Учитель мой

Когда Падме вернулась домой, она так устала, что только и хотела, что лечь в постель. Самое досадное заключалось в том, что день получился отнюдь не таким занятым и напряжённым, как обычно, просто ребёнок, растущий в животе, похоже, выкачал всю энергию. Он пыталась не раздражаться, но в такие нелёгкие дни, как этот, обида прорывалась всё равно — обида и на беременность, и на своего непутёвого муженька, который не мучился нескончаемой утомлённостью, и которого она даже не застала дома утром, когда проснулась. «Я в Храм. Волнуюсь за Оби-Вана». Когда Падме увидела его сообщение, она едва не швырнула комлинк в стену. Как он мог? Его первая за три месяца ночь дома, а он ушёл, не дождавшись утра? Просто потому, что «волновался» за своего падавана, который влюбился в него по уши, что бы там Анакин ей ни наплёл. Порой он дальше носа своего не видел — и тем бесил невероятно. Падме всё ещё хмурилась, когда вошла в квартиру — и едва не споткнулась о валявшуюся на полу деталь от дроида. — Эни! — раздражённо воскликнула она, но вдруг застыла, когда увидела Анакина посреди неиссякаемой груды инструментов и деталей. Вся её гостиная превратилась в мастерскую. Анакин, мрачно стиснувший зубы, даже взгляда не оторвал от механизма, который лежал у него в руке. Всё ясно. Она уже видела это раньше. Когда умерла его мать. Когда Асока ушла из Ордена. Когда Оби-Вана «убил» Рако Хардин. И совсем недавно, когда Анакину сказали, что учитель не вернётся, а вместо него остался подросток, который его даже не узнаёт. — Что случилось? — спросила она, позабыв на мгновение своё раздражение на него. У Анакина дёрнулся мускул на лице, и он так и не поднял взгляд от детали, которую держал в руках. Хотя Падме не обладала чувствительностью к Силе, даже она ощутила, что от Анакина шло нечто тёмное и опасное. — Что случилось, — бесстрастно повторил он. — Случилось то, что я выполнил твою просьбу. Я сделал Оби-Вана несчастным. Теперь он меня ненавидит. Падме возвела бы глаза к потолку на эту склонность всё драматизировать — в такие минуты она остро ощущала разницу в возрасте между ними — вот только на этот раз слова вовсе не показались преувеличением. Анакин говорил совершенно серьёзно. В широких плечах его засело невероятное напряжение. Он не просто расстроился. Печаль, что его охватила, казалась гораздо глубже. — О ненависти там явно и речи быть не может. У него это пройдёт… — Не надо, — выдавил он, сверля взглядом механизм у себя в руках. — Просто… оставь меня в покое. Пожалуйста. Не хочу на тебя срываться. У Падме упало сердце, а душа её содрогнулась от страха. Как бы сильно Анакин ни расстраивался, от неё он не отвернулся ещё ни разу. Ни разу не отверг её поддержку. Не заставил почувствовать себя ненужной. В нём кипела ярость, и, что самое тревожное, Падме не поручилась бы, что гнев направлен не на неё. Ей стало страшно. Она не знала, что сделать… что сказать. Безоблачностью их брак не отличался никогда. Постоянная необходимость скрываться, редкие минуты, когда удавалось оказаться в одном и том же месте, ложь, которую приходилось говорить: всё это неизбежно осложняло их отношения. Которые отнюдь не улучшало и то, что она не совсем понимала джедайскую сторону его жизни, а он не питал ни малейшего интереса к её работе в Сенате. Но плохое ещё ни разу не перевешивало хорошее. Они по-прежнему были вместе и оставались друг для друга самыми важными людьми — это главное. Теперь же… Уверенность, что всё осталось, как прежде, её покинула. Не получалось достучаться до него, проломить стены гнева, боли и отчаяния, которые он выстроил вокруг себя. — Эни, — попыталась она снова. Анакин покачал головой, ещё крепче стиснул зубы. — Ложись-ка спать. У тебя усталый вид. — Он взглянул на её живот и отвёл глаза. — Ребёнок, похоже, чувствителен к Силе. Хочет держаться от меня сейчас подальше. Падме нахмурилась и положила на живот ладонь. Беременность всё ещё оставалась малозаметной, и ей не верилось, что ребёнок и впрямь настолько хорошо ощущал присутствие отца, что оно могло его всполошить. И что же это вообще означало? То, что ребёнка тревожило отражение Анакина в Силе? Быть может… Эни склонялся на Тёмную Сторону? Уже не в первый раз Падме поймала себя на мысли, что скучает по Оби-Вану — тому Оби-Вану, который был мастером-джедаем. Она, бывало, искала у него совета, когда не знала, как справиться с Анакином. Оби-Ван ведь ни разу даже не подивился причине