За углом начинается рай

Я не успеваю даже обуться: Котетцу буквально хватает меня в охапку и выдергивает из дома. Уже на полпути к госпиталю я вспоминаю об оставленном на футоне жилете сенсея и тревожно оборачиваюсь: не хватало, чтобы Саске там его нашел. Но увидев, что Саске отстает буквально на несколько прыжков, успокаиваюсь: конечно, Саске — защитник деревни. Разве он будет сидеть дома, если наших генинов ранили? Страшные крики из операционной я слышу еще на крыльце госпиталя и ускоряю и без того бешеный бег. Подоспевшие коллеги буквально на ходу надевают на меня стерильную форму, я набрасываю капюшон, убирая волосы. — Хокаге-сама уже в операционной, — слышу я от Котетцу, которому приходится остаться в коридоре. Что? Зачем там нужен Какаши-сенсей? Но времени раздумывать уже нет: я влетаю в распахнутую дверь. В залитой светом операционной на двух столах, сдвинутых вместе, лежат два подростка, с виду будто только что окончивших академию. Какаши-сенсей вместе с другими ирьенинами пытается удержать бьющегося в конвульсиях мальчика, а светловолосая девочка рядом с ним уже без сознания. Практически все ниндзя-медики, которым не приходится фиксировать мальчика, уже пытаются его исцелять, сосредоточено вливая свою чакру. — Что случилось? — я уже обрабатываю руки настоями, чтобы подойти к детям. — Скорее всего, отравление, — только по голосу в говорящем ирьенине я узнаю Ино. — Из внешних повреждений несколько царапин. Попались какому-то нукенину, пока с миссии сопровождения возвращались. Ино сосредоточена, как никогда. По лицу ее льется пот, и я могу только догадываться, насколько тяжело дается ей исцеление мальчика. Протягиваю к нему руки, готовясь вытянуть яд тем же путем, как некогда из Канкуро, но тут ребенок издает нечеловеческий вопль: — Не меня! Ее! — Твое состояние нестабильно, — пытается переубедить его Ино, но отшатывается, получив плевок в лицо. — Что ты делаешь? — Этот ребенок нес свою напарницу до деревни несколько часов, — поясняет Какаши-сенсей, пытаясь удержать руку юного генина. — Саске, нужна помощь. Держи его за ноги, пусть медики займутся исцелением. Я благодарно моргаю в сторону мужа и снова склоняюсь над пациентами. Их состояние одинаково ужасно, но по крайней мере, мне удается запустить руки, покрытые чакрой, в их тела и дотянуться до сердец… Влажные глухие удары сердец ребят на секунду отвлекают меня, и когда моя чакра вдруг начинает кипеть и испаряться с ладоней, я едва успеваю сконцентрироваться. Действие, которое давно стало для меня таким же механическим, как дыхание, вдруг пускает по моей спине щекотные струйки страха и пота. Я вижу будто воочию черных медуз, обволакивающих органы детей, но едва приближаю ладони, чтобы захватить и вывести токсин, как моя чакра снова становится нестабильна, а мальчик от боли выгибается дугой. — Здесь есть Хьюги? — бандана Какаши-сенсея уже пропиталась потом, и дышит он тяжело. — Можете парализовать мышцы? — Мы пытались, господин Хокаге, Мягкий кулак не действует, — слышу я от одного из поддерживающих состояние девочки ирьенинов. Тем временем я могу лишь беспомощно стоять с погруженными в животы детей запястьями и наблюдать, как черные щупальца яда пробираются к сердцам. Моих сил хватает лишь на то, чтобы сдерживать скорость распространения токсина, не пуская его к мозгу. Девочка в куда худшем состоянии: если не помочь ей в ближайшие минуты, она умрет. Я напрягаюсь изо всех сил. Поток чакры вокруг моих ладоней усиливается. — Смотри на меня, Саске, — сквозь