей.

***

Вернону плохо. Нет, ему действительно плохо — хорошо его приложили. Златорубы Тесака на звонки не отвечали — кто же захочет говорить о работе в такое время? — Что касается плана… Роше стонет и жалеет, что закатывать глаза ему сейчас больно. Сиги Ройвен бодрствует все двадцать четыре часа в сутки, и ровно столько же думает. Интеллектом он, пожалуй, чересчур обременен — и тень этого тяжкого креста ложится на всех его знакомых. Ройвену его новое имя к лицу, как и все приобретения. Он обещает позвонить Тесаку и впредь вести дипломатические переговоры лично, что, в общем-то, не звучит обнадеживающе. Амбиции мешают беседам так же, как и пистолет: это они уяснили на примере Филиппы. А хитрость Дийкстры похожа на обоюдоострый клинок, отравленный ядом с его языка: всё его коварство осложнено самонадеянностью, поэтому Роше не доверяет шпиону. Он вполне может обратить любую дипломатическую миссию в войну, и совершенно неважно, какое оружие он в ней планирует использовать. Главное, чтобы не его — о, он готов молиться, чтобы Сигизмунд отстал от него наконец. Привычно усталая, но, как всегда, приветливая Шани накладывает Вернону повязку, недовольно цокая. Дийкстре всё равно на её присутствие и осуждение, и плевал он и на постельный режим командира, и на рекомендации медички. — У нас неделя. Птичке хочется поговорить со всеми старыми любовниками. А птенчику надлежит хорошенько напугаться. Роше преодолевает болевой порог, закатывая глаза. Метафоры его не впечатляют, мнимая секретность тоже. Шани, хоть и не была посвящена во всё, многое понимала, а длинный язык Бьянки наверняка дал ей общую картину. Во всех красках. И про планы насчет Анаис, и про Аэдирн, который по подложным документам отойдет Саскии. — Да иди ты нахуй со своими орнитологическими аллегориями. Дийкстра старательно изображает обиду, но надолго его не хватает: намеренно сильно стиснув больное плечо Вернона (Вернон при этом стоически стискивает зубы, но держит спину прямой), он кивает Шани и выходит из медицинского кабинета, прихрамывая. — Зря Геральт ему ноги тогда не переломал. — Медичка сокрушенно всплескивает руками. — Как бы хорошо мы все жили, будь он прикован к инвалидному креслу. Она слегка нервно смотрит на дверь, переживая, как бы Ройвен её не услышал. Сегодня им везет только в одном: в этой комнате очень толстые стены. — Он бы стал еще сварливее. Вряд ли нас бы спасли его увечья: я скорее уверую в Мать, чем в способность Дийкстры к сочувствию. Шани хлопает глазами. Ненакрашенные ресницы чудно подрагивают. — От тебя пахнет эльфом. — спрашивает, устав скрывать любопытство. Шани можно довериться — это Вернон знает прекрасно, но делиться ему, по большому счету, нечем. — Да, — он потирает подбородок. — Да, пожалуй, я нехило вляпался. Медичка скрывает смешок за покашливанием, одергивая халат. Она откуда-то достает бутылек с надписью «этиловый спирт» и разливает содержимое в две пробирки, протягивая Роше одну: — Это текила. У меня бывает на работе такое, что без текилы и не выдерживаешь. Сейчас как раз тот случай. — Даже я не держу такого на рабочем месте, — он выпивает залпом и морщится. — Я уже воспринимаю как комплимент каждый намек на мой идиотизм. Особенно приятно мне слышать, что все разговоры со мной людям хочется запивать. — Ну… — Шани делает сложное лицо, но оно ей слишком не подходит. Через несколько секунд она сдается и смотрит безо всякой загадки, так, что Роше понимает: сейчас будет какая-нибудь непристойная шутка. Или, не дай Пророк, она вспомнит какой-нибудь курьёз Вернона. — Ты тошнотворно оригинален, учитывая то, что у северян принято трахаться только с Геральтом. Они оба смеются над всеми неловкими моментами ведьмака, допивают текилу и разговаривают о Темерии. Шани можно довериться. Вернон рассказывает ей про свой сон и слышит в ответ: — Ты был так потерян, что не заметил, как нашёлся.