подобного интереса — наверняка и так всё знал о них — и она всегда находила у него поддержку и помощь. Его обхождение, проникнутое добротой, всегда так успокаивало. Вот и сейчас его доброта пришлась бы очень даже кстати. Оглянувшись на Анакина в последний раз, она направилась в спальню. Которую до сих пор считала только своей, что, пожалуй, о многом говорило. Она так измучилась, что уснула, едва коснулась головой подушки, но спала лишь урывками: тревога отравила и сны её тоже. Когда она проснулась окончательно, небо уже светлело на горизонте. По всему выходило, что отдых занял больше десяти часов, хотя казалось, что она и вовсе не сомкнула глаз. Вздохнув, Падме занялась утренними процедурами, а потом вышла из спальни, чтобы попить — и поесть. Теперь, при беременности, есть нужно регулярнее, чем раньше. Она не совсем ещё проснулась — и поэтому, наверное, не сразу осмыслила представшую перед ней картину. Анакин, по-прежнему возившийся с деталями, сидел там же, где она его и оставила, а ведь это было ещё вчера вечером. Под глазами у него проступили темные круги, и нервное возбуждение, шедшее от него, похоже, стало ещё хуже. — Ты вообще спал? — спросила она. Он не ответил. Даже головы не поднял. Она уж подумала, что её не услышали, как вдруг он сказал, не поднимая взгляда: — Не спалось. Падме нахмурилась. Она и не думала, что ссора с падаваном заденет его настолько сильно. — О, Эни, мне очень жаль, — вздохнула она. — Конечно, ты не хотел портить с ним отношения, но ты поступил правильно… — Правильно? — рявкнул Анакин и наконец посмотрел на неё — скорее, даже ожёг её взглядом покрасневших голубых глаз. — Ситх бы побрал эту грёбаную правильность! Тебя там не было, и ты не видела его лица, не ощутила, как ранили его мои слова. Падме кольнула вина, и она её рассердила. Ей не за что чувствовать себя виноватой. Анакин не имел ни малейшего права говорить с ней таким обвиняющим тоном, будто это она во всём виновата. — Ты вообще себя слышишь? — возмутилась она. — Не посоветуй я тебе поступить как должно, что бы ты сделал? Продолжал потакать ему? Позволял целовать себя всякий раз, когда ему захочется? Целовал в ответ, ведь это сделало бы его счастливым? Анакин замер. Взгляд его стал отстранённым, но Падме внезапно осенила ужасная догадка, что он и правда об этом задумался — а не поцеловать ли ему и впрямь своего падавана. — Не знаю, как бы я поступил, — ответил он наконец безжизненным тоном. — Вот только не надо мне говорить, что я правильно поступил, когда ранил Оби-Вана. Это не так. — Он посмотрел на небо Корусанта в окно от пола до потолка. Она проследила за его взглядом и поняла, что он смотрит на Храм Джедаев вдалеке. В глазах у него застыла такая тоска, что у Падме сжалось сердце. Когда он снова встретился с ней взглядом, потемневшие глаза его заблестели. — Он меня заблокировал. Я его не чувствую, Падме, вообще, — сказал он, и голос его дрожал. — Совсем как тогда, когда учитель «умер» — осталась одна эта криффова тишина — только гораздо хуже, потому что учитель никогда не впускал меня так глубоко, как Оби-Ван, а теперь я будто тону и не знаю, как дышать. Точно медленно схожу с ума, когда не могу его чувствовать. Встревоженная не на шутку, Падме уставилась на него. Она ничего не понимала в узах Силы, но могла с уверенностью сказать, что они не вызывали — точнее, не должны были вызывать — такие чувства. — А как насчёт Асоки? — спросила она. — Ты же не чувствовал себя так, когда она ушла. Анакин скривился. — Шпилька стала моим первым падаваном, и я её любил. Но наша с ней связь — это даже не бледная тень моих уз с Оби-Ваном. — Он всё смотрел на Храм Джедаев, но уже отстранённым, невидящим взглядом. А потом вдруг провёл по губам языком. — Мне даже не описать, на что похожа моя связь с Оби-Ваном. Его разум сродни… прохладной освежающей воде после долгих дней на жаре Татуина. Я был бы рад проводить в нём всё время. Там всё кажется таким правильным, будто его разум специально создали, чтобы меня поддерживать. Меня просто бесит, что я его не чувствую. Будто по швам расползаюсь. Падме только смотрела на него во все глаза. Он что, не понимает, как это звучит со стороны? Или она всё неправильно поняла, потому что ничего не смыслила в узах Силы? Боги. Когда дело касалось его джедайской жизни, она уже не раз ощущала себя посторонней, но только теперь вдруг она осознала, что останется ею уже навсегда. Как ни пытайся, ей не постичь, о чём