зубы произношу я, выдергивая руки. Ассистенты едва успевают подставить миски: густыми, как соевый соус, струйками яд сбегает по моим рукам прямо в них. Он выходит неохотно, цепляясь за органы, как репейник, но все же у меня получается. Но напряжение, которое я испытываю, колоссальное: пот заливает мне глаза уже не каплями, а рекой, пальцы дрожат, как в ознобе, а спина деревенеет от титанического усилия. Раз! — Сменить миски! — слышу я будто через вату. Моя чакра покидает меня как живая. Я уже догадалась о природе этого яда и сейчас молюсь лишь о том, чтобы суметь сделать как можно больше до активации печати Бьякуго, потому что без нее я не справлюсь. — Сменить миски! Мальчика перестает выкручивать как на дыбе, и он стонет, кусая губы: — Не меня! Лечите ее! Ее! Воспользовавшись секундной передышкой, Какаши-сенсей оставляет руки генина как раз вовремя, чтобы успеть подхватить меня и не дать упасть. Мои запасы чакры уже исчерпаны, и я чувствую, как печать Бьякуго раскрывается, выпуская резерв, накопленный за год. «Он из Инузука», — слышу я обрывки разговоров вокруг. Р-раз! Миски снова заменены, а я чувствую во рту привкус крови. "Собака… закрыла собой… третий генин и учитель… не успели" — Думаю, стоит выбрать одного из них, сосредоточиться на нем и послать за Тсунаде, — я изумленно распахиваю глаза, слыша голос Саске. — Ей не хватит чакры. От неожиданности я едва не раню девочку, вытягивая руку, но яд успешно покидает ее тело. —Ты зря недооцениваешь Сакуру, — спокойно говорит сенсей, удерживая меня практически на весу. — Недооцениваю? Посмотри на нее, Какаши. Даже я понял уже, что этот яд поглощает чакру. Посмотри, она потратила практически все силы, а вытянула лишь несколько капель. Сакура только оттягивает неизбежное. Нужно выбрать одного, с полезными техниками, и спасти его. Холодный и равнодушный голос Саске бьет под дых, лишая и без того утекающих сил. Меня хватит лишь на минуту, пытаюсь сказать я, но не могу. Он прав, я не успею убрать весь яд, он распространяется тем быстрее, чем больше сил я трачу на его извлечение. Эти дети едва получили свои банданы и они сейчас умрут… — Где Тсунаде-сама? — омертвевшие губы едва слушаются. — Она… За ней послали? — Тсунаде нет в деревне, — говорит мне в самое ухо Какаши-сенсей. — Держись, Сакура. Сколько тебе нужно времени? — Я… Последние капли чакры вот-вот покинут меня. Когда зеленоватое мерцание вокруг моих пальцев начинает иссякать, в голову приходит безумная идея. Я не могу вытянуть яд до конца, это верно. Но если… — Ино, ты мне нужна, — не глядя на столпившихся у стола с мальчиком ирьенинов, командую я. Ино оказывается рядом быстрее, чем я успеваю договорить. От ее легкомысленности, за которую я ругала ее совсем недавно, не осталось, кажется, и следа. Она собрана и натянута, как струна, и уже готовит руки, ожидая приказания. — Но я не владею печатью Бьякуго, — спохватывается Ино. — Я не продержусь долго. — И не нужно. Я стою между столами, и мои руки чуть ли не по локоть в этих детях. Если моя безумная затея не сработает, я просто их погублю… — Мы не сможем вытянуть яд. Но можно попробовать его запечатать, пока к яду не подберут антидот. Но нужно сделать это с первого раза. Сможешь? Светловолосая девочка вдруг судорожно вытягивается, у нее начинается мелкая дрожь. Судя по тому, что яд уже практически всосался в мозг, это предвестник конца. Медлить нельзя. — Я сделаю, Сакура, — Ино бледна, как простыня, но в глазах ее пылает настоящий костер решимости. — Готовься. Я