***

      Бьянка и Мориль остаются одни в гостиной съемного дома, когда стрелки часов близятся к трем. Остальные давно отправились спать в левую комнату сверху: набились туда, как селедки в бочку, эльфы и люди — никакой сегрегации. Мориль перекатывает между пальцами соломинку, не решаясь допить коктейль. Бьянка затягивается электронной сигаретой, блаженно откидываясь на подушки. — С чем? — эльфка косится на одноразку с любопытством. — Яблоки со Скеллиге. — девушка протягивает новой знакомой пластмассовое чудо из мира никотиновой зависимости. — С холодком, значит, — констатирует Мориль и пробует. Пар она выдыхает в бокал, и он рассеивается над остатками напитка. — Кто это производит? — Калькштейн, — зевает Вэс. Бесцельный диалог действует на неё, как снотворное. На Мориль, очевидно, беседа оказывает такое же влияние; она спокойна, как удав. — Знаешь, однажды я продала себя за бутылку вина из Тир на Лиа, — выдает она, и Бьянка кашляет до рези в глазах — её пиво попало в дыхательные пути. Эльфка наслаждается произведенным эффектом. — А могла бы продать и за это. — Электронная сигарета лежит у неё на ладони. — Я продала себя за хорошую одежду, — делится Вэс, ухмыляясь. — О, Дева! Как ты продешевила, неразумная человеческая девочка! — Мориль и сама выглядит едва ли на тридцать, и девушка хохочет из-за абсурдности ситуации. — Я продала себя по нужде, а ты из-за прихоти, мы с тобой совершенно разные! — она выхватывает одноразку из рук собеседницы. — Ты бы согласилась сейчас? — эльфка смотрит чересчур серьезно, будто экзаменируя. — Вряд ли. Я потеряла единственное, что во мне тогда оставалось человеческого: потеряла свое достоинство. Я растратила честь на куртку и ботинки. Я до сих пор никто, и у меня нет даже себя. Я обращаюсь внутрь, пытаюсь нащупать там что-то, что намекнуло бы на мою душу, но ничего не нахожу. — Я понимаю это чувство. Когда всё, что в тебе есть, бесповоротно разрушено и сожжено. Когда ты ощущаешь себя просто телом без всякого наполнения, без смысла и без цели. Когда я разделась перед тем эльфом, я и подумать не могла, что он заберет у меня куда больше, чем мою наивность. — Дерьмо. Мы похожи. — Бьянка сглатывает. — Мы куда больше, чем просто похожи. Это и есть ключ, Бьянка, — Мориль смотрит на неё не мигая. Мориль наклоняется вперед и целомудренно целует Бьянку в губы. Это — настоящее предательство идеалов. Это — отсутствие стыда и страха. Это — начало. Бьянка ощупывает рот и понимает, что в поцелуе не было ничего эротического. Он был полной противоположностью сексуальности. Она чувствует себя совершенно иначе, зная, что это не попытка уложить её в постель.

***

      Под ногами Иорвета скрипят половицы. Съемный дом встречает его тишиной, и он на одну короткую секунду устрашается, что эльфы и люди перестреляли друг друга. Но мирно спящая на диване — его край выглядывает из гостиной — Бьянка выглядит так уютно, что он убеждается в беспочвенности своих тревог. Дверь стонет, приоткрываясь, и в усадьбу входит взъерошенный Вернон. Им с эльфом тесно в прихожей, и они не знают, как вести себя друг с другом: они так ничего и не обсудили. Подчеркнуто вежливо Иорвет протягивает руку и берет пальто Роше, чтобы повестить его в шкаф. Человек благодарно улыбается. На кухонном столе — недоеденные пиццы и записка «заняли всю левую спальню, на диване барышни Бьянка и Мор, идите в правую». Иорвет берет холодный кусок вегетарианской и придирчиво обнюхивает. Вернон приглядывается к пепперони. Не сговариваясь, они берут по коробке пиццы и бутылку реданской ржаной на двоих. Лестница под ними не скрипит. Глаза привыкают к темноте коридоров. Правая комната действительно оказывается пустой. — Вернон Роше, — нарушает тишину Иорвет. — Патриот и цепной пес короля. — Иорвет. Старый лис и убийца. — Мой возлюбленный враг. — Смело добавляет эльф, и у Вернона от двусмысленности фразы першит в горле. — Мое начало, середина и конец. — Он делает глоток пива и шаг. Шаг оказывается решающим. Их носы соприкасаются. — Я бы и рад стать твоим концом, но ты меня явно переживешь, человек. Таких, как ты, нелегко убить. — Заполучить такого, как ты, в союзники — лучше выигрыша в лотерею. — Шепчет Вернон. — Ты еще не знаешь меня. И это оказывается неправдой. Они изучали друг друга годами, выискивая слабости с упертостью, которой позавидовал бы даже Вильгефорц, гнить ему в земле вечно. Они просчитали все чужие промахи и вычислили каждую ошибку. И в конце концов это маниакальное желание узнать друг о друге всё, чтобы убить, привело их сюда. И убило. — Я знаю достаточно. И я не такой трус, как ты. И убило. — Я никогда не ударю в грязь лицом перед тобой, dhoine. И никогда не позволю называть меня трусом. Лучшим способом договориться с эльфом Вернон по праву считал нападение. Или, по крайней мере, провокацию. Он знал Иорвета как облупленного, чтобы улыбнуться из-за его ответа. Иорвет знал Вернона так же хорошо, как себя, чтобы позволить себя поймать. Иорвет был к этому готов. Иорвет знал, что это его убьет. Роше был уверен, что его это убьет первым.

***

      У Дийкстры было много имён и ипостасей. Он достиг определённых успехов в интригах и шпионаже. Все шло по его плану — он придумал его год назад, и с тех пор ни разу не ошибся. Дийкстра вообще был не из тех, кто допускает ошибки. Дийкстра был умнее. Его упитанная ладонь легла на обнаженную поясницу высокой женщине. Другой рукой он снял повязку с её глаз. — Милая Филь, — пробормотал в её волосы, — я скучал. Женщина обернулась. На Дийкстру посмотрели обожженные глазницы. — Ты скучал не по мне. — Филиппа с укором сжала его запястье. Мужчина оскалился. Он и не имел в виду, что скучал именно по ней, и у него в планах не было лжи. Этой женщине нельзя было лгать. — Не по тебе. По ощущениям. Тебе, — он наклонился к её уху, обдав щеку горьким дыханием, — я хочу свернуть шею. Она расхохоталась и чмокнула его в губы, наклонив голову. Филиппа Эйльхарт нужна была Дийкстре для его планов. Все его планы, предательские и грязные, были для неё такими же родными, как и его руки, и они так ей опостылели, что она боролась с отвращением. Дийкстра был по-своему гениален. В своей омерзительной манере. К несчастью для него, у Филиппы были свои цели. К несчастью для него, она всегда получала желаемое.