Анакин говорил сейчас — о каких-то мистических узах Силы, наверное, но как те работают и каково их терять, она не понимала. И никогда уже не поймёт. Теперь становилось немного понятнее, почему обычные люди не выходят замуж за джедаев. Падме вздохнула, чувствуя, как снова навалилось изнеможение, хоть она и проснулась совсем недавно. — Почему ты здесь, Эни? — тихо спросила она. На лице у Анакина появилось загнанное выражение. — Оби-Ван попросил пока держаться от него подальше. Вот я и держусь. В Храме я этого сделать не сумею — просто физически. Падме на мгновение прикрыла глаза. — Я не об этом спрашивала. Почему ты здесь? Он окинул её странным взглядом. — Что это за вопрос? Или ты мне не жена? Она невесело улыбнулась. Жена ли? Из-за войны они виделись так редко, что замужней дамой она себя не чувствовала. Да она даже беременной уже проходила дольше, чем всё совокупное время, что они провели с Анакином вместе, как супружеская пара. — Ты здесь, потому что хочешь? Или потому, что не можешь быть там, куда стремишься? На щеке у Анакина дёрнулся мускул. Он посмотрел в сторону, на Храм вдалеке. Падме с тоской глядела на его красивый профиль. От самой себя она и не скрывала, что сперва полюбила Анакина за внешность. Ведь он был очень хорош собой и восхитительно запретен как джедай — любая девушка потеряла бы голову. Теперь он стал ещё красивее, скорее мужчина, чем юноша, за которого она вышла замуж, — настоящий мужчина во всех отношениях, и у неё до сих пор перехватывало дыхание от одного только взгляда на него. Но хватит ли этого для крепкого брака? Роман их явился им будто из сна. На что настоящая жизнь не похожа. У супругов должны быть общие интересы, общие увлечения и жизненные цели. И они не должны разлучаться так надолго, жить отдельными жизнями, которые никак друг с другом не пересекаются, и встречаться лишь на несколько украденных ночей. Стоит ли попытаться сохранить их брак только лишь потому, что она беременна? Ребёнок тут ничего не исправит — их уже не спасти. Только трещины в отношениях станут ещё очевиднее. По правде говоря, в глубине души Падме надеялась, что Анакин решит уйти из Ордена, как только узнает о её беременности, но ему это, похоже, даже в голову не пришло. Судя по тому, как он говорил о своей связи с падаваном, становилось очевиднее некуда, что он никогда добровольно не оставит Оби-Вана — и джедаев. Если Анакин так расклеился, проведя вдали от падавана всего один день, можно только представить, какой катастрофой бы всё обернулось, уйди он и впрямь из Ордена навсегда. И было бы несправедливо просить его об этом, когда и она никогда не оставит ради их брака политическую работу. Так стоит ли и пытаться сохранить этот брак, когда ни муж, ни жена не готовы отдать ради него свою настоящую жизнь? Конечно, ей нужно подумать и о ребёнке. Но она вполне способна вырастить его и одна — с помощью служанок, разумеется. Сказать по правде, этим бы кончилось всё равно, ведь Анакина вечно носило за пределами Корусанта. Сохранят они брак или нет, ребёнок будет редко видеться с отцом при любом раскладе. Когда молчание затянулось, а Анакин так ничего и не сказал, неотрывно глядя на Храм, Падме кивнула самой себе, грустно улыбаясь. Ладно. Ладно. Стоило ей принять решение, как неожиданно стало легче. Больше не нужно прятаться. И беспокоиться о том, как бы скрыть свою беременность. Больше не нужно лгать. Она всегда будет любить Анакина, но иногда любви не хватает. Иногда любовь не делает человека счастливым. Она ещё молода — оба они молоды. Она ещё может найти любовь, от которой почувствует себя счастливой, а не такой, как сейчас: одинокой, изнурённой и непосвящённой в сокровенное. Падме глубоко вздохнула и сказала: — Пожалуй, нам надо развестись, Эни. Анакин резко повернул к ней голову. — Что? *** Час спустя Анакин вылетел из квартиры Падме и, всё ещё кипевший от злости и сбитый с толку, забрался в спидер. «Я так больше не могу, Эни. Наш брак существует только на бумаге. Да и не брак это. Было бы несправедливо подвергать такому ещё и нашего ребёнка». Что ещё за дерьмо банты? Они же ведь были совершенно счастливы, разве не так? По крайней мере, так думал сам Анакин, а вот Падме, как видно, считала иначе. Нет, женщин ему никогда не понять. Даже не так: ему не понять людей вообще. Сперва Оби-Ван, теперь Падме. «Оби-Ван». От одной только мысли Анакин скрипнул зубами от досады. Он привычно потянулся к задворкам сознания, отчаянно