резко выдергиваю руки из тел детей и мы с Ино синхронно складываем пальцы: — Искусство ниндзя: Четырехгранная нефритовая печать! Резко прижимаю ладони к животу девочки. Она распахивает свои огромные странно-желтые глаза и издает такой вопль муки, что слышно, должно быть, и в аду, но печать уже дымится на нежном животе, как будто я ставила ее раскаленным железом. Несколько секунд я держу руки с последними каплями чакры наготове, чтобы успеть хотя бы попытаться что-то сделать, если печать сломается. Чувствую, как жилка бьется у меня на виске, как собственное сердце сбивается с ритма от усталости и недостатка чакры, как воздух густым клеем втекает в мои легкие… Но все кончено. Несколько раз крутанувшись, печати, похожие на выжженные на коже цветки, наконец, стабилизируются. Яд запечатан. Едва все заканчивается, я теряю последние силы и обмякаю в руках Какаши-сенсея. Он очень осторожно усаживает меня на ворох одежды и бинтов, снятых с генинов, у стены операционной. Черные круги, плавающие в глазах, не дают рассмотреть сенсея, а присохший к небу язык — поблагодарить. Видел ли ты меня, Саске? — Ой, Саске-ку-ун, — слышу я сладкий голосок Ино, разглядевшей, должно быть, что Саске не успел даже куртку набросить, но вскочить уже нет сил, и я приваливаюсь к стене, беспомощно наблюдая, как ноги Саске покидают операционную вслед за Какаши-сенсеем. Он даже ни слова не сказал… От горечи хочется заплакать, но в измученном организме нет ни силы, ни слез. Я отупело сижу, наблюдая, как оставшиеся на ногах ирьенины налаживают питательные капельницы детям, как мальчик протягивает руку к девочке, не желая оставить ее одну, как девочка благодарно моргает своему другу — у нее еще нет сил говорить. Из всех чувств остался только слух, и я невольно слышу, как за дверью Саске обращается к сенсею: — Зря ты не послал за Тсунаде, Какаши. Мы могли спасти обоих, а теперь неизвестно, как долго продержится печать. — Сакура, как ты видишь, справилась, — невозмутимый голос сенсея хладнокровен настолько, что даже Саске убавляет тон. — Она справилась лишь потому, что рядом были другие ирьенины. Ты переоцениваешь ее, и однажды это кого-нибудь погубит. — Не смей принижать достоинства Сакуры, Саске, — голос сенсея становится и вовсе ледяным. — Легко осуждать кого-то, будучи инкарнацией Индры или Ашуры. Но ты, кажется, не понимаешь, что Сакура давно превзошла тебя. От удивления я распахиваю глаза, стряхивая наплывающую дрему. Я? Превзошла Саске?.. — Со всей своей чакрой, техниками и риннеганом ты никогда не сможешь быть ирьенином, Саске, — нотки осуждения в голосе сенсея превращаются в холодный металл. — Медицинские дзюцу требуют не только большого запаса сил или контроля. Основа медицинских техник — это сила сердца. Любовь. Сочувствие. Сострадание. Желание избавить от мучений. При должном старании любой может стать машиной смерти. Но отнять жизнь просто — попробуй-ка ее сохранить. Пошатнувшись, я встаю на ноги, держась за стену на всякий случай. Сенсей прав. У меня нет времени расклеиваться из-за того, что Саске не оценил меня. Нужно исследовать яд и подобрать антидот. Нужно… Я выхожу из операционной на негнущихся ногах. Только сейчас я понимаю, что Какаши-сенсей пришел в больницу прямо в своем плаще Каге, и сейчас на белой ткани с огненным орнаментом видны еще и бурые брызги крови. Рассеянно провожу рукой по лицу: точно. Это же моя… — Кажется, я испортила ваш плащ, сенсей, — слабо улыбаюсь я, пошатываясь. — Сакура! Какаши-сенсей едва успевает меня