***
Все началось так, как должно было начаться, потому что все великие истории о революции начинаются с оппозиционных кружков энтузиастов. А день свержения режима всегда начинается рюмкой и кончается, дай бог, пулевым или ножевым. Мысль печальная, но эмпирически обоснованная и проверенная на собственном опыте — разумеется, исключительно ради науки. И, как обычно, с дипломатической миссией отправляли именно Геральта. Потому что у них был План с большой буквы: заманить Радовида в ловушку под ложным предлогом встречи с Филиппой. Геральт и до этого не горел желанием ввязываться в грязные политические игры, но, услышав про свое место в мероприятии, стал еще сварливее. Он, конечно, знал о том, что ему придется выманивать короля, но был уверен, что Роше поедет с ним — как координатор Радовида и глава Службы Безопасности Темерии. Он работал на полставки в нынешних условиях, но был приближен к верхушке. До некоторого момента. Вполне определенного: убийство Ублюдка было несанкционированным и явно обидным. И оно было воспринято монархом, как личное оскорбление. Так Геральт остался без какой-либо поддержки. К несчастью, он узнал об этом слишком поздно, и превратился в брюзжащего старика. Иорвет бы предупредил его заранее, но Иорвет не имел права голоса. Опять же — он считал абсолютно несправедливым то, что Дийкстра и Филиппа решили практически всё. Не только потому, что они были людьми, а он — расистом. Скорее, они были самыми нехорошими людьми, что делало их подходящими для политики, а не для реальности. С реальностью их не связывало ничего: будучи советниками Визимира, они редко сталкивались с чем-то настоящим, редко общались с людьми, которые были ниже по статусу и очень редко интересовались чужими мыслями. Иорвет был уверен, что им с Саскией придется потратить немало долгих изнурительных часов на то, чтобы убедить их отдать Аэдирн. Несмотря на письменную договоренность, под которой уже стояла подпись Дийкстры — а для человека с юридическим образованием какие-то каракули вряд ли были проблемой. Впрочем, это было еще одним фактом, который отвлекал от реальности: Сигизмунд и Филиппа имели дело с картами, а не с настоящими людьми или нелюдьми, которыми были заселенны территории. Реальность же была такова: мост на Оксенфурт загородили не темерские спецназовцы, а обыкновенные рабочие с государственных предприятий. И это был ад. Геральт продирался сначала через демонстрацию, которая с самого начала не производила впечатление мирной. И в рюкзаке у него были важные подложные улики о местонахождении Филиппы, которые он никак не мог потерять. Иорвет провожал его взглядом до тех пор, пока не потерял в толпе, воющей и продвигающейся туда, куда надо. К резиденции иерарха и его вооруженных клириков. Он был в усадьбе, отведенной под группы вооруженных северян и белок, которые специализировались на ближнем бое. Остальные участники переворота сидели наверху домов и башен и ждали сигнала. Оставалось надеяться, что они не растеряли хватку и навыки: несмотря на все эти заверения о сохранении таланта, мирная жизнь заставила их позабыть об убийствах и войне, и это было простительно. Это было закономерно и в некотором смысле ободряюще. Все было так, как должно было случиться, но время было неподходящим. Карты и схемы пылились рядом с Иорветом, и он зацепился взглядом за одну из них, пытаясь найти расположение отрядов, которые шли на передовую. Группа А ютилась под мостом. Эльф подавил смешок, когда вспомнил, как там было паршиво в это время года — о, он прекрасно был осведомлен об этом: журналистика была грязным делом во всех смыслах. Оставалось надеяться, что все они договорились с Филиппой о водоотталкивающих чарах и грязеочистительных заклинаниях, потому что иначе от них было бы мало толку. Разномастная толпа уже транслировалась по всем каналам, и в твиттере снова было неспокойно. Он позволил себе запостить маленькую шутку, что-то вроде: это не революция, это реконкиста. За пять минут она собрала около трех тысяч лайков, что не было рекордом для его аккаунта, но определенно подняло всем боевой дух. Возможно, время всё-таки