пытаясь почувствовать хоть что-то, но связи между ними будто бы и вовсе не существовало. Падме. Надо думать про Падме, а не про Оби-Вана. Падме, которая хочет развода. В голове не укладывалось. Потерять их обоих за один только день. Нет уж, Оби-Вана он не потерял. Это точно. Он всё исправит, обязательно. Но боль, откровенная боль в добрых, красивых глазах Оби-Вана так и застыла перед мысленным взором, и Анакин знал, что задача предстоит непростая. Крифф, он и правда не догадывался. Не догадывался, что ранит Оби-Вана настолько глубоко. Что тот его любит настолько сильно. От мысли Анакина охватило тепло, и сердце его забилось быстрее. Когда он только стал джедаем, ему хотелось лишь одного — любви учителя. Но тот оказался таким образцовым джедаем, что и не привязываться умел тоже. Только и твердил, что: «Джедаи не привязываются, падаван» или «Джедай любит только Республику, Анакин». Бывало, слова выбешивали так, что хотелось приковать учителя к стене и не отпускать, пока тот не признает, что любит и дорожит им в ответ столь же сильно. Он всегда мечтал услышать от учителя эти слова. Но с Оби-Ваном — тем, который стал его падаваном, этих слов не хватало. Хотелось большего. Анакин вечно жаждал большего. Оби-Ван сделал его жадным. Хотелось стать для него всем. Чтобы тот любил его больше всего на свете. Сколько бы раз Оби-Ван ни говорил ему, что любит, Анакину всё было мало; ему не хватало доказательств — доказательств, что он важен для Оби-Вана, а ещё его внимания, привязанности и любви. Он и не сознавал, как много любви получал от Оби-Вана каждый день, пока та не исчезла. Теперь он словно умирал от голода после нескольких месяцев пира. Голод и впрямь хорошо описывал его чувства. Или жажда. Он испытывал жажду. Беспокойство. Кожа его покрылась мурашками от смятения и тоски. Точно у наркомана, которому нужна доза. Всё было настолько плохо, что Анакин даже не мог поразмыслить о желании Падме с ним развестись — что должно было озаботить в первую очередь; умом Анакин это понимал. Что-то не то у него с расстановкой приоритетов. Да и вообще с ним самим. Ещё он получил сообщение от Палпатина, в котором тот приглашал его на чай, но в своём нынешнем состоянии Анакину не хотелось вести светских бесед. Такой добрый старик, как канцлер, заслуживал большего, чем его рассеянное внимание. Скрип тормозов и гневные крики вырвали Анакина из размышлений. Крифф! Только отточенные на войне рефлексы спасли его от столкновения с другим спидером. Показав водителю неприличный жест и обругав его по-хаттски, Анакин усилием воли глубоко вздохнул, потом ещё раз. Он же рыцарь-джедай. Значит, и вести себя нужно соответственно — спокойно. Это ему по зубам. Он огляделся и теперь только понял, что подлетел к Храму. Анакин воззрился на величественное здание. Он никогда не считал его своим домом, как те джедаи, что в нём выросли, но впервые в жизни он стремился внутрь. Всей душой. Нет. Внутрь ему нельзя, только не теперь, когда он чувствовал себя так. Оби-Ван попросил его держаться пока подальше. Нужно прислушаться. Нельзя войти в Храм, когда на уме только одно: держаться к Оби-Вану как можно ближе. Обходить стороной его не получится, сил не хватит. «Но зачем обходить его стороной?» — вкрадчиво прошептал ему голос из глубин сознания. Оби-Ван так расстроился, когда узнал, что он женат. Надо только сказать, что они разводятся, и всё вернётся на круги своя: Оби-Ван снова пустит его в свой разум. Анакин покачал головой, пытаясь избавиться от предательской мысли. Как же он мог такое подумать? Он же любит Падме и собирается её переубедить, о подобном предательстве ему и задумываться нельзя. Что же, ситх его раздери, с ним не так? Стиснув зубы, Анакин развернул спидер и направился к зданию Сената. С тем же успехом можно и канцлера навестить. Вдруг тот поможет ему придумать, как вернуть Падме. Он не станет рассказывать Палпатину о чувствах Оби-Вана — это личное и принадлежит ему одному — но дружеская поддержка ему и впрямь сейчас не помешает. И, что самое важное, не помешает отвлечься, только бы держаться подальше от Храма. Подальше от Оби-Вана. Тот всё равно ведь спит ещё, наверное. Свернулся калачиком на боку — он всегда так спал, оставляя позади место для Анакина — а ещё он, пожалуй, согрелся во сне и пах, словно… Анакин выругался сквозь стиснутые зубы и прибавил скорость, не отрывая взгляда от здания Сената. «Хватит уже думать о своём падаване, ситх тебя дери».