удержать от падения, но я отрицательно качаю головой и отвожу его руку: — Нет времени. Где Саске? — Он отправился за телами третьего генина и чуунина, который был с ними. — Нужно позвать Сая… Пусть Ино вытащит из памяти детей образ врага, а Сай его нарисует. А я должна поработать с микроскопом… — Ты должна поспать, — не соглашается со мной сенсей. — Нет времени, — вяло повторяю я. — Нужно… Какаши-сенсей вздыхает и тянется к повязке, поднимая ее со второго глаза. Только когда с потолка вдруг начинают падать перья, я понимаю его коварство, но стараюсь бороться и делаю даже несколько шагов по направлению к выходу. Сенсей едва успевает подхватить меня и бережно опустить вместе с собой на пол. Я запрокидываю голову, практически лежащую на груди учителя, и пытаюсь что-то сказать в его прикрытое маской лицо, но уже не могу, все тело размякает, поддаваясь его гендзюцу, уплывая в сладкую истому. Уже засыпая, я чувствую, что сенсей осторожно качает меня на руках, устроив мою голову на своей груди. — Ты потратила всю чакру, Сакура, — я не могу понять, сон это или еще явь, и кто это говорит: Саске ли, сенсей, или вернувшийся Наруто. — Еще немного, и это станет опасно для тебя. Нужно поспать. Отдыхай. Я тобой горжусь.

***

Сон отпускает неохотно, медленно, будто я муха, увязшая в патоке по самые крылья. Сладкое ощущение спокойствия и умиротворения отступает, как волны по песку, отдавая назад чувства по одному. Сначала я ощущаю под собой мягкость постели, затем возвращается слух. Но полностью дремота отпускает, когда я ощущаю невесть откуда взявшийся аромат свежей черешни. Мне достаточно лишь чуть-чуть приподнять ресницы, чтобы оценить ситуацию. Я лежу на небольшом диванчике в кабинете Хокаге, укрытая его же плащом, как одеялом. О, Какаши-сенсей, усыплять меня гендзюцу, когда детям больше всего нужен уход… “Уход? На себя посмотри, скелет ходячий, кому тут уход нужен?” — привычно вопит подсознание. Я чувствую себя, вопреки воплям внутренней Сакуры, отлично. Не знаю, как долго я спала, но чакра полностью восстановлена, и я запускаю ее накопление, пополняя резервуар печати Бьякуго. Неизвестно, как скоро мне понадобится большой запас сил снова, и лучше бы быть готовой. Аромат свежей черешни никак не исчезает, и я соображаю, что это все же не галлюцинация отступающего сна. Но тогда… Точно. Как же не догадалась сразу. Его жилет тоже пахнул черешней. Какаши-сенсей сидит за своим широким столом, подперев щеку кулаком и уставившись в отчет с тоской на лице. Его плащ все еще прикрывает меня, поэтому он сидит в простых черных штанах, майке без рукавов, своей неизменной маске и почему-то босой. Вздыхает, его губы шевелятся, он откладывает отчет в ящик стола… Вороватое движение — и я замечаю, что вместо документа в руке сенсея появляется крупная спелая ягода. Тянется к маске — приподнять снизу… Неужели сейчас я увижу?.. “Да как он это делает?” — разочарованно вопит внутренняя Сакура, когда уже практически приоткрывшееся лицо загораживает новый отчет. Но даже по скрытому до самого глаза — единственного видного из двух — лицу заметно, как сенсей тяготится этой бумажной работой, и насколько ему скучно. Машинально замечаю напряжение в его спине — кажется, кресло не самое удобное. Он ставит босую ступню на самый край сидения, сгибая ногу в колене, а второй начинает болтать в детской попытке отвлечься. Потирает висок. Я замечаю символ огня на широком плече. — Удалось отдохнуть, Сакура? — спрашивает вдруг сенсей, не отрываясь от документации. Первое же мое желание — спрятаться под плащ с головой и там умереть от стыда. Какаши-сенсей видел, что я подглядываю за ним! Как же мне стыдно, я еще никогда, ни за кем не подсматривала! Пожалуйста, нукенины всего мира, нападите сейчас же на деревню, упади с небес, Луна, избавьте меня от необходимости что-то говорить, потому что уши превратились в два факела, а я себя чувствую нашкодившим ребенком! — Это был нечестный прием, — упрекаю я его, пытаясь напускной строгостью скрыть неимоверное смущение. — Как там дети? Мне нужно проверить… — Не беспокойся. Ино не отходит от них. Хочешь черешни? Сенсей достает из ящика стола вазочку с ягодами и протягивает мне, так что волей-неволей приходится встать. Вспоминаю, что на мне все еще домашние штаны и мятая футболка со следами давних тренировок, и краснею — мне срочно нужно искупаться и сменить одежду, прежде чем приступать к исследованию яда. Каждый день промедления может быть критическим. Кстати… — А как долго я спала? Сколько часов? — Хм-м, — сенсей потирает затылок. — Думаю, около двух суток или вроде того. — Что??? Вазочка, которую я уже успела взять, едва не падает из разжавшихся пальцев. Какаши-сенсей делает какое-то неимоверно быстрое движение, успевая подхватить ее у самого пола. — Двое суток? Вы усыпили меня на двое суток, когда там дети умирают? От злости я едва контролирую себя и уже чувствую, как чакра послушно приливает к кулаку, готовясь нанести сокрушительный удар. Двое суток! За это время могло случиться что угодно! Могли разрушиться печати! А я спала?.. Чувствую себя по меньшей мере убийцей… — Пожалуйста, остынь, — спокойный голос Какаши-сенсея пробивается сквозь пелену гнева, и я понимаю, что оставила глубокие следы сжавшихся пальцев в толстом дереве столешницы. — Ребята в сознании, и их жизням ничего не угрожает, а яд уже отправлен на исследование в лаборатории. — Вы хотя бы оставили несколько капель, чтобы я тоже изучила его? — с отчаянием спрашиваю я. — Конечно. Я сажусь на диванчик, упираясь локтями в колени, и закрываю лицо руками. Запоздалая дрожь начинает мелко потряхивать меня. — Я давно не чувствовала себя такой беспомощной, сенсей, — даже не стараясь унять эмоции, говорю я. — Вы бы видели… Вы бы знали… С отвращением гляжу на свои пальцы. Это мерзкое чувство… — Будто я трогаю живую болотную тину, а она еще и грызет меня за пальцы, — сморщившись, говорю я. — Никогда еще я не встречалась с таким ядом. Нужно скорее подобрать антидот. — Саске принес тела убитых, — тихо говорит Какаши-сенсей. — Их уже вскрыли, но может быть, ты тоже хотела бы посмотреть… — Да! Я уже сижу на подоконнике, готовая выпрыгнуть на ближайшую крышу и помчаться к госпиталю, но Какаши-сенсей качает головой: — Без меня тебя в морг не пустят. — Что? Почему? — Личное распоряжение Пятой. Прислала вчера, пока ты спала. Ей тоже не нравится яд, который ты достала из детей. Иди пока домой, Сакура, у тебя есть несколько часов, пока я не закончу с этими бумажками, будь они прокляты. Отдохни. Поешь. — Да, сенсей, — расстроенно отвечаю я. Уже готовая к прыжку из окна, вдруг вспоминаю, что не спросила одну вещь. — Какаши-сенсей? А почему вы оставили меня спать здесь, а не отнесли домой? Сенсей потирает затылок, ероша свои пепельные волосы: — Хотел убедиться, что ты будешь в порядке, — наконец отвечает он. — Интуиция? Хм-м-м.. Ответ меня удовлетворяет, и я опять приглядываюсь к ближайшей крыше. — Сакура? — вдруг зовет меня сенсей крайне смущенным голосом. — Я… Хм-м… Когда отдавал тебе жилет, кажется, кое-что в нем оставил… Он специально! Я точно знаю теперь, он специально меня смущает! Даже внутренней Сакуре нечего сказать, кроме нецензурных воплей. О, сенсей, вы прекрасно знаете, куда засунули свою святыню, прекрасно знаете! Да скорее Наруто потеряет где-то своего лиса, чем вы забудете, куда дели книжку! А вдруг он догадался, что я читала ее? Вдруг начнет теперь смеяться надо мной? Я никогда не читала ничего похабнее, я не смогу теперь смотреть ему в глаза, теперь мне остается только закопаться глубоко в землю, чтобы никто не понял, что я… Что мне… И вовсе мне не понравилось, неправда! И я не собираюсь ее перечитывать по десятку раз, как вы, сенсей! Почему он смотрит на меня так, будто знает про меня все на свете? Что мне теперь делать? Стараясь, чтобы меня не выдало вспыхнувшее краской лицо, беззаботно отвечаю: — Да, я нашла там связку кунаев. Жилет лежит в моей комнате, я принесу его чуть позже, сенсей. И, пока сенсей не заметил, как я краснею, отталкиваюсь правой ступней, чтобы приземлиться сначала на ближайшую крышу, затем на фонарный столб, затем на тротуар и вперед. Домой. К Саске.

***

Едва убедившись, что из кабинета Хокаге меня больше не заметить, я сбрасываю темп и иду уже быстрым шагом, чтобы остудить горящее лицо и прийти в себя после такой провокации. Надо уничтожить проклятую книжку. Это она во всем виновата. Утопить ее в выгребной яме или сжечь, лучше всего сжечь. Какого дьявола меня понесло ее читать? “Ича-ича” слишком похабная, слишком… слишком подробная! Следующая мысль заставляет меня подавиться собственным вдохом, сбиться с шага и едва не врезаться в дерево. Пытаясь унять судорожный кашель, пока глаза вылезают из орбит, опираюсь на это дерево рукой: а если… А что, если… Вдруг Какаши-сенсей уже пробовал всю эту пошлость с женщинами? Так вот в чем ваш секрет, сенсей, вы используете эти противные книжки в качестве учебников! А мы-то думали, что наш учитель — образец скромности и благонравия. Так-так, вот, значит, что получается! Интересно, кто она? Она — шиноби? Или одна из гражданских? Возобновляю шаг, качая головой. Хотя, если подумать, мне совершенно не нравится мысль, что у Какаши-сенсея может кто-то быть. Конечно, я искренне порадовалась бы за него, просто… Просто ведь ни одна женщина Конохи не заслуживает Какаши-сенсея! Серьезно! Он очень храбрый, сильный шиноби, и всегда о нас заботился, и еще — уши снова начинают теплеть — достаточно симпатичен, правильно сложен и… И еще у него в жизни было столько страданий, что я покрываюсь нервными пятнами от одной мысли, что ему кто-то может причинить боль. Я знаю женщин. В конце концов, я тоже женщина. Женщины умеют причинять боль тем, кого не любят… “Интересно, Какаши-сенсей такой же грубый в постели, как Саске?”- задумчиво говорит внутренняя Сакура, заставляя меня буквально влететь в забор и загореться от стыда. Твою ж мать! Иногда мне кажется, что в голове у меня сидит вовсе не мое разнузданное и беспардонное альтер-эго, а забравшаяся в мозги Ино, потому что только Ино может быть такой испорченной и наглой девицей. “У Какаши-сенсея был се-е-екс”, — дразнится внутреннняя Сакура дальше. Стискиваю зубы, выталкивая усилием воли из мыслей непрошенную картинку: полуобнаженный сенсей стискивает какую-то даму в нежных объятиях. У меня сейчас кровь носом пойдет. “Черт тебя подери, женщина! — беснуется подсознание. — Признай хотя бы, что он очень красив!” Ускоряю шаг. До дома осталось не так уж и много. Сейчас я искупаюсь в горячей воде, сменю одежду на привычное сердцу тренировочное платье, немного полежу на футоне, свернувшись калачиком и — снова в бой. Вся моя жизнь — это бой. Что ж, спасибо за спокойный год, Наруто. Хотя бы один… В доме темно, тихо и безлюдно. Наверное, Саске сейчас где-то патрулирует окрестности деревни… Вздохнув, я переступаю порог и поднимаюсь в свою комнату, на пути стаскивая майку и прижимая к груди. Нужно постирать ее.. Толкаю дверь в свою комнату и пячусь, едва не наворачиваясь через порог: — Саске-к-к-к… Саске не удостаивает меня ответом. Он полулежит на моем футоне, в одних штанах, закинув одну ногу на колено другой и покачивая босой ступней. В одной его ладони перепрыгивает с пальца на палец огненный язычок, и я еще раз поражаюсь, как легко он играет со своей стихией. В другой… Н-нет… Наверное, вся кровь мгновенно отступает от моего лица в горло, и теперь я не могу издать ни звука, кроме хрипов ужаса. В руке Саске — знакомая небольшая книжица с зеленой обложкой, он лениво перелистывает страницы, не глядя на меня, но точно зная, что я стою перед ним, задыхаясь и не зная, куда деться. — Чем настойчивее Хэруми, тем сильнее плавится Акико в его крепких руках, — неторопливо проговаривает Саске, переворачивая страницу. — “Пожалуйста, будь нежным”, — молит она, изнывая от изысканного удовольствия. Я издаю придушенный всхлип. — Ладонь Хэруми порхает все быстрее, оглаживая вздымающуюся нежную грудь красавицы, — здесь Саске делает паузу, чтобы все же посмотреть на меня поверх обложки. — Он готов извергнуть лаву своей любви в любую секунду. Акико прикусывает пальцы любимого, и Хэруми издает стон раненого бабуина… — Не было там такого, — вылетает из моего рта быстрее, чем я успеваю подумать. Саске неторопливо закрывает книгу. — Вот как. Значит, ты уже в курсе о том, что там было, Сакура?.. Краска снова ударяет мне в голову и снова отступает, оставляя кожу холодной и липкой от страха. Саске подцепляет пальцами валяющийся рядом с футоном жилет и слегка приподнимает, приближая к нему ладонь с порхающим огоньком. — Чей. Это. Жилет, — очень членораздельно, очень четко проговаривает супруг, неотрывно глядя мне в глаза. Мне требуются все остатки моего мужества, чтобы рассмеяться, запуская пальцы в волосы и изображая непринужденность: — Я-то подумала… Купила на распродаже, а он мне велик, представляешь? Так и валяется. — И конечно, ты не носишь его, — медленно уточняет Саске, покачивая жилет на пальце с брезгливым выражением лица. Заставляю себя сделать шаг вперед, чтобы забрать жилет, хотя хочется его выхватить и судорожно прижать к себе. — Ношу иногда, — пожимаю я омертвевшими плечами. — На тренировки. Очень удобные карманы, знаешь ли. Кунаев много помещается. Взрывных печатей. Хотела передарить Наруто, да и забыла. А почему ты спрашиваешь? По глазам Саске вижу, что он не верит мне. Сжав кулак, он гасит прыгающий огонек, и в комнате воцаряется прохладная полутьма. Одним движением поднявшись с футона, Саске делает несколько шагов ко мне, а я инстинктивно отступаю, пока лопатками не упираюсь в стену. Как зачарованная, я смотрю в его глаза, ожидая, что вот-вот глубокая чернота сменится краснотой шарингана или того хуже… — Я не знал, что ты читаешь те же книги, что и Какаши, Сакура, — тихо и очень угрожающе произносит Саске, упираясь рукой в стену рядом с моим виском. — А, это, — я улыбаюсь все шире и уже не могу остановиться врать в глаза. — Я… Взяла ее у Наруто. Ему Джирайя оставил несколько экземпляров, знаешь. Ну… Мне было любопытно… И я подумала — вдруг мы могли бы… — Могли бы — что? Лицо Саске так близко, что я едва не падаю в обморок от жуткой смеси страха, восхищения и ужасающего восторга. Зрачки его горят чем-то безумным, и мне очень хочется оказаться где угодно подальше, пусть даже в морге госпиталя, только не здесь, потому что… “Ничем хорошим это не кончится”, — подмечает разум. — Мы могли бы… Попробовать.. Как там, — сбивчиво отвечаю я, заливаясь краской, как помидор. Саске медленно приближает свое лицо к моему, и я замираю в предвкушении, смешанном с недоверием — неужели сейчас он все-таки… Но поцелуя не случается — отвернув лицо в последний момент, Саске резко и неожиданно впивается зубами в мое голое плечо, вырывая крик неожиданности и боли. Он стискивает зубы все крепче, и я едва сдерживаю слезы и сжимаю кулаки так сильно, что ногти оставляют следы. — Ты свела мои отметины, — угрожающе произносит Саске, любуясь отпечатком на моем плече. — Прости, пожалуйста, — взмаливаюсь я. — Печать Бьякуго. Я не могу запретить ей меня лечить. — Мне они нравились, — от шепота Саске колени становятся ватными, но он не дает мне осесть на пол, схватив за плечо больно и крепко. — Ты всегда можешь наделать новых, Саске-кун, — я стараюсь, чтобы мой голос не звучал жалобно. Ответ, кажется, удовлетворяет Саске полностью. Он снова наклоняет голову и впивается в другое плечо, одновременно стискивая мою грудь пальцами. Слезы закипают в глазах, и я издаю стон, действительно похожий на крик раненого бабуина. Саске хватает меня за волосы и тянет в сторону футона, и я покорно следую за ним, чтобы упасть, быть накрытой горячим жаждущим телом и снова закричать от боли в заломленных за спину руках. — Я хочу, чтобы ты усвоила один очень важный урок, Сакура, — угрожающе шепчет Саске. — Ты принадлежишь мне. — Всегда, — всхлипываю я. — Только мне, — повторяет он, а я чувствую его дыхание вдоль позвоночника, и покрываюсь бусинами пота — он входит так грубо, что, кажется, разрывает в лоскуты. — Принадлежу тебе, — покорно твержу я, зажмуриваясь. Уперевшись рукой мне в плечо и втискивая в пол так сильно, что, кажется, хрустнет ключица, Саске размашисто двигается во мне. Я стараюсь дышать, хотя легкие стянуты обручем, а под закрытыми веками вспыхивают красные огни. Я это выдержу, я смогу. Саске просто нравится именно так. Кто обещал, что он будет нежен со мной? Слишком много боли в его жизни произошло и сделало его таким. Но он сейчас здесь, со мной, и хочет от меня дитя. Я должна потерпеть, и все будет хорошо. Я сильная, я очень сильная и буду храброй. И пусть между ног, кажется, снует металлический раскаленный штырь, в клочки разрывая нутро, а кости жалобно трещат под каменными ладонями — он со мной, я вытерпела и дождалась, я заслужила, я.. “Смотрите на меня, сенсей, — вдруг мелькает в воспаленном разуме. — Я больше не плачу. Я больше не буду…” Семя мужа обжигает кипятком истерзанное нутро, и сразу же исчезают с тела его ладони и вес тела. Он поднимается так спешно, будто брезгует, а я сворачиваюсь на футоне, мечтая быть улиткой, спрятаться в домик и не думать о своей окровавленной наготе. — Ты был великолепен, Саске-кун, — заставляю себя выговорить эту фразу, пряча мокрые глаза. — Спасибо. Саске не отвечает. Он лишь поднимает с пола жилет сенсея и набрасывает на меня. Когда дверь закрывается, я даю волю слезам, вытирая лицо прямо о жилет. Грубая ткань натирает грудь и тревожит синяки, но почему-то именно под ним я чувствую себя хотя бы немного, но — в безопасности.