было правильным. Но оно было не на их стороне. Группа Б отсиживалась в усадьбе, безнадежно пытаясь высмотреть нужные номера машин. И просто — коротая время. Они были резервом, прикрытием на случай, если что-то пойдет не так. Но они были слишком хороши, чтобы не высовываться. В тот же момент Вернон получал вполне однозначные сообщения от Дийкстры и Талера, сидя под мостом, будто портовая крыса и ожидая, что короля не испугает митинг, и он не решит спрятаться в своей берлоге. Второго шанса вполне могло не представиться. Дийкстра писал ни за что не отступать, а Талер был уверен, что Нильфгаард, если что, подчистит за ними все дерьмо. Вернону Роше скоро наскучило им отвечать, и он проверил свой групповой чат с отрядом Б. Они переслали ему аккаунт Иорвета в твиттере, и он ухмыльнулся новым постам, приободрившись. В остальном, все было так глухо, что в конечном итоге все новые шутки эльфов пробудили в нем желание присоединиться к митингующим. Сыграло роль в развитии этого стремления и то, что Геральт молчал. Геральт чертовски многозначительно был не в сети, и это наталкивало на определенные мысли. Что ж, когда черные затонированные машины выехали на мост, было слишком поздно для беспокойства за шкуру ведьмака. Темерский спецназ появился внезапно, и вся охрана короля полегла в считанные секунды. Возможно, это было преувеличением, но для Вернона любые битвы, за исключением Той Самой С Призраками, проходили слишком быстро. Адское месиво из тел растекалось по мосту, напоминая ему о Флотзаме чуть сильнее, чем нужно. И об Аэдирне — но сейчас чародейка была на их стороне, и это успокаивало, пока он не помнил её имени. Вернон был на передовой, но стража Радовида была настолько сосредоточена на толпе вдалеке, что его даже не задело. Когда эльфы в конце концов вылезли из своих нор и верхних укрытий, расстреливая беглецов, процессия на другом берегу ликовала, поджигая особняк Хеммельфарта. Все смешалось в жуткий коктейль из крови, дыма, криков и скоятаэлей, которые выглядели как профессиональные наемные убийцы, танцуя между телами поверженных и настигая еще живых. Чья-то голова прокатилась к его ногам. Он пнул по ней, возвращая какому-то эльфу, для которого она была шайбой. Вернон Роше смотрел на всю эту бессмысленную жестокость украдкой, не слишком грациозно отстреливаясь от оставшихся телохранителей короля. Его не волновала мораль, не сейчас, и потом он вряд ли будет в состоянии рассказать, что пробил пенальти, используя чей-то череп. Радовид позволил себя выманить дважды: из дома и из машины, и вместе с ним показался Геральт, которого держал на мушке бугай без тени интеллекта на безобразном лице. Иорвет атаковал его со спины, появившись из ниоткуда, и Вернон снова наблюдал эту странную картину с рукой эльфа и чьей-то печенью. Геральт благодарно кивнул и приблизился к Радовиду вплотную. На этом все сколько-нибудь нормальное и поддающееся объяснению просто закончилось. Роше был уверен, что сходит с ума, когда Филиппа Эйльхарт спикировала на своего воспитанника и голыми руками выжгла ему глаза и почти сразу же за этим перерезала горло. Иорвет просто смотрел. Видно было, что он борется с собой и с тем, чтобы не застрелить Филиппу на месте. Из него так и рвалось это желание: выглядел он так, будто пытается избавиться от недержания. Роше тоже смотрел, наблюдал с довольно приличного расстояния, пытаясь убедиться, что ему не привиделось. Адская толпа ликовала, двигаясь к мосту, все смешалось в красно-сине-зеленое пятно — так идеально, что гражданские могли просто выбрать понравившуюся команду. Редания, мятежные эльфы и служба безопасности Темерии. Просто окровавленное поле для игры в футбол. Их теснили с одной стороны, а сзади не было ничего, кроме пригорода Оксенфурта, из которого нельзя было попасть никуда. Перекошенные лица гражданских были так близко, и хуже было то, что они увидели кровь. Вот кто подумал о морали. Люди, которые только что сожгли десяток человек заживо. Какая гибкая была у них нравственность. Они подняли выше свои плакаты и оставшиеся банки с коктейлями Калькштейна, намереваясь закончить и здесь. Потому что, как они, должно быть, полагали, свержение режима должно быть их делом, а не делом других власть имущих. Известность не сработала и обратилась против заговорщиков. Никто не хотел, чтобы победителями были усмирители Махакама и грязные бандиты. Иорвет и Роше одновременно отдали приказ об отступлении куда-нибудь, потому что план уже был нежизнеспособен. И они отступали. В невероятной спешке. В конечном итоге все было так, как должно быть: Радовид умер, а его иерарх горел заживо. Прекрасно. Не считая того, что Киарану прострелили плечо, а нога Бьянки смотрела не в ту сторону. И, разумеется, тела нужно было убирать. Но это была забота Дийкстры. И Дийкстра ждал их в условленном месте: на задворках театра в Новиграде. Добраться туда было возможно чисто теоретически, но Вернон не представлял, как миновать разъяренных рабочих, опьяненных успехом. К счастью, у Геральта всегда был план. К несчастью, единственным местом, знакомым ведьмаку лучше всего, была канализация. Он отправил их вперед, а сам остался разбираться с тем, что осталось от короля. С его документами, машинами и наедине с огромными полчищами людей, жаждущими и его крови тоже.***
Иорвет был готов пересмотреть свою классификацию. Люди, если утрировать, делились всего на два типа: на нормальных и мудаков. Мудаком, например, был Лето, мудаками были продажные менты с демонстраций, которые водометами испортили ему очень красивый плакат с карикатурно изображенными северными королями. Нормальными, не считая мертвых, можно было считать Геральта, Вернона, Бьянку и всю их многочисленную братию. Даже Лютика он мог бы записать в нормальных, скрепя сердце. Но королем мудаков он готов был назначить Сигизмунда Дийкстру без малейших колебаний. Просто потому что именно этот титул очень точно и емко описал бы всю его суть. Жаль, что короновали его уже посмертно.***
— Знаешь, человек, что у меня получается лучше всего? — Иорвет косится на Вернона и пытается ухмыльнуться. Язык юрко скользит по окровавленным губам. — Мешать мне работать? Роше выглядит не лучше. Рубашка уже пропиталась кровью в нескольких местах, руки дрожали, а ноги не слушались. Он совершенно твердо уверен, что они с эльфом подохнут на задворках театра Ирэн Ренар ещё до того, как взойдёт солнце. Рядом в отключке лежат все остальные, но на них не обнаруживается никаких внешних повреждений. Бьянка со своей сломанной ногой выглядит очень целой по сравнению с Киараном, который наспех замотал свое плечо, и полусидя застыл около подмостков еще полчаса назад. Тринадцатый и Мориль лежат рядом, и Мориль, кажется, еще в сознании. — Помимо этого, Вернон Роше, у меня много удовольствий в жизни… Я виртуозно, как ты уже знаешь, играю на флейте. Когда выберемся, у тебя будет возможность еще раз послушать, если только ты хорошо попросишь… Иорвет откидывает голову назад, придерживая сломанную руку. По виску у него стекает капля пота, повязка болтается на шее, а рот представляет собой прямую линию. Он кряхтит, как скеллигский старый друид после бутылки самогона. Вернон с облегчением отмечает, что смертельных видимых ран на эльфе нет: его задело только осколком двимеритовой бомбы, который идеально рассек Иорвету макушку. Не особенно опасно, но наверняка больно. Он старается не думать о внутренних повреждениях, чтобы не отбирать у себя надежду. Если бы Роше мог, он бы запер остроухого в отделении и не дал бы пойти на эту совершенно не дипломатическую встречу, потому что теперь у него появился еще один повод для беспокойства. Он беспокоился об эльфе, он заботился о нем так, как только мог, как его научили. Иорвету, наверное, даже не сдалась эта его забота, он без нее не один век прожить успел. Для него это, наверное, не так значимо, как для Вернона, не так особенно и ново, но назойливо. Что-то в Роше переворачивается на этом последнем пороге, неотвратимо меняется. Иорвет его переживёт. Возможно, доживёт до чего-то нормального, здорового, дотерпит же, старый лис, до своего рая. А жизнь человека — мгновение. Его горло сдавливает непонятный спазм, когда он смотрит в сторону самой лучшей своей ошибки, самого прекрасного убийцы, в сторону своего любовника, с которым у них нет будущего. С которым всё заранее было обречено, но он сунулся и на эту войну, и в этот бой, и, как с ним теперь это часто было, проиграл. За перевалом ничего не было. Не было Вернона Роше с Иорветом, были Вернон Роше и Иорвет отдельно, потому что так было всегда. И не было ни одного повода это менять. Он не думает, откуда в нем взялись эти слова и не знает, почему он их говорит, сотрясает воздух, но они кажутся чрезвычайно важными. Он просто хочет показать, что в его будущем есть место для эльфа. И его не займёт никто больше, если не займет он. — Потом докажешь, остроухий. Сыграешь мне наконец гимн Темерии, — ухмылка дается слишком трудно, Вернон сплевывает сгусток слюны с примесью крови и рвано выдыхает. — Пошёл на хуй. Это звучит так нормально, что хочется расплакаться, это такое обычное дело, их личная шутка. Всё снова по-старому. Весь Иорвет — запретная зона, очерченная колючей проволокой; дверь с надписью «не влезай — убьет», состоящий только из острых линий, с этим расплывающемся синяком на скуле и потухшими зелёными глазами. И никакого больше гимна Темерии, и вообще, гори оно всё огнём, потому что Роше скоро истечет кровью, не успев озвучить ни одно из своих сладчайших желаний. Так, наверное, звучат предсмерные агонии в понимании бывшего агента. Звучат, как самые запретные фразы, многозначительные, предназначенные для того, чтобы быть последними. — Caemm a me, Иорвет, — будто чужим голосом. На задворках сознания верещит негодующий Фольтест: что ты делаешь, проклятый содомит? Сам ты содомит, уныло думает Роше. Я хотя бы не ебал свою сестру. — Чего-чего? У тебя же даже нет сестры. Я столько раз проверял, ты даже не представляешь. Ну вот. Его воспаленное сознание теперь отвечает голосом эльфа, как будто его живого присутствия недостаточно. Иорвет подползает к нему и смотрит в глаза, недоверчиво поднимая бровь. Услышал-таки. Видимо, у серого волка в шкуре бабушки действительно большие уши. Вернон Роше прокручивает в голове какую-то бессмыслицу, бормочет себе под нос сухие факты под прерывистое дыхание эльфа. Тот безумным срывающимся голосом озвучивает ему все невыполненные планы, пока слушать их не становится слишком тяжело. Их лбы соприкасаются почти невесомо — если стукнутся, будет больно. Двое взрослых мужчин — тут же напоминает себе Роше — с переломанными ребрами и гематомами по всему телу, у которых осталось не больше нескольких часов, а Иорвет по памяти ему описывает пельменную на его родной улице, в которой они так и не пообедали. А человек в ответ всё шепчет, как правильно разбирать автомат, и как красиво в последнем кинофильме Присциллы была снята сцена монолога главного героя. Руки в опасной близости друг от друга, и когда начинает казаться, что Иорвет наконец прикоснется к ладони Роше, потому что это было бы романтично, эльф обмякает, со стуком падая на холодный, окровавленный бетон. Отдалённо Вернону слышится какая-то возня и резкие крики. Их ищут, и ему хочется хоть как-то себя обнаружить, но перед глазами плывут какие-то тёмные пятна, а голова кружится так, как обычно после мучильни. Мориль стонет рядом, пытаясь себя обнаружить. Он запоздало думает, что отключаться — не лучшая идея, потому что это определённо не часть плана. Но, как это случается у него в последнее время, план летит к чертям.***
Когда тебе больше ста лет, становится трудно найти себе какое-нибудь развлечение. Путешествия — нет, спасибо, хватило одного автостопа до Дол Блатанны и пешего похода из одного конца Темерии в другой. Наркотики — увольте, видел, как разъедает десны после фисштеха, пробовал курить травку, но вместо удовольствия получил три часа экзистенциального кризиса. Рисование — ничто так не отвращает от кистей и холстов, как ежедневно — в течение сотни лет — накладываемая боевая раскраска. У Иорвета в отделении только его сломанная флейта и уйма свободного времени, а он даже не знает, чем заняться в больнице. Первый день он просто спал, вежливо посылая всех посетителей посмотреть на его огромный член, подсвеченный диагностическими чарами Трисс — и он был абсолютно без понятия, откуда она вообще взялась и зачем её сюда принесло. На второй день к нему с важным видом заявился Геральт, как всегда, в каком-то странном костюме в стиле якудзы, с оскалившимся волком на цепочке и выражением полного безразличия на лице. Положил авоську мандаринов на тумбочку, сел рядом на белый стул с расшатанной ножкой и попросил краткий отчёт о событиях, произошедших два дня назад. Иорвет от такой бестактности просто, по-человечески, застонал, прикрывая глаз и откидываясь на подушки. — Давай-давай, герой революции, излагай. Ведьмак мог быть безумно невыносимым и упертым, но, в конце концов, эльфу было слишком скучно, чтобы отказать себе в удовольствии поглазеть на вытягивающееся лицо Геральта. — А ты ничего особенного не пропустил, пока разбирался с останками реданского короля. После рандеву Радовида и ведьмы и твоего шедеврального плана, включающего нас, каналы и кучу дерьма, мы отправились на свидание с Дийкстрой, который очень нежно прошептал темерскому идиоту на ушко, что, вопреки всем планам по воцарению дочки Фольтеста при парламенте, собирается короноваться как Реданский самодержавный монарх и продолжить наступление на Нильфгаард. А потом к Ирэн Ренар ворвались его бравые ребятки в красивых бронежилетах. И как-то всё, знаешь, завертелось… — Ты надо мной издеваешься. Я спрашиваю: какого конского хрена тело этого ебаного борова лежало около черного хода в театр, а в теле у него были пули из твоего глока? Это было нехорошо. Вообще-то, стрелял вовсе не он, а Бьянка: как всегда, скорее раздетая, чем наоборот, но Ройвена завалила быстро. И отключилась сразу же после этого с чувством выполненного долга. И от перенапряжения. Проблема была в том, что лицензия на ствол из сейфа Киарана была выписана на имя Иорвета, и, нетрудно догадаться, кто в таком случае становился первым подозреваемым в деле об убийстве человека, который подмял под себя всю сферу услуг Новиграда. Это было не просто «нехорошо». Это был полный пиздец. Даже с учётом новой власти, люди потребуют казни убийц и палачей, и ему придётся снова убежать куда-то на сто долгих лет…это было ужасной новостью. По многим причинам. — Выдохни. И благодари Йен — в который раз, — она из чистого альтруизма применила свою дипломатию, чтобы тебя оправдать и добиться твоей амнистии у императора. В конце концов, ты не прибил Филиппу, когда нашей семье понадобилась её помощь. — Как вы с Цири и Йен вообще узнали о том, что нас надо спасать от Дийкстры? — любопытство перевесило. — Филиппа его сдала. Старый хер думал, что она его поддержит, но Филиппе это было просто невыгодно. Советница при самодуре с манией величия: мы уже видели это кино, да? Прости, что мы добрались так поздно. Йен так сильно ругалась, когда мы вас нашли, что я почти поверил в её человечность. — Как он? Он сдерживался до последнего, чтобы не спросить, но попёрло из него это всё будто против воли. Иорвет, задав вопрос, не чувствовал облегчения — он вообще ничего не чувствовал. Кажется, не чувствовал никогда — не умел, не мог, там, где должно было быть что-то, была просто пустота. И физический дискомфорт. Говорят, что любовь осязаема, ненависть можно сравнить с битым стеклом, а счастье — с бабочками в животе. У эльфа на всё это был один ответ: боль. И два уточнения: зуд и мигрень. Он мог только представить, что такое эмпатия, потому что просто не знал, что происходит с другими: как они разбираются в этом всём? Как они отличают ощущение удушья и классифицируют его как «ком в горле»? Иорвет не был сухарем. Иорвет просто не понимал, что значит эта боль. Но она была. И это действительно что-то значило. — Жив и рвется убить тебя, восстанавливает Темерию, звонит в зуме опекунам Анаис и даже помог Йеннифер найти Трисс, которая потом будет при девчонке. Весь в делах, но каждый день спрашивает, когда можно будет зайти к тебе. — пожевал губу Геральт, — Шани хотела тебя осмотреть. Я её пропущу, а потом расскажу твоему благоверному, что ты будешь счастлив принять посетителей. — Пусть приходит с цветами, — прохрипел Иорвет вслед. И подумал